Малое собрание сочинений (сборник)

– Да я и не мешаю…

– Черт тебя побери – «не мешаю»!.. Шла бы да занималась… Опять ведь провалишь…

– Ну и что ж… и пойду… А у меня вчера день рождения был…

– Угу… Ну иди, что ли, к черту…

– (уходя) Оссссел!..

– Хе-хе-хя-хя-хя…

17 января

«Главное – занести руку, а ударить –…почти бездумно… это легко…» И в шевелениях рук – гордость. Эти руки убили трех. Парадоксально то, что все три – женщины. И две – совершенно невинные. Третье убийство – единственное, за которым последовало раскаяние… И «ручная» гордость – понятна.

Точные детали университетского инцидента до сих пор остались невыясненными. Единственно кто располагает достоверными сведениями – так это Ст. Ш., внесший своими новогодними излияниями некоторую ясность в вопрос о начале Б-ской карьеры. Ясно одно – жертвой убийства оказался объект нежных помышлений самого Б., – вполне невинная 19-летняя студентка, не сумевшая, впрочем, оценить по достоинству весовую категорию Б-ской эмоциональности.

Неизвестно, пользовался ли Б. взаимностью, но имевший место инцидент убеждает в противном. Впрочем, даже и не убеждает, потому что Б-ская психология никак не входит в рамки человеческой.

Убийство было совершено в апогее самой невинной ситуации. Злополучный «объект» освятил своим присутствием квартиру Б. накануне его отъезда в Петрозаводск, никак не предполагая, что в тот же вечер вынуждена будет с неменьшим успехом «освятить» мертвецкое отделение Ленинградской больницы.

Первый удар Б. был неожиданным, вероятно, и для него самого. По крайней мере, невинное перешучивание и совместная упаковка чемоданов никак не могла быть источником Б-ской злобы. Удар был нанесен неожиданно, из-за спины, в тот момент, когда «невинная» тщательно кропила одеколоном содержимое чемодана; – она мгновенно рухнула на пол и (удивительно!) совершенно безропотно, без единого крика принимала на себя все последующее.

Неизвестно, какие инстинкты руководили Б., когда он ударял сапогом по любезным его сердцу ланитам и персям. Он бил долго, равнодушно, выбивал глаза, обесформивал грудь – и в заключение без устали наносил удары в ее «естество» с серьезностию животного и удивительно механически…

Второй «инцидент» был еще более неприглядным… но зато менее юмористичным, чем третий… Два месяца психиатрической больницы и затем 3 года тюремного заключения несколько обогатили Б-ский жизненный опыт и обострили наклонность к романтике. Что и не замедлило сказаться после второго побега из заключения…

Этот инцидент был действительно романтическим, – тем более что имел место в пригороде только что выстроенного Кировска…

Возвращаясь однажды из Апатитского «Буфета» и имея чрезвычайно неприглядный вид, Б. тем не менее мог даже в темноте явственно различить распластавшуюся в переполненной канаве пьяную женщину… Побуждаемый жаждой не то полового общения, не то общения с равными, он не замедлил свалиться туда же – и в течение по меньшей мере пяти минут усиленно предавался побуждениям инстинкта в талой воде, снегу и помоях…

Утреннее пробуждение несколько Б. разочаровало. Он с явным неудовольствием узрел перед собой женщину почти старую, с лицом изрытым оспой и залитым «обоюдной» блевотой… Неудовольствие перешло в бешенство, которое и побудило Б. без промедления выползти из канавы, наступить на горло ночной подруги, вероятно уже мертвой, и до отказа погрузить ее физиономию в скользкую весеннюю грязь…

Этот рассказ – у papan вызывал почему-то дикий смех. Мне же гораздо более смешным и нелепым казалось третье убийство. К тому же призыв на фронт ограничил Б-скую ответственность за его совершение – до 2 месяцев тюремного заключения…

Уже будучи человеком свободным и осуждающим чистоту и трезвость северной цивилизации, он (Б.) буквально – «нашел» в одном из захолустий Кандалакши законную спутницу жизни. Ничем примечательным, кроме персей и склонности к тихому помешательству, она не обладала, – и самое неудобное в этой склонности была непериодичность ее проявлений.

Но для Б. – это была «единственная любимая» им за всю жизнь женщина. И он неутомимо угождал ей и потакал всем ее странным прихотям…

Как-то ночью она осторожно соскользнула с постели – и в ночной рубашке принялась ходить по эллипсу, поминутно останавливаясь и извергая содержимое кишечника, – что не мешало ей, впрочем, беспрестанно напевать «Вдоль по улице метелица метет…».

Супруг лежал спокойно и, по обыкновению, курил папиросу. Но когда оригинальная «спутница» опустилась на колени перед портретом Косыгина и меланхолически зашептала: «…задушите меня… задушите… задушите…» – Б. несколько вышел из состояния задумчивости. Он аккуратно стряхнул пепел на бумагу, встал… И задушил.

18 января

Господа! Да я просто не знаю, в какую сторону обратить свое исправление!

Ну, посудите сами!

По одной версии я – «морально истощенный, умственно свихнувшийся и нравственный дегенерат», по другой – «квинтэссенция, апофеоз и абстракция человеческой лени!».

Для Муравьева я – талантливая скотина!

Для Романеева – абстракция девической улыбки!

А для Савельева – Раскольников!

Для Музыкантовой – «милый, милый ребенок, противный негодяй, гений и бездарный идиот».

Для Семара – «ярчайший футурист» и «нечто такое в высшей степени неуловимое».

А для Спиро Гуло – «исключительный», «неповторимый»… и «вообще черт знает что»!

Да меня исправляли!

Исправляли, господа!

С 10 февраля до 30 апреля меня неумолимо попихивало куда-то Общественное мнение, а я стыдливо оборачивался и цедил сквозь зубы: «Да ну, бросьте, что ли…» – с 30-го апреля до 5-го января еще неумолимей «попихивало» «нечто такое в высшей степени пышное и двадцатилетнее» – до 9-го сентября изящным кнутиком Недосягаемости, а с 9-го сентября – грязным кулаком Взаимных Симпатий…

Ну да я ведь неисправим!

Честное слово, господа, неисправим!

Хи-хи-хи-хи-хи!

Ну ладно! Бросим это! – Господа!

Вы можете дать мне в долг двенадцать шестьдесят?

19 января

Всегда только Т.

В Ней совершенно ясно – не уверенный в близости окончания не будет итожить. И увлечение эргизмом ввергает в страх только ночью… Значит – виновата Она.

В Ней все скрыто. А грязные внутренности – убийственно «напоказ». И для меня – только Они; но в гораздо большей степени – Обладательница Их. Исключительно за грязь… Она чище всех прочих; а грязь – истерическая. И искренней чистоты.

В Ней все множится, кроме, разве, бездушия. Зрение – в семнадцать тысяч; все остальное – в куб. Днем свешиваться с крыши – не страшно. В Темноте свешивание даже в воображении заставляет хвататься за подушку, – и сменой тем для воображения отгонять страх.

Еще бы – не быть к Ней влекомым…

20 января

Как вам угодно. – Я могу и отчитаться. Но заранее

предупреждаю: не будет ни преувеличения, ни сглаживания, ни тем более точной констатации. Ни сентиментальщины, ни объяснений, ни восторгов, ни взрывов эмоций. Простое напряжение памяти и изложение сути в диалогической форме.

Можете обвинять в безэмоцийности и, если угодно, смеяться…

……………………………………………………

– Ах, вы уже приехали!

– Ах, и вы тоже!

– Ну да, собственно, как видите!

– Ах, и вы тоже…

– Интересно все-таки, какая охота вам надо мной издеваться в первые же дни…

– Да, конечно, это незачем…

– И от вас пахнет…

– Водкой?

– Угу.

– Ну, это так… немножко… новоселье.

(до 1 сентября)

– Ну вот почему ты такой? Почему ты – не человек?

– Успокойтесь, гражданка, успокойтесь… Я так-таки человек, смею вас заверить, – а если вас раздражает мое поползновение к дегенерации, так это временно, настроение… и…

– Настроение… Почему у других нет никаких «настроений»?.. И что еще за трагедии…

– Повторяю: никаких трагедий…

– Значит – «настроение»… Ну, Венька, ну вот скажи, отчего у тебя эти самые – настроения?.. Ну вот неужели я не могу на тебя подействовать? Ну кто, кто может тебя убедить…Ну, скажи – кто… Я бы не знаю, как стала бы его упрашивать…

– Да ну вас, гражданка. Надоели. Уйдите.

(1–8 сентября)

– Фу, какие мы оба достоевские!

– Фу.

– Как это все хорошо… И не грыземся, как в первые дни…

– Угу… и не грыземся…

– А вот у нас в Великих Луках…

– Ну! Что у вас! Вот у нас на Севере…

– А мама все болеет…

– Да? Четвертый месяц уже…

– А она так смеялась, когда я ей читала твое второе письмо… У нее тогда 39 градусов было…

– Глупая, наверное…

– Венька! Брось!! А то вот сейчас встану и уйду…

– Хм… уйдешь… и через полчаса опять придешь… как вчера… и будешь торчать еще 4 часа…

– Ну вот – хочешь – уйду и не приду сегодня?

– «Сегодня»! А завтра опять притащишься…

– Ну хочешь – не притащусь!

– Хочу…

– Врешь ведь… не хочешь…

(9–23 сентября)

– Ну, ты занимайся, а я тебе винограда притащу…

– Угу…

– Только не убегай без меня… А то – я знаю…

– Угу… Тащи скорей…

– Zu Fuss gehen… erwacht… zu Fuss… entwickeln… М-м-м!! ВОТ уж спасибо! А ты бы сама-то спать шла… Я и без тебя…

– А чего приказываешь? Я вот нарочно книгу принесла, буду читать. Чтобы ты не убежал… и всю ночь сидел…

– М-м-м… энт-гегент-рэтен… черт побери… руихь, руихь… ддьявольщина… энт-гегент рэтен… чего это ты на меня так смотришь… мне даже страшно… руихь…

– А ты занимайся… и не следи, пожалуйста, за мной…

(23 сентября – 5 октября)

– Что-о-о-о-о?

– То, что слышала… Ничего больше…

– Тты… сссвволочь…

– Угу… Счастливо… Не споткнитесь, пожалуйста, там у дверей стул… Темно все-таки… Хи-хи-хи…

(6 октября)

– А ты думал, я уже никогда не приду…

– Ничего я не думал…

– Но признайся – то, что было в субботу, – это свинство…

– Никакого свинства…

– Никакого, главное… Ой, а вчера, помнишь, у…

– Ничего я не помню…

– А какого это черта ты на меня злишься? И какое вообще право ты имеешь – на меня злиться?

– А ты – какое?

– Ух ты, подлец!.. «Какое» еще, главное… Да я и не злюсь…

– Угу… и я тоже…

– А вот у нас в Великих Луках…

(11–12 октября)

– С тобой даже страшно в темноте сидеть… Вот говорим, смеемся… А вдруг ты мне по лицу ударишь?

– Хе-хе-хе… Фантазии, гражданка… А это даже недурно… Перед кем-нибудь сначала на колени пасть, а потом встать и ударить по физиономии…

– Это для чего же?

– Так… Психологический эксперимент…

– Может, тебе еще на мне захочется проделать этот эксперимент…

– М-да… только, пожалуй, без первой части…

– И ударишь?

– И ударю!..

– Подлец.

– Как вам угодно.

(13–22 октября)

– Каждый день к тебе ходишь, уговариваешь…

– Вот ддьявольщина! – разве ж я заставляю тебя ходить и уговаривать…

– Еще бы – ты меня заставлял… Я бы тогда и не пошла…

– Чччерт тебя возьми.

– Тебя черт возьми… И прекрати эти глупости… Пойдем заниматься…

– Не пойду.

– Пойдешь…

– Не пойду…

– Дурак.

– Дура.

– Ну вот, скажи, чего ты хочешь от…

– А чего ты хочешь?.. дура…

– Дурак. Ну? – может, еще раз скажешь? Тогда буду бить… Пойдем, говорю, заниматься! У окна как раз два свободных места… Я тебя проверять буду… Похохочем… А?.. Ну, пойдем, Венька…ну вот две конфеты дам…мороженое куплю…

– Все равно не пойду.

– Ну, Веничка, ну, миленький, ну три конфеты куплю… на тумбочке уберу… ну вот, хочешь, на шее повисну…

– Да ну тебя с нежностями… Сейчас… пойду… Закурим по одной, что ли?

(26 октября – 9 ноября)

– …И всю жизнь, всю жизнь – плачу… Конечно, для всех я бестолковая дура… Может, я и в самом деле дура – хожу вот сюда каждый день… Все смеются, наверное… И болтают чепуху какую-нибудь… И пусть… Хочешь булки с изюмом?..

– Хочу… Это ведь лучше, чем слезы-то…

– Дурак…

– Ну конечно…

– А чего ты обижаешься?.. Это ведь я так… Я и не хочу ругаться…

– Да я понимаю…

(9 ноября – 3 декабря)

– А что, – я, по-твоему, плакать должна? Не заставишь! Если ты злой, так и все около тебя реветь должны? Хе-хе… Как бы не так… Вот сейчас возьму и буду здесь перед тобой штучки разные выкидывать… и свистеть буду в пальцы… и петь… И не прогонишь! Не прогонишь!..

– Катись-ка ты…

– Ну – куда? куда?.. ну договаривай…

– Отстань, к дьяволу…

– «Отстань»!.. А ты что думаешь – мне уж так трудно отстать?.. Думаешь, такое уж это удовольствие – со всякими тут ругаться… Вот я хотела тебе показать что-то… а теперь не покажу… И на коленки встанешь, умолять будешь – не покажу…

– Ккатись, говорю…

(4–13 декабря)

– Что?!! Ты… матом… Венька!.. Тты пьяный! Ты не мог мне так… Венька! Ты пьяный!! Да?..

– Ннет… не знаю… т-так…

(15 декабря)

– Ну пойдем…

– Да нет, не хочу… холодно… и второй час уже…

– Ну чего – холодно?.. Пойдем… опять безобразничать будем… Ой как смешно, когда вспомню… Ты так замерз вчера…

– И ничего не замерз…

– Угу! Говори мне… Сам с меня и платок теплый стащил…

– «Стащил»! Сама же меня закутала, как черта…

– Ой, ну в этом платке ночью ты просто дитя, прелесть…

– Угу… Ну чего эта жирная и косой вечно целуются…

– А ты не смотри! Тебе вредно… развращаться… И не смотри на них… Ты дитя… пойдем, что ли, на улицу…

– Пойдем…

(21–29 декабря)

– Замолчи… к ддьяволу… я сам знаю, что мне делать… и вообще – уберись куда-нибудь подальше… противно даже…

– Иддиот… Что ты знаешь?! Ни черта ты не знаешь! Без меня-то ты заживо сгниешь, в водке сгниешь!!. А я то уж уберусь!.. И торжествовать буду заранее… Плюну на т…

– Прекратти… Ссккот…

(5 января)

21 января

И вместо нервов прельстил оштукатуренный потолок… Вот видите… Видите… Это ведь он нарочно… Ему ведь совсем и не хочется опускаться – некогда… и потом – дисгармония… А двадцать один рубль расшевелили… А раз – шевеление – так какая же может быть гармоничность…

Он даже и не кривляется… Он просто упоен своим уродством… Вот видите – обернулся и целует свой горб… Он ведь ужасно любит свой горб…этот, горбатый… И уверен, что любовь – возвышает…

А что – туман, так это и не нервы…и не весь потолок… Да и не все ли равно…

22 января

‹Из дневника вырвано несколько страниц кровью кающихся поклонников! Помните! – Засирание своего человеческого достоинства и откровеннейший мазохизм – в отношении к человеку любимому – дело самое святое!

А святость – отпугивает жаждущих освещения! В таком случае – да здравствуют сумерки и – долой электричество!!

Изъять из обращения карманные фонарики! Периодичностью – дисгармонировать скрытые нервы! Что же нам делать, если мы родились сумасшедшими!

Мы – не выжили из ума! Мы не будем сжимать грязными пальцами пьедесталы румяных и улыбающихся рож! И оглашать… ‹…›

23 января

Благодарение богу, нет никаких ударов, – и все спокойно.

Шестнадцатого пил.

Семнадцатого пил.

Восемнадцатого пил.

Вечером 18-го упал в постель – и проснулся 19-го в полдень. Протер глаза, повернулся на другой бок – и очнулся в полдень 20-го.

Двадцатого пил.

Двадцать первого пил.

Вечером 21-го лег. И проснулся в полдень 22-го. Сидел до вечера, стиснув голову руками. Вечером лег в постель. И ожидаемого не последовало. Прошел и задохнулся.

Двадцать третьего пил.

Двад

……………………………………………………

24 января

Завтра! Завтра!

Я уже чувствую себя вечерним…

…оно удаляется, – и то, что помещается в нем – тоже…

…и все исчезает…

…а я не буду подымать голову и простираться вслед…

…я не устану быть незамеченным…

…и следить не буду…

…и не брошу последнего…

…и не потому что последнее обмануто…

…просто – не хочется…

…не хочется уверять себя самого в правдивости вчерашнего…

…и всего происшедшего…

…гораздо проще – лежать и захлебываться…

25 января

4-го июля не будет.

Там были плохие часы, здесь – ни секунды. И плакать не хочется.

26 января

…А Самосейку арестуем! В первую очередь! Изучим прозу и вскроем нелойяльность! Помните? – Борис неожиданно сталкивается в коридоре с неизвестной дамой? И дама приглашает в свой будуар неожиданно столкнувшегося?..

Смею вас заверить – Борис – не что иное, как мировой империализм! Хе-хе-хе! Он не откажет в приглашении молодой даме! Вне всякого сомнения, мы имеем дело не с простой дамой, а с Египетской Республикой или (шире!) – с Ближневосточной Внешней Политикой. Он (мировой империализм) без трепета вступает в пределы дамского будуара (под будуаром разумеется ближневосточная экономика, а империалистическая жажда вывоза капитала остроумно возводится в ранг полового томления Бориса).

Переступив порог вышеобозначенного будуара, он закрывает дверь на крючок! Без сомнения, крючок символизирует конвенцию 1888 года! А что касается незаметности закрывания, так это – видимость, уверяю вас! Она (то бишь Дальневосточная Ближняя Политика) замечает все, – она делает вид, что ничего не замечает! И это в ее интересах, ччерт возьми! Ее плоть жаждет! А английские доллары-сперматозоиды зарождают колониальность в ближневосточной утробе!..

И вдруг – эта стыдливость!

Даже не стыдливость, а коммунистические наклонности полковника Насера!.. В этих наклонностях – вся суть дамской целомудренности! Ей, видите ли, больше не нужны английские доллары! Она национализирует собственную экономику – и решает основательно заняться онанизмом!

Хе-хе-хе-хе-хе!

Коммунисты торжествуют! Коммунистические идеи играют роль бутафорских фаллов! Пусть – безжизненных! Но гарантирующих благословенное бесплодие!

А благородство империалистического полового томления высмеивает теперь даже неграмотный извозчик Непал!

Все – к лучшему!

…И везде – вуали!

Вы думаете – я действительно сейчас переворачиваю бутылку и наполняю второй стакан? Готов спорить на что угодно, – это мировой имп…

А-а-а-а, ччерт! Следует отметить – второй стакан пьется с меньшим отвращением, но обыкновенно сопровождается сморщиванием. Сморщивание погружает в воспоминания, а легкость проглатывания – ударяет в мечты! Кроме всего прочего – исчезновение всяких эмоций перемежается с удвоением. Это – почти тра…

А Доманович восстает против традиции!.. Я опасаюсь даже, что Доманович упорствует и нарочно меня трезвит отказом от ДДоомм и т. д… В таком случае я убираю Домановича и настраиваюсь на «Подмосковье»… Нервы закачают Москву, Москва успокоит нервы…

И ве-э-эчно све-эт этих дне-еейБудет жить ваа мнееее.

Ну конечно же, и от Подмосковья не нужно ожидать бывалого качания. Сильное качание всегда сопровождается значительным… Качался 12 августа – и отверг maman. Извивался 16 августа – и обрел новую мать. Двадцатилетнюю и недостойную. А теперь – значительное в стороне. И даже Подмосковье не парализует нервы. Кружения не будет…

Водка не виновата в отсутствии кружения. Сколько бы я ни пил, я не буду качающимся, пока не закачается все находящееся в поле зрения. А если закрыть глаза – зашевелятся представления, исказятся мыслишки… И заменят Подмосковье… Пустоты нет, – а значит – хаос…

Он еще не коснулся Домановича, но столица уже раздвоилась – размышления о качаниях так-таки раскачали Подмосковье… Теперь только подтолкнуть кружение – и все предстанет невинностью…

Да и действительно – какая же может быть пустота, если ветер сбивает с ног и дождь в темноте кажется ледяным… А в глазах и у меня, и у Недостойной двоятся кировские огни…

– Брось, Веничка, ты не сумасшедший. А я – нормальнее всех…

И триста грамм начнут ее сейчас выворачивать из внутри…

Это даже самое яркое – обретенная «maman» петляет по железнодорожному полотну, спотыкается и готова в любой момент удариться головой о мокрые рельсы и извергнуть из зева все содержимое… А сумасшедший der Sohn изучает траекторию удаляющейся maman и поднимает воротник куртки… И, провожая взглядом апатитовый поезд, ждет тревожных сигналов… И заранее хохочет… Оррригиннал…

Да разве ж я виноват, что моя природная maman имеет обыкновение все благословлять… и предсмертное остроумие супруга… и веревочную петлю Недостойной… и три пули калибра 9,6 мм в спине Юрия Васильевича… Все дышет невинностью…

И все – к лучшему.

Не исправлять же мне человеческий род, ччерт возьми… И не вечно же мне спорить с Ченцовым – о благородстве, а с Муравьевым – об интуициях…

Я предпочитаю третий стакан…

Пусть теперь кривляются и Доманович, и Подмосковье, и веревочные петли… Нна здоровье, господа!.. Мне вас немножко жалко, ну да уж судьба… Мы сами, родимый, закрыли и так далее… Неужели не судьба, раз – закрыли и так далее… И потом – я слишком люблю плач… Стоит мне увидеть человека плачущим – и я на всю жизнь проникаюсь к нему бешеным уввважением…

Это все, наверное, от африканских нарродов… Духховное родство… И удобнейшие намордники. Как у выдающихся киноактрис… И почему-то страшно… Романеев читает Достоевского… и мне от этого страшно… И еще, может быть, от потепления…

Это всегда так – от потепления в погоде – приятный страх и ненависть к Кольскому полуострову… И «Мемуары» де-Коленкура…

27 января

Спиро Гуло обвиняет в загадочности.

Муравьев – в простоте.

И мне неловко даже в сугробе.

Неловко – и все тут. Что же со мной поделаешь…

Дневник28 января – 31 марта 1957 г.IIIЕще раз продолжение.И окончания не будет

28 января

А это даже интересно.

Каждый день подсчитывать оставшиеся зимние дни – и от первого марта ждать сверхъестественного.

Каждый день с восторгом воспринимать потепление атмосферы – и чувствовать ненужность февраля.

По утрам благословлять открывание дверей и стремительность сквозняка.

А ночью падать в сугроб и с удовлетворением констатировать отсутствие в небе северного сияния; а в самом сугробе – мартовский озон…

Я хочу первого марта!

Первого марта…

…я закрою двери и окна, зароюсь в постель, буду вспоминать жажду марта – и мне будут противны и теплота, и влажность!

29 января

Обязательно! Обязательно займусь сравнением.

Но теперь никак невозможно. «Январская» пустота. В голове и во всем.

30 января

Везде – ночь, везде – половое томление, и потому все – музыкально…

Г. Семар

Далекие огни

Темная ночь…Блещут огни…Где-то за дальним курганом пылают огни…В сердце – вопрос…В мыслях – рассвет…Снова на крыльях мечты прилетает рассвет.Темная ночьБлизит ответ,Темная ночь мне расскажет забытые сны…Светлые дниБлизкой весныПусть убегут за курган, где сверкают огни.В сердце любвиНе возвратитДаже за дальним курганом мерцающий свет…Пусто в груди…Страшен рассвет…Страшно мигают во тьме золотые огни…

Н. Тарлашев

Дремота

Тихо…Все тихо…Умолкают последние нежные звуки уснувшей природы,Листья дремлющих ив что-то шепчут друг другубезмолвно,И какой-то неведомой грустью подернуты спящие воды…Спящие…Воды…Безмолвно…

М. Петросян

Я устал

Я устал от любовных ропотов,Я ослеп от ночного бдения,Мне не нужно греховных шепотов,Мне противны людские волнения.Мне противно греховное бдение,Я устал от любовного шепота,Я ропщу на свое ослепление,Я шепчу об усталости ропота.Я шепчу о любовности бдения,Но устал от ночной ослепленности,Мне противны ночные волненияИ не нужно греховной влюбленности.Я слепой – в ослепленности бдения,Я устал от усталости ропота,Я шепчу о греховных волненияхИ взволнован греховностью шепота.(из цикла «Господа, я встал с постели»)

А. Терентьев

Ни слова

Ни слова прощания, ни слова прощения,Ни проблеска жалости, ни тени раскаяния, –Забытыми вязами ночного свиданияНе будет внимаемо соловьиное пение…Но снова забытое проснется в сознанииИ снова рассеется туманность забвения, –И сердце согреется сознаньем раскаяния,И счастье сознания искупит прощение…

Л. Самосейко

Бросьте кокетничать!

Ах, погодите, милая!Вы не сказали главного:Если вы любите, милая, –Отчего же боитесь главного?Ах, перестаньте, крошечка!Вспомните ваше прошлое!Вы же признались, крошечка,Что ваша невинность – прошлое!Ах, не сердитесь, лапочка!Ваша упорность тягостна!Разве ж бывает, лапочка,Тело любимого – тягостно?Ах, поспешите, душенька!Вот и рассвет подымается!Вместе с рассветом, душенька,Хер и любовь подымаются!Сбросьте стыдливость, милая!Сбросьте бюстгальтер, лапочка!Сбросить вам веток, душенька?Сбросить вам счастье, крошечка?Сбросить?!Прррекрасно, Шкатова!Сколько с меня причитается?

В. Савельев