Самое гордое одиночество

– Прекрати! – огрызнулась я. – И запомни, я с ними больше общаться не намерена! Нечего их ко мне подсылать! Тоже мне, придумали способ влезать в чужую жизнь, прикрываясь заботой о репутации самого уважаемого члена партии! – все больше расходилась я.

– Водка белая, но красит нос и чернит репутацию! – выдала коренная москвичка, чем окончательно вывела меня из себя:

– Ты как попугай повторяешь заученные выражения! Я не хочу больше разговаривать!

– Подожди, подожди, Манечка. – Голос снова стал сахарным.

– Ну что?

– Ты должна приехать послезавтра ко мне, – заговорила она требовательным тоном. – То есть не ко мне, а к Зинаиде Петрыжкиной на выборы своей бабушки в лидеры партии. Тригубова скинут, а меня на его место поставят! Да девок всех своих захвати! И эту кликушу-то, как ее... Ну сестру-то свою! Адку!

– Не знаю, не знаю. Как получится, – деловито проговорила я.

– Что значит, как получится?! – возмутилась Мисс Бесконечность. – Твою бабушку в лидеры принимают, а тебе и дела никакого нет?! – Она говорила так, будто вступала в пионеры.

– Ничего обещать не могу.

– А давно эти... Амуры от тебя уехали? – поспешила сменить тему старушка. Я с ужасом посмотрела в окно – темнота беспросветная, потом на часы – полседьмого вечера! Кошмар! Я совершенно потеряла счет времени и теперь катастрофически опаздываю на встречу с содружеством!

– Давно. Все. Я опаздываю!

– Придешь на выборы, Манечка? А? Приходи! – жалостливо ныла старушка на том конце провода.

– Потом, все потом, я опаздываю!

– Нет, сейчас! – настаивала она и вдруг запела голосисто так, ни с того ни с сего:

Мальчики да девочкиСвечечки да вербочкиПонесли домой.Огонечки теплятся...

– Пока!

– Нет! Обещай! Что я, зря пела, что ли?! – буркнула она и снова спросила: – Придешь с девьками?

– Приду! – взревела я и, бросив трубку, принялась собираться со скоростью света отмечать старый Новый год с подругами.

* * *

В кафе «У дядюшки Ануфрия» царил полумрак, и почти все столики были заняты; молодые официанты в длинных оранжевых фартуках (видимо, студенты на подработке) носились с подносами по залу, перелетая от одного клиента к другому, яко пчелы с цветка на цветок. Я стояла у дверей в полной растерянности и глазами искала подруг.

– Вон свободный столик, около стенки, вон еще один, у двери, – подскочил ко мне подрабатывающий студент.

– Мне не нужен свободный столик, меня тут подруги должны ждать, – рассеянно проговорила я и подумала: «Что, если все они опоздали, а я, как дурочка, сорвалась и прискакала сюда, даже не переодевшись и не причесавшись. Как нацепила на себя что попало с утра, в парикмахерскую, в том и пришла! А их нет! Опять буду среди них как чучело гороховое сидеть! Хорошо, успела с елки мишуру стянуть – на шею повешу». И тут за квадратным столбом я увидела до боли знакомую апельсиновую челку «йоркширской терьерши».

– Вот вы куда забрались! А я уж подумала, что первая пришла! – подлетев к членам содружества, воскликнула я, напрочь забыв о своей внешности.

– Да-а! Ты придешь первая! Как бы не так! – усмехнулась Пулька – она, как всегда, выглядела потрясающе: безукоризненный макияж, золотистые волосы ниспадали на дорогую, изумрудного цвета шелковую блузку, которую мы купили в одном из центральных московских магазинов. Помню, Пульхерия, как увидела ее, прошептала завороженно:

– Именно этого-то мне не хватало!

– Пуль, а почему тут нигде цены не указаны? – удивлялась я.

– Потому что если хочешь какую-то вещь, неважно, сколько она стоит, – рассудительным тоном выдала она тогда совершенно безрассудную реплику.

– Ну да, неважно! А если у тебя нет таких денег?

– Тогда тебе в этом магазине и делать нечего.

– Ты спроси, спроси, сколько она стоит, – подбивала я.

– Ничего я не буду спрашивать! Сейчас померяю и куплю. – Нечего сказать – блузка сидела на ней великолепно, будто для нее была создана. – Беру! – сказала Пулька и решительно направилась к кассе.

Я была права – эта тряпка стоила один мой гонорар – то есть два месяца упорного труда как минимум (учитывая доплату за дополнительный тираж).

– Маш, мне пяти тысяч не хватает, – смущенно пролепетала она мне на ухо, – у тебя нет?

Я ей тогда добавила пять тысяч, но сделала для себя немаловажный вывод – пожалуй, никому из нашего содружества нечего делать в этом магазине.

...Господи! Я вообще забыла накраситься! Икки, как обычно, одета скромно, но со вкусом, аккуратно причесана. Интересно, что у меня на голове? Я даже в зеркало забыла посмотреться! Адочка с Афродитой по обыкновению в вязаных нарядах одинакового цвета – две снегурочки. Апельсиновую челку «терьерши» стягивал голубой бант, туловище облегало, как мне показалось, очень тесное шерстяное платьице, отделанное кружевами (или собака за это время успела потолстеть?) и ботики на шнуровке. Сестрица была в перекошенном каком-то самодельном хитоне, вязаных брюках; на столе лежала неизменная сумка-сарделька того же небесного цвета, что и весь ансамбль.

Вообще, кузина моя негласно и незаметно влилась в наше содружество, успешно заменив после Иккиного развода Женьку Овечкина, и, кажется, была очень рада тому, что у нее наконец-то не только отыскалась сестра, но и появились подруги. За столом я не увидела Анжелы. Это на нее совсем не похоже – она всю жизнь приходит раньше положенного времени, а потом весь вечер пилит нас за то, что мы безответственные и непунктуальные.

– Здравствуй, сестрица! Сестрица! Моя дорогая сестрица! Ты почему мой шарф не надела? Он тебе не нравится? Не нравится? Да?

– Что ты, Адочка, очень нравится, просто я торопилась. Видишь, опоздала на двадцать минут.

– Машка, а что у тебя на голове?

– Такое впечатление, что ты только что с кровати встала! – засмеялась Пулька и, достав из сумочки зеркало, протянула его мне. Лучше бы я не видела того, что я в нем увидела! Хвост набекрень, вся голова в петухах, бледная физиономия с сонными глазами. Чтобы хоть как-то исправить ситуацию, я вытащила серебристую мишуру и обмотала ею голову:

– А у меня Новый год!

– Сними! Не позорься! – посоветовала Пулька, но я и не подумала этого делать – с мишурой на голове в моей душе появилось хоть какое-то ощущение праздника.

– Нет, правда, Мань, откуда ты вылезла? – не удержалась Икки.

– Ниоткуда я не вылезала. Если бы не бабушкин звонок, я вообще могла не прийти. С утра пошла в парикмахерскую, решила подстричься...

– У тебя что, месячные?

– Не надо это афишировать! – вспылила я. – Но стричься передумала и пришла домой. И тут ко мне заявился секретарь Мисс Бесконечности с женой и ровно два часа нес полнейшую околесицу. Потом села писать 4-й том «Записок» и совершенно потеряла счет времени. Вот и все.

– Это тот самый, из партии «Золотого песка»? – поинтересовалась Пулька.

– Вот именно. Амур Александрович Рожков. Про вас спрашивал, говорил, что я черню репутацию самого уважаемого члена их партии. Бабушка совсем сдвинулась – послезавтра просит нас всех приехать на ее выборы в лидеры «Вылетающих голубков». Хочет Тригубова, деспота, сместить! И это в 89 лет! Мне бы ее энергию и целеустремленность!

– А что, поедем, поддержим старушку! – предложила Икки.

– Как нечего делать! – легко согласилась Пулька.

– И я с вами, – отозвалась Адочка, ее долго уговаривать не надо.

– А что Анжелки-то нет? – спросила я.

– Сами не знаем. Звоним на сотовый – недоступна. Да придет сейчас, куда она денется!

– Слушайте, а у меня в аптеке черт знает что творится! Я вообще не представляю, что делать!

– Что-то случилось? – осведомилась я.

– Я стою перед выбором, кого оставить: твоего протеже – полоумного Иннокентия или свою помощницу Свету.

– Это ту самую, у которой одна длинная бровь от виска к виску? Ну, полная такая? Да? – уточнила Пулька, расстегивая верхнюю пуговицу дорогущей блузки.

– Мы будем чего-нибудь заказывать? – невпопад спросила я – очень есть хотелось.

– Да подожди ты! Анжелка придет – закажем, а то опять весь вечер гундеть будет! – отмахнулась Икки и продолжила историю об Иннокентии – бывшем бабушкином ученике, страдающем вялотекущей шизофренией, которого я сдуру пристроила в проктологическую аптеку клеильщиком коробочек для свечей, сочинив для него историю, что устраивается он конструктором упаковок для микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника на сверхсекретное предприятие. Не скажи я ему этого, Икки с помощницами до сих пор сами клеили бы тару для суппозиториев – вряд ли они нашли кого-нибудь на такую тупую и низкооплачиваемую работу. – Бровь у Светы не одна, а две. Просто сросшиеся на переносице, – заступилась Икки за свою сотрудницу. – И надо же было ей влюбиться в этого болвана – Кешку! Нет, вы представляете, что он сегодня отмочил? Приволок с собой такую же чокнутую тетку, как он сам, – тоже, кажется, бывшую ученицу твоей бабушки, и оповестил весь коллектив, что Светку он бросает и женится на этой дуре – Кате Кучкиной. Светка полдня в туалете просидела – ревет белугой, я стою за дверью, ее успокаиваю, а Иннокентий твой орет, черт картавый, так, что даже в торговом зале слышно: «Катька тепегь мне жена! И габотать тут будет! Могодой семье нужны сгедства!» Эта Кучкина так и просидела рядом с ним до закрытия аптеки, но вместо того, чтобы коробочки клеить, целый день какие-то треугольники Кешке на руках химическим карандашом рисовала – послюнявит, послюнявит и давай малевать. А взгляд у нее такой... Такой пустой, отсутствующий... Страшно даже! Света из туалета вышла вся в слезах и говорит: «Если он тут останется, я, Икки Робленовна, уж простите, уволюсь по собственному желанию». Я ей: брось, мол, из-за такого осла хорошую работу терять! Недостоин, мол, он тебя, найдешь себе нормального! Она ни в какую. Говорит: «Или он, или я!» Я не знаю, что делать! Если Иннокентия уволю, кто коробочки клеить будет? Ведь никто не пойдет на такую работу, а сами мы не можем – у нас сейчас столько рецептуры, еле успеваем! Увольнять Светку тоже нехорошо как-то – несправедливо, да и привыкла я к ней! И надо было ей в идиота влюбиться! Вроде нормальная девчонка. Голова кругом идет!

– Н-да, у всех любовь рушится, все разводятся да расстаются, – глубокомысленно проговорила я и в этот момент увидела, как не торопясь, твердо ступая по полу своими упрямыми ступнями 42 размера, к нам приближается Огурцова, а за ее мощными ногами прячется Кузя.

– Анжелка! На сорок минут опоздала! Где ж твоя хваленая пунктуальность? – подколола ее Пулька.

– Вот, – Огурцова указала на Кузьму, – сегодня мне разрешили с собственным ребенком увидеться! Сектанты поганые! Логово адвентистов! Мать их... – Судя по всему, Анжелка хотела крепко выругаться, но, взглянув на трехлетнего сына, замолкла на мгновение, плотно сжав губы. – Мать-то их, Степаниды-то с Кузенькой – я, – выкрутилась она. – Кузя, что надо тетям сказать?

– Бабачка! – в восторге закричало неудавшееся дарование и кинулось к Афродите.

– Не трогай Фродю! Не трогай! Это моя собака! Моя! И нечего к ней лезть! Заведи свою и лезь к ней! А к моей нечего! – ревностно заверещала Адочка и изо всех сил прижала к себе «йоркширскую терьершу», что та даже взвизгнула.

– Злая тетка! – заметил Кузя и забрался на стул.

– Есть хочу! Давайте чего-нибудь закажем! И выпить тоже!

– Огурцова, куда тебе пить! Ты за ребенка в ответе!

– Мне его велено завтра к четырнадцати нуль-нуль домой вернуть. После детского утренника, то бишь «елки». Сучки пог... – Анжелу так и распирало выругаться, но она понимала, что это совершенно недопустимо – Кузьму только месяц назад отучили сквернословить, и если «поганые адвентисты» снова услышат из уст ребенка нецензурную брань, то не видать ей собственного сына, как своих ушей. – Ада, я спросить хотела, Фродя у тебя сучка или кобелек? – снова нашлась Огурцова, а мы с Икки покатывались со смеху.

– Будто ты не знаешь! Не знаешь как будто, что Афродита у меня девочка! Девица она, девица!

– Кузя, сядь и не ерзай на стуле! – И Анжелка по привычке замахнулась, чтоб отвесить Кузьме подзатыльник, но мгновенно отвела руку и, сделав вид, что поправляет прическу, ласково проговорила: – Котенок, сейчас ужин принесут, нужно сидеть ровно-ровно, не то подавишься.

– Я не котенок! – воспротивилось несостоявшееся дарование. – Бауска называет меня зайкой от больсых усей.

– Это какие это у тебя большие уши?! Дура старая! Сектантка мерзопакостная! Мало того, вообще ребенком не занимается – никаких талантов у него не отыскивает, так еще комплекс неполноценности в нем развивает! – Огурцова в конце концов не сдержалась и высказала все, что было на сердце.

– Никакой я не зайка и не котенок!

– А кто же ты? Ну кто? Кто? – прицепилась к нереализованному дарованию Адочка.

– Я – Кузя Поликуткн.

– Ха, Поликуткн, – засмеялись мы, а кузина моя, которая не любит детей, вдруг разрешила Кузе погладить Фродю:

– Только осторожнее, а то она кусается. Кусается она!

В этот момент к нам подошел молодой человек в оранжевом фартуке и спросил, что мы будем заказывать.

– Так, – обстоятельно начала Анжелка, – мне капустки квашеной с солененькими огурчиками, водочки графинчик, картошку... Вот! Пюре с бифштексом, – и, сглотнув слюну, продолжила: – Ему тоже пюре, только с котлетой, и лимонад какой-нибудь. А потом видно будет.

Вслед за Огурцовой мы тоже сделали заказ, после чего Пулька подозрительно спросила:

– А чего это тебя на квашеную капусту с солеными огурчиками потянуло?

– Жизнь пресная.

– Н-да? Ну смотри, – и Пулька перевела тему: – У меня, Икки, на работе похуже, чем у тебя, – пожаловалась она. – Это вообще ад кромешный. Если я раньше туда как на праздник ходила, теперь хожу, как на каторгу. Заведующий нашим отделением Абрам Львович Розенштольц, с которым у меня были прекрасные, дружеские отношения, все-таки эмигрировал в конце декабря, а после праздников на его место назначили круглую дуру – Людмилу Васильевну Черепову. Вы бы ее видели! Это умора! У нее голова маленькая такая – младенческая. И как там только мозги помещаются?! И растет... – сказала Пульхерия так, будто страшную историю в полнолуние рассказывала, – вот прямо ощущение такое, что минуту назад и котелка-то у нее не было – только что вырос прямо из плеч, без шеи! Сама как буйвол – центнера два весит, и лысая-прелысая – младенческий такой пушок на башке. И все ее побаиваются. Мне кажется, мои коллеги от ее внешности в ужас приходят. В гинекологии она вообще ничего не смыслит, только по палатам шастает да высматривает, у кого из пациентов на спинке кровати верхняя одежда висит и что в холодильниках лежит. Весь медперсонал загоняла: каждое утро чистоту рук проверяет да манжеты с воротничками на форме. А беременность не может определить на третьем месяце! Я навела справки, оказалось, перевели ее к нам из обычной районной женской консультации по блату. Я все усилия приложу, чтобы ее скинуть с этой должности! – Пулька была рассержена не на шутку, и мы-то знали – если она задумала кого скинуть с должности за незнание дела, обязательно сделает это. Так, в прошлом году она добилась, чтобы Динку, которая, проявив своеволие, неудачно прооперировала девяностолетнюю старушку, уволили по статье.

– Все как-то складывается нехорошо, – сетовала Икки. – Я хотела своим сотрудникам новую форму заказать, чтоб все в одинаковой ходили. Разве наша аптека хуже «Лекаря Атлетова»?! – Икки припомнила ненавистную аптеку, что располагается напротив «Моторкиной и Сº» и где она проработала несколько месяцев и много претерпела от коллег, которые были одеты в форменную одежду из синтетического материала.

– Так что тебе мешает? – удивилась я.

– Как что?! Я не знаю теперь, сколько комплектов заказывать! Я вообще не знаю, кто у меня будет работать! Иннокентий с Катей Кучкиной или Света!

– А ты уже решила, где будешь форму шить?

– Не-а. Я даже не знаю, как она будет выглядеть. Может, брючки с куртками?.. – призадумалась она, а я вдруг, совершенно не подумав, ляпнула:

– Слушай, а закажи Адочке. Она ведь модельер! – Я замолчала, почувствовав, что сказала что-то не то, и в свое оправдание добавила неуверенно: – В душе... – но было уже поздно – моя кузина в неистовом восторге подпрыгнула на стуле и воскликнула:

– Я уже придумала! Придумала! Придумала! Нужно сделать летний и зимний варианты! Зимой иногда отопление отключают, в щели дует! Холодно! Холодно! Надо всем связать полосатые гольфы и такие же полосатые треугольные колпачки с помпонами! Обязательно с помпонами и чтоб уши были закрыты, а то продует. Продует! Потом брючки широкие связать шоколадного цвета и кофточки тоже шоколадные с полосатыми рукавами! Да! С полосатыми! А летний... – Фантазия сестрицы забила ключом; я ощутила на себе укоризненный взгляд заведующей проктологической аптекой – взгляд этот был говорящим. А говорил он следующее: «Корытникова! И что у тебя за манера оказывать медвежьи услуги! То Иннокентия подсунула, от которого теперь не избавиться, теперь модельера в душе, который воспылал одеть весь персонал аптеки в шерстяные (!) брюки шоколадного цвета и полосатые колпаки с помпонами!»

– Нет, нет, нет! У нас помещение теплое, и вообще шерстяная одежда в аптеке запрещена – это негигиенично, – воспротивилась Икки, все еще продолжая недобро смотреть на меня. – Пулька, ну что же ты молчишь?! Скажи, что шерстяная форма в медицинском учреждении недопустима! – в отчаянии призвала она подругу на помощь, прекрасно понимая, что отвязаться от Адочки ей будет не так-то просто.

– Совершенно недопустимо, – категорично отозвалась Пулька.

– Тогда из акрила! Из акрила тогда! – не отступала кузина.

– Давайте обсудим это потом. Это очень сложный вопрос, нужно все продумать как следует, – пошла я на попятную. – Я просто хотела помочь и тебе, Икки, и тебе, Адочка.

– Спасибо, – прошипела Икки.

– Почему же потом, когда можно сейчас?! Все равно сидим, ничего не делаем! Не делаем ведь ничего! – настаивала сестрица.

– Мы отмечаем старый Новый год. Я не понимаю, почему нас не обслужат-то никак! – Я изо всех сил пыталась переключить Адочку на празднование старого Нового года, в то время как она уже изрисовала четыре салфетки с летними и зимними вариантами формы для сотрудников «Моторкиной и Сº».

– Ну ладно. – Она неохотно запихнула изрисованные салфетки в сумку-сардельку и важно проговорила: – Но учти, Икки, это будет эксклюзивная коллекция форменной одежды от Ады Корытниковой, а следовательно, и стоить будет недешево. Да! Эксклюзивная!

– О! Может, мы с тобой в цене не сойдемся, – с надеждой и облегчением сказала Икки.

– Думаю, договоримся. Да, договоримся! Можно будет в кредит приобрести коллекцию, можно выплатить деньги потом, когда появятся. Мы же с тобой подруги! Вы мне тут все друзья! Что ж я, друзьям не помогу, что ли! За кого вы меня принимаете?! За кого?

– А Маня самая класивая! Как снезная кололева! – вдруг заявил Кузя, глядя на серебристую мишуру на моей голове – видимо, ему надоело слушать о шерстяных и акриловых униформах.

– Какая она тебе Маня?! – прокричала Огурцова и снова хотела было отвесить несостоявшемуся дарованию подзатыльник, но вовремя остановилась и опять сделала вид, что поправляет прическу. – Она для тебя, Кузенька, – с наигранной назидательностью молвила родительница, – тетя Маша. Тетя! А самая красивая для тебя должна быть мама – и больше никто. Понял, ирод? – Анжелке не хватило самообладания.

– А вот эта слиском худая! Отчего она такая худая? – И Кузьма ткнул в воздух указательным пальчиком в Адочкином направлении.

– Она не худая, а стройная, – поправила я его.

– Смотри-ка, три года, а он уже на девок засматривается! – рассмеялась Пулька.

– Все они кровопийцы, вампиры, изменщики и подонки! Да! Они уже из утробы вылезают хамами и бабниками! – возмущалась моя сестрица.

– Ада, прекрати при ребенке такие вещи говорить! – возмутилась Икки.

– А что, что я такого сказала?! Он уже разглядывает в три года, кто толстый, а кто худой! В три года! – негодовала Адочка.

– А мама толстая! – не успокаивался Кузя. И тут Анжелка отвела душу – она все-таки отвесила ему крепкий подзатыльник и заорала на весь зал:

– Да что ж это такое! Эти сволочи-адвентисты мало того, что моего отца из семьи увели, еще и ребят против меня настраивают! Им это просто так не пройдет! Я буду действовать через суд и заберу детей к себе! И ты у меня тогда получишь, гад! Будешь с утра до вечера на горохе стоять!

В ответ Кузьма показал матери язык и отвернулся, а Огурцова изловчилась, протянула руку и треснула ему по губам.

– Плохая! – крикнул отважный мальчик ей в лицо. – И на елку с тобой завтла не пойду! Сама иди!

Анжела побагровела, и неизвестно, что бы она еще сделала, если бы к «Поликуткным» не подлетел официант с подносом и огненной шевелюрой под цвет длинному фартуку и не выставил бы на стол графин с водкой для мамаши, кувшин с компотом для Кузи, закуску из соленых огурцов и квашеной капусты, из которой торчали дольки моченых яблок, обильно сдобренных укропом. Анжелка тут же опрокинула рюмку и, захрустев огурцом, проговорила:

– Совсем матери нервы поднял!

– Какой милый юноша! – воскликнула Икки, очарованно глядя на огненного официанта. – И давно вы тут работаете?

– Я подрабатываю вечерами, а утром учусь на юридическом. Обучение платное, нужны деньги...

– Да, да, да, да, – с пониманием откликнулась Икки, глядя ему в глаза, и тут же спросила: – А что такой симпатичный мальчик делает по ночам?

– Икки! – прикрикнула на нее Пулька.

– Что? – легкомысленно отозвалась та и добавила: – Может, я ему чем-то могу помочь! Я все-таки заведую единственной проктологической аптекой в Москве!

– Молодой человек, обслужите нас поскорее, мы уже час ждем, – потребовала Пульхерия и, когда официант-огонь убежал на кухню с подносом, накинулась на Икки: – Ты совсем, что ли, ополоумела? Опять за свое? Не прошло и двух месяцев после развода, как ты к первому попавшемуся клеишься! Неужели не понятно, что все мужики – сволочи?! Или тебе мало было драгоценного Игорька, с которым ты промучилась восемь лет, зная, что он изменяет тебе со своими студентками?! Мало дурака Овечкина, который то в бабу решит переделаться, то на Марс слетать? Мне надоело лечить твои кандидозы после сантехников и случайных знакомых!

– Не лечи, обращусь к другому врачу, благо в Москве не одна ты – гинеколог, – надулась Икки.

– Все они изверги, вампиры и кровопийцы! Никого не хочу! Никого! – высказалась Адочка.

– Это точно! Мужик – он что геморрой – одно и то же. Живешь с ним – вроде ничего не беспокоит, все вроде нормально, а то ни с того ни с сего – на пустом месте – зуд, раздражение, слезы, боль, – многозначительно проговорила Огурцова, смешав симптомы варикозного расширения вен нижнего отдела прямой кишки с семейной жизнью.

– Надо же! Откуда такие познания?! – колко спросила Икки, которая, будучи заведующей единственной проктологической аптекой в Москве, знала о геморрое все.

– Тоже читаем! – не менее колко ответила Анжелка и, осушив еще рюмку, прикрикнула на Кузю: – Прекрати хватать огурцы руками! Вилка рядом! Это ужас какой-то! Они воспитают мне неандертальца!

Юноша-огонь снова прилетел с подносом и заставил почти весь стол салатами, дымящейся картошкой с бифштексами, графинчиками с водкой и бутылками шампанского.

– Вот, возьми на чай. – Икки не унималась и протянула официанту купюру, завернутую в салфетку, на которой что-то написала, попросив у Адочки ручку.

– Премного благодарен, премного благодарен, – смущенно пробормотал тот и снова метнулся на кухню.

– Что ты там нацарапала? – грозно спросила Пулька.

– Если его как-нибудь замучает бессонница, пусть звонит мне. У меня есть от этого недуга подходящие свечи, – съязвила Икки.

– Нет, это кошмар какой-то! – в сердцах воскликнула Пулька. – Ты соображаешь, что делаешь?

– Отстань!

– А сколько ты ему денег дала?

– Как раз хватит на резиновое изделие № 2!

– А что такое изделие № 2? Что? А? Что это? – оживилась Адочка, мучая дольку лимона – больше она ничего себе не заказала.

– Ха! Что это! Презервативы – вот что это такое! – усмехнулась Пульхерия.

– А разве не изделие № 1? – удивилась я.

– Нет, изделием № 1 считается противогазная маска. – ответила Пулька. – Это уже нумерация изменилась. Очень уж нужное это изделие. Я про презерватив. Вот в народном сознании его номер и переехал со второго на первый.

– А тогда что значится под третьим, четвертым номерами? – спросила моя сестрица.

– Ты, Адочка, странная какая-то! Грелки, клизмы, груши и т.д. – ответила Пуля.

– Пзетевативы! Пзетевативы! – Кузенька от души радовался новому слову.

– Я т-те дам пзетевативы! Сядь прямо и прекрати цапать руками котлету!

– Пуль, а тебе Серапионович не звонит? – спросила Икки.