Пять лет замужества. Условно

– Что ж ты делать умеешь?

– Много чего! Возьмите, не пожалеете! Только мне жить негде и денег почти нет, но я отработаю. Всё отработаю, не сомневайтесь!

Анфиса интуитивно почувствовала, что провинциальная девица может ей быть полезной – она сразу распознала в ней какую-то нечеловеческую, даже, пожалуй, собачью преданность и поразительную готовность выполнить всё, что она ей не скажет, а главное – так это то, что девица всегда будет относиться к ней с глубочайшим почтением что ей в голову не придёт считать себя ровней Анфисе. Разгадав таким образом Люсину наивную натуру, Распекаева сделала вывод, что из всего этого можно извлечь немалую выгоду. К тому же наша героиня переживала тогда не лучшие времена – её тётушка (ныне почившая) два месяца назад взгромоздилась на стремянку, чтобы достать с антресолей шляпку, да то ли неудачно её установила, то ли стремянка уже была стара, но завершилась эта идея со шляпкой крайне плачевно – Варвара Михайловна покачнулась, взвизгнула от испуга и неожиданности и, не успев как следует вздохнуть, рухнула на блестящий дубовый паркет «ёлочкой», которым всегда очень гордилась. Результатом лазания за шляпкой явился перелом тазобедренного сустава. Тётка, не привыкшая к боли, выла теперь целыми днями, требовала повышенного внимания со стороны племянницы. Племянница же по причине крайней занятости продажей лифчиков и трусов на крытом и бестолковом рынке на окраине города склонила свою бывшую опекуншу нанять сиделку.

Первый месяц после выписки из больницы Варвара Михайловна забавлялась тем, что ежедневно устраивала кастинг подходящей сиделки. В доме побывало много женщин, готовых за немалые деньги не отходить от жертвы модных шляпок, но тётка капризничала, посылая кандидаток куда подальше:

– Эта слишком молода! Зачем она мне?! Я – лежачая, встать не в состоянии, проследить за ней не могу. Знаю я, чем она будет в моей квартире заниматься! Воровать да мужиков водить! Воды не принесёт! Не дозовёшься! Иди, иди, откуда пришла, – и только за кандидаткой захлопывалась дверь, тётка, забыв про свою больную ногу, заливалась гомерическим смехом.

Если приходила женщина в летах, Варвара Михайловна спрашивала ее, серьёзно так:

– Простите, а кто из нас за кем ходить будет? Вам уж самой, голубушка, сиделка нужна! Ступайте, ступайте с миром! – и снова, откинув кудрявую, надушенную дорогими французскими духами (не то что там каким-то подозрительным «Made in France», пахнущим дихлофосом) голову на пышные подушки в батистовых наволочках, тётка заливалась диким хохотом.

– Фисочка, а как ты думаешь, не нанять ли нам с тобой какого-нибудь симпатичного медбратика из больницы? А? Как ты на это смотришь? – ещё прыская, лукаво, кокетливо даже, спрашивала она.

– Отрицательно, – шипела в ответ Фисочка и приводила на следующий день новых кандидаток.

– Нет, нет, это всё не то, – насмеявшись, говорила привередливая тётушка, – Мне нужна ответственная женщина, которая понимала бы всю серьёзность своей работы. Я плачу, я и музыку заказываю! Тут требуется человек, который сознавал бы, что его наняли дежурить у постели тяжелобольной, несчастной женщины! – обычно подобные слова тётка произносила перед тем, как в очередной раз завыть.

Сиделка нашлась лишь спустя два месяца. Варвара Михайловна вдруг заявила, что допустит к себе только глубоко верующего человека, который посещает каждую неделю церковь, молитвы разные знает и т.д. и т.п. Лёд тронулся, так думала Анфиса, когда сломя голову летела к ближайшей церкви, которой оказалась, как назло, церковью «Благостного милосердия и щемящей сострадательности» (Фиса, естественно, тогда не ведала, что творит). Дождавшись конца собрания, Распекаева подошла к лавке сопутствующих товаров с красочными брошюрами, разноцветными шнурками, стеклянными шариками и, проникновенно глядя на пожилую бесцветную женщину с конским седым хвостом на макушке, поделилась своей проблемой. Та, подумав с минуту, посоветовала обратиться ей к Наталье Егоровне Уткиной, которая в тот момент пыталась заполучить ярко-зелёный свитер, вырывая его из рук маленькой сухонькой старушенции, хотя та, несмотря на свой небольшой рост и худобу, вцепилась в него мёртвой хваткой и дарить никому не собиралась.

– Что это они делают? – поинтересовалась Анфиса.

– Гуманитарную помощь делят, – спокойно ответила женщина с конским хвостом на макушке и кивком указала на огромную гору тряпья, что была навалена поодаль, у окна.

Делёжка свитера закончилась плачевно для обеих «милосердиянок» – тот рукав, за который тянула Наталья Егоровна, затрещал по шву, и большая часть вожделенной вещи осталась в руках немощной с виду старушки. Уткина злобно посмотрела на соперницу и оставила её в недоумении изучать изуродованный свитер – сама же подскочила к лавке сопутствующих товаров и принялась что-то возбуждённо, в экстазе даже, нашёптывать бесцветной женщине с седым конским хвостом на макушке. Высказав наболевшее, Уткина удостоила наконец Анфису взглядом – более того, когда услышала, сколько ей будут платить за сидение у постели больной, закивала головой в знак согласия, сразу сказала, что одинока и родственников у неё никаких нет – мол, могу вообще не отходить от вашей тётушки ни днем, ни ночью, поселиться-де у неё, у вашей благодетельницы могу. Проговорив это, Наталья Егоровна затеребила поясок длинного и широкого коричневого платья с протёртыми, просвечивающимися локтями, явно не с её плеча, и впала в странное сомнамбулическое состояние.

Тем же вечером Уткина ввалилась в роскошную тёткину квартиру, держа в руках скромный узелок, видимо, с самыми необходимыми вещами, и с порога заявила, что никуда отсюда теперь не уйдёт, потому что идти ей некуда, поскольку свою квартиру она уже умудрилась сдать.

В то хмурое, серое, слизистое, словно шляпка гриба после проливного ночного дождя, мартовское утро, когда перед нашей героиней предстала круглолицая белёсая девица со свекольными щеками, Наталья Егоровна Уткина ещё не знала о том, что в скором времени станет сиделкой у капризной, эгоистичной дамы с переломанной шейкой бедра, что они будут с ней ругаться с утра до ночи и находить в этой ругани особую прелесть, из-за которой до самого конца не смогут расстаться.

Фисочке в тот момент остро, как никогда, нужен был человек, который мог бы заменить её за прилавком, пока она не найдёт для тётки подходящую сиделку.

– Что ты умеешь делать? – повторила Анфиса свой вопрос, хотя теперь её это мало интересовало – она уже приняла решение взять девицу в помощницы.

– На тракторе умею ездить! – с нескрываемой гордостью, даже хвастливо воскликнула Люся.

– Ну на тракторе-то по городу вряд ли поездишь, – задумчиво проговорила торговка нижним бельём – так, словно сама с собой разговаривала. – Раз трактором управлять умеешь, значит, и машину водишь? Ну, легковую машину? – в Анфисиной голове уже зрели поистине наполеоновские планы: «Можно будет купить какой-нибудь подержанный автомобиль, взять в аренду целый магазинчик и возить бельё не на себе, а на машине... Эту девку за прилавок поставить, а самой по снабженческой части...».

– И на «Волге» могу, – заносчиво сказала Люся и от волнения сглотнула слюну так, что видно стало, как кадык её заходил ходуном. Засим Подлипкина подробно, можно сказать, в красках поведала знакомую уже читателю историю о Денисе Петровиче, о том, как рассекала на тракторе по родным лугам и полям, как потом стала личным водителем товарища Затикова и о печальном конце – об обманщике и кобелине Гоше Монькине, которому как-то незаметно для себя отдала девственность за флакон духов с запахом дихлофоса под названием «Made in France» и по вине коего, собственно, попала в Москву.

– Так ты беременна? – в голосе Анфисы прозвучало удивление и разочарование – ведь Люся в положении ей была совсем ни к чему.

– Да нет уже – ребёночек выкинулся прошлой ночью сам собой, ни с того ни с сего, как и появился, – утешила Анфису Подлипкина и блаженно заулыбалась.

С того самого дня (вот уж четыре года) Анфиса ни разу не расставалась с Люсей более, чем на день. Поначалу героиня наша предоставила ей маленькую комнату, предупредив, что будет удерживать деньги за съём из зарплаты, потом оказалось, что компаньонке для полного счастья надо очень мало – чтоб было где спать, питалась она чем угодно – ела много и что попало, могла, к примеру, за один присест уписать огромную кастрюлю макарон без масла и каких бы то ни было соусов и приправ. В конце концов, Людмила Подлипкина вообще оказалась для нашей героини подарком судьбы – деньги ей были особо не нужны, а всё без чего она не могла обходиться, у неё было. Рядом находился человек, намного умнее и смекалистее её, который руководил ею, направляя на путь истинный; крыша над головой, полная кастрюля любимых макарон или сковорода жареной картошки на ужин. В одежде Подлипкина была столь же неприхотлива, как и в еде. Единственное, без чего не могла жить Люся, так это без телевизора, в котором её интересовали одни бразильские или мексиканские сериалы. После приключившейся истории с Гошей Монькиным, в которого она влюбилась и который так жестоко обманул её, Люся стала умнее. С мужиками не связывалась, шарахалась даже от них, приговаривая: «От этих гадов одна только беда!» Никому не верила, кроме своей хозяйки, которой была, как и предполагала Распекаева, по-собачьи предана и относилась к ней с подобострастием, раболепием, а иной раз и страх перед Анфисой испытывала, если что не так сделала. «Анфисой» называть её Люся позволяла только в особых случаях – когда Распекаева бывала весела или какую промашку допускала, а так Подлипкина называла ее «хозяйкой» или «Анфис Григорьной». Сразу замечу, что страсть к мыльным операм только укрепляла Подлипкину в убеждении, что верить никому нельзя. Вперившись глазами в экран, она, обливаясь слезами, бормотала:

– Все мужики коварные, все обманщики, никому верить нельзя!

Люся терпеливо ждала хорошего конца, какой обычно бывает в подобных фильмах, сопереживая героям сериала годами, не пропуская ни одной серии, а по окончании действа со счастливой улыбкой на устах и с ликованием в сердце, что все злодеи получили своё, а положительные персонажи вышли в «дамки», изрекала с тяжёлым вздохом:

– Так только в кино бывает!

О, куда нас, однако, занесло! От Юрия Эразмова в деревню Бобрыкино, к предпринимателю Затикову, в его бар «Дымина», на сеновал в дырявом, как дуршлаг сарае! Не преминули мы заглянуть и в привокзальный газетный киоск, где увидели добрейшей души женщину – Клавдию Павловну с её бесконечным полосатым шарфом, хотя, может, вовсе и не шарф она вязала, а что-нибудь другое... Также уважаемый читатель узнал о сердцееде и обманщике Гоше Монькине и о том, что не перевелись на Руси наивные девушки – дожив до двадцати пяти лет, они и не знают, откуда дети берутся. И заметьте, никакой корысти в таких девицах не наблюдается – ведь подумать только! За флакон с сомнительными духами подарить первому заезжему молодцу свою честь! Своё достоинство!

Автор приносит глубочайшие извинения читателю за столь зигзагообразное повествование, но поделать ничего не может, и в дальнейшем будет придерживаться подобного стиля изложения, потому что по-другому плести данный роман невозможно – такая уж ломаная линия жизни у наших героев – вихляет из стороны в сторону, петляет, того и гляди потеряешь её из виду или, не дай Бог, оборвётся она где-нибудь на самом интересном месте... Вот и приходится, чтобы не упустить из виду эту самую линию, гнаться за героями – к благополучному или печальному финалу истории (как знать, каким оно будет – окончание романа?), останавливаться, выжидать, подглядывать за ними, подобно шпиону, в замочную скважину, назад возвращаться, потому что то одно неясно, то другое непонятно...

Но вернёмся, наконец, к Анфисе, которая всё лежит на широкой постели в одиночестве, пытаясь выудить из бочки памяти, кишмя кишащей разными воспоминаниями, определённое, связанное с Юриком Эразмовым. Вот-вот! Подцепила. Тянет, тянет... Вытащила.

Это случилось спустя два месяца после знакомства с Люсей Подлипкиной. Приближались майские праздники, но Анфиса не собиралась их отмечать никоим образом – она была настроена работать, работать и ещё раз работать. Дело в том, что у неё теперь появилась цель, к которой она шла целеустремлённо, никуда не сворачивая. Цель состояла в открытии собственного бутика женского нижнего белья, название которого она уже давно придумала. Да, собственно, и думать-то особо долго ей не пришлось, потому что бутик мог называться не иначе как «Анфиса». Ну не могла же Распекаева назвать свой магазинчик «Люся»! Смешно просто!

Героиня наша всё уже рассчитала, наметила и решила взять в аренду помещение, где буквально месяц назад её бывшая хозяйка ещё торговала модной верхней женской одеждой, скупленной на вес, оптом, на самом дешёвом рынке Москвы, выдавая её за последний крик сезона Италии, Англии и самого города Парижу. Что-то у неё снова не заладилось – может, опять не повезло с молоденькой продавщицей, которую она наняла, как только обосновалась после пожара на новом месте, может, снова настигло её банкротство и во второй раз хозяйка магазина не смогла этого пережить, а может, часто болеющей гриппом женщине надоело торговать шубами и дублёнками. Как знать? Да нам это и не нужно знать. Важно лишь то, что наша героиня приметила это светлое квадратное помещение за стеклом и буквально заболела навязчивой идеей снять его в аренду. Она даже ходила к директору рынка – Акопу Акоповичу Колпакову, разузнать поподробнее о цене. Цена показалась ей запредельной, космической, просто-напросто фантастической, отчего рвения у неё поубавилось, однако идеи своей она не оставила и всё думала над тем, как бы ей заполучить вожделенное помещение по минимальной стоимости.

И вдруг прямо накануне майских праздников к лотку с нижним женским бельём подходит охранник с редким именем Касьян – светловолосый здоровенный детина лет двадцати пяти с перебитым носом и рассечённой бровью и говорит:

– Кто из вас того... Ну... Этого... – изрёк и замолчал. Судя по всему, при виде такого богатого и разнообразного выбора на одном прилавке интимнейших предметов женского туалета у Касьяна вылетело из головы, зачем он вообще сюда явился.

– Не поняла, какого «того-этого»? – бойко спросила Анфиса.

– Ну-у-у, – протянул он, – Распекаева тут кто будет?

– Я Распекаева! А в чём дело?

– Ты это, ну... Тебя Акоп Акопыч к себе требует, говорит, сходи, Касьян, за Распекаевой, что в аппендикоксе нижним бельём торгует.

– Хорошо, Касьян, сейчас приду.

– Не-е, я должен тебя препроводить, – отрезал он, и взгляд его устремился на белый бюстгальтер десятого размера с широченными бретелями. – Неужто и такие бывают? – спросил Касьян ошалело.

– Бывают и не такие. Пошли, хватит на лифчики пялится, – Анфиса не церемонилась со служащими рынка низшего эшелона, к которым относила охранников и уборщиц, однако и на рожон не лезла.

Увидев Распекаеву на пороге своего кабинета, директор рынка порывисто вскочил из-за стола (настолько порывисто, что опрокинул на пол своё директорское кресло) и бросился к ней с распростёртыми объятиями:

– Касьян, иди, иди, охраняй, работай, давай, давай, – суетливо затараторил он, буквально выталкивая охранника своим внушительным брюшком, которое напомнило Анфисе бугристый нарост, наподобие гигантской чаги, или нет – скорее капа дерева грецкого ореха, который она когда-то видела на картинке в энциклопедии и который может достигать двух метров в диаметре. Когда же Акоп Акопович протянул ей руку, то и на тыльной её стороне она увидела жировые наплывы... И на холке огромный нарост... Надо же, как он раздобрел, а я и не заметила, думала Распекаева, широко улыбаясь начальнику, обнажая свои белые от природы, будто вставные фарфоровые, зубы. И теперь, спустя год после рокового пожара, что занялся с бутика модной верхней женской одежды, больше сходного с курятником, уж никак нельзя было назвать товарища Колпакова лысеющим: все его тоненькие волосы, похожие на пух, отчего голова его напоминала отцветший одуванчик, на который подул сильный ветер, снеся добрую половину пушинок, окончательно вылезли – осталась лишь уморительная бороздка на затылке, которой директор страшно гордился. Отчего за год с Акопом Акоповичем произошли такие метаморфозы? Скорее всего, он облысел и прибавил в весе на нервной почве. Весь год его голову занимала лишь одна мысль – она была главной, центральной, стержневой – как бы за ним ни пришли из-за случившегося пожара, да не упекли в каталажку, как бы удержаться на своём посту и сохранить всё, как есть. И весь год бедный Акоп Акопович мучился, лысел и молотил всё, что мог переварить его многострадальный желудок. Так длилось до тех пор, пока неделю назад он не увидел Анфису Распекаеву в своём кабинете, которая зашла справиться о цене светлого квадратного помещения, где совсем недавно продавались шубы и дублёнки. Увидел – и будто током его ударило, будто электрический заряд пропустили через него... Одним словом, Акоп Акопыч влюбился, а как подступиться к объекту своей любви, не знал. Думал он, думал, ломал голову, ломал и вдруг, очнувшись, заметил, что страшная мысль о застенке и средневековых пытках оставила его, и во второй раз произошло это благодаря Анфисе. Тогда Колпаков поставил перед собой цель. «Эта девушка должна стать моей», – сказал он себе и решил перейти к активным действиям, первым пунктом которых явилась вечеринка в ночном клубе «Искры и молнии» в честь праздника весны, любви и труда – Первого мая. Ради приличия и того, чтобы всё выглядело не слишком явно, Акоп Акопович пригласил на вечеринку своего заместителя, бухгалтера, продавщицу из отдела «Всё по десять рублей», дородную женщину лет сорока восьми с кривыми, перехлёстнутыми друг на друга передними зубами, вечно пурпурной физиономией и перегарным запахом изо рта, мясника с продовольственного рынка – настоящего фаната своего дела (вы бы только видели, с каким упоением он рубит мясо на колоде!), охранника Касьяна тоже позвал: «Пускай охраняет», – решил Колпаков. И все эти вышеперечисленные особы были приглашены на банкет в клуб «Искры и молнии» только ради того, чтобы Анфиса не заметил никакого подвоха, и их история любви началась бы самым естественным образом (по крайней мере, Анфисе бы так казалось).

– Не смейте, не смейте отказывать! – и Акоп Акопович замахал коротенькими толстыми ручками, будто говоря, что никаких отказов и отговорок он не потерпит. – Я ваш директор! Я вас пригласил в «Молнии и искры» или как там его... И вы не отвертитесь! Все идут! Все, кого я позвал! И вы пойдёте! – речь его с каждым словом становилась всё больше похожей на лай взбесившейся собаки, он явно нервничал, боялся, что девушка его мечты сейчас ответит ему отказом и тогда наверняка в голову снова внедрится эта жуткая, болезненная мысль о застенке и средневековых пытках, от которой у него мурашки бегают по всему телу, а на лбу периодически, в самые неподходящие моменты выступает холодный пот.

Однако героиня наша и не думала отказывать милому Акопу Акоповичу – напротив, его приглашение она восприняла, как очередной подарок судьбы, который даёт возможность поговорить о снижении цены на аренду пустующего светлого помещения, где ещё совсем недавно торговали мехами и дублёнками. Она была уверена, что в неофициальной обстановке беседа будет вестись куда раскованнее и непринуждённее, нежели в кабинете с грозным директорским креслом (хоть и опрокинутым).

– Да с чего вы взяли, что я откажусь?! Я с удовольствием составлю вам компанию, это большая честь для меня, – Анфиса минут пять рассыпалась в благодарностях. Голос её гипнотизировал Колпакова, сначала он показался ему журчащим весенним ручейком, а потом Акопу вдруг почудилось, что ангел сошёл с небес и, стоя перед ним, обещает, что никто и никогда не посадит его, Колпакова, в тюрьму и уж тем более не подвергнет средневековым пыткам.

– Я так счастлив, так счастлив! – вне себя от радости заголосил Акоп Акопович. – Мы собираемся завтра в девять вечера у центрального входа на вещевой рынок.

– Вот и чудненько, вот и замечательно, – промурлыкала Анфиса и одарила директора неземной улыбкой. – До завтра, – сказала она и собралась было выйти из кабинета, но Акоп Акопович засуетился, кинулся ей навстречу, потом вдруг встал посреди комнаты, как столб, и членораздельно проговорил:

– В двадцать один час ноль минут, – бедняга очень боялся, что Распекаева не придёт и на всякий случай уточнил время.

На следующий день наша героиня, разодетая, как куколка (если бы Варвара Михайловна увидела её в тот момент, сказала бы непременно, что племянница выглядит ну точь-в-точь, как испанская королева) без пятнадцати девять уже была на месте – она боялась опоздать, потому что от этого вечера зависела вся её дальнейшая коммерческая деятельность. Распекаева не сомневалась в успехе – ей ничего не стоило в неофициальной обстановке убедить директора рынка сдать ей в аренду вожделенное помещение, скинув от начальной цены процентов тридцать.

Естественно, Анфиса была не так глупа, чтобы совсем не понимать, почему её пригласили в клуб «Искры и молнии». Всё она прекрасно знала и была готова к обороне и одновременно к дипломатической беседе с противником в лице влюблённого Акопа Акоповича. Её стратегия заключалась в правильности и своевременности действий. Первым делом нужно было очаровать Колпакова до такой степени, чтобы он потерял голову с истерзанным мозгом, который превратился в подобие плотной спрессованной массы из опилок по вине навязчивой и выматывающей мысли о пытках и застенках. После сей нехитрой операции надо действовать твёрдо и напористо, так сказать, атаковать противника, пустив в ход весь свой обвораживающий арсенал – от ораторских способностей, которые героиня наша тесно связывала с тембром голоса, интонацией, даже ритмикой произносимых слов, до мельчайших движений, как то: незаметное, будто случайное прикосновение своей изящной ножкой к слоноподобной ножище Акопа Акоповича, или глубокий вдох, от которого высокая Анфисина грудь соблазнительно приподнялась бы, подобно дрожжевому тесту...

Но не буду мучить многоуважаемого читателя разработанной накануне тактикой и стратегией нашей находчивой героини, а сразу перенесу его в мерцающий разноцветными огнями ночной клуб «Искры и молнии», где в первую майскую ночь наблюдалось большое скопление народу. Однако этот факт ничуть не помешал Анфисе очаровать Акопа Акоповича. Она уже успела околдовать его своим мелодичным голосом, умудрилась скользнуть по его здоровенной ножище своей десятисантиметровой шпилькой настоящих австрийских туфель (а не купленных на самом дешёвом рынке Москвы), оставалось лишь глубоко вздохнуть... и Колпаков, несомненно, потеряет рассудок.

– Ах, – томно вздохнула Анфиса. Взгляд Колпакова, уже разгорячённого и изрядно нахлебавшегося заморских спиртных напитков, сфокусировался на соблазнительной пышной груди сотрудницы.

– Что вы со мной делаете, Фиса! Вы сводите, сводите меня с ума! – возбуждённо воскликнул он и хотел было дотронуться до круглого Анфисиного плечика, но сил у него, отяжелевшего от обильной еды и питья, хватило лишь на то, чтобы громко, по-исполински, заглушив на несколько секунд зажигательную латиноамериканскую музыку, рыгнуть. Продавщица из отдела «Всё по десять рублей», одетая по случаю праздника в своё лучшее синтетическое платье нагло оранжевого цвета с явным излишком люрекса, из-за чего напоминала воспламенённое, набитое тряпьём и соломой чучело, олицетворяющее зиму и сжигаемое на Масленицу, заржала как лошадь и тоже довольно громко и неприлично икнула ему в ответ.

– Перестрелка началась, – заметил бухгалтер – худосочный мужичок, как пить дать язвенник. Он усмехнулся и, прикрыв локтём тарелку с отбивной котлетой на рёбрышке, вернулся к своему занятию: одной рукой он сгребал всё, до чего мог дотянуться – бутерброды с сыром, икрой, ветчиной, бананы, апельсины, ухитрился даже кисть винограда смахнуть в бумажный пакет, что стоял у него на коленях, другой пытался закрыться от окружающего мира, надеясь, что никто не видит, как он таскает со стола.

– Акоп Акопыч, а бухгалтер бутерброды тырит, – шепнул Касьян директору на ухо, считая своим святым долгом (его ведь и позвали сюда в качестве охранника) незамедлительно поставить в известность товарища Колпакова, что в компании завёлся вор.

– Отстань, болван! – шикнул на него Акоп Акопович, разозлившись, что ему не дают как следует пообщаться с дамой сердца, – Анфис-сочка! Конфет-тка вы моя! Яг-годка! Помид-доринка! – мучительная икота как зараза перешла с продавщицы в огненном платье на директора рынка; он злился – злился на бухгалтера-клептомана, на остолопа Касьяна, на отрывистые непроизвольные звуки, исходящие из собственной глотки. – Всё против того, чтобы я признался вам в любви! – успел выпалить он и снова икнул.

– Да что вы, дорогой Акоп Акопович! Миленький, это не так! Вот, выпейте, промочите горло, – и «помидоринка» подсунула директору стакан сорокапятиградусной водки. Тот выпил залпом, не отрываясь и, закусив солёным огурцом, огляделся по сторонам пьяным взором и ошеломлённо проговорил: