Совсем как человек

А теперь, конечно, я сидел и ждал ультиматума, который рано или поздно должна была послать мне радиокомпания. И когда ко мне явился посетитель и сказал, что хочет поговорить о марсианах, я, естественно, решил, что это посыльный из студии. Все для меня было предопределено. Все заставляло меня ждать внезапного удара по самому незащищенному месту.

Жена настойчиво повторила:

– Проводить его к тебе?

– Можеть быть, это режиссер?..

– Да нет, непохоже.

– И не заведующий отделом?..

– Никогда раньше его не видела…

Вот тут я должен был насторожиться. Вряд ли на студии могли дойти до такого бесстыдства, чтобы послать ко мне какого-то незаметного, неизвестного мне служащего без предварительного уведомления по телефону… Однако дух мой был уже сломлен, я ожидал дурных вестей, и мне было не до подозрений. Неодолимая робость все более овладевала мною.

– Хорошо, я сам к нему выйду.

Я поднялся, избегая взгляда жены. У меня было такое ощущение, будто меня сейчас поволокут на плаху. Я проклинал ракету, я ненавидел бесплодие Марса…

– Держись, – сказала жена.

Она сказала это совершенно спокойно, но мне почудилось, будто она упрекает меня за непрактичность, и я взъерошился.

– А что мне держаться? – сказал я. – Подменю марсианина жителем какой-нибудь планеты АВ-4-Н, вот и все…

– Я ведь просто так сказала «держись»… Хорошо бы здесь окно открыть.

– Не нужно.

– Табачный дым глаза ест. Ты устроил поминки по марсианину?..[1]

– Не по марсианину. По себе самому.

– Так тебе и надо. А производить дурное впечатление еще и на посетителей совершенно ни к чему.

– Мне уже ничто не поможет.

Притушив недокуренную сигарету о край пепельницы, полной окурков, я бросил: «Провались они пропадом, марсиане!» – и, щелкнув языком, вышел из комнаты. В то же мгновение зазвонил телефон. Из студии, подумал я. Значит, все правильно. Просто предварительный звонок запоздал или посыльный явился раньше времени.

– Сейчас выйду, – проговорил я, протягивая руку к трубке. – Скажи там ему, пожалуйста, пусть немного подождет.

Едва закрылась дверь за женой, как из трубки мне в ухо ударил торопливый голос молодой женщины:

– Алло, сэнсэй, не у вас ли сейчас человек, который говорит, что хотел бы потолковать с вами о марсианах? Мужчина… Это, видите ли, мой муж.

Странно. Я готовился совсем не к тому.

– Простите, вы говорите из студии?

– При чем здесь студия? Я говорю, это мой муж. Видите ли, дело в том, что он страдает раздвоением личности.

– Раздвоением… То есть он сумасшедший?

– Он страстный почитатель вашей, сэнсэй, программы «Здравствуй, марсианин!». Я, конечно, не хочу сказать, будто это единственная причина, но факт остается фактом, он вбил себе в голову, что он – марсианин… Во всяком случае, он не пропустил ни одной вашей передачи, слушает только вашу программу и знать ничего не хочет… А тут еще сегодня утром сообщение об этой ракете. Он страшно разволновался и с самого утра только и твердит, что непременно должен поговорить с вами…

– Вот оно как, сумасшедший… – У меня к горлу комом подступил горький смех, словно я опился содовой воды.

– Да, он всего три дня как вышел из больницы.

– А что, это очень неприятно – вбить себе в голову, что ты марсианин… даже если ты сумасшедший? – Смех лягался во мне, и я не мог понять, смешно мне или я отчаянно злюсь. – Ну хорошо, спасибо, что предупредили. Действительно, какой-то тип ко мне явился. Но вы не беспокойтесь, я его выставлю в два счета…

– Нельзя, что вы! – вскричала она, и мембрана в трубке задребезжала, как будто рванули пополам газетный лист. – Это же очень опасно! Ведь мой муж – буйный…

В ее голосе было столько искреннего чувства, столько любви и беспокойства, что я заколебался.

– Но тогда… как же его выписали из больницы?

– Слишком силен был стимул. Эта самая ракета. Он нарочно притворился тихим, спокойным… Но вы не волнуйтесь, он никогда не буянит, если его не доводят. Вы только слушайте его, и все будет в порядке. Он на удивленье тихий и покорный, если его слушают. Тяжелее всего бывает, когда ему кажется, что на его слова не обращают внимания. Так что можете не беспокоиться. Я буду у вас через тридцать минут. Не вздумайте звонить в больницу или там в полицию, иначе он так разбушуется, что его уже не остановишь. Кроме меня, с ним никто не умеет управляться. В прошлый раз, когда он пришел в ярость из-за каких-то пустяков, потребовались трое здоровенных мужчин, чтобы справиться с ним. И то, когда санитарная машина отошла, у одного была сломана кисть руки, у другого были три раны на лбу, а у третьего выбиты три зуба. На внешность его вы не смотрите, он ужасно силен. В общем, слушайте его с наивным видом, и он будет доволен… Убедительно прошу вас, всего тридцать минут!

Не дожидаясь моего ответа, она повесила трубку. Вот уж действительно положение! Я было с облегчением вздохнул, когда узнал, что это не посыльный из студии. Но спятивший почитатель – нет, слуга покорный, если это и лекарство, то слишком сильное. Отчаяние, злость, глупость перемешались и кипели во мне. Я долго стоял как загипнотизированный, уставясь на телефонную трубку, не зная, что еще может вырваться из нее.

5

– Оказывается, этот тип у нас в прихожей, он вовсе не из студии.

– Кто же он?

– Из этих. – Я покрутил указательным пальцем над головой. – Мой почитатель.

– Радости мало.

– Да, плохо. Послушай, прими его вместо меня, а?

– Это психа-то?

– Я ведь должен как-то собраться с мыслями и подготовиться… Настоящий посыльный все равно придет рано или поздно.

– Не сдаешься?

– Я должен сделать все, что в моих силах… А этот тип, который к нам явился, вдобавок еще из буйных.

– Этого только не хватало! – Она вдруг рассердилась. – Ты что же, предлагаешь мне посидеть часок-другой с буйнопомешанным?

– Ты меня не поняла. Если просто слушать и не перечить ему, он ведет себя вполне нормально. И кроме того, мне определенно обещали, что через тридцать минут за ним приедут…

– Ну вот ты с ним сам и посиди. Без меня.

– Ты здесь больше подходишь. Ты будешь смягчающе действовать на него своей женственностью.

– Будет тебе врать. В конце концов, это твой почитатель, а не мой.

– Послушай, мне сейчас не до почитателей. К тому же этот тип еще вбил себе в голову, будто он марсианин. Пойми, для меня это слишком тяжело!

– Так он марсианин?! – Она расхохоталась цинично и злобно. – То-то я смотрю – у него посередине лба третий глаз прорезывается…

– Над этим не шутят. Надо же иметь сочувствие, в самом деле. Если подойти к нему дружески, проявить интерес, какую-то душевную близость…

– Всю жизнь об этом мечтала! И ты посмел надеяться, что я… Нет уж, друг мой, что сам посеял, то и жни.

Произнеся эти слова, жена тут же удалилась. Возможно, вы воспылаете негодованием: так ли должны вести себя жены в осажденной крепости? Но ведь это я во всем виноват. Я с самого начала согласился на капитуляцию, я с самого начала обманул доверие своей жены. Вы сомневаетесь? Но ведь я попытался отгородиться женой от сумасшедшего, который, как назло, обратил мою трагедию в дрянной фарс. Такое мужьям не спускают. Да, поистине тяжкая ноша свалилась мне на плечи. Пока я тянул время, предаваясь праздным размышлениям, со стороны прихожей послышались торопливые шаги. Я вспомнил телефонный разговор и содрогнулся. Никакие унижения не причинят мне столько ущерба, сколько мой гость, если я доведу его до бешенства. Поговорку «что посеешь, то и пожнешь» не жена придумала, но предъявлять сейчас какие бы то ни было претензии вряд ли уместно… Итак, не будем юлить и скажем «здравствуй» призраку нашего марсианина!

Посетитель стоял спиной к свету, падавшему из прихожей, как бы слегка сутулясь, прижимая обеими руками к груди черный кожаный портфель и являя собой вид усердный и несколько пристыженный.

Лица его против света я хорошенько не разглядел, но он улыбался добродушной улыбкой, какая бывает только у агентов, торгующих предметами домашнего обихода, и больше ни у кого. Впрочем, покрой и расцветка его фланелевого костюма были, пожалуй, слишком изящны и ярки для торгового агента.

Мне сразу бросилось в глаза, что он невысокого роста и хрупкого телосложения. Может, он и был буйнопомешанным, но ничего ужасного в его облике я не заметил. Ничего в нем не было от того страшного образа, который я нарисовал себе после разговора с его супругой. Едва я облегченно вздохнул, как он воскликнул негромким взволнованным голосом:

– Как я рад вас видеть, сэнсэй!

Затем он перегнулся, наклонился ко мне и хихикнул. Этот смешок неприятно поразил меня, и я отступил на шаг, а он затараторил:

– Я почитатель вашей программы, сэнсэй. Хорошие это передачи, в высшей степени поучительные. И вот я решился сегодня посетить вас, сэнсэй, дабы предложить поразительный материал… Даю вам слово, это самая настоящая сенсация, и как раз для вашей программы!

Он выпаливал все это без передышки, умудряясь в то же время кокетливо хихикать. Хорошенькое дело, неужто он будет продолжать все тридцать минут в том же духе? Я уже сыт по горло.

– Вот как?..

– Нет, не благодарите меня. Я ваш почитатель, и мне довольно будет, если я сумею стать вам полезным. Честное слово!

– Вот как?..

– Честное слово, не из каких-нибудь там низменных побуждений, ничего подобного! Вы только мне поверьте, больше мне, право, ничего…

– Разумеется, я вам поверю. И благодарю вас. От души благодарю.

– Вот даже как? – Он склонил голову набок и засмеялся. – А я-то думал, что вы будете очень удивлены.

– Ничего, не беспокойтесь. Опыт у меня все-таки богатый, меня уже ничем не удивишь.

– Правда?.. Тогда я вам прямо скажу… – Он провел по губам кончиком языка и неловким движением засунул свой портфель под мышку. – Дело в том, что я не какой-нибудь обычный человек. Я марсианин.

Захваченный врасплох из-за его придурковатого тона, я машинально произнес:

– Ага, вот оно как…

В тот же момент лицо его помертвело, словно повернули выключатель. «Ах, черт побери!» – спохватился я, но было уже поздно.

– Странно… – проговорил он печальным упавшим голосом. – Вы нисколько не удивились.

В замешательстве я попытался исправить промах, но по дурацкой своей неловкости только окончательно все испортил.

– Ну как же… Удивился, разумеется… Вот вы сказали, что вы – марсианин, и я был просто поражен…

– Да, понятно… – С тем же мертвенным выражением лица он устремил взгляд на свои пальцы, поглаживающие крышку ящика для гэта. – Только знаете, мне довольно трудно разговаривать стоя. Все-таки у вас на Земле сила тяжести значительно больше, чем на Марсе. Здесь мы быстро устаем. Может быть, вы разрешите мне войти в комнату?

Произнеся эти слова, он перенес вес тела на одну ногу и легонько вздохнул. Очень хитрый психологический маневр. Его умение владеть своим лицом пробудило во мне ощущение какой-то угрозы, заставило вспомнить о звере, который в любой момент готов оскалить клыки, и я совершенно оробел. Наверное, виноват был все тот же телефонный разговор.

– Конечно, конечно… Пожалуйста… – пробормотал я.

И тут он вдруг мгновенно вернулся к прежнему тону:

– Можно? Ну вот и превосходно!

Он нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Весь напрягшись, как напрягаются скулы при скрежете зубовном, я прошелся по коридору. Я думал, что в беседе с умалишенным есть что-то не совсем взрослое, но долго ли будет длиться это жалкое подыгрывание собеседнику?.. И я решил продемонстрировать свойственный мне дух сопротивления.

– Жена! – крикнул я. – Принеси гостю чаю!

Я сказал – сопротивление?.. Ну какое же это сопротивление? В лучшем случае просто злобное ворчание, вот и все. Ворчание… Да, это ворчание на тупость моей супруги, которая спихнула мне сумасшедшего марсианина, с тем чтобы я загладил свою вину. И еще самоуничижительное ворчание на самого себя, который у всех на глазах погубил свою душу и тело, связавшись с марсианином… и подумать только, что этот марсианин – мною же созданная иллюзия!

Послышался визгливый добродушный смех, и затопали мелкие шажки.

– Слышу! Сейчас вам будет чай!

6

– Сюда, пожалуйста, вот на этот диван…

– Да нет, зачем же! – Мой гость с преувеличенной поспешностью попятился, при этом едва не опрокинув с полки цветочный горшок. – Для меня, знаете ли, и в коридорчике ладно будет, честное слово. Не затрудняйтесь, прошу вас.

Резко отпихнув меня, он устремился к стулу возле двери.

– Но вам же неудобно будет на этом стуле! Что вы стесняетесь, право?!

– Странно… – проговорил он, заглядывая снизу мне в лицо. – Вы что же это, сэнсэй, боитесь меня, что ли? Норовите запихнуть в угол, словно для того, чтобы иметь возможность в любой момент выскочить из комнаты?

– Какая ерунда! – с негодованием воскликнул я, но в негодовании моем было слишком много силы и очень не хватало искренности. Я не мог утверждать, что не имел такого умысла, и, для того чтобы сохранить лицо, мне оставалось лишь подкрепить слово делом.

Так я волей-неволей очутился на диване, а сумасшедший марсианин занял стул возле двери.

Окна были завешены портьерами, но свет лампы был сильнее света, который чуть просачивался сквозь щелки в портьерах на спину гостя. Я впервые разглядел его лицо. Вопреки моим ожиданиям оно казалось слабовольным и каким-то беспомощным. Длинная птичья шея; костлявый кадык, покрытый пупырышками; тоскливо опущенные углы рта; впалые, с землистым оттенком щеки; набрякшие веки, словно у больного базедовой болезнью… Впрочем, когда он начинал смеяться, втягивая голову в плечи, выражение робости мгновенно сменялось выражением такой наглости, что я невольно отворачивался.

Чтобы протянуть время, я закурил. Тогда он осторожными движениями, будто хрупкую восковую палочку, размял и сунул в зубы сигарету, после чего расслабился и распластался на стуле, словно сушеная каракатица. С наслаждением отдыхая от тяжести собственного тела, он испустил долгий вздох и, раздувая ноздри, произнес:

– У вас отличная комната, сэнсэй, мне у вас нравится…

Ничего себе – отличная комната! Беспорядочные груды старых книг и журналов… клочки черновиков и карандашная стружка… цветочный горшок, приспособленный под пепельницу, и обсыпанный перхотью стол… О вкусах не спорят, но подобные любезности явно не нуждаются в ответных репликах, и я промолчал, продолжая попыхивать сигаретой.

– Отличная комната, отличная комната, отличная комната… – повторил он несколько раз нараспев и вдруг, усевшись прямо, сказал: – И вы знаете, сэнсэй, чем мне ваша комната нравится? Вот этим ее настроением, тем, что в такой солнечный день у вас задернуты шторы… Для землянина, наверное, это просто грязная конура, но для марсиан это именно то, что требуется. Ваше земное солнце слишком ярко для нас. Впрочем, еще хуже ваша чудовищная сила тяжести… Вы ее, конечно, не замечаете, как воздух, но для организма, прибывшего к вам из мира, где она составляет всего какие-то триста девяносто дин, жить здесь то же самое, что в скоростном лифте, который стремительно наращивает скорость. Нам снится ночами, как этот лифт прошибает потолок и уносится на край Вселенной. Возникает ощущение ужасающего одиночества. Вы знаете, у марсиан, живущих на Земле, неизбежно развиваются неврозы. Им кажется, будто утрачена твердая почва под ногами. И в конечном счете – они начинают бояться открытого пространства, то, что противоположно так называемой клаустрофобии… Вот почему мне так хорошо в этой атмосфере, в этой комнате… Да, сэнсэй, вы отлично понимаете марсиан…

Надо же, какие бывают психи, думалось мне, но в то же время я, конечно, не мог не поразиться его взгляду на тяготение и все прочее. Рассуждения его не лишены вкуса и тонкости. И он, видимо, изрядно сроднился с мироощущением марсианина, раз сам, не опираясь на опыт, сумел выработать такие яркие чувственные представления. У меня, например, ничего подобного не получилось, хотя я долго пробыл среди своих воображаемых марсиан. (Расскажи он мне все это раньше, я бы, наверное, смог сделать лишних три-четыре передачи для своей программы.) Одним словом, хоть он и сумасшедший, но сумасшедший экстра-класса… Внимание мое рассеялось, а между тем мне следовало быть настороже.

Непринужденно, взглядом оценщика, он оглядывал углы комнаты и вдруг, посмотрев на меня, вкрадчиво произнес:

– Что же это мы, однако… все как-то вокруг да около. Вот скажите мне, пожалуйста, сэнсэй, вы любите необычных посетителей?

– Нет, не особенно…

– Так я и думал. Даже по этой вашей комнате видно, что вы – человек необщительный. Вы скорее личность самодовлеющая, подозрительная и, несмотря на всю вашу мировую грусть, эгоистическая. Вам бы таких, как я, ваших почитателей, на порог не пускать, и вдруг вы приглашаете меня в свой кабинет и снисходите до дружеской со мною беседы. Согласитесь, есть в этом нечто противоестественное.

– Ничего подобного. Просто с чисто профессиональной точки зрения почитатель является достаточно важным гостем… и кроме того, ведь вы, насколько я понял, принесли какой-то сенсационный материал…

– Сенсацию я вам уже изложил. То, что я не человек, а марсианин…

– А, да-да… Это, разумеется, поразительная сенсация…

– Ну вот, вы опять несете благоглупости. Как вы позволяете себе столь беззастенчиво лгать?

– Что вы имеете в виду? И почему это вы так выражаетесь?..

– Ну а как же? Как же еще? К вам, специалисту, является человек, называет себя марсианином, и вы не выказываете ни малейшего сомнения. Согласитесь, это абсурд. В чем же дело? Или со мной здесь шутки шутят?

– Вы меня как-то переоцениваете. Какой там я специалист? Так, пишу для радио, кое-чем интересуюсь, конечно…

– Но ведь не сумасшедший, не идиот же?

– Ну знаете… – Я было вспылил, но тотчас спохватился, что мой собеседник – псих и, если я поддамся на провокацию, расплачиваться придется мне, а не ему. Взглянув на часы, я убедился, что прошло всего пять минут. Еще двадцать пять минут… только бы продержаться, скорее бы все это кончилось. – О таких вещах даже в газетах пишут.

– Сейчас уже не времена Уэллса, и вам должно быть известно, что на Марсе высокоорганизованных животных нет. Данные, более достоверные, нежели простые догадки, убедительно свидетельствуют, что в крайне разреженной атмосфере и при почти нулевой влажности жизнь, сколько-нибудь подобная земной, существовать не может. Или… – Он понизил голос и произнес, улыбаясь не то цинично, не то издевательски: – Скажите, сэнсэй, а может быть, я не кажусь вам высокоорганизованным животным, а? Не стесняйтесь, скажите! Каким вы видите мой образ?

Ну до чего же утомительный и настырный псих! Никогда не думал, что умалишенные могут быть такими въедливыми. Чем больше ты ему поддакиваешь, тем больше он вдохновляется и только запутывает нить. Но с другой стороны, отказаться поддерживать разговор было бы еще более опасно. Не зная хорошенько, что ответить, я промямлил:

– Ну… это, видите ли, вопрос очень деликатный, сложный… Что представляет собой ваш образ? Понимаете, человеческий глаз – это не фотоаппарат, тут непременно примешивается элемент субъективности. Недаром же говорят, что сто голов – сто умов, не так ли? В конечном счете, если исходить из метода концепционных нормативов, сказать можно все, что угодно…

– Вот умора… – Он согнул туловище и захохотал, нарочито, с вызовом, раскачиваясь взад и вперед. – Значит, если вы не будете так на меня таращиться, то с концепционными нормативами ничего не выйдет? Неужели я настолько не похож на человека?

– Ничего подобного. Скорее очень похожи. И если уж говорить откровенно…

– Совсем как человек, да?

– Разумеется, совсем.

– Почти неотличим…

– Да, решительно совсем как человек.

Он внезапно откинулся на спинку стула и, хлопнув в ладоши, разинул пасть так, что стали видны гланды. Я уже обрадовался было, что у него начался приступ эпилепсии, но, к сожалению, это оказалось просто приступом веселья. Он весь изгибался, взлаивал, как простудившаяся собака, вытирал слезы рукавом своей фланелевой куртки и говорил прерывающимся голосом:

– Ох, сэнсэй, умру… «Совсем как», говорите… Ей-ей, умру!.. Да ведь я же самый настоящий человек, сэнсэй! «Совсем как», говорите… Ну, вы меня совершенно убили!..

– Это что же, вы меня разыгрывали?

– А вы еще сомневаетесь?

– Ну знаете ли, вы и фрукт, доложу я вам…

Он захохотал еще громче. Нечего сказать, лихо он со мной обошелся. Я ощутил жгучую горечь, словно мое сердце погрузили в крепкий рассол, но внезапно напряжение спало и все мне стало безразлично, и тут хохот моего гостя мало-помалу заразил меня. Мы хохотали дуэтом более трех минут. Он – пружинисто, как натянутая резина, я – расслабленно.

7

Дверь вдруг без стука отворилась, и в комнату просунулось озабоченное лицо жены.

– Какого вы чаю желаете? – осведомилась она.

Она силилась говорить небрежным тоном, но по всему было видно, что она подслушивала за дверью и исполнилась беспокойства. Когда мы принялись хохотать, она не выдержала и, воспользовавшись первым подходящим предлогом, вышла на разведку. Она открыла дверь в разгар идиотского ржания, и это вызвало у меня чувство протеста, но в то же время было приятно, что она волнуется за меня, я понял, что обрел союзника на поле боя, и стал усиленно ей подмигивать, стараясь дать понять, что оснований для беспокойства нет, но она не понимала, и озабоченность все сильнее разливалась по ее лицу. Должно быть, нервная система гостя уловила мои сигналы. Его взгляд, как у теннисного судьи, несколько раз метнулся от меня к жене и обратно, а затем, словно заметив нарушение правил, он уставился на жену и сказал:

– Чай – это превосходно… Ловлю вас на слове, мне бы чаю по-европейски… Этот европейский чай – самый обманчивый и безвредный из напитков. В отличие от зеленого чая или, скажем, от кофе решительно невозможно определить, дорогого он сорта или дешевого, если положить побольше лимона и сахара…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В японских храмах на поминках принято употреблять курительные палочки. – Здесь и далее примеч. перев.