Последний секрет Парацельса

– Не надо! – предупредил он, когда моя рука потянулась к выключателю.

Я собиралась поделиться с Олегом своими переживаниями по поводу смерти Мамочки, но, похоже, это придется отложить.

– Что случилось? – спросила я. – Я еще утром заметила, что с тобой что-то не так.

Шилов помолчал.

– Помнишь, как мы с тобой познакомились? – спросил он через некоторое время.

Еще бы не помнить! Надо сказать, обстоятельства не из приятных.

– Тогда ты пациентку потеряла, – продолжал Олег, и я сразу же все поняла.

Да, как раз тогда, когда Шилов пришел к нам в отделение заведующим, одна из пациенток, которой я проводила анестезию, погибла. Операция прошла хорошо, и ничто не предвещало трагедии, но тем не менее женщина умерла.

– Кто-то умер? – тихо спросила я. – Кто?

– Ты знаешь, я ведь к такому не привык, – вместо ответа сказал Олег, слегка качнув головой. – Не тот у меня профиль, понимаешь?

Я понимала. Шилов – ортопед, он редко имеет дело с вопросом жизни и смерти. Чаще всего в его случае речь идет не о самой жизни, а о ее качестве, об умении мастерски, с ювелирной точностью сделать свое дело. Он не проводит операции на сердце или по трансплантации органов, не работает с черепно-мозговыми травмами, как его отец, нейрохирург. Потеря пациента в его работе – редкость. Такое может произойти разве что из-за того, что больной не перенес наркоза или, не дай бог, началось заражение, но этот процент настолько низок, что его, как правило, даже не принимают во внимание.

– Кто умер, Олежка? – спросила я, опускаясь рядом с ним в кресло. – Почему?

– Ты понимаешь, есть проблемы с ответами на оба вопроса.

– То есть? – не поняла я.

– Помнишь, я тебе про мужика рассказывал, у которого вместо паспорта только ксерокс?

– Это которому в паспортном столе лишних десять лет приписали?

– Вот-вот, – кивнул Шилов. – Он как раз и умер.

– Да ты что?! Операция же нормально прошла!

– Лучше не бывает. К вечеру его уже перевели в обычную палату, так как все показатели находились в норме. А ночью он возьми да и помри.

– Отчего умер-то? Сердце?

– Не-а. Газовая гангрена, представляешь?

– Гангрена?! За одну ночь? И никто ничего не заметил?

– В том-то и дело. Обычно на ее развитие требуется до семидесяти двух часов, и пропустить такое в условиях больницы не представляется возможным. Тем не менее факт остается фактом: пациент утром был уже мертв. Предварительное заключение – заражение крови, хотя точно только патологоанатом может сказать. Армен обещал управиться побыстрее.

Я знала Армена Багдасаряна. Мы познакомились с ним тогда же, когда и с Олегом: до той поры у нас не возникало необходимости общаться, хоть мы и работали в одной больнице. Именно он проводил вскрытие моей умершей пациентки и обнаружил подмену импортного протеза отечественным. Багдасарян – хороший друг Олега, и он, несомненно, сделает все возможное, чтобы разобраться в ситуации, однако я не могла не признать, что дело дрянь. Если человек умер от газовой гангрены, это могло означать, что во время операции в рану попала инфекция, а это, как правило, вина врачебной бригады. С другой стороны, смерть была какой-то уж слишком, необъяснимо скоропостижной. Выраженные признаки гангрены, как и сказал Олег, появляются в течение семидесяти двух часов, и при соответствующем лечении восемьдесят процентов пациентов выживают.

– Ну, Армен разберется, – решила подбодрить Олега я. – А ты сам-то что думаешь?

Он только плечами пожал.

– Даже предположить не могу. На мужике, честно говоря, можно было воду возить: все анализы – как у младенца, сердце – пламенный мотор. Из наркоза вышел быстро, без побочных эффектов. Вечером я к нему в реанимацию заглядывал, так он требовал перевести его в обычную палату, к мужикам, чтобы было с кем словом перекинуться. А утречком – бац, и прямиком в морг!

– Ты раньше времени горячку не пори, – сказала я, ероша его светлые волосы на затылке. – Сам же сказал, парень жил на улице, мог что-то подцепить – например, какую-нибудь трудно диагностируемую инфекцию, которую обычный набор анализов не выявляет. Может, хронические заболевания: откуда нам знать, ведь больничной или поликлинической карточки у него нет, так же как и паспорта… В общем, подождать надо, пока Армен что-нибудь путное сказать сможет.

Я старалась говорить разумно и спокойно, но то, что газовая гангрена развилась в течение нескольких часов и никто не поднял тревогу, казалось мне самой настоящей фантастикой.

Олег внимательно посмотрел мне прямо в глаза.

– А у тебя такое часто, да?

Я отвела взгляд, поняв, что имеет в виду Шилов. Да, мне приходится терять пациентов гораздо чаще, чем ему. Слава богу, всю неприятную работу по беседе со скорбящими родственниками берет на себя ведущий хирург. Мое дело, как анестезиолога, маленькое, но потом все равно начинаются комиссии, допросы с пристрастием, объяснительные, приватные беседы с Главным, никогда не доставляющие удовольствия, учитывая склочный характер последнего. Независимо от того, кто именно виноват в смертном случае, мороки потом не оберешься! С другой стороны, я понимаю, что это необходимо: врачебная халатность, постановка неправильного диагноза или элементарная ошибка во время самой простой операции может привести к летальному исходу. В конце концов, жизнь пациента, пусть и на короткое время, оказывается полностью во власти медиков, и они должны сделать все возможное, чтобы ее сохранить. Поэтому я искренне сочувствовала Олегу, хотя мое собственное состояние из-за нелепой, необъяснимой смерти Людмилы, наверное, мешало мне в полной мере окружить Шилова заботой.

– А у тебя как? – вяло поинтересовался Олег, всецело поглощенный собственной депрессией.

– Да так, – пожала я плечами, делая над собой усилие, чтобы не разрыдаться у него на плече и окончательно не привести будущего мужа в разобранное состояние. Нет, делать этого никак нельзя, ведь он не сумеет сейчас оказать мне никакой поддержки, только расстроится еще больше. Какой прок в том, что мы оба будем сидеть весь вечер на диване в темной комнате и рыдать на пару?

– Все как обычно, – добавила я после короткой паузы и отправилась на кухню разогревать ужин.

Утром нас всех ожидала внеочередная летучка, созванная Главным. Как обычно, ничего хорошего ждать не приходилось: я лишь надеялась, что это просто очередная вожжа попала под хвост начальству и ничего действительно серьезного не произошло. Однако, к сожалению, ошиблась.

– Я собрал вас здесь для того, чтобы рассказать об ужасном, беспрецедентном случае, произошедшем прошлым вечером, – начал Добров, и шепоток в зале для совещаний мгновенно стих. Голос Сергея Никандровича Доброва всегда оказывал на присутствующих магическое воздействие, особенно в сочетании с внушительными размерами.

Тон Главного всегда был такой, словно тот издевался и ерничал, даже если ничего подобного и в помине не было.

– О чем это он? – склонившись ко мне, тихо спросила Марина. Мы работаем в одном отделении и обычно держим дистанцию, так как терпеть друг друга не можем.

– Понятия не имею, – отозвалась я, вперив заинтересованный взгляд в Доброва.

Он между тем продолжал.

– Возможно, кто-то из вас уже слышал о том, что на одного из наших патологоанатомов, Багдасаряна, было совершено нападение, когда он вчера вечером возвращался домой. Случилось это недалеко от нашей автомобильной стоянки. Сторож, разумеется, ничего не видел – коллега не успел войти в ворота, – но именно он и обнаружил его примерно через полчаса.

Я поискала глазами Шилова и встретилась с его ошарашенным взглядом.

– Это ограбление? – выкрикнул кто-то из зала.

– Похоже, – кивнул Главный. – Должен сказать, что случай с Багдасаряном – не единственный. Около месяца назад кто-то напал на старшую медсестру пульмонологического отделения, ударил ее по голове и забрал сумочку. Правда, в тот раз она уже находилась за территорией больничного комплекса, но это дела не меняет. Сегодня утром, до встречи с вами, я имел неприятный разговор со следователем, который указал на очевидные прорехи в работе службы безопасности нашей больницы. Я уже делаю все необходимое для того, чтобы подобное не повторилось, но тем не менее прошу всех вас проявлять предельную осторожность, когда вы покидаете здание. Старайтесь ходить по двое, смотрите, кто следует за вами. Следователь сказал, что у Багдасаряна пропали бумажник и ключи. Еще он заметил: если преступник облюбовал больницу, то он снова может попытаться напасть на кого-то. Поэтому всем нам следует быть очень внимательными.

Покинув конференц-зал, я подождала Шилова, но он, очевидно, задержался, чтобы поговорить с Добровым с глазу на глаз. Взглянув на часы, я поняла, что операция в хирургии позвоночника начинается через двадцать минут, и медленно двинулась к лифту в надежде, что Олег может успеть меня догнать. Он не успел.

Я зашла к нему в кабинет только в конце рабочего дня. Шилов заполнял какие-то бумаги и поднял голову, когда я вошла.

– Ну как? – задала я вопрос.

– Армен в реанимации. Тяжелая черепно-мозговая травма. Господи, Агния, я не понимаю, что происходит – какая-то полоса несчастий!

– Ты прав, – вздохнула я, положив руку ему на плечо. – И твоему покойнику, значит, придется подождать: Армен, наверное, еще не провел вскрытие.

– Да уж, – вздохнул Шилов. – Судя по всему, ждать придется долго! Он ведь обещал все сделать быстро, а теперь… Кто станет торопиться исследовать причину смерти человека, которым никто не интересуется? Разумеется, в первую очередь займутся теми, чьи родственники подпирают дверь прозекторской!

У меня появилась идея.

– Слушай, может, выход и есть. Мне надо кое с кем поговорить. Встретимся дома, ладно?

– Хорошо, – согласился Олег. – В любом случае мне нужно еще поработать. Это займет пару часов, тебе нет смысла меня ждать.

Я уже собиралась выйти, как вдруг он поднялся со своего места и приблизился на опасно близкое расстояние. Его рука нащупала кольцо на моем пальце.

– Прости, что тебе приходится сейчас нелегко со мной, – тихо сказал он, наклоняясь к самому моему уху. Его теплое дыхание шевельнуло волосы у моего виска, и приятная дрожь прокатилась по всему телу. Я скосила глаза на небольшой дерматиновый диван, стоящий у стены: именно на нем чуть больше полугода назад состоялось наше близкое знакомство. Диванчик был маленький и неудобный, но тогда мне так не показалось. Да и сейчас я бы с удовольствием повторила эксперимент, но Олег внезапно отстранился.

– Ладно, – вздохнул он, – работать надо.

Я удрученно удалилась, оставив Шилова наедине с бумагами и компьютером. Вернувшись в кабинет, позвонила Леониду. Мы познакомились с Кадреску, патологоанатомом, также работающим в ОМР, тогда же, когда и с Лицкявичусом. Дозвонилась сразу. К моему удивлению, он, выслушав мою просьбу, тут же согласился ее выполнить. Что ж, может, Леонид и похож на графа Дракулу по глянцевой версии журнала «Космополитен», но в готовности помочь ему не откажешь! Кадреску сказал, что освободится через полчаса и сможет сразу же подъехать. В мою же задачу входило уломать заведующего патолого-анатомическим отделением позволить заезжему специалисту заняться вскрытием «нашего» трупа. С этим никаких осложнений я не предвидела. Завпатологией Яков Петрович Самойлов – отличный старичок, падкий на лесть и обожающий женский пол. Выпивает он крепко, но дело свое знает, а потому ему многое прощается. Я знала, что он не выносит Шилова, а все потому, что тот, на его взгляд, слишком правильный. Кроме того, Олег – мужчина, следовательно, его чары в любом случае оказались бы бесполезны.

Чтобы заручиться согласием Самойлова, мне понадобилось десять минут и шоколадка, купленная в ларьке на первом этаже.

– Заходите к нам почаще, – напутствовал меня заведующий. Я широко улыбалась, а про себя думала: «Да не дай бог!» В конце концов, патолого-анатомическое отделение – не самое популярное место в больнице, и как раз сюда-то хотелось бы заходить как можно реже. Лучше будет, если вообще больше не придется!

Я встретила Леонида на стоянке и сразу же отметила, что у него новое авто – сиреневый «Пежо». Проследив за моим восхищенным взглядом, Кадреску пояснил:

– Красили на заказ. Первоначально она была голубой.

Кроме машины, ничего в Леониде не изменилось за те несколько месяцев, что мы не виделись. Он остался все так же привлекателен, несмотря на какую-то потусторонность во внешности. Непроницаемые черные глаза по-прежнему смотрели с высоты почти двухметрового роста не прямо на меня, а слегка в сторону, словно больше всего на свете Леонид боялся встретиться с собеседником взглядом, и от этого создавалось впечатление, что Кадреску равнодушен ко всему, что его окружает. Однако я уже имела возможность убедиться в том, что это отнюдь не так.

– Мы можем работать? – поинтересовался он.

Я кивнула.

– Сколько понадобится времени?

– Это зависит… – неопределенно пробормотал Леонид. – В общем, там видно будет.

Сначала я хотела позвать Шилова, чтобы он поучаствовал во вскрытии и сам услышал все от патологоанатома, но потом передумала: зачем зря его беспокоить? Лучше устроить беседу потом, имея на руках результаты.

Я уже второй раз за сегодняшний день спускалась в «подвал». На самом деле морг и операционные находятся на одном уровне, но здесь я всегда чувствую себя заживо погребенной, меня неизменно пробирает дрожь, а в горле встает неприятный комок. Видимо, именно таков на вкус страх перед смертью, встречаться с которой не хочется никому. Санитар, сидевший при входе, вытащил из ушей наушники, взглянул на письменное разрешение заведующего и, пожав плечами, словно говоря: ну, хозяин – барин, провел нас туда, где хранились тела, готовые к вскрытию.

– Так-так, Полетаев Сергей Дмитриевич… Где-то тут он должен быть, – копаясь около холодильника, бормотал парень. Я старалась держаться на безопасном расстоянии, а потому осталась стоять у самого входа. Смерть всегда казалась мне чем-то неестественным, поэтому я не хотела подходить ближе, чем это потребуется. В данном случае я была вполне уверена, что Леонид и без моей помощи прекрасно разберется. Холод пробирал меня до костей, а он, хоть и был одет в рубашку с короткими рукавами, казалось, чувствовал себя как рыба в воде.

– Ух ты! – выдохнул санитар, поворачиваясь лицом ко мне. На его веснушчатой физиономии застыло выражение изумления.

– Что? – спросила я, невольно подавшись вперед.

– Тут никого нет, – спокойно констатировал Кадреску.

– То есть как это нет? – переспросила я.

– Да вот так, – пожал плечами санитар. – Тела нет. Видимо, его выдали родственникам.

– Видимо?

Издевательский тон Леонида словно бритвой резанул по барабанным перепонкам.

– В вашей конторе никогда не слыхали про отчетность? – продолжал он. – Что значит «видимо»? Где документы?

– Да есть документы… наверное, – не слишком уверенно пробормотал санитар, напуганный напором патологоанатома. – Что вы на меня-то набрасываетесь? Мое дело маленькое – принял, погрузил, оприходовал. Это врачи бумагами занимаются, знаете ли, а у меня все четко: вот под этим номером должен был лежать ваш Полетаев, но его нет. На нет, как говорится, и суда нет!

– Хорошо, что ты про суд вспомнил, – спокойным тоном, в котором тем не менее ясно читалась угроза, заметил Кадреску. – Если окажется, что тело пропало, а потом объявятся родственники или другие заинтересованные лица, процесса вашей больнице не избежать!

Теперь уже нервно заерзала я: совсем недавно моя больница уже попала в центр громкого уголовного дела, до сих пор еще некоторые коллеги смотрят на меня косо. Они считали, что не следовало поднимать шум из-за происшествия с подменой эндопротезов, все можно было решить миром, не вынося, так сказать, сор из избы. А теперь получалось, что я снова могла стать инициатором скандала из-за пропажи тела из морга! Этого мне совсем не хотелось. Я не желала подставлять хорошего человека, заведующего патологией, который пошел мне навстречу и выдал разрешение на имя Леонида. Кроме того, я ведь пригласила Кадреску по собственной инициативе, даже не поставив в известность Шилова, которого это непосредственно касалось.

Каким-то невероятным образом поймав мой умоляющий взгляд (ведь он, следуя своей привычке, по-прежнему смотрел мимо меня), Леонид сбавил обороты.

– Ты можешь поискать документы о выдаче тела? – спросил он у санитара, смягчившись.

– Да вот ищу же я! – развел руками парень, разгребая страшный беспорядок на столе. – Вы же знаете, что тут у нас произошло?

Разумеется, он имел в виду нападение на Багдасаряна, поэтому мы с Леонидом кивнули почти одновременно.

– У Армена Вартановича всегда все в порядке, – продолжал ворчать санитар. – Но ведь есть и другие, вы меня понимаете?

– А можно узнать, проводил ли он уже вскрытие пациента или нет? – поинтересовалась я.

– Ну, раз документов нет, значит… Хотя погодите! Когда он должен был этим заниматься?

– Очевидно, вчера, – ответила я. – Или же вообще еще не приступал.

– Вчера дежурил Лавров, – потерев переносицу, проговорил санитар. – Может, он в курсе?

– А мы можем с этим Лавровым как-то связаться? – спросил Леонид.

– У меня есть его мобильный номер. Сейчас…

Кадреску записал цифры на свою «Нокию».

– Простите, – вздохнула я, когда мы покинули морг.

– За что? – удивился патологоанатом. – Вы все сделали правильно: если бы не вы, пропажу тела вообще никто бы не заметил до того момента, как его востребуют родственники, а это, как мы оба с вами понимаем, было бы весьма нежелательно для больницы!

– Да уж, – согласилась я, представив, как люди ломятся в кабинет заведующего патологией, пытаясь выяснить, куда делся мертвый Полетаев, и угрожая судебным разбирательством. – Хотя, с другой стороны, вряд ли кто-то обратился бы за телом. Олег пытался найти близких Полетаева, но тот сам утверждал, что таковых не имеется!

– Значит, вы поступили вдвойне правильно, Агния, – отозвался Кадреску. – Если у человека нет никого, кто вступился бы за его интересы, пусть даже и после смерти, эту миссию взяли на себя вы. Никто не должен умирать в одиночестве.

Я с удивлением посмотрела на Леонида. Он никогда не казался мне человеком, способным на сочувствие. Очевидно, я ошибалась, хотя лицо патологоанатома по-прежнему сохраняло каменное выражение, несмотря на сказанные им слова. Странный все-таки человек этот Кадреску! Мои мысли вернулись к покойному, и я подумала, что страшно, наверное, умереть вот так, когда ты никому на свете не нужен. Никто не хватится, не станет обзванивать больницы и морги в надежде получить хоть какую-то информацию. И пусть, возможно, этот гражданин Полетаев сам виноват в том, что лишился семьи и друзей, он все же не заслуживал такого конца. Невольно пришла на ум цитата из книги Филдинг о Бриджит Джонс: «…я умру в одиночестве, и тело мое будут рвать на части бездомные собаки…»

– Не волнуйтесь, Агния, – говорил между тем Леонид. – Я свяжусь с этим Лавровым и все выясню. Если он ничего не сможет мне сказать, то я поговорю с вашим Самойловым. Дело плохо пахнет, я такое за версту чую, так что просто расслабьтесь и предоставьте его мне, ладно?

Я вздохнула с облегчением. Кадреску абсолютно надежен в том, что касается ответственного отношения к делу. Во время нашего общения он показал себя с самой лучшей стороны.

– А вашему будущему мужу пока не обязательно что-либо знать, – добавил патологоанатом. Я вспыхнула до корней волос. Значит, и он в курсе? Интересно, чьих рук, вернее, языка это дело – Вики или самого Лицкявичуса?

Прежде чем идти к Олегу, я, зная, что он все равно задерживается, заехала к маме: мне просто необходимо было поделиться с ней своей трагедией, каковой, несомненно, являлась безвременная кончина Людмилы. Только мама могла понять и утешить меня сейчас, ведь Шилов занят своими проблемами, связанными со смертью Полетаева.

Однако, едва я переступила порог собственной квартиры, мама встретила меня словами:

– Слава богу, ты решила все-таки зайти, а то я уж собиралась тебя вызванивать!

– Вызванивать? А что случилось?

– Да тут какая-то странная женщина заходила, – пожала плечами мама. – Бормотала что-то бессвязное, потом сказала, что ей нужно срочно возвращаться в Кронштадт…

– В Кронштадт?! Так это, наверное, была Людина тетя!

– Какая такая Люда? – спросила мама. – Ты мне ничего не говорила, не предупреждала… Да ты вообще в последнее время со мной разговаривать перестала, дочь: я сижу тут, какие-то люди приходят, а я вообще не в курсе! В общем, эта женщина передала тебе письмо. Я его, разумеется, не читала – оно запечатано, да и вообще я чужих писем не читаю, но, Агния, что происходит, скажи на милость? Это опять связано с твоим пресловутым ОМРом, да? Знаешь, я бы предпочла, чтобы ты все-таки ставила меня в известность о том, чем занимаешься, чтобы я, принимая людей и звонки по телефону, не чувствовала себя полной дурой!

Не слушая маму, я вскрыла конверт и сразу же узнала почерк Люды: я списала у нее столько лекций в свою бытность в меде, что ни за что не смогла бы забыть руку своей подруги!

«Дорогая Агния, – писала она, – надеюсь, что мы встретимся, как и планировали, но у меня есть еще одно дело, которое нужно решить до того, как я смогу поговорить с тобой. Если все пройдет благополучно, то я все тебе расскажу. Если же со мной что-то случится – неважно что, – то обещай присмотреть за Денисом. Он, конечно, считает себя взрослым, но может натворить немалых дел, оказавшись без моего пригляда. В общем, надеюсь, что ты никогда не прочитаешь это письмо. Целую, люблю. Люда».

Листок задрожал у меня в руке, и мама, все еще стоявшая рядом, с тревогой спросила:

– Что такое? Плохие новости? Ну, я как чувствовала, что эта тетка не к добру явилась! Странная такая, все оглядывалась, точно за ней черти гнались…

– Да нет, ма, – покачала я головой, сворачивая записку. – Она вовсе не странная, просто у нее большое несчастье случилось. И у меня – тоже.

Я рассказала о том, что произошло с моей подругой. Конечно, она вспомнила Люду, ведь мы иногда приходили домой, чтобы позаниматься вместе. Помнила она и ее сына, хотя видела всего однажды.

– Боже мой! – пробормотала мама, массируя пальцами виски. – Что же такое творится на свете?! Совсем еще молодая женщина… Что могло заставить ее покончить с собой?

– То-то и оно, мам, – вздохнула я. – Не верю! Мне нужно с кем-нибудь поговорить. С кем-то, кто…

И тут я вспомнила про Карпухина. Майор являлся координатором Отдела медицинских расследований от следственных органов со дня его создания. Лицкявичус, глава ОМР, доверял ему безоговорочно, как и каждый из нас. Да, конечно, гибель Людмилы не имеет никакого отношения к отделу, но Карпухин, по крайней мере, мог бы помочь мне выяснить, в каком направлении движется расследование. Едва эта мысль пришла мне в голову, как я начала успокаиваться. Единственное, что несколько удивляло и настораживало меня, так это скорый отъезд тети Оли. Неужели у нее внезапно образовались настолько неотложные дела, что она даже не стала дожидаться похорон племянницы? Почему письмо от Людмилы она не отдала мне сразу? А Денис? Парень теперь остался совершенно один, лицом к лицу со своим горем. Что там Люда писала в своем письме? «Присмотри за Денисом»? Очевидно, мне и в самом деле придется это сделать. Думаю, мальчик не будет в восторге. Но, по крайней мере, попытаюсь.

Карпухин согласился встретиться со мной рано утром в парке. Вот уж не думала, что майор старается вести здоровый образ жизни и бегает трусцой. Однако так и оказалось! Шилов давно пытается приучить меня к утренним или хотя бы вечерним пробежкам: сам он делает это регулярно, причем еще и серьезно занимается йогой и даже сам ведет группу на базе нашей больницы для коллег из медперсонала. Я же человек неспортивный. Нет, в детстве и юности чем я только не занималась – и легкой атлетикой, и фигурным катанием, даже в волейбол играла в юношеской команде. Но после рождения Дэна – как отрезало: любой спорт вызывает у меня почти что физическое отвращение.

Тем не менее ради майора Карпухина я решила поступиться своими принципами и достала с верхней полки большого встроенного шкафа старый спортивный костюм. Надела, разумеется, кроссовки, без которых, по моим представлениям, жизнь не имеет смысла. Кроссовки – моя любимая обувь, у меня их пар семь-восемь, практически на каждый день недели, разных фасонов и расцветок.

– Классный цвет! – похвалил обувь Карпухин. – Издали заприметил.

Это точно: такой канареечно-желтый цвет невозможно пропустить.

– Ну, побежали? – предложил майор.

– А может, не стоит? – кисло ответила я.

– Да бросьте, Агния, вы же в отличной форме, насколько я вижу!

– Вы ошибаетесь, бегаю я только по лестницам своей больницы…