История знаменитых цитат

«Следует считать врагом соседа и сторонника врага, другом – соседа врага, нейтральным – всякого, кроме этих двух».

Заметим, что «Законы Ману», вопреки названию, – не свод реальных законов, а сборник поучений, составленный в первые века нашей эры.

О том же говорил Фридрих Ницше: «“Наш ближний это не наш сосед, а сосед нашего соседа” – так думает каждый народ» («По ту сторону добра и зла», 1886).

Но едва ли сентенция о «враге моего врага» заимствована европейцами из «Законов Ману». В Европе с ними познакомились лишь в 1794 году, когда они были переведены на английский. Между тем уже в XVII веке существовало латинское изречение «Amicus meus, inimicus inimici mei», то есть: «Враг моего врага – мой друг».

Этой формулы мы не найдем в сочинениях древних римлян; она, по-видимому, принадлежит итальянским юристам Нового времени. Неаполитанец Франческо Мерлино Пиньятелли писал в латинском трактате «Спорные вопросы общего права» (1634): «Друг моего врага – мой враг (…). Враг моего врага будет моим другом».

Союз непримиримых, казалось бы, врагов против еще более опасного врага был обычным делом в истории. 23 августа 1939 года в Москве был подписан т. н. пакт Молотова – Риббентропа между СССР и нацистской Германией. Пять дней спустя на совещании с депутатами рейхстага и гауляйтерами Гитлер заявил:

– Это пакт с сатаной, чтобы изгнать дьявола.

А 21 июня 1941 года, накануне вторжения немецких войск в СССР, Уинстон Черчилль сказал своему личному секретарю Джону Колвиллу:

– Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в Палате общин.

Правило «Друг моего друга – мой друг» приводит на ум другой принцип, известный каждому со школьной скамьи: «Вассал моего вассала – не мой вассал». Он появился в латинском трактате французского правоведа Жана де Блано «О феодах и повинностях» (1256): «…Спрашивается: будет ли человек (вассал) моего человека моим человеком? И следует ответить, что нет».

С этим принципом перекликается положение римского права, сформулированное знаменитым юристом Ульпианом: «Компаньон моего компаньона – не мой компаньон» («Дигесты Юстиниана», 50.17.47.1).

Враг рода человеческого

В Евангелии от Матфея, гл. 25, Иисус рассказывает притчу:

…Когда же люди спали, пришел враг его [домовладыки] и посеял между пшеницею плевелы и ушел;

когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы.

Придя же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы?

Он же сказал им: враг человека сделал это.

И далее: «…Враг, посеявший их [плевелы], есть диавол».

Своим более полным титулом – «Враг рода человеческого» – дьявол назван не в Новом Завете, а в латинском церковном гимне «О гех аеtеrnе, Domine» («Господи, царь вечный»). Авторство гимна приписывается Амвросию Медиоланскому (340–397), епископу Милана и одному из Отцов Церкви. Об Адаме здесь сказано, что его «соблазнил дьявол, враг человеческого рода (hostis humani generis)».

Эта латинская формула заимствована у Плиния Старшего («Естественная история», VII, 8, 6). Согласно Плинию, «врагом рода человеческого» (hostis generis humani) назвала Нерона его мать Юлия Агриппина, впоследствии убитая по приказанию сына.

Применить это определение к дьяволу было тем легче, что сам Нерон нередко отождествлялся с Антихристом. В Апокалипсисе, 13:18, говорилось:

Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть.

Традиционно «число зверя» расшифровывалось как «Кесарь (Император) Нерон».

В конце XVIII века «враг рода человеческого» попал из церковного языка в политический. 7 августа 1793 года французское Национальное собрание от имени французского народа провозгласило «врагом рода человеческого» (l’ennemi du genre humain) британского премьер-министра Уильяма Питта-младшего. В это время Англия вела войну с революционной Францией в составе второй монархической коалиции.

В антиякобинской публицистике «врагами рода человеческого» именовали Марата и Робеспьера, а с начала наполеоновских войн это звание перешло к Наполеону.

После битвы при Ватерлоо Джон Хобхаус, британский либеральный политик и друг Байрона, издал книгу в защиту свергнутого императора: «Письма, написанные англичанином во время последнего царствования Наполеона» (Лондон, 1815). Здесь говорилось:

«…Исчерпав наиболее мерзкие прозвища, мы наконец решили дать ему наименование ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО – титул, принадлежащий лишь демону…»

В России Наполеон был объявлен демоном и даже Антихристом почти что официально. 6 декабря 1806 года, в начале очередной военной кампании против Наполеона, было обнародовано объявление Святейшего Синода для чтения в храмах. Здесь, среди прочего, утверждалось, что узурпатор французской короны «помышляет соединить иудеев, гневом Божиим рассыпанных по всему лицу земли, и устроить их на ниспровержение Церкви Христовой и (о, дерзость ужасная, превосходящая меру всех злодеяний!) на провозглашение лжемессии в лице Наполеона».

В июне 1807 года был заключен Тильзитский мир, и Наполеон из Антихриста превратился в союзника и друга русского государя. Подписанию мира предшествовала встреча двух императоров на плоту посреди реки Неман. В «Старой записной книжке» князя Петра Вяземского приведен исторический анекдот:

«Когда узнали в России о свидании императоров, зашла о том речь у двух мужичков. “Как же это, – говорит один, – наш батюшка православный царь мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!” “Да как же ты, братец, – отвечает другой, – не разумеешь и не смекаешь дела? Наш батюшка именно с тем и велел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уж допустить его пред свои светлые царские очи”».

В июне 1812 года Великая Армия перешла Неман, и Наполеон снова превратился в Антихриста. Дерптский профессор Вильгельм Гецель прислал Барклаю-де-Толли свои исчисления, из коих с очевидностью следовало, что в имени «L’empereur Napoleon» содержится число 666, то есть «число зверя».

20 сентября, когда французы были уже в Москве, московский генерал-губернатор Федор Ростопчин обнародовал послание к подмосковным крестьянам, где Наполеон именовался «врагом рода человеческого, наказанием Божиим за грехи наши, дьявольским наваждением».

Иронически это наименование обыгрывает дипломат Билибин во II томе «Войны и мира», рассказывая о событиях октября 1806 года (цитирую авторский перевод с французского):

«Враг рода человеческого, вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные [т. е. прельстительные] речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце».

Один из анахронизмов «Войны и мира» связан с другим прозвищем Наполеона – «корсиканское чудовище». Летом 1805 года Жюли Карагина в письме к княжне Марии Болконской называет Наполеона «le monstre corsicain». Однако впервые «корсиканским чудовищем», пожирающим по 200 тысяч человек зараз, Наполеон был назван в анонимной эпиграмме, опубликованной в 1810 году в эмигрантском французском журнале «L’Ambigu» (Лондон). Широкую известность это прозвище получило и того позже, в 1814 году, – как подпись к антинаполеоновской карикатуре, напечатанной в Англии. Вдобавок здесь использовалось выражение «l’ogre corse», а не «le monstre corsicain».

Время – деньги

21 июля 1748 года в издававшейся Бенджамином Франклином «Пенсильванской газете» (Филадельфия) появилось извещение о выходе из печати новой книги: «Американский наставник, или Лучший спутник молодого человека». Это была переработка книги англичанина Джорджа Фишера «Наставник» – универсального пособия по грамматике, письмоводству, арифметике, бухгалтерскому учету, географии и всему остальному, что должен знать юноша, вступающий в деловую жизнь.

Три последние страницы книги занимали «Советы молодому купцу, написанные старым купцом». Этим «старым купцом» был Франклин. Здесь говорилось:

Помни, что ВРЕМЯ – деньги. Если ты можешь заработать десять шиллингов в день (…) и (…) сидишь полдня без дела (…), ты теряешь пять шиллингов. (…)

Помни, что деньги обладают способностью размножаться. Деньги могут производить деньги, и эти новые деньги могут тоже рождать деньги и т. д. Пять шиллингов превращаются в шесть, которые затем превращаются в семь шиллингов и три пенса и т. д., до тех пор, пока не превратятся в сто фунтов.

В последующие столетия «Советы молодому купцу» перепечатывались едва ли не тысячи раз, поэтому формула «Время – деньги» неразрывно связана с именем Франклина. Однако появилась она раньше.

Номер лондонской газеты «Свободомыслящий» («The Free-Thinker») от 18 мая 1719 года целиком состоял из неподписанного эссе о суточном времени. В древности, говорилось здесь, сутки делились лишь на часы, потом появилось деление на минуты, а теперь даже и на секунды:

И тот, кто расточает свои часы, является, по сути, расточителем денег. Я (…) слышал об одной почтенной женщине, которая как нельзя лучше понимала всю ценность времени. Ее муж был обувщик и превосходный ремесленник, но никогда не задумывался о том, как быстро летят минуты. Напрасно жена внушала ему, что время – это деньги (Time is Money); он был чересчур умен для того, чтобы прислушаться к ней, и каждый вечер проклинал бой приходских часов. В конце концов это привело его к разорению.

О важности времени говорили уже древние греки. У Диогена Лаэртского приведено изречение Феофраста, ученика Аристотеля: «Самая дорогая трата – это время». Плутарх в биографии Марка Антония замечает: «В Александрии он вел жизнь мальчишки-бездельника и проматывал самое драгоценное, как говорит Антифонт, достояние – время» (перевод С. Маркиша).

Но отсюда как раз и видно, что древние греки и Франклин говорили о разном. Плутарх отнюдь не имел в виду, что Антоний тратит время на удовольствия, когда мог бы потратить его на увеличение своего капитала. Франклин же говорит именно об эквивалентности времени и денег: потерянное время – это потерянный капитал. «Франклин, – замечает польская исследовательница Мария Оссовская, – призывает не к скопидомству рантье, но к ускоренному обороту капитала – призыв, столь важный для юного капитализма» («Буржуазная мораль», 1956).

Существует немало переделок формулы «Время – деньги»; вот некоторые из них:

Время – потеря денег. (Оскар Уайльд, «Фразы и поучения на пользу юношеству», 1894.)

Время и деньги большей частью взаимозаменяемы. (Уинстон Черчилль, выступление в парламентском комитете 19 июля 1926 г. при обсуждении проблемы внешних долгов.)

Время – наше сокровище; это деньги, за которые мы должны купить вечность. (Испанский богослов Хосемария де Балагер (1902–1975), сборник афоризмов «Борозда».)

Все выше, выше и выше

Это было в 1920 году. Красная Армия вступила в Киев, и Политуправление армии поручило двум активистам эвакопункта сочинить авиамарш. Их повезли на аэродром, где стояли два странных сооружения из дерева, полотна и металла. Именно эту военную авиацию поручалось воспеть 25-летнему музыканту Юлию Хайту и 26-летнему поэту-песеннику Павлу Герману. Так, по словам Хайта, появилась песня «Все выше, выше и выше».

Рассказ Хайта появился в печати уже после смерти композитора, в книге Евгения Долматовского «50 твоих песен» (1967). Долматовский принял его на веру, а зря. Приглядимся внимательнее к тексту «Авиамарша».

Нам разум дал стальные руки-крылья.

Но в Гражданскую войну, как и в Первую мировую, вся авиация была деревянная. Лишь в 1922 году появился особый сплав на основе алюминия, а с ним и металлические крылья.

И в каждом пропеллере дышитспокойствие наших границ.

Летом 1920-го на Западе Советской России не было не только спокойствия, но и самих границ, а большевики жили ожиданием революции в Европе, которая навсегда покончит с границами.

Наш острый взгляд пронзает каждый атом.

«…Атом был как бы предсказан Германом», – замечает Долматовский, хотя об атомах говорилось в учебниках физики задолго до «Авиамарша», а Герберт Уэллс в романе «Освобожденный мир» (1914) писал об атомных бомбах.

И верьте нам: на всякий ультиматумвоздушный флот сумеет дать ответ.

Тут (как будет видно из дальнейшего) речь идет об ответе на «ультиматум лорда Керзона», т. е. на британские ноты советскому правительству от 8 и 29 мая 1923 года. Именно тогда появился лозунг «Наш ответ Керзону».

1-е издание «Авиамарша» появилось в Киеве между 8 марта и 15 мая 1923 года. Это установил авторитетный исследователь истории песен Валентин Антонов в серии статей, опубликованных в сетевом журнале «Солнечный ветер» за 2009 год. Учитывая же упоминание о вражеском ультиматуме, Антонов датирует 1-е издание периодом между 8 и 15 мая. Мелодия и первые две строфы песни, вероятно, были готовы еще до 8 мая, а 3-я строфа – с упоминанием ультиматума – дописана или изменена Павлом Германом в последний момент.

Версия о том, что музыка «Авиамарша» заимствована, высказывалась не раз. Надежного подтверждения она не получила. Однако в 1930 году ленинградский журнал «Рабочий и театр» с неодобрением писал о «всевозможных Хайтах, переделывающих старые напевы шансонеток на “революционные” песни и романсы» (№ 21, статья «Выкорчевывать пошлятину!»).

Замечание весьма любопытное. Переделка эстрадных напевов в революционные началась еще до 1917-го; так, по наблюдению историка русской эстрады Е. Уваровой, мелодия песни «Мы кузнецы, и дух наш молод» (1906) восходит к модной в те годы песенке «Я – шансонетка».

Вскоре после создания «Авиамарша» текст Германа был переведен на немецкий, став «Песней красного воздушного флота» («Lied der roten Luftflotte»). В свою очередь, эта песня около 1926 года была переделана в марш нацистских штурмовиков «Herbei zum Kampf, Ihr Knechte der Maschinen…» – «Идите на борьбу, рабы машин…» В обоих маршах повторялась строка:

Und höher und höher und höher.

(Все выше, выше и выше.)

Гораздо подробнее о «немецкой» главе истории «Авиамарша» рассказано в серии статей Валентина Антонова «Два марша» в журнале «Солнечный ветер» за 2006–2008 гг.

Все говорят о погоде, но никто ничего с ней не делает

30 июня 2008 года лидер Справедливой России Сергей Миронов выступил на Конгрессе Социнтерна в Афинах. Темой дискуссии было глобальное потепление и как с ним бороться.

– Сегодня это – одна из наиболее актуальных глобальных проблем, – заявил Миронов. – Но ограничиваться только ее обсуждением уже недостаточно. Как метко заметил Марк Твен: «Все говорят о погоде, но никто ничего не делает для нее». Мы обязаны вплотную заняться этой серьезной проблемой и перейти от слов к делу.

По-английски это изречение выглядит так:

Everybody talks about the weather, but nobody does anything about it.

(Все говорят о погоде, но никто ничего с ней не делает.)

На русский оно переводилось по-разному, в том числе: «Все ругают погоду, но никто с ней не борется».

Со ссылкой на Марка Твена эта сентенция цитировалась уже при его жизни, в 1905 году. В книге «Вспоминая вчерашние дни» (1923) эту версию подтвердил журналист и дипломат Роберт Ундервуд Джонсон, лично знавший Твена.

Однако в первых упоминаниях об этой фразе ее автором именовался Чарлз Дадли Уорнер (1829–1900), сосед и друг Твена, написавший вместе с ним роман «Позолоченный век».

18 ноября 1884 года на заседании Торговой палаты штата Нью-Йорк сенатор Джозеф Росуэлл Холи процитировал слова своего «старого друга и партнера Дадли Уорнера» о погоде в Новой Англии: «Это предмет, о котором много чего говорится, но очень мало что делается (…a matter about which a great deal is said, but very little done)». Холи был издателем газеты «Hartford Courant», которую редактировал Уорнер.

В том же виде фраза приведена в мартовском номере журнала «The Book Buyer» за 1889 год в статье, посвященной творчеству Уорнера.

27 августа 1897 года в «Hartford Courant» появилась редакционная статья под заглавием «Эта погода». Здесь цитировались слова «одного известного американского писателя»: «Все говорят о погоде, но, кажется, никто ничего с ней не делает». Напрашивалось предположение, что речь идет о Марке Твене, иначе пришлось бы допустить, что редактор газеты Уорнер говорит о себе в третьем лице как об «известном американском писателе».

Наконец, в журнале «Harper’s Magazine» за январь 1901 года пастор Джозеф Твичел, близкий друг Твена и Уорнера, в качестве примера юмористического стиля Уорнера привел его слова по поводу жалоб на плохую погоду: «Если речь о погоде, то я всегда замечал, что нет ничего, о чем так много бы говорилось и так мало бы делалось».

В настоящее время авторство Уорнера считается установленным. Однако, как мы видели выше, фраза о погоде существует в двух вариантах: раннем и окончательном. Ранний практически наверняка принадлежит Уорнеру. Но нельзя исключить, что окончательный вариант, процитированный самим Уорнером, появился при участии Твена, с которым редактор «Hartford Courant» постоянно общался.

Из биографии Твена, написанной А. Пейном, мы знаем, как бы он управлял погодой, если бы мог:

«Дождь одинаково посылается на праведных и неправедных; этого не случилось бы, если бы небесной канцелярией управлял я. Нет, праведных я бы кропил лишь слегка, зато попадись мне на улице субъект очевидно неправедный, я бы его утопил».

Немецкий сатирик Хайнц Калов (1924–2015) скрестил изречение Уорнера с изречением Маркса:

Метеорологи лишь различным образом объясняли погоду, но дело заключается в том, чтобы ее изменить.

Именно к этому и призывал Миронов собратьев по Социалистическому интернационалу.

Все мы вышли из гоголевской шинели

Эта фраза появилась в серии статей французского критика Эжена Вогюэ «Современные русские писатели», опубликованных в парижском «Двухмесячном обозрении» («Revue des Deux Mondes») в 1885 году, а затем вошедших в книгу Вогюэ «Русский роман» (1886). В 1877–1882 гг. де Вогюэ жил в Петербурге в качестве секретаря французского посольства и был близко знаком со многими русскими литераторами.

Уже в начале первой из журнальных статей («Ф. М. Достоевский») Вогюэ замечает – пока еще от себя: «…между 1840 и 1850 годами все трое [т. е. Тургенев, Толстой и Достоевский] вышли из Гоголя, творца реализма». В той же статье появилась формула:

Все мы вышли из “Шинели” Гоголя» [Nous sommes tous sortis du Manteau de Gogol], – справедливо говорят русские писатели.

Наконец, в статье о Гоголе, опубликованной в ноябрьском номере «Двухмесячного обозрения», сказано:

Чем больше я читаю русских, тем лучше я вижу истинность слов, которые мне говорил один из них, тесно связанный с литературной историей последних сорока лет: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”» (курсив мой. – К.Д.).

В первом русском переводе книги Вогюэ (1887) эта фраза передана путем косвенной речи: «Русские писатели справедливо говорят, что все они “вышли из “Шинели” Гоголя”». Но уже в 1891 году в биографии Достоевского, написанной Е. А. Соловьевым для серии Павленкова, появляется канонический текст: «Все мы вышли из гоголевской Шинели», – причем здесь фраза безоговорочно приписана Достоевскому.

С. Рейсер считал, что это «суммарная формула», созданная самим Вогюэ в результате бесед с разными русскими писателями («Вопросы литературы», 1968, № 2). С. Бочаров и Ю. Манн склонялись к мнению об авторстве Достоевского, между прочим, указывая на то, что Достоевский вступил в литературу ровно за 40 лет до публикации книги Вогюэ «Русский роман» («Вопросы литературы», 1988, № 6).

Однако в достоверных высказываниях Достоевского нет ничего похожего на эту мысль. А в своей Пушкинской речи (1880) он, по сути, выводит современную ему русскую литературу из Пушкина.

Русский эмигрантский критик Владимир Вейдле предполагал, что фразу о шинели произнес Дмитрий Григорович, «один из русских осведомителей Вогюэ» («Наследие России», 1968). Григорович вступил в литературу одновременно с Достоевским, за 40 лет до публикации статей де Вогюэ, и тоже под сильнейшим влиянием Гоголя.

Кто бы ни был «русским осведомителем Вогюэ», слово «мы» в этой фразе могло относиться только к представителям «натуральной школы» 1840-х годов, к которой Толстой – один из главных героев «Русского романа» – не принадлежал.

Писавшие об авторстве изречения не задумывались о его форме. Между тем до перевода книги Вогюэ оборот «Мы вышли из…» не встречался по-русски в значении: «Мы вышли из школы (или: принадлежим к школе, направлению) такого-то».

Зато именно этот оборот мы находим в классическом произведении французской литературы, причем в форме, весьма близкой к формуле Вогюэ. В романе Флобера «Госпожа Бовари» (1856) читаем:

Он [Ларивьер] принадлежал к великой хирургической школе, вышедшей из фартука Биша (sortie du tablier de Bichat).

Имелся в виду хирургический фартук знаменитого анатома и хирурга Мари Франсуа Биша (1771–1802). Вслед за Флобером это определение неизменно цитируется во Франции, когда речь идет о французской хирургической школе, а нередко и о французской медицине вообще.

Переводчикам «Госпожи Бовари» оборот «sortie du tablier de Bichat» представлялся настолько необычным, что «фартук» они просто выбрасывали. В первом (анонимном) русском переводе (1858): «Ларивьер принадлежал к великой хирургической школе Биша». В переводе А. Чеботаревской под редакцией Вяч. Иванова (1911): «Ларивьер был одним из светил славной хирургической школы Биша». В «каноническом» советском переводе Н. М. Любимова (1956): «Ларивьер принадлежал к хирургической школе великого Биша». Точно так же поступали с «фартуком Биша» английские и немецкие переводчики.

Можно с высокой степенью уверенности утверждать, что формула «выйти из (некоего предмета одежды)» в значении «принадлежать к школе такого-то» была создана Флобером и два десятилетия спустя использована де Вогюэ применительно к Гоголю. Вполне возможно, что кто-то из русских писателей говорил ему нечто подобное, однако словесное оформление этой мысли родилось на французском языке.

В 1970-е годы в эмиграционной публицистике появился оборот «выйти из сталинской шинели». С конца 1980-х он стал осваиваться российской печатью. Вот два характерных примера:

«Как говорится, все мы вышли из сталинской шинели. Более того, многие из нас продолжают смотреть на жизнь из-под ленинской кепки» (В. Немировский, «Красные, зеленые, белые…», в журн. «Человек», 1992, № 3).

«…В 80-е годы, по Костикову и прочим подмастерьям перестройки, (…) общество выходило из сталинской шинели и элегантно запахивалось в горбачевский костюм» (Валерия Новодворская, «Мыслящий тростник Вячеслав Костиков», в журн. «Столица», 1995, № 6).

Впрочем, «шинель», «пальто» и т. д. в этой формуле давно уже не обязательны – выйти можно из чего угодно, хотя бы из квадрата:

«Все мы вышли из квадрата Малевича» (интервью художника Георгия Хабарова в газ. «Совершенно секретно», 7 октября 2003).

Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем

Подпольный миллионер Корейко, подвергнутый психической атаке со стороны О. Бендера, постепенно приходит в себя:

Он начал уже привыкать к мысли, что все случившееся нисколько его не касается, когда пришла толстая заказная бандероль. В ней содержалась книга под названием «Капиталистические акулы» с подзаголовком: «Биография американских миллионеров».

(…) Первая фраза была очеркнута синим карандашом и гласила:

«Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем».

(Ильф и Петров, «Золотой теленок» (1931), гл. 10)

В самом ли деле существовала такая книга? Да, только называлась немного иначе: «История американских миллиардеров». Ее первый том вышел в 1924 году в Москве, второй – в 1927-м в Ленинграде. Эта книга, написанная американским социалистом Густавом Майерсом, вышла в Бостоне в 1908 году под названием «История крупнейших американских состояний»; на русский ее перевели с немецкого издания. (Кстати сказать, даже в 1920-е годы состояния самых богатых американцев не достигали миллиарда долларов.)

Исследование Майерса, в сущности, целиком посвящено доказательству тезиса, сформулированного еще в 406 году Иеронимом Стридонским, одним из Отцов Церкви: «Всякий богач либо мошенник, либо наследник мошенника» («Письма», 120).

Однако на первой странице «Истории американских миллиардеров» не было фразы, которую Бендер обвел синим карандашом – ни в первом томе, ни во втором. Лишь в заключении (т. 2) говорилось, что главное содержание книги «неизбежно свелось к изображению тех обманов и грабежей, с помощью которых приобреталась собственность и накапливались крупные состояния».