Самая шикарная свадьба

– Всю жизнь! Всю жизнь она не давала мне удачно выйти замуж! Помню, придет ко мне в гости приличный мужчина, не рвань там какая-нибудь! Ты же знаешь, за мной всегда ухаживали высокопоставленные чиновники, государственные деятели… Так вот, придет с кучей подарков, с цветами. Она все подарки выхватит и в лучшем случае скажет: «Иди, Поля, поговори с молодым человеком минут пять» и вытолкнет меня вместе с ним на лестничную клетку. А то, бывало, презенты сцапает и скажет: «Нечего к Польке шляться, она замуж вышла!» а на самом-то деле я одна-одинешенька! И скольких она мужиков отвадила! Вот и придется мне теперь век коротать с ограниченным, скудоумным Николаем Ивановичем…

Снова загремели колеса поезда, а мама все продолжала жаловаться на жизнь – в этот момент родительница напомнила мне рыбу – широко раскрывая рот, она, казалось, не издавала при этом ни единого звука.

– Ты тоже хороша! – воскликнула она, когда мы наконец вышли из прохлады подземки на солнцепек. – Вспомни, как в детстве за мной следила! Скажи честно, это она тебя науськивала? Ну, теперь-то скажи?

Но я не сказала, а ответила вопросом на вопрос:

– Кто это у тебя вчера в гостях был так поздно?

– Опять двадцать пять! – рассердилась она. – Кто-кто! Конь в пальто! Кстати, ты не нашла у себя мой дорогущий тональный крем?

– Да не может его у меня быть! Ну, кто? – привязалась я.

– Приходила одна женщина из Фонда защиты обсудить вопрос перевозки бездомных кошек из деревни в Москву.

– Эту женщину Григорием зовут? – ехидно спросила я.

– Отстань от меня! Ты до сих пор за мной следишь: все подслушиваешь да вытягиваешь. Это не твое дело! Займись своей личной жизнью! Тебе уже скоро тридцать два года!

– Да что ты так злишься! Я ведь из добрых побуждений.

– Знаю я твои добрые побуждения! Сначала из людей все выуживаешь, а потом в книжках своих об этом пишешь! Это по твоей милости мы сейчас по пеклу к дорогой бабушке тащимся!

Мама даже звонить в дверь не стала – открыла своим ключом.

– Иди, что стоишь как бедная родственница! – воскликнула она и пихнула меня вперед, я споткнулась и упала на что-то мягкое прямо на пороге.

– Уродина!

– Я что, виновата, что ли?! Тут какие-то сумки понаставили! – взвыла я.

– Мусор, наверное, – предположила мамаша. Дело в том, что в целях экономии Зожоры не пользовались помойным ведром – у них его отродясь не было. Вместо него в кухне на дверной ручке обычно висел старый, изношенный в походах по магазинам и продовольственным рынкам полиэтиленовый пакет, куда они швыряли отходы жизнедеятельности. Один пакет применялся в качестве помойного ведра неоднократно, как, впрочем, и лавровый лист, который дядя, использовав однажды, вылавливал из супа, промывал и сушил на разделочной доске, бережно храня до следующего приготовления первого блюда.

У порога стояли набитые до отказа пакеты, видимо, предуготовленные для дальнейшей утилизации на городской свалке, с заботливо перевязанными моим дядюшкой рваными ручками.

– Никакой это не мусор! Это мои вещи! – завопила Мисс Бесконечность из комнаты.

Мы с мамой открыли дверь и застыли на месте от неожиданности и изумления. За так называемым столом (который представлял собой стул с доской, на обратной стороне которой был инкрустированный портрет Сергея Есенина) на шатком табурете сидел… молодой человек, худой, с выдающимся вперед животом, отчего напоминал рахита; с всклокоченными псивыми какими-то волосами, с безумными, круглыми водянисто-серыми глазами и слишком пухлыми, влажными губами.

– Ой, здгасте! – картавя, воскликнул он фальцетом и вскочил с табурета.

– Это мой бывший ученик – Иннокентий Симаков, я тебе о нем, Маш, говорила. Ну, помнишь, тот самый, которому нельзя жениться и которому Катя Кучкина все время рисовала на голове треугольники химическим карандашом? – пояснила бабушка.

– Мама! Как ты можешь при человеке…

– А что тут такого?! Будто он не знает свой диагноз! Вот, не забывает свою первую учительницу, гостинчики принес, – добавила она и указала на два почерневших банана.

– Здравствуйте, – ошалело ответила мама.

– Иннокентий, это вот эта – писательша-то, – и бабушка презрительно кивнула в мою сторону.

– Ой! – снова взвизгнул он, потом помолчал с минуту, глядя в одну точку, и, словно очнувшись от глубокого сна, крикнул: – А я вас помню, Магия Лексевна! Вы один газ сидели на угоке у Вегы Петговны за последней пагтой, а я впегеди. Вам тогда тги года было, а я в тгетьем классе уже учився, – сказал он так, будто это была его заслуга, и мечтательно добавил: – Я люблю ваши гоманы читать.

Стало быть, он старше меня на семь лет, а выглядит, будто ему и тридцати еще нет – «вечный юноша». И как ему удалось так хорошо сохраниться? Наверное, оттого, что он ни о чем не думает.

Иннокентий, сказав, что любит читать мои романы, словно выключился – и вдруг он принялся пускать пузыри, да так сосредоточенно, будто в мире не было ничего важнее и существеннее этого занятия.

Мамаша старалась не смотреть на бывшего бабушкиного ученика и строго спросила:

– А зачем ты свои вещи перед дверью выставила?

– Как зачем? – удивилась Мисс Бесконечность. – Я сегодня переезжаю.

– Куда это ты переезжаешь, позволь узнать?

– К тебе, – заявила старушка. – Сейчас Иннокентий поймает такси, и я поеду к тебе, буду у тебя жить.

– С какой стати ты собралась жить в чужой квартире? Даже я не прописана у Николая! И потом, на днях я уезжаю в деревню! – возмущалась мама.

– И я с тобой, – настаивала Мисс Бесконечность. – Что я тут одна-то сидеть буду?! Жорочка с дачи только осенью вернется…

– Нет! – гаркнула мама. – Это невозможно!

– Что значит – невозможно?! Кошкам можно, а матери нельзя? Мать на кошек променяла?! – грозно воскликнула Мисс Бесконечность.

В этот момент огромный пузырь Иннокентия лопнул, и он принялся надувать другой.

– Что за глупости?! Ты прописана в этой квартире, завещала ее своему любимому Жорику, а я вообще живу на чужой территории на птичьих правах! Как ты себе представляешь свое существование у чужого человека? Да Николай ни за что на это не согласится! Хватит! Закрыли вопрос. Разгружай свои сумки и пошли мыться. Ты нас с Маней, кажется, именно за этим сегодня к себе вызвала?!

– Меня Иннокентий вымоет! – прошамкала старушка и поджала губы – она обиделась и ни с кем не желала больше разговаривать.

– Ты что, совсем с ума сошла? Это вот этот, этот… Он будет тебя мыть?! – Мама была вне себя и уже не обращала ни малейшего внимания на бывшего бабушкиного ученика, пускающего пузыри, – он, впрочем, тоже не ощущал нашего присутствия.

– Что тут такого, подумаешь! А вы можете убираться отсюда, но знай, Поля, я уже написала письмо твоему Николаю. Написала, что ты ему изменяла с охранником ювелирного магазина! И если ты меня не заберешь к себе, Иннокентий сегодня же его отправит!

– Дай сюда письмо! – взревела мамаша. – Немедленно!

– Черта с два! Оно в надежных руках!

– Жалкая шантажистка!

Пока мама с бабушкой вели словесную перепалку, мне удалось завлечь Иннокентия на кухню и перехватить письмо.

– Спасибо, Иннокентий, я очень горжусь, что среди почитателей моего таланта есть такой замечательный человек, как вы. Только у меня будет к вам одна просьба – не говорите Вере Петровне, что отдали письмо мне. Хорошо?

– Гадно, – пообещал он и прыгающей походкой направился в комнату. Я же заперлась в туалете и принялась читать письмо.

«Многоуважаемый Николай Иванович! – снова врала Мисс Бесконечность – она ни капельки не уважала Николая Ивановича и обзывала старым пердуном. – Это вам ваша теща пишет, Вера Петровна. Я не могу спокойно спать и жить, зная, что вы ничего не знаете!

Моя дочь и ваша жена – Полина Петровна – всю зиму изменяла вам с охранником из ювелирного магазина по имени Веня (это предложение бабушка выделила красным фломастером). Сама же я всегда была верной своему супругу и, схоронив его двадцать семь лет назад, так и останусь чиста перед ним до самой гробовой доски! Все думаю, в кого Полька уродилась?.. Вроде не было у меня никого, на нее похожего. Прямо ума не приложу!

Если хотите поподробнее обо всем узнать, то пригласите меня к себе в деревню, я вам еще и не такое расскажу!

С уважением, ваша теща Вера Петровна».

– Где письмо? – все еще допытывалась мама.

Бабушка молчала.

– Дай мне его сейчас же!

– Нету у меня его!

– Где ж оно?

– У Иннокентия, – наконец раскололась Мисс Бесконечность.

– Иннокентий, будьте так добры, отдайте мне письмо.

– Оно у Магии Лексевны, – забыв об обещании не выдавать меня, ответил он.

– Предатель! – взвизгнула бабушка. – Уходите все! Не надо меня мыть! – Но, подумав, выдвинула очередное требование: – Если Машка отдаст ему письмо, тогда пойду в ванну.

– Нет, – сказала я. – Письмо не выдержало первичной цензуры!

– Тогда убирайтесь все! – злобно крикнула она и буркнула: – Я новое напишу.

Мама еще долго рылась в вещах старушки в надежде аннулировать данный ей когда-то по глупости свой деревенский адрес. Мисс Бесконечность в это время сидела на кровати, болтала ногами и хохотала. Потом вытащила из-под подушки записную книжку и отдала дочери:

– Возьми и вырви его оттуда! Он мне не нужен!

– Наконец-то! – облегченно вздохнула мама и, вырвав листочек, спросила: – Тебя точно не нужно мыть?

– Нет, доченька, я чистая, поезжайте с богом, – вдруг ласково и смиренно пролепетала она. – И ты, Иннокентий, тоже ступай.

– Мам, ты на меня не обижаешься? – судя по всему, сердце моей родительницы в этот момент переполнилось от нежности к своей матери, душу грызла совесть, и она метнулась назад, в комнату.

– Ну что ты, Поленька, ни капельки. Я вас с Машенькой больше всех люблю. Вы у меня – номер один! Не переживай.

Мама поцеловала бабушку в дряблую щеку и вышла в коридор со слезами умиления на глазах.

– Не переживайте, девочки! – крикнула нам вслед Мисс Бесконечность. – Я адрес деревни наизусть знаю! – Она выпалила точный адрес и властным учительским голосом прокричала: – Кеша, обязательно зайди ко мне завтра утром!

– Тьфу! А я-то ей поверила! Гнусная старуха! Шантажистка! Кляузница несчастная! И ты вся в нее уродилась! – кричала мамаша в лифте.

Иннокентий молча плелся с нами до метро, хотя зачем, если он живет в соседнем доме с шантажисткой и кляузницей, я никак не могла понять.

– Ну, до свидания, Иннокентий, – вежливо попрощалась я.

– Ой! До свидания, – сказал он, однако избавиться от бывшего бабушкиного ученика оказалось не так-то просто – он несколько секунд постоял на месте и теперь снова шел за нами на расстоянии десяти шагов.

В отличие от мамы, которая продолжала возмущаться и не обратила ни малейшего внимания на то, как Иннокентий прыгнул в соседний вагон, я всю дорогу испытывала на себе равнодушный, ничего не выражающий взгляд его пустых телячьих глаз. Мы распрощались с мамашей в метро, и всю дорогу я ощущала на своей спине чей-то настойчивый взгляд.

Наконец я решила спрятаться и, завернув за угол собственного дома, притаилась в ожидании увидеть рахитичную фигуру Иннокентия. Я не ошиблась! Буквально через минуту появился вечный юноша в стоптанных ботинках с развязанными шнурками, в клетчатой рубашке с расстегнутыми манжетами, в потертых, старых джинсах со сломанной (или не застегнутой?) молнией на ширинке. Он в растерянности огляделся по сторонам – куда же подевался объект наблюдения?

– Ты зачем за мной следишь? – грозно спросила я. Он вздрогнул и остановился как вкопанный.

– Ой! Вы меня обескугажили!

– Так зачем?

– Пгосто так.

– Тебе Вера Петровна велела за мной следить?

– Не-е, – попятился он, и тут у меня в голове молнией пронеслась одна совершенно бредовая идея, которая даже не успела сформироваться – она только загорелась искрой в моем мозгу, и я тут же начала действовать.

– Послушай, Иннокентий, ты ведь, кажется, один живешь, да?

– Угу.

– А ты не мог бы мне помочь в одном деле? – спросила я. Лицо Иннокентия просияло бессмысленной, какой-то блаженной улыбкой.

– Да! Да! Я гади вас на все, на все готов! – закричал он и вдруг ни с того ни с сего согнул в локтях руки и принялся сжимать и разжимать пальцы, словно повторяя про себя: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали».

– Ты бы мог предоставить мне свою квартиру дня на два или на сутки? – Улыбка моментально слетела с его лица – подобно шелковому платку с ноги модели, не побритой, а обработанной специальным кремом, замедляющим рост волос. – А сам в это время побудешь с Верой Петровной. Я тебе заплачу!

Он стоял и смотрел на меня, как баран на новые ворота, – что на уме у этого человека, понять было невозможно, и я испугалась, жалея, что попыталась воплотить свою еще несформировавшуюся, смутную и неопределенную идею в жизнь.

– А женишься? – вдруг спросил он.

– Чего? – не поняла я.

– А ты тогда женишься на мне?

– Ну конечно женюсь, жалко, что ли! – легко согласилась я и попросила номер его телефона. – Когда мне понадобится твоя помощь, я тебе позвоню. Договорились?

– А ского?

– Очень скоро. И больше не следи за мной – это нехорошо. Понял? – Я погрозила ему пальцем.

– Если поцелуешь меня, больше не буду, – заявил Иннокентий. Я посмотрела на него – целовать бывшего бабушкиного ученика не было ни малейшего желания, но в то же время я чувствовала, что это просто необходимо для дела.

– Поцелуй лучше ты меня, – предложила я.

– Можно, да? – смущенно краснея, спросил он.

– Конечно, – запросто сказала я и, схитрив, протянула ему свою руку.

Иннокентий вцепился в нее и принялся мусолить, будто бы это была игрушка для прорезывания молочных зубов.

– Ну, все, все, хватит. Я тебе позвоню, – сказала я и побежала домой немедленно отмывать руку.

* * *

Я ворвалась домой и сразу же залезла в душ – у меня вдруг возникло странное, чудное ощущение: будто я долгое время находилась внутри того самого пузыря, который так сосредоточенно надувал вечный юноша, сидя у бабушки в комнате. Пока я нещадно драила себя жесткой мочалкой с антибактериальным мылом, в голове все отчетливее и определеннее формировалась моя идея. Поначалу она была похожа на газету, разорванную на мелкие клочки; мозг мой терпеливо собрал все кусочки и, сложив один к одному, смог наконец прочитать всю ее от начала до конца.

Вылетев из ванной, я, обмотанная в полотенце, сразу же бросилась звонить Анжелке.

– Машенька, Анжела не очень хорошо себя чувствует, – замялся ее отец.

– Она что, заболела?

– Да как сказать… Вы говорите, что нужно, я ей передам.

– Не надо мне ничего передавать! – послышался Анжелкин голос, потом она принялась что-то доказывать Ивану Петровичу и в конце концов дико завизжала – видимо, отвоевывала трубку. – Чо надо? – нагло спросила она.

– Анжел! Что у вас там происходит? – удивилась я.

– Ничего, – тяжело вздохнув, ответила она и икнула.

– Ты опять выпила? – укоризненно спросила я.

– А ты меня осуждаешь? – Огурцова была на грани невменяемости.

– По-моему, это тебе нужно обет давать, а не Михаилу! – разозлилась я. – Я придумываю, как твоего супруга от пьянства отвадить, иду на жертвы, – тут я вспомнила, как мою руку измусолил бывший бабушкин ученик и что позволила я это ему исключительно для пользы дела, – а сама-то от него далеко-то не ушла!

– Осужда-аешь… – разочарованно протянула она и снова икнула. – Так брось в меня камень! – развязно крикнула она. В этот момент трубкой снова каким-то образом удалось завладеть ее отцу:

– Машенька, вы говорите, я завтра утром ей передам. Анжелу можно понять, не судите ее строго. Кто ж знал, что все так обернется?

– Да, конечно. С кем не бывает! Передайте ей, чтобы она завтра подъехала в наше кафе к пяти вечера. Это касается Михаила.

– Что-то случилось? – испугался Иван Петрович.

– Нет, ничего.

– Хорошо, я все передам. До свидания, Машенька, удачи вам и творческих успехов, – искренне сказал он и повесил трубку.

Решив, что теперь на Анжелку полагаться нельзя, я немедленно набрала Пулькин номер и передала без утайки весь разговор с пьяной подругой и ее отцом.

– Она совсем сдурела! Что она себе позволяет! Двое маленьких детей на руках! Михаил пьет, она пьет! Что ж это получается? – возмущалась Пуля.

– Получается, дети алкоголиков растут, – не к месту ляпнула я.

– Не смешно. Надо что-то делать!

– У меня есть план насчет Михаила.

– Только оставь в покое мою машину!

– Да успокойся ты со своей «каракатицей»! Давайте завтра встретимся в нашем кафе и все обсудим.

– В пять.

– Как обычно. Слушай, а ты не заедешь за Анжелой? Вдруг она снова… Ой! Мне кто-то в дверь звонит!

– Кто-то! Наверное, Влас твой приехал!

– Точно! А я в банном полотенце сижу!

– То, что надо! – усмехнулась она.

Я бросилась открывать дверь – что ж за дни такие сумасшедшие – ни минуты покоя!

Это действительно был он. Я повернула ключ и крикнула, чтоб сразу не входил, потому что еще не одета. В ту же секунду Влас распахнул дверь и успел схватить меня за край полотенца. Полотенце слетело, я стояла в чем мать родила, дверь так и оставалась открытой, и в этот момент в проеме появилась фигура соседа с мусорным мешком в руке. Толстяк застыл на месте, не сводя с меня глаз. Не знаю, от неожиданности, удивления или по привычке швырять мусор у порога, он уронил мешок на пол. В этот миг я напрочь забыла, что стою голая, и решила наконец высказать соседу все, что думаю о нем, о его пигалице-жене с тонной косметики на лице и двух детках, которые визжат до полуночи и не дают мне сосредоточиться и спокойно работать. Судя по всему, они сняли эту квартиру на довольно длительный срок, но бесстыдно лгут, что купили ее. Этот вывод я сделала, потому что несколько лет тому назад бывшая соседка со слезами на глазах поклялась мне здоровьем усопшей бабушки никогда не продавать этой квартиры, после того как два часа простояла у закрытой двери – прежние съемщики установили новую железную дверь и поменяли замки. А памятью покойных, как известно, не шутят, и уж тем более здоровьем – так что эти хмыри точно снимают квартиру! И каково было удивление бывшей моей соседки, когда после томительного двухчасового ожидания вместо скромной, интеллигентной женщины с пучком на затылке и в очках (которая снимала квартиру) она вдруг увидела пятерых здоровяков в камуфляжной форме с автоматами! Женщина с пучком на затылке и в очках оказалась вовсе не интеллигентной, более того, она оказалась аферисткой и занималась тем, что зарабатывала на жизнь, пересдавая чужие квартиры. Эту, соседнюю, снимал сначала какой-то мужик, который все лето проходил в кожаной кепке, будто скрывал под ней не лысину, а сверхсекретные сведения о новейшем оружии массового уничтожения, потом две девицы, явно легкого поведения – к ним постоянно ходили мужчины преклонного возраста с охапками цветов и подарков, потом какой-то не то болгарин, не то югослав, потом чинная немецкая пара – прожили они недолго, месяца два, а цель их поездки, как я догадывалась, заключалась в том, чтобы наконец-то, выйдя на заслуженный отдых, посмотреть на мир и миру показать накопленный вследствие поглощения жареных сосисок, сдобных булочек и баварского пива свой старческий жирок. Каждое утро, кроме понедельника (когда все музеи и исторические усадьбы закрыты), они выходили в кроссовках из «нехорошей» квартиры № 24, а возвращались усталые, но довольные только под вечер. Как говорил один мой институтский преподаватель, древний профессор-пушкинист, приезжают сюда эти пенсионеры-иностранцы не для того, чтобы на шедевры галерей наших российских глядеть, а исключительно из вредности – воздух в музеях портить да паркет своими кедами протирать.

Но это не главное, что волновало меня. Больше всего меня поражало свинство нынешних жильцов – этой молодой семейки со своим вечно кричащим выводком. Мешки с мусором, коробки из-под игрушек и бытовой техники, бутылки из-под пива и тому подобную дребедень они швыряли прямо под моей дверью – вонь в подъезде развилась страшная, и вместе с этой вонью развелись и крысы. Одна из них постоянно сидит за мусоропроводом и обнаглела настолько, что даже когда я выношу ведро, она никуда не убегает, а нагло смотрит на меня, будто спрашивая: «Ну, чем на сей раз порадуешь?»

– И до каких же пор вы будете устраивать у меня под дверью помойку?! – грозно воскликнула я. – Вам что, трудно спуститься на девять ступеней вниз и выбросить эту гадость?

Я приблизилась к нему почти вплотную – его глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит, лоб покрылся испариной, очки съехали на кончик носа.

– Я и нес, – растерянно пробурчал он.

– Ничего подобного. Я застала вас на месте преступления! Влас! Ты видел, как он бросил мешок прямо у моей двери?

– Маша! Немедленно оденься!

– У меня свидетель есть! – не унималась я.

– Вы действительно лучше б оделись! – вдруг ощерился сосед, а Влас наконец-то сообразил и захлопнул дверь прямо у него перед носом.

– Я у себя дома! Как хочу, так и хожу. И нечего подглядывать! А это дело я просто так не оставлю! – кричала я, надеясь, что толстяк меня слышит.

Вдруг Влас схватил меня за плечи и тихо спросил:

– Это кто?

– Как – кто? Сосед!

– Ты с ним спала?

– Чего?

– Ты спала с ним?

– Ты с ума сошел?!

– Тогда почему ты с ним в таком виде разговариваешь?!

– Потому что ты с меня полотенце сдернул!

– И все-таки между вами что-то было, – пробормотал он.

– Кроме каждодневной кучи мусора около моей двери между нами ничего не было! И потом, я просила тебя подождать минутку, предупредила, что не одета! Так тебе нужно было проявить свою резвость! – гордо сказала я и ушла в комнату.

– Ну, прости меня. Не будем ссориться, ведь мы целую неделю не виделись! – воскликнул он и провел ладонью по своим жестким, коротко подстриженным каштановым волосам. Потом подошел ко мне, попытался обнять, я выскользнула и скрылась в ванной с платьем и косметичкой. – Ты что, все еще обижаешься?

– Нет, просто хочу одеться.

Я надела шелковое платье – алое с черными маками и одинаково глубокими вырезами как спереди, так и сзади, потом долго пыталась собрать волосы в пучок, но это никак не удавалось сделать, я плюнула и завязала на макушке хвост.

– Что ты там возишься! Мне кажется, ты по мне совсем не соскучилась! – крикнул Влас.

– Отойди от ванной, я спиной чувствую твое дыхание и не могу как следует причесаться, – сказала я, но в этот момент я уже рьяно красила щеки – мне казалось, что они должны быть ярче цвета платья, иначе я буду иметь бледный вид.

Когда я наконец вышла и Влас осмотрел меня со всех сторон, он вдруг категорично заявил:

– В ресторан мы сегодня не поедем.

– Почему?

– Мы поедем сразу ко мне.

– Почему?

– Нет, нет, платье, конечно, очень красивое, и ты просто великолепно выглядишь…

– Тогда почему мы никуда не поедем? – недоумевала я.

– Именно поэтому. На тебя все будут пялиться, пожирать глазами. Нет, нет, я этого не переживу. Это все мое! – воскликнул он и сгреб меня в охапку. – Собирай вещи. Ты забыла, что с сегодняшнего дня будешь жить у меня?

– Неохота. За вещами завтра приеду.

– Тогда поехали. Я стол накрыл…

Влас жил в трехкомнатной квартире рядом с метро «Бауманская», в сталинском кирпичном доме. Лет десять назад это была пятикомнатная коммунальная квартира. В одной из комнат проживал горький пьяница, в другой – старая карга – бывшая девственница с кривыми ногами и горбом, вредная и злая, которую в пьяном угаре и по доброте душевной лишил чести пухлый, огромный крановщик, что занимал третью комнату; две остальные принадлежали Антонине Ивановне – давней знакомой Олимпиады Ефремовны.

Антонина Ивановна была ее коллегой, правда, преподавала в обычной средней школе в начальных классах. Вообще это была яркая личность во всех отношениях – она знала множество анекдотов, любую историю могла рассказать так, что все с хохоту покатывались, любила брать деньги в долг и умудрялась не возвращать их даже друзьям, продолжая поддерживать с ними прекрасные отношения, в любой момент могла пустить слезу (особенно эффектно это получалось в двух случаях – когда она вызывала у собеседника жалость к себе и к своей нелегкой, неудавшейся жизни, а также в случае сочувствия, понимания, живейшего участия к ближнему, изливающему ей свою душу). Обожала подарки, особенно от родителей своих учеников, но при этом была совсем не жадной и могла отдать, как говорится, последнюю рубашку. Порой яркость этой женщины была настолько ослепительной, что как-то незаметно, сама собой переходила все границы приличия, превращаясь в аляповатость. Особенно это касалось ее манеры одеваться – она любила слишком сочные, ядовитые расцветки, любила носить давно вышедшие из моды кримпленовые платья, кофточки с люрексом и тому подобные наряды.