Моя незнакомая жизнь

– Ты мне что, папочка?

– Говорю же, я чувствую за тебя ответственность. Слушай дальше. Меньше говори, пусть Андрей задаст тон разговору. Без него вообще молчи. Если собираешься врать, запомни, что именно соврала и кому, потому что если тебя поймают на вранье – все, пропало дело, навесят всех собак, и тогда очень трудно будет что-то изменить. И еще одно. Тебе будут говорить: ваши знакомые или кто-то еще сказали о вас то-то и то-то. Не ведись, стой на своем, приблизительно так, как вчера у меня в кабинете: мало ли кто что сказал, это все ложь. На самом деле против тебя нет ни улик, ни показаний – и твой директор, и покойный ныне офис-менеджер подтвердили, что ты присутствовала на оперативке. Литовченко зачем-то топит тебя своими показаниями, но это выглядит подозрительно даже для Гайдея. С ней я сам разберусь, сегодня же.

– Ага, если найдешь. Как думаешь, долго меня там продержат?

– Даже учитывая то, что есть прямые доказательства твоей непричастности к убийствам и очевидна подстава, не знаю. Может, несколько часов, а может, в час уложитесь. Вообще-то Андрей не позволит допрос затянуть, не беспокойся. А у тебя что, были какие-то планы на сегодня?

– А то! У меня есть клиенты, и никто не станет ждать, пока у меня все устаканится. Мне надо зарабатывать, у меня ребенок.

– Алименты твой бывший не платит?

– Нет, конечно. Говорит, что нет денег. Он же, как только мы развелись, сразу с работы уволился, и когда на суде зашла речь об алиментах, заявил, что доходов у него нет. Судья ему объяснила, конечно, что это не освобождает его от обязанности поддерживать сына материально, но он так и не заплатил ни разу. Хотя я верю, что денег у него нет. Работал он на том месте, куда его устроил мой отец, а когда развелись, быстренько решил начать жизнь с чистого листа, да только как-то не заладилось. Кстати, пока работал, денег его мы не видели, он семь лет понятия не имел, откуда еда в холодильнике берется и средства на жизнь. Зато все время мне рассказывал: если бы не ты, я бы уже знаешь кем был! Кем он собирался быть, понятия не имею, потому что я сама молча тянула, чтоб не дай бог не рассердился да не замолчал на полгода. Он же месяцами со мной не разговаривал, представляешь? Я сначала чувствовала себя виноватой, все играла в угадайку – чем же снова умудрилась его обидеть? А потом мне стало по барабану. Бог с ним, пусть себе живет как знает, лишь бы нас не трогал. Ужас какой-то, семь лет терпела придурка, семь лет – псу под хвост!

– А теперь?

– Что – теперь? Теперь меня замуж и калачами не заманишь. Еще раз пройти через такое? Да никогда! Вот вечерком укладываю Вадика, мы с ним полежим рядышком, поговорим, посмеемся, и никто не залетает к нам с перекошенной от ненависти мордой и с воплями: как же вы меня достали! Никто не обзывает моего ребенка гаденышем, недоноском и прочими такими словами. Мы свободны! Понимаешь? Это ощущение ни с чем не сравнить. Он гнобил нас, причем абсолютно сознательно. Ну, а что поделаешь – нереализованный мужик с паршивым характером, плохой наследственностью и отсутствием воспитания… Только не спрашивай, где были мои глаза, ответа у меня нет. Хуже всего то, что человек-то неплохой, просто очень тяжелый. Ему нужно обязательно иметь врага, и сначала врагами были его родители, а потом он меня назначил на эту роль.

– Послушай… а не муж ли бывший устроил тебе сейчас веселую жизнь? У него-то могли остаться ключи от квартиры.

– Нет, что ты, ему бы такое и в голову не пришло. Повторяю, он очень тяжелый человек, но не сумасшедший. Просто придурок.

– Это, конечно, все объясняет!

– Будешь дразниться – больше не пущу на свой диван.

– А что, еще пустишь?

– Ну, если у тебя имеется жена – нет.

– Тогда все в порядке.

Панков подложил себе на тарелку добавки. А на аппетит Игорь Васильевич, кажется, не жалуется.

– Я знаю, тебе интересно, потому говорю сразу: я был женат, у меня есть дочь. Развелся три года назад, моя бывшая вышла замуж снова и уехала к супругу в Канаду. Дочку забрала с собой. Я не спорил, не хотел мешать им – ничего хорошего бы не вышло, если бы я уперся. Мне бы все равно не передали права опеки, да и девочке мать нужнее. А теперь я утешаюсь тем, что моя дочка будет жить по-человечески – ходить по чистым улицам, получать нормальное образование, затем нормально работать. Со временем она сама все поймет. Мы переписываемся, нам удалось сохранить добрые отношения, и я этому рад, хотя очень скучаю по дочке.

– Как ее зовут?

– Лиля. Ей уже тринадцать, летом приезжала ко мне в гости. Патрик, новый муж Татьяны, души в ней не чает, а для меня самое главное – чтобы моему ребенку было хорошо. Вначале была мысль испортить бывшей всю малину с переездом. Но мама меня отговорила. Без дочери Танька не уехала бы, и я думал: не дам разрешение на вывоз ребенка, не будет ей Канады! Я был страшно зол на нее, понимаешь? А мама говорит: «Игорь, опомнись, это же твой ребенок! Ну, не поедет Татьяна, будет несчастной, станет дочку настраивать против тебя». До меня тогда дошло: а ведь факт, мама права, как всегда. Ну и подписал документы…

– Правильно сделал.

– Знаю, но по Лильке скучаю ужасно. Вот она, смотри.

Панков достает из кармана блокнотик, в нем фотография смуглой черноглазой девочки с немного раскосыми глазами и упрямым подбородком.

– Она похожа на Татьяну, но и мое что-то есть. Танька говорит, что характер. Может быть.

Если это так, то девочка вырастет хорошим человеком. Потому что вот этот вспыльчивый Игорь Васильевич – хороший человек, даром что мент.

Глава 5

– Моя клиентка уже ответила на все ваши вопросы, и вы отлично знаете, что у вас нет оснований задерживать ее.

Андрей, как всегда, говорит четко и конкретно, и Юрий Владимирович Гайдей даже, кажется, уменьшился в размерах. Вот сволочь! Вывернул меня наизнанку, как рукавичку: о Витьке спрашивал на разные лады, особенно про наш давний роман, чуть ли не цветом презервативов интересовался, извращенец. И, как предуп-реждал Игорь, говорил: те да другие люди дали показания, дескать, видели нас с Витькой накануне убийства. А еще заявил, есть свидетельство соседей, мол, Борецкий приходил ко мне домой в прошлые выходные. В ответ я выудила из сумки железнодорожный билет, потому что именно в тот день отвезла Вадика к родителям. Вот тогда я и поняла, как Панков был прав насчет Гайдея: следователю прокуратуры очень хочется повесить на меня убийство, а лучше оба, и забыть о них.

– Да, но нам нужно выяснить еще некоторые обстоятельства, – не успокаивался бизнесменский сыночек. – Например, есть сведения, что вы, госпожа Лукаш, находились в интимных отношениях с Владимиром Тороповым.

Госпожа Лукаш – это я, если я еще не называла свою фамилию. А кто такой Торопов, интересно знать?

– Ну, да. И с Брэдом Питтом, Бараком Обамой и нашим мэром тоже. Что вы несете? Я понятия не имею ни о каком Торопове.

– Вы лжете! Вы же с ним знакомы, виделись вчера. Господин Торопов хозяин квартиры, где был обнаружен труп Борецкого.

– Ах, вот оно что… Вчера увидела его впервые в жизни.

– Это вы так говорите. А вот его жена утверждает обратное.

– Вы меня утомили. Даже если бы ее слова были правдой, что с того? Разве иметь в любовниках чужого мужа запрещено законом? Но я, повторяю, до вчерашнего дня никогда не видела ни самого Торопова, ни его жену. Зачем лжет мадам Литовченко, я не знаю.

– Конечно, все лгут, кроме вас.

– Вы правы, лгут все. И вы в том числе. Я тоже время от времени лгу – при определенных обстоятельствах. Но сейчас все выглядит так, словно вы уже просто не знаете, какие вопросы изобрести, лишь бы повесить на меня убийство – или, по крайней мере, соучастие. Странным образом Литовченко у вас говорит правду, только правду и ничего, кроме правды, а я лгу. Ей вы почему-то верите безоговорочно, мне – даже если я предоставляю доказательства – не верите вовсе.

– Вы…

– Хватит! – Андрею явно надоела наша пикировка. – Если к моей клиентке больше нет вопросов, прошу вас предоставить мне протокол допроса, мы его подпишем и уйдем. Мы все – занятые люди.

Гайдей поджимает губы и протягивает адвокату бумаги. Ему не хочется их отдавать, ведь там написано совсем не то, что ему бы хотелось, но продолжать свою игру при известном юристе уже нельзя, и это следователя злит. Андрей внимательно вчитывается в каждую строчку, скептически скривившись. Что он там ищет? Какая разница, ему виднее.

– Подписывай, Рита. – Андрей протягивает мне бумаги, а сам смотрит на своего противника. – Господин Гайдей, если к моей клиентке появятся вопросы, все будет идти законным порядком.

– Если ваша клиентка невиновна, зачем ей адвокат?

– А вам разве не известно, что людьми, которые сидели и сидят в тюрьмах без вины просто из-за глубокого убеждения следователя в их виновности, можно заселить тайгу, и очень плотно?

– Ох уж эта риторика защитника! На самом деле я уверен, что ваша клиентка отлично знает, кому она насолила до такой степени, что ее так подставили. И, пообщавшись с ней, я этому не удивляюсь.

– Безосновательное заявление. Юрий Владимирович, давайте привыкать к мысли, что в данном деле мы разберемся по-настоящему, а не будем искать зиц-председателя Фунта.

Вы бы видели взгляд, брошенный Гайдеем! Если бы ярость была напалмом, от Андрея не осталось бы и кучки пепла. Но ярость – просто эмоция, иногда конструктивная, иногда – наоборот.

Мы с Андреем молча выходим из здания и идем к его машине. У меня настроение упало ниже плинтуса. Пока не сталкиваешься с нашей правоохранительной системой, то как-то живешь, ни о чем особо не задумываясь, но когда попадаешь в ситуацию типа моей, начинаешь понимать, насколько страшной может быть эта «машина», система, как она калечит людей – и тех, кто работает, и тех, кто попадает в ее жернова в качестве подозреваемого или свидетеля. Если бы не Наткин муж, сидела бы я уже в камере в ожидании суда за то, чего не совершала, и никого бы это не интересовало.

– Я подвезу тебя на работу, а ты смотри, теперь будь осторожна. Замки когда поменяешь?

– Игорь сказал, что все сделает и привезет ключи.

Андрей заинтересованно взглянул на меня и хмыкнул. Черт подери, да я и сама понимала, как странно прозвучали мои слова, но в такой экстремальной ситуации очень хочется хотя бы кому-нибудь доверять, иначе можно сойти с ума. А еще у меня мало времени, потому что через неделю закончится карантин и мама привезет Вадика. К возвращению сына весь этот, мягко говоря, кавардак должен закончиться.

– Рита, будь осторожна.

Андрей паркуется около дверей нашего офиса с большой вывеской: «Уютный дом». Так называется наше агентство. Я бы сказала, что у нас скорее сумасшедший дом, но клиенты нами довольны.

– С ментом тоже, – добавляет Наткин муж.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего конкретного. Просто будь осторожна.

– Я не знаю, что значит быть осторожной. Андрюша, ты же знаешь, мой образ жизни и раньше не был, так сказать, асоциальным. Все как у всех – работа, дом. В последнее время даже романов не завожу – некогда, да и Вадик подрос. История, происходящая сейчас, – просто одно большое недоразумение. Кому я могла помешать?

– Ответ может быть таким невероятным, что мы и предположить сейчас не способны.

– Это уже неважно. Ладно, потопала я на работу. Спасибо тебе, кум.

– Спасибо скажешь, когда история завершится.

Я вылезаю из машины и иду в агентство. У нас красивый офис. Руслан говорит, что в нашей работе половина успеха – это понты, все остальное – удача. Вероятно, он прав, хотя я не согласна. Но наши кремовые диваны в приемной выглядят прекрасно. Только пачкаются очень, народ-то у нас не особо дружит с гигиеной.

– Тебя Руслан ждет в своем кабинете, – сообщает мне Ленка, гордость офис-менеджерской гильдии.

Интересно, а не она ли все же утащила мои ключи?

– И чего хочет?

– Ой, не знаю. – Ленка старательно смотрит в потолок. – Но сердит ужасно.

Ага, сердит. У Руслана есть дурацкая манера обвинять нас в том, в чем мы не виноваты. Но это у него не со зла, просто оттого, что, когда случается неприятность, проще найти (вернее, выбрать для себя) виновного и сердиться направленно, чем не найти и злиться абстрактно. Если злиться абстрактно, может треснуть печень.

– Иди сюда.

Иду, чего уж там. Я не боюсь Руслана. Мой шеф, повторяю, вовсе не злой человек. А если немного успокоится, даже способен услышать еще кого-то, кроме себя.

– Закрой дверь и садись. – Руслан уже, наверное, и речь заготовил. – Ты мне скажи: что все это значит?

– Что – все это?

– Не прикидывайся овечкой! Как Сашка оказался в твоей квартире?

– Если я скажу, что понятия не имею, ты мне поверишь?

– Поверю. – Шеф устало смотрит на меня. – Рита, эта история дурно пахнет.

– Мягко сказано. Вот ты послушай еще… Может статься, хотя бы ты что-то поймешь, потому что лично я ничего не понимаю.

Я рассказываю все с самого начала, директор агентства внимательно смотрит на меня. Одна голова хорошо, две – уже мутация. Но наш Руслан умный и, будем надеяться, что-то придумает.

– То есть ты допускаешь, что твои ключи могла взять Маринка?

– Ну да. А кто еще? Кроме того, полагаю, что, вероятно, Сашка имеет отношение ко всей происходящей кутерьме, потому что будь он непричастен, то вряд ли бы оказался в моей квартире. Либо его заманили туда обманом, и тогда и фотографии, и ключи – дело рук одного и того же персонажа. Скажем, той же Маринки. Убить кого-то она вряд ли способна, а вот такие мелкие пакости – как раз для нее.

– Может быть. Но Сашка мертв, у него уже не спросишь, а вот Маринку мы поспрашиваем. Давай, позови ее… Нет, сиди. Лена!

Офис-менеджер прощелкала каблучками за дверью и заглянула в кабинет. Как она ходит на шпильках высотой с Эйфелеву башню, я и представить не в силах. Как-то раз я тоже купила себе такие туфли, но, как оказалось, смогла в них только стоять. С тех пор иногда надену их дома, постою перед зеркалом, полюбуюсь, и все. Подарить кому-то рука не поднимается – нечеловеческой красоты обувка, и ходить на таких каблучищах никак не получается, даже по комнате. А Ленка не просто ходит, бегает!

– Позови Марину. – Руслан хмурится. – Но тихо, без шума.

– Марины сегодня нет, на работу не пришла. – Ленка заинтересованно стреляет в нас своими зелеными глазками. – Я звонила ей, но сотовый не отвечает.

– Тогда иди работай.

Ленка обиженно фыркнула и исчезла.

– Рита, ты тоже иди работай, а я тут еще подумаю. Собственно, ты ничего не могла сделать – ни в квартире, выставленной на продажу, ни у себя дома. Если бы хоть с Мариной вдвоем вы туда пошли, без клиентки, можно было бы порешать вопрос по-тихому, а так… Ладно, проехали.

Я иду в агентскую. Все наши в сборе, ждут. Но мне нечего им сказать. Галина Николаевна и Петька смотрят на меня поверх чашек. Господи, я знаю их несколько лет, не может быть, чтобы кто-то из них имел отношение к происходящему!

– Сама расскажешь или придется допрашивать? – Галина Николаевна меняет очки, чтобы видеть меня. – Даже не думай, что сможешь отмолчаться.

Я понимаю, что отмолчаться не удастся, но поведать им все не могу. Вчерашний день что-то надломил во мне, и я, с одной стороны, не представляю никого из присутствующих в роли убийцы, но, с другой стороны, никого сбрасывать со счетов нельзя. Ведь иногда человек, которого вроде бы хорошо знаешь, такое сфордыбачит, что только диву даешься.

– О котором из трупов вам рассказать?

Народ молча смотрит на меня. Потом Лина Белова встает, закрывает дверь агентской и снова усаживается, устремив прямо перед собой взгляд своих холодных немецких глаз. И я понимаю, что уж она-то многое способна сотворить, если ей это зачем-то понадобится. Но в том, что Белова непричастна к этой истории, я уверена. Мы с ней немного похожи – даже замужем были за типами, похожими, как братья-близнецы. Не внешне, конечно, а склонностью к растительному существованию. Только Линка более безжалостная, чем я. Она немка, ее голова всегда холодна, а мысли и содержимое сумочки – в идеальном порядке. Белова у нас еще и местная знаменитость, пишет неплохие детективы, а потому ей, как правило, ни до чего нет дела. Но голова у нее варит – дай бог каждому.

В агентстве вообще весь народ своеобразный. Когда-то у нас случился застой в работе, и тогда мы постановили, что надо обратиться к экстрасенсу. Руслан долго упирался, но дела шли совсем плохо, и ему пришлось согласиться. Дядька попался интересный до ужаса. Сначала он закурил какую-то вонючку, потом раскинул карты. Порасспросил о датах рождения всех сотрудников, а после долго стенал и качал головой. В итоге сообщил, что у нас не офис, а ведьмовской ковен. Мол, каждая из наших дам сама по себе прирожденная ведьма, поэтому в помещении переизбыток энергии. Выдал нам какие-то звоночки, мы послушно развесили их по углам, – и дела странным образом сразу наладились.

Я не очень в подобные вещи верю, но вынуждена признать: что-то такое есть, точно. По крайней мере, в нашем коллективе случайные люди не приживаются. И, как говорит Галина Николаевна, никакие мы не суки, просто работа у нас, мягко говоря, сволочная. Зато у нас отличная команда. Руслан хотя и обзывает нас бандой, но это он так, для порядка.

– История какая-то больная. – Ника наливает себе кофе. – Сашку вообще-то не жаль, а Борецкого я видела по телевизору, красивый был мужик, царство ему небесное. Думаешь, это кто-то из нас спер твои ключи?

– Не знаю. Но кто-то же подбросил мне фотографии. И в прокуратуру тоже.

– Позавчера Марина открывала твой ящик. – Ирка внимательно рассматривает свои ногти. – Я пришла рано, а она уже была в агентской. И, как мне показалось, слишком быстро задвинула его. А потом куда-то сразу побежала. Теперь думаю об этом, и ее поведение кажется мне странным. С чего вдруг девица находилась здесь, а не в маленькой комнате, как обычно?

– И ты ничего нам не сказала! – вскинулась Галина Николаевна.

– Забыла. Значения не придала, честно говоря. Иногда бывает так – смотришь и вроде бы не видишь. У нас никогда ничего не пропадало, вот мне ничего плохого и в голову не пришло. Но сейчас вспоминаю, что ясно слышала звук – как будто задвигается ящик стола.

– И сегодня ее нет. – Лина накручивает на палец локон. – И не было, что характерно.

– Надо съездить к ней домой. – Петька берет ключи от машины. – Я знаю, где Марина живет.

– Ладно, давай навестим девочку. – Ника решительно поднимается. – Рита, ты с нами? Мы вытрясем из нее правду.

– Ага. А мы тут пока еще пораскинем мозгами. – Белова задумчиво смотрит в окно. – Нужно поднять записи в книге звонков, узнаем, когда именно звонила Литовченко.

Как я сама об этом не подумала? Ведь входящие звонки на все четыре телефона офис-менеджеры должны регистрировать – кто звонил, в котором часу, чего хотел. С другой стороны, можно было сговориться и сделать запись от фонаря. Это если Сашка причастен.

Мы садимся в Петькину машину и едем по улицам. Терпеть не могу зиму. Лето другое дело – садишься в машину, а та нагрелась от солнца, сиденье горячее, в салоне жарко. Именно такой климат я люблю.

– А откуда ты знаешь, где Марина живет? – Ника подозрительно косится на Петьку. – Вот я, например, представления не имею.

– Как-то раз подвозил ее домой, – краснеет Петька до самых ушей. – Нам было по пути.

Мы с Никой переглянулись и заржали. Петька так смешно краснеет, что всегда забавно его подразнить, он всякий раз ведется. Как говорит Лина Белова, если человек краснеет, значит, у него или есть совесть, или, по крайней мере, фантомные боли от нее остались.

– Чего смеетесь?

Не то напряжение отпустило, не то мы устали кукситься, но мне отчего-то стало весело до истерики. Как будто других дел у меня нет, как катить сейчас к какой-то Маринке, мелкой, как мак…

– Вот ее дом. – Петька старательно отводит взгляд. – Она живет на четвертом этаже, балкон показала.

– Ага, теперь это так называется, – фыркает Ника. – Видишь, Рита, какая нынче пошла молодежь!

– И не говори. Куда катится мир? Балкон показывала, смотри ты… А в гости не приглашала? А, Петь?

– Приглашала. Но я не пошел.

– Ну да? Наверняка гонишь!

– Да что с вами спорить…

Мы все любим доставать Петьку такими разговорами, потому что каждая новенькая сотрудница, независимо от возраста, пытается ему понравиться. Мы это отлично видим, и нам смешно. Причем некоторых не останавливает, что Петька вообще-то примерный семьянин. Например, Ленка когда-то бегала за ним, теряя тапки, пока ее муж-мент что-то не заподозрил. Попало тогда Ленке – собственно, за дело. Получил свою порцию и Петька – тоже, в общем-то, поделом. Мы же его преду-преждали о возможности такого исхода, а он никого не слушал и флиртовал с Ленкой. Но для него это был именно флирт, развлечение, с Ленкой же дело обстояло серьезнее, только Петька данный факт не просек. Вот и вляпались оба. Я тогда даже думала, как бы мент не застрелил его, однако обошлось. Правда, отношения с женой у Петьки пошли вкривь и вкось, но он все равно хранит ей верность. По крайней мере, у меня такая информация, хотя, конечно, все может быть. Собственно, не мне его судить. Да и никому, если на то пошло. Но подразнить можно.

– Идемте, раз приехали.

Ника вздыхает, выходит из машины и шагает к подъезду. Я, топая следом, понимаю ее печаль. Многоэтажки – это песня, несовместимая с жизнью.

– Петь, ты в разговор не лезь, мы как-нибудь сами, – добавляет Ника.

Входим в грязный вонючий подъезд. Большая часть населения живет в подобных домах, и среди них множество людей, которые сморкаются посреди улицы просто на асфальт, если вы понимаете, о чем я говорю. Заходишь к таким в квартиру – в ней грязь, вонь, обои ободранные и засаленные, туалет как откроют – угореть можно. А жильцы обитают годами в этом кошмаре, и ничего, даже счастливы. Именно такие гадят в подъездах. Особенно стараются в лифтах. Вот и здесь кто-то справил малую нужду. Я уж не говорю про оплавленные кнопки, нацарапанные и нарисованные на стенках неприличные слова и схематично изображенные гениталии. Бог знает, как мыслит человек, для которого написать на стене название половых органов – осуществленная мечта.

– Надо было пешком подниматься. – Ника уткнулась в свой воротник и страдальчески сморщилась. – Вот же ж сволочь!

– Надо было…

Петька дышит ртом, а мне и вовсе худо. Но риелторы все-таки люди, более-менее привычные к подобным «прелестям» быта. Правда, к некоторым вещам привыкнуть невозможно. Вот скажите на милость, с чего вдруг какое-то чмо опорожнило мочевой пузырь в лифте? До квартиры не добежало? Или просто с улицы зашло, захотев уютно пристроиться в тепле из-за зимнего мороза?

Не знаю, что побуждает людей на свинство, но как-то раз я застала в нашем подъезде тетку, которая совершила подобный грех и уже деловито поправляла одежды, собираясь уйти, оставив результаты содеянного на всеобщее обозрение. Вообще-то у нас подъезд закрывается на кодовый замок, но она, видимо, юркнула за кем-то из соседей и решила, что вполне уместно пометить территорию.

Я тогда подняла крик, на который сразу подтянулась баба Рая с первого этажа. Ее кодовая кличка Кастрюля, такая она шумная – как кастрюля, падающая на пол среди ночи. Баба Рая быстро сообразила, что произошло, и дело закончилось тем, что тетка вытирала лужу собственным свитером, глотая злые слезы под дружные насмешки всех, кто на тот момент оказался дома. Думаю, тот случай надежно отучил мерзавку гадить в чужих подъездах.

– Если ты не перепутал балконы, то квартирка Маринки должна быть здесь. – Ника нажимает на кнопку звонка. – Ну, Ритуля, пощупаем нашу красотку за все места?

– Если она причастна к этому делу, я ей сердце вырву.

– Хм, никого нет дома… – удивляется Ника и снова нажимает на звонок.

– Тихо! – Петька отводит ее руку от кнопки. – За створкой кто-то есть.

Глава 6

Тамбурная дверь приоткрывается, и мы видим Маринку во всей красе – лицо распухло от слез, волосы в беспорядке, одета в старенький халатик, на ногах растоптанные тапки. Одного взгляда хватает, чтобы понять: девчонка плакала несколько часов подряд, а возможно, начала еще вчера. Увидев нас, Маринка отшатывается и пытается захлопнуть створку. Но Ника толкает ее в тамбур, и мы входим.

– В гости не хочешь пригласить? – ухмыляется Ника. – Или прямо тут будем разбираться?

Маринка молча пятится. Чего там церемониться? Мы шагаем за ней. Петька принимается разуваться, а мы с Никой сначала осматриваем пол и дорожки. Ничего, чистенько. И ремонт не из самых дешевых. Мебель новая, хоть и недорогая.

– Ты одна дома?

Хозяйка кивает, но мне это немое кино уже надоело. Давно, когда я еще работала в школе, в одном классе сидела ученица по фамилии Клопот. Это была не девочка, а сплошная головная боль: она всегда молчала, а когда ее о чем-то спрашивали, вообще застывала. Психологов в общеобразовательных учреждениях тогда не имелось, школьница была из многодетной семьи, а потому мы с коллегами сами поставили ей диагноз – по пьянке сделанная. Я вообще терпеть не могу, когда люди тупят, и если Маринка решила объясняться с нами жестами, то пусть не обижается.