Два билета на Париж. Воспоминания о будущем

За это время я успел познакомиться и подружиться с соседями: братом и сестрой Шутовыми. Оля была на год старше меня. Светловолосая, сероглазая, похожая на прибалтку, стройная девушка. Ее же брат, Анатолий, на два года младше меня, был темноволос. Мы быстро подружились. Моя затворническая жизнь закончилась. Вместе мы ходили в Горелове на озеро купаться, в лес по грибы, лазили по местным садам и огородам.

Экзамены я провалил. По физике и математике получил по пятерке, а по русскому двойку. Не смог написать диктант. Мне даже пошли навстречу: разрешили пересдать экзамен по русскому, но и во второй раз написать диктант я не смог. Все мои планы и мечты растаяли как дым.

Я не знал, что делать. Ехать в Баку было стыдно, да и денег уже не было, потратил их все. Написал матери письмо, что хочу остаться, и чтобы выслала она денег. Стал ждать ответа.

Тетя Галя, видя, что дело с моим пребыванием у них может затянуться на неопределенное время, договорилась с Шутовыми, чтобы я пожил некоторое время у них. Тетя Катя – мама Толика и Оли – согласилась. Взяв мои нехитрые пожитки вместе с гитарой, тетя Галя отнесла их в дом Шутовых. Так я у них и поселился.

Вскоре пришли из Баку посылка с теплыми вещами и почтовый перевод на сумму сто пятьдесят рублей. Надо было решать: оставаться или ехать домой, и я решил остаться.

Потом я поступал в профессиональное училище, но не прошел собеседование. Устраивался на работу и не мог устроиться: нигде не хотели иметь дело с семнадцатилетним пацаном. По лимиту не брали потому, что не было еще восемнадцати. Получался заколдованный круг.

В поисках работы я добрался до захолустного городка Капорье, что в семидесяти километрах от Ленинграда. Взяли меня рабочим скотного двора. Дали общежитие. Маленькая комнатушка на два человека, печь дровяная, от которой было больше дыма, чем тепла. Денег не было, питался полмесяца тети Катиными варениями с хлебом да морковью, что собирали в поле. Когда приезжал по воскресеньям к Шутовым, в доме стоял хохот. Ко мне невозможно было подойти: от меня несло крепким запахом навоза. Тетя Катя тут же отправляла меня в баню. Своей в доме у них не было, и я ходил в Горелово.

К тому времени наши с Юлей отношения далеко зашли. В доме Шутовых заметно похолодало. Оля то подпускала меня к себе, то резко отталкивала. Делать предложение ей я не собирался. Сначала мне надо было поступить в Арктическое училище или хотя бы найти путевую работу, но дела мои в этом плане совсем не клеились. К тому же я был просто не готов к жизненным трудностям, и это меня угнетало, а российские холода меня совсем доконали. Одет я был не по сезону и постоянно мерз и простужался.

Проработал я скотником недолго. До декабря. Была еще одна попытка «встать на ноги». В январе я устроился учеником матроса на судно, но меня не прописали в общежитии, так как я уже был однажды прописан по лимиту, а дважды не прописывали. Я опять остался без работы. Еще два месяца тетя Катя помогала мне в поиске работы, но закон по прописке звучал как приговор: дважды по лимиту не прописывать.

В марте приехала мама. В разговоре с ней я не удержался и расплакался от отчаяния. Решил возвращаться в Баку.

Я часто думаю о том, как повернулась бы моя жизнь, если бы я сумел набрать всего три балла по русскому языку. Мне не хватило всего одного балла, чтобы жизнь моя изменилась коренным образом.

Ленинградская история оставила незаживающую рану в моей душе, чтобы никогда более я не смог приехать в северную столицу. Меня сдерживал от этого страх отчаяния и беспомощности, которые охватили меня тогда, когда я преодолевал сопротивление судьбы. Мне больше не хотелось показывать свою слабость Оле – человеку, который был для меня ближе всех родных. Мы были слишком молоды тогда, чтобы суметь нести груз ответственности друг перед другом. В этом возрасте нам еще хотелось, чтобы большие проблемы за нас решали наши родители, хотя родителям, наверное, казалось, что мы уже взрослые и сами можем со многим справиться.

Но иногда хочется увидеть ее и спросить: «Как ты жила все эти годы?»

ДОМ

Жили мы в квартире 67 впятером. Я, мать, баба Дарья, сестры Эмма и Севиль, которая, повзрослев, не захотела жить с отцом в поселке Маштаги, и мать ее забрала.

Ни в нашем дворе, ни в Старом парке не знали, что я провалился на экзаменах. Мать всем говорила, что я учусь в мореходке, а мое возвращение я объяснил как «отпуск с последующим прохождением практики на Каспийском море». Пришлось подстраивать свою дальнейшую жизнь под это вранье.

Устроился я в «Каспнефтефлот» учеником матроса на самое большое в Европе крановое судно «Кёр-Оглы». После получения звания матроса второй категории мне выдали форменное обмундирование. Под этой формой я пытался скрыть все свои ленинградские неудачи. Но морской волк из меня явно не получался. Капитан судна не раз мне говорил: «Околёснов, моряк из тебя никогда не получится», хотя вождение судна мне доверял. Я и сам знал это, но оттягивал то время, когда все тайное наконец станет явным. Из-за этого вранья я перестал ходить в Старый парк.

С возвращением в Баку жизнь моя приобрела какую-то стройность и порядок. Не нужно было думать о хлебе насущном, о тепле. Мать и накормит, и обогреет. Все как будто бы получалось. Со временем я начал понимать: многим, оказывается, все равно, учусь я в Арктическом училище в Ленинграде или хожу по Каспию на судне моряком.

Через год после моего возвращения к нам в гости приехала Оля с подругой. Гордая и красивая. Сердце екнуло от неожиданности. Нагрянули щемящие душу воспоминания. Общалась она, в основном, с моей матерью. Я же ходил по комнате угрюмый, с чувством собственной вины и оскорбленного самолюбия.

Оля побыла у нас всего три дня, и так же, как появилась, неожиданно уехала.

Я сделал еще одну попытку поступить в училище. Из моего письма Оля знала, что я должен был приехать в Ленинград. Встретила меня тетя Катя и рассказала, что Оля устроилась на работу на завод, что она уехала с сослуживцами на все лето на сельхоз работы.

Экзамены я, конечно, опять завалил. И опять по русскому. Но, взяв у тети Кати адрес, помчался разыскивать деревню на Юго-западе Ленинградской области, где работала Ольга.

С пересадкой доехал на электричке до Ораниенбаума, оттуда поездом до Усть-Луги. Затем пешком ночью мимо пограничной заставы до центральной усадьбы колхоза. Но на заставе меня сцапали пограничники. Выслушав мою душевную исповедь, сержант улыбнулся и предложил заночевать в сторожке.

Утром, перейдя вброд две речки, я добрался до нужной деревни.

На сельхоз работы завод отправлял, в основном, молодежь. Нашел старшего, который показал на группу девушек, занимающихся прополкой моркови.

Я подошел к Ольге и поздоровался. Она не подняла головы. Дергала невозмутимо сорняки, как будто меня рядом и не было. Постояв немного, я вернулся ошарашенный под навес, где стояли бидоны с молоком. Целый год я ждал этой встречи, и вот такой «теплый» прием.

Подошел старший группы. Предложил влиться в их дружную компанию, поработать. Возить утром и вечером молоко на молокозавод.

Десять дней я исправно трудился. За все это время мы так и не подошли друг к другу, не сказали друг другу ни слова. С тем я и уехал.

Только потом я понял, что она просто стеснялась меня и наших чувств. Мы никогда не бывали с ней на людях. Все прятались от кого-то, хотя всем все было давно известно. Мы, два маленьких грешника, которые обманывали и себя, и своих близких, и тех, кто нас окружал, были наказаны тем, что не один год искали потом друг друга, но так и не смогли найти.

А мне хватило потом воспоминаний не на один год. Было и стыдно, и больно, и обидно. По сей день в моем мозгу крутятся картины питерской жизни. С какой страстью, позабыв все на свете, недосыпая, голодным я летел к ней, первой в своей жизни женщине. Сколько сил я потратил ради того, чтобы никогда с ней не разлучаться.

В этом же году, когда приезжала Оля, и у моей матери тоже все пошло наперекосяк. Подралась с соседкой, надев ей кастрюлю на голову, да так сильно, что кастрюлю потом снимали хирурги.

Следователь, который вел дело, предложил матери: либо она уедет из города, либо ее посадят в тюрьму. Мать собиралась недолго. Загрузив контейнер домашними вещами, забрав с собой сестру Севиль и слепую бабу Дарью, уехала жить в Казахстан в Карагандинскую область. Сестра Эмма и я ехать с матерью отказались.

Ни я, ни сестра не переживали по этому поводу. Почему-то были уверены: проживем, не пропадем, хотя мне было в ту пору девятнадцать, а Эмме – пятнадцать. Я уже сам зарабатывал себе на жизнь, работая на заводе холодильников. Работал по вечерам, а днем учился в техникуме, в который поступил без особых проблем. Вскоре и Эмма устроилась на работу на бисквитную фабрику.

К Эмме приходило много подруг, но самой близкой из всех была Вера Анисимова. Романтичная, не по годам сложившаяся девушка. Она была небольшого роста, а ее высокая грудь выходила за рамки ее возраста. Ей было всего пятнадцать лет. Иногда, засидевшись, она оставалась ночевать у нас. Спала она вместе с Эммой в ее комнате. У Веры не было ни отца, ни матери. Жила она с бабушкой и сестрой. Во дворе ее все жалели и со снисхождением относились к ее романтичной натуре. Я тоже жалел и, понимая ее возраст, старался ее не замечать.

Жителей нашего двора уже в то время заметно поубавилось. Многие получили новые квартиры в новых микрорайонах и переехали жить туда. Из ребят моего поколения и чуть младше остались Сашка Бабайчик (Бабаев), Люба Тришкина, Светка Армянка (Григорян), Женька Чичкова (Прибок), да брат с сестрой – Шурик и Вера Анисимовы. Все мы были разные. У каждого был свой круг общения, но, похоже, объединяло нас уже время – жизнь, прожитая в старом дворе. Те игры, в которые мы когда-то вместе играли, та школа, в которую когда-то вместе ходили.

В основном мы держались втроем: Сашка Бабайчик – этакий щеголеватый франт, похожий на французского актера Алена Делона, Люба Тришкина и я. Люба была влюблена в Сашку. Некоторое время они даже встречались. Но на большее, как говорил Бабайчик, у него духу не хватало. Люба к нам заходила часто. Мы подолгу болтали. Она была и строгой и грустной одновременно. Перелистывая страницы книги, которую брала из моей библиотеки, смотрела куда-то сквозь нее. Наши отношения давно сложились как дружеские, но мне всегда казалось, что она хотела поговорить со мной о чем-то важном, но не решалась. Осенью она неожиданно для всех вышла замуж за военного из Красноярска и уехала жить к нему.

Бабайчик был «битломаном». Первый магнитофон в нашем дворе появился у него. Он километрами записывал пленки и перезаписывал песни ансамбля «Битлз». Смастерил несколько электрогитар, каждую из которых приносил мне на пробу.

Не хочу кривить душой, но гитары его мне не нравились. Об этом я ему, конечно, никогда не говорил. Его заветной мечтой было создание вокально-инструментального ансамбля. Он мог часами мечтательно говорить об этом, а я, слушая его, со своими мечтами уносился совсем в другом направлении.

Любимым времяпрепровождением у нас с Бабайчиком был поход в кино. Выход в город – важное мероприятие. Мы наглаживали брюки клеш, начищали башмаки. До центра города от нас недалеко, полчаса автобусом. Несмотря на то, что остановка была под носом, мы отправлялись на станцию метро, мимо Старого парка к заводу «Бакэлектромаш». Метро «Улдуз» в переводе с азербайджанского – звезда. Обычно мы ехали до станции «26 бакинских комиссаров». В этом районе сразу три кинотеатра: «Низами», «Ветен» и «Азербайджан».

После просмотра фильма заходили в гастроном. Покупали палочки копченой охотничьей колбасы, еще теплые французские булочки и две бутылки пива. С продуктами шли на Приморский бульвар. Там на парковой скамейке под старинным чугунным фонарем в стиле ампир и оливами мы организовывали «праздник живота», одновременно наблюдая, с каким изяществом и грациозностью проплывали мимо стайки красивых девушек. Передать словами невозможно, с каким аппетитом мы все это уплетали. Никогда, ни до, ни после, ни в какие другие времена я так вкусно не проводил время. Девчонок на такие мероприятия мы никогда не брали. Для них у нас была отдельная программа: кафе-мороженое, кино. Мы были счастливы. Мы ничем не были связаны, и у нас все было впереди.

Бакинский бульвар был любимым местом отдыха горожан. Здесь было много различных аттракционов, кафе, импровизированный летний кинотеатр, где бесплатно крутили документальные фильмы. В воскресные дни и праздники играл духовой оркестр. Живописная иллюминация придавала бульвару праздничный вид. Более всего мне нравилась его старая часть, где возвышались сосны, а огромные кусты маслин каскадом свисали над аллеями. Самая большая достопримечательность бульвара – это «Венецианские каналы» со своими островками и мостиками. Бульвар, протяженностью более километра, описывал дугу Бакинской бухты. Достаточно было прогуляться в ту и другую сторону, чтобы не заметить, как быстро пролетело время.

Возвращались мы домой последней электричкой метро. После блеска центра столичного города наш двор казался темной пещерой. Во дворе никогда не зажигали ни одной электрической лампочки. Освещался он светом квартирных окон. Часть света падала со стороны Московского проспекта.

Наш подъезд – это, собственно, коридор четырех квартир. Полы его всегда были отмыты до желтизны. Старалась соседка Анжела. Слева жили Волковы, справа – двери квартир Шуры Голубь и Анжелы. Наша была прямо. Начиналась она с маленькой кухни, в которой стоял старинный буфет. Слева на стене висел рукомойник. Были две комнаты, одну из которых мы пристроили с матерью, прорубив в нее окошко до размера двери. В большой комнате стояли круглый стол посередине и металлическая кровать в углу. На стене висела полка с книгами. В комнате-пристройке – металлическая кровать и тумбочка. Это все, что нам оставила мать. Отсутствия мебели после ее отъезда мы как-то и не замечали.

ВЕРОЧКА

На ночь, зная, что я возвращался поздно, в большой комнате Эмма оставляла включенным свет. В этот раз я не мог не заметить некоторую перемену в зале. На столе лежал томик стихов Пушкина, листок из тетради, исписанный детским красивым почерком, стояла чернильница с ученической ручкой. Взяв в руки листок, я с интересом стал читать.

«Чаадаеву.Любви, надежды, тихой славыНедолго нежил нас обман»…

Перевернул листок:

«Признание.Я вас люблю – хоть я бешусь,Хоть это труд и стыд напрасный,И в этой глупости несчастнойУ ваших ног я признаюсь!Мне не к лицу и не по летам…Пора, пора мне быть умней!Но узнаю по всем приметамБолезнь любви в душе моей»…

Мне стало немного жарко…

«Без вас мне скучно, – я зеваю;При вас мне грустно, – я терплю;И, мочи нет, сказать желаю,Мой ангел, как я вас люблю!»…

Вначале я размечтался: кто это мог мне написать? Потом догадался: Вера готовила домашнее задание. Я подошел к дверному проему комнаты пристройки, слегка отодвинул край занавески. Она спала с Эммой с краю на спине, укрытая тонкой простыней. Далекий свет прожектора с бисквитной фабрики, ослабленный пространством, проникая в комнату сквозь окно, освещал ее профиль. Мое сердце забилось в грудной клетке так, словно хотело выпрыгнуть из нее.

В эту ночь я плохо спал. Голова была тяжелой то ли от выпитого пива, то ли от мечтаний, которые носились в ней. Встал поздно. В доме уже никого не было. Я машинально глянул на стол. На белой скатерти остался нетронутым лишь листок бумаги.

Не скажу, что у меня было много девчонок в юности, но тем немногим, что у меня были, я достаточно покружил голову. Все потому, что в каждой из них я искал «светлый образ», «идеал той единственной и неповторимой», которую мысленно сам для себя создавал. Образ этот властвовал мною. Я чувствовал его каждой клеткой своего организма. Я пытался воссоединить любовь земную и небесную в некое неповторимое существо и, страдая от разочарований, то приближался к девчонке в пылкой страсти, то приносил ей душевные страдания.

Так было и с Верой, роман с которой у меня продолжался целых четыре года. Я держал ее рядом с собой на тот случай, пока другой, «той, единственной», у меня не было и, страдая от этого сам, приносил страдания ей.

Вера много читала. Особенно она любила Купера и Стивенсона. Была она родом из Читы. Черты ее лица напоминали о востоке. Раскосые глаза, темные волосы. Но в самих глазах была так и не понятая мной какая-то тайна.

Отчего С…«Мне грустно, потому что я тебя люблюИ знаю: молодость цветущую твоюНе пощадит молвы коварное гоненье.За каждый светлый день иль сладкое мгновеньеСлезами и тоской заплатишь ты судьбе.Мне грустно… потому что весело тебе».Твой преданный другД`Артаньян.

Мне казалось, что она умело прятала свои чувства за высокой поэзией, и это меня порой раздражало.

Жила она очень бедно. Так бедно, пожалуй, среди моих знакомых никто уже не жил. Эта бедность была и в ее внешнем виде, из-за чего в город я ее никогда с собой не брал. Несмотря на то, что жили мы в одном дворе, мы писали друг другу письма. Эта игра порой увлекала меня. Мои письма относила ей Эмма. Свои же Вита приносила к нам домой сама. Когда я ушел служить в армию, она мне часто писала. Некоторые из ее писем у меня сохранились.

Здравствуй, Саша!

В чем провинилась я, что ты так жестоко наказываешь меня, не отвечая на мои письма? Каждый день я хожу на почту и каждый день возвращаюсь с пустыми руками и пустым сердцем.

Разве я виновата, что для меня твои письма все равно, что хлеб? Они мне необходимы. Ими я живу. Вернее, жила. А сейчас пустота. Может, тебе стало обидно за свое некоторое недоверие ко мне?..

Но войди в мое положение. Сопоставь свое обращение со мной, когда ты был здесь, близко, и письма. Две противоположности. Перечитываю и думаю: «Неужели это мне?» Мне, которую ты ненавидел. И всем своим существом старался показать это. Ты мне сказал однажды, что никогда не напишешь мне любовного письма. А эти несколько писем? Они взбудоражили во мне все снова.

О чем же говорит твое молчание? Не о том ли, что на этом кончилась наша переписка? Если ты не ответишь на это письмо, значит, это так. Я тогда не напишу тебе больше, если ты не ответишь.

До свидания.

Вероника.

13-1-71 г.

Наши прошлые отношения порой казались мне нехорошей игрой. Она была умнее меня, и это меня настораживало. Я зацеловывал ее грудь, пытаясь добиться взаимного расположения, на что она холодно отвечала: «Делай, что хочешь, но только не это». Однажды я сказал Эмме, что хочу жениться на Вере, на что сестра ответила: «Я бы этого не хотела». Когда я комиссовался из армии, мы встретились с ней не сразу. А когда я подошел, понял: она стала еще более холодной, чем была.

У меня сохранилась часть взволнованного письма, которое Вера отослала моей матери в Казахстан, когда я только познакомился со своей будущей женой Валентиной.

…армии письмо последнее: «Между нами все, ищи себе другого».

Даже когда приехал из армии, чтобы ознаменовать свой приезд, собрался в город. Взял с собой Эмму, квартирантку и др., а со мной только поздоровался. И вечером по старой привычке постучался к нам. Значит, я не достойна была идти с ним рядом. И хорошее отношение не для меня. Я стала его избегать. Потом все высказала ему. Только после этого он стал ходить со мной в город и к друзьям. Я думала: он изменился тоже, я повзрослела и изменилась, стала серьезней и лучше узнала жизнь, но есть люди, которые не меняются. Ваш сын как раз такой. У него на всю жизнь действительно (вы правы) останутся друзья и много подруг, а одна, настоящая – вряд ли. Уже после армии, когда мы помирились, по старой привычке ходил ко мне и домой приводил невесту, а мне представил как сестру. Как вы все хотели, так я и поступила. Когда Эмма послала вам телеграмму и вы срочно вызвали Сашу к себе, даже когда вы не ответили на мое письмо, я все взвесила: какая это будет жизнь. И отказала ему. За это он меня отблагодарил оплеухой. Он никто мне, и уже показал, что такое муж и любовь.

В свою очередь я благодарна вам всем за то, что помогли избавиться от «хорошего мужа». Он тащил меня в ЗАГС, а не подумал, что он не работает, и на что мы будем жить? И действительно, меня винить не за что, я ни перед кем не виновата. И тетя Алла (мать Бабайчика) тут ни при чем. Просто это было глупое детство и слепая юность. Все прошло, все стало на свои места, я жалею только, что самые заветные 17—18 лет прошли в ожидании и я ничего не получила в ответ на свою любовь. Слава богу, я от него независима осталась, и у каждого из нас найдется своя судьба.

Я написала вам правду, не обижайтесь, если что не так.

Желаю всего хорошего.

Вера.26.10.71.

В семьдесят шестом году, когда я приезжал из Челнов в отпуск в Баку к сестре, она подарила мне письмо, которое прислала когда-то ей Вера в Казахстан.

Здравствуй, Эммочка!

Давно уже не имели мы с тобой понятия друг о друге. А жаль, когда-то мы были лучшими подругами. Правда ведь?

Как твои дела? Чем сейчас занимаешься? Учиться не думаешь? Как тетя Тоня? Севиль? Двадцать первого ноября тебе будет 20 лет, да? Сколько мы не виделись? Год, два? Многое изменилось за эти годы. Допекли меня родственнички, стала злая, как черт. Так и не училась больше нигде, о чем жалею. А старость не за горами. Уже на третий десяток лет перевалило. Так и не успели ничего. А главное событие в моей жизни – я вышла замуж. Теперь я не живу в Баку. Мой адрес: Краснодарский край, …………………………………

Пушкаревой Вере. Пиши.

Вышла замуж я по любви. Встретились и полюбили. Теперь твоя очередь, Алиева, «счастью». Твоему (другу) ты не написала? И все, что нового у тебя, все пиши. Мне очень интересно будет знать. В Баку скоро собираешься? Не прерывай нашей переписки. Ну, до свидания. Целую.

Вера.

21.10.72.

P. S. В следующем письме вышлю свою свадебную карточку. Пиши.

После того, как мы с Валентиной стали жить вместе, я встречался с Витой несколько раз. Мне было жаль расставаться с ней навсегда. Я хотел объяснить ей это, но так и не сумел. Только еще больше боли причинил всем нам троим.

«СПУТНИК»

Поступать вместе в электротехнический техникум меня уговорил Саша Бабаев (Бабайчик). Экзамены я сдавал с холодком. Мне было все равно, поступлю я или нет. Как ни странно, но я набрал четырнадцать баллов. Одна четверка была у меня, по русскому. Санек трясся и не сдал. Но в группу меня не зачислили, так как я не работал по специальности. Это меня зацепило, и я разругался с приемной комиссией не на шутку. Забрал документы и отнес в политехнический. Там были много удивлены, что я не прошел по конкурсу, и предложили мне сварочное производство, дневное отделение. Я почему-то вспомнил, что мой отец Алишка тоже работал сварщиком, и согласился. Пришлось задуматься: как жить? Стипендия всего двадцать рублей. Решил не бросать работу, а договориться с начальством работать только во вторую смену.

Студенты нашего курса были на три года младше меня. За парту я садился с чувством второгодника. Учился на первом курсе хорошо. Даже ходил в любимчиках у преподавателя по черчению. Но на втором курсе стали раздражать поборы, которые чинили некоторые преподаватели. Я взяток не давал (давать было нечего), поэтому успеваемость моя заметно снизилась. Взяточников терпеть не мог.

Когда мои дела в чем-то не клеились, меня всегда тянуло к бродяжничеству. На этот раз я решил серьезно заняться туризмом. Зима у нас не суровая, ходить в походы можно круглый год. Стал искать людей, для которых поездки на природу были больше, чем отдых. И я их нашел.

Они собирались на «паперти» у Азербайджанской государственной консерватории, что в центре города. Все разные: по возрасту, темпераменту и национальности. Собирались группами. Обсуждали пройденные маршруты. Намечали планы новых походов. Среди них были и те, кто ходили на Урал, Кавказ, Памир. Но основная масса состояла из любителей просто провести выходные дни на природе, где-нибудь поблизости. К этой основной группе я и примкнул. Вся эта самоорганизованная публика называлась «Спутник».

Люди здесь были доступны в общении, сходились легко, и так же легко доверяли свои судьбы почти незнакомым, всего лишь потому, что те прошли больше километров.

Мне сразу же повезло. Со «Спутника» я попал на слет организаторов похода выходного дня. Проходил он в предгорьях Большого Кавказского хребта в ста пятидесяти километрах от Баку, и, что самое важное, – мероприятие это оплачивал профсоюз какой-то организации. Никто из участников здесь не потратил ни рубля. В то время я уже неплохо пел и играл на гитаре. Тогда вышел фильм «Вертикаль», который был популярен особенно среди туристов. Исполняя песни из этого фильма, я копировал Высоцкого, за что получил прозвище – Высоцкий. Но носил я его недолго.