Загадай желание

– И что же? Он вернулся? И ты его пустила? – Нонна сощурилась и замолчала. Олеся молчала тоже и рассматривала стену с Анниными семейными фотографиями. Чем дольше она молчала, тем яснее становилось, что да, пустила, конечно.

– Как ты могла?

– У меня не было выбора, – пробормотала она.

– Не виноватая я, он сам пришел? – хмыкнул Ванюшка. Даже он косвенно поучаствовал в большой, вселенского масштаба, драме под названием «Померанцев бросает Олесю».

– У него остались ключи. Я совершенно забыла об этом. Если бы я знала, я бы дверь поменяла, не только замок. Вы же помните, я сожгла все его фотографии, я выкинула его книги, что, к слову сказать, я уверена, он мне никогда не простит.

– Не простит? – ахнули Нонна и Женя в один голос. – Да наплевать на то, чего он простит, а чего нет. Поганой метлой его надо гнать! Он тебе уже не нужен, ты уже прекрасно обходишься без него. Кстати, мне просто интересно, а с Лерой он все еще «дружит»?

– Я не знаю! – воскликнула Олеся в панике. Лерой звали бывшую девушку Померанцева, с которой он все еще время от времени встречался и с которой у них нередко случался дружеский секс. Леру Олеся ненавидела даже больше своей двоюродной сестры. Сестра была – на один раз, а Лера была – Лера, от Леры Олеся не смогла избавиться и за два года. Померанцев говорил, что, если бы он был умным человеком, он бы давно послал к черту всех этих Олесь и женился бы на Лере. От одной мысли о Лере Олеся закипала как чайник.

– А ты спроси у Померанцева, спроси! – Нонна рвалась в бой. – А то вдруг они «дружат» прямо сейчас. Может, он вообще задумал сообразить из вас большую шведскую семью?

– Отстань.

– Я второй раз дежурить у тебя дома не буду, – бросил Ванюшка, которому в свое время пришлось целых три дня просидеть с Олесей в ее квартире. Народ волновался, как бы она чего с собой не сотворила, на что она, по мнению Вани, способна не была. Все три дня она сидела перед индийским сари, пожалуй, единственным подарком Максима за все два года, и смотрела в одну точку.

– Я не понимаю, зачем он вернулся, – пробормотала Олеся.

– Не в этом дело. Важно то, почему ты сейчас впадаешь в ступор. Скажешь ему, чтобы он ушел, и все.

– Я не уверена, что смогу, – замотала она головой. Щеки ее раскраснелись, и, откровенно говоря, Олеся вдруг поймала себя на острейшем желании вскочить и побежать обратно, домой, пока ОН еще не ушел.

– Не сможешь – мы Ванюшку попросим. Да, Ванюшка? Сходишь с нею?

– Ну уж нет. Я не пойду. Этот самовлюбленный кретин меня нервирует. Я могу с ним подраться, а мне карма не позволяет драться. И потом, он сильнее. Пусть лучше Нонна идет – у нее рука тяжелая. И голос. Она зайдет, включит свою трубу иерихонскую, скажет: «Так, и что ты тут делаешь, Померанцев? Быстро к директору!»

– Знаете, – встрепенулась Олеся. – Когда я зашла, он посмотрел на меня так, словно ожидал увидеть меня, все еще убитую горем и разбитую. Думал, я все еще жду его возвращения. Он был уверен, что я все еще живу одна. Я ведь могла уже быть с кем-то. Он мог бы прийти туда, а там мой новый парень. А?

– Ему плевать на тебя. Ты понимаешь это? Ему на всех плевать, он уверен, что мир крутится исключительно вокруг его высокообразованной, талантливой задницы.

– Не пойму, в чем выражается его талант? – вмешалась Женька. – Ты говорила, что он пишет книги? Но я ни одной пока в продаже не видела. Статейки, знаете ли, это ерунда. Обзор итальянской архитектуры? Ой, держите меня, я уже зеваю.

– Его талант выражается в тех, с кем он дружит. В том, что он родился на Малой Бронной. Тоже мне, талантище! – фыркнула Нонна. – Так что мы будем делать?

– Я не знаю, – моментально поникла Олеся. – Самое обидное, что мне должно быть наплевать на него, да? Но единственное, о чем я думаю, это о том, что в квартире у меня бардак и что он из-за этого теперь обо мне подумает. Мне стыдно, что у меня не убрано! Я просто жалкая личность, да?

– А вот это мне нравится! – разозлилась Нонна. – Женька, ты это видишь? Ты помнишь, как она клялась, что она больше о нем не вспоминает? Что встречаться с таким человеком – себя не уважать. И что она даже не посмотрит в его сторону, если встретит на улице?

– Я не встретила его на улице, он сидел в моем доме и смотрел мне прямо в глаза. Мне некуда было отворачиваться. Я оказалась не готова, но я сбежала. Это же хороший знак?

– А чего он-то хотел? – спросила вдруг Женька.

Олеся на секунду замерла, а потом вдруг пожала плечами.

– А я не знаю.

– Он предложил сойтись снова?

– Я поняла так, но я могла и ошибиться. Максима никогда нельзя понять до конца.

– То есть, возможно, он просто предложил тебе некий утешительный сеанс секса? – хмыкнул Ванька. – Одноразовая акция, как в Групоне. Может, ему негде было переночевать? Он же свои апартаменты так и сдает, наверное, – предположил Ванюшка. – А с тобой он и на квартплате сэкономит, и на проститутках.

– Фу! – вспыхнула Женька. – Это уже грубо.

– Естественно, он сдает квартиру, не работать же ему, как простому смертному, в офисе менеджером. С его-то талантом! – Ванюшка злобно улыбнулся и, встав с дивана, снова направился к холодильнику, игнорируя убийственные взгляды Полины Дмитриевны. – С Олесей у него любовь с интересом, у него там лежбище.

– Ну, а что я должна была делать? – взмолилась Олеся. – Вызывать полицию? Кричать «караул»? Он уже был внутри квартиры, как же вы не понимаете!

– Ты должна была сказать ему твердо «пошел на хер» и выставить вон! – лютовала Нонна. – Ты что, всерьез хочешь, чтобы все началось снова? Оставим в стороне весь тот кошмар, что мы все пережили, когда он тебя бросил. Давай лучше вспомним, как это было, когда он с тобой жил.

– Я помню, – закивала Олеся, чувствуя, как слезы накапливаются в уголках глаз и норовят прорваться наружу.

– И то помнишь, как он ушел прямо посреди твоего спектакля в театральной студии, а когда ты спросила, почему он так сделал, то он сказал, цитирую, что он давился и его тошнило от вашей игры, причем в одно и то же время, так что ему срочно понадобился туалет? А когда мы его поймали с твоей сестрой, он тебе же сказал, что это все из-за того, что ты стала невыносимо скучна и с тобой рядом больше пяти минут нельзя находиться?

– Не надо! – взмолилась Олеся. Но Нонна не собиралась останавливаться:

– А когда он назвал тебя самой безвкусно одетой девушкой во всем Строгино? А сколько раз он называл тебя толстой? Тебя! – Нонна встала и вытерла пот с лица, так она была возмущена. – А когда он выставил тебя из твоей собственной квартиры в два часа ночи, потому что ты, цитирую, мешала ему сосредоточиться на статье?!

– Что? – вытаращился Ванюшка, которому эта история была неизвестна.

– Да, я помню, – кивнула Олеся, а глаза ее вдруг неожиданно для всех высохли и взгляд стал злым. Да, она помнила, как она звонила ему потом, а он не брал трубку до самого утра. Когда же они с Нонной пришли, чтобы восстановить попранные Олесины права, Максим вышел в коридор полностью одетым, сказал, что из-за Олеси у него случилось «нервное расстройство», и ушел… на пять дней. Она прорыдала все пять дней на плече Анны, но потом Максим вернулся, и все началось снова.

– Мы тоже все помним. – Нонна немного успокоилась и села на свое место. – Ты должна его бросить. Немедленно. Выставить, если надо, с полицией.

– О, я так и вижу это: во всех новостях – известный журналист, культуролог Померанцев был выставлен с полицией из квартиры бывшей любовницы, никому не известной начинающей актрисы.

– А что? Между прочим, отличный черный пиар. Только надо проследить, чтобы приписали фамилию Олеси. Никому не известная актриса Олеся Рожкова.

– У вас есть что-нибудь? – спросила Олеся почему-то у Ванюшки. Тот кивнул, вызвав тем самым недовольство Полины Дмитриевны. Она фыркнула – все-то он знает о том, где и что лежит в их доме, – и ушла, захватив тарелку с блинами. Оставлять их на кухне она не решилась. Тем более теперь, когда дорогие гости собрались выпивать, наплевав на то, что хозяйки дома вообще не наблюдалось. Куда катится мир!

– Будешь красное или белое? – поинтересовался гостеприимный Ванюшка. – Или сразу водки?

– Будешь много пить – опять будут проблемы в театре, – напутствовала Нонна, категорически изымая из списка вариантов водку. – Эта вода забвения тебе ни к чему.

– Я хочу о нем забыть, но не могу. Это сильнее меня, понимаете? – оправдывалась Олеся. Она залпом выпила полный бокал красного вина, словно это была простая вода.

– Ты пролежала на диване две недели, мы кормили тебя с ложечки. Женя, ты помнишь?

– Не дай бог такого, – кивнула Женя, суетливо разливая вино по бокалам.

– Он писал в своем ЖЖ, что такая женщина, как ты, тянет его вниз. Он сказал, что если бы он не уехал, он бы повесился, помнишь? Я боюсь, что всем нам не потянуть еще хоть миллиметр Максима Померанцева. Ты слышишь? Это дорога в ад!

– Прекратите! Я же пришла, чтобы вы мне помогли! – воскликнула Олеся. – Наверное, мне не стоило сюда приходить.

– Мы желаем тебе добра, – заявила Нонна. – Мы составим план и не допустим повторения этого кошмара.

– А никого не интересует, что я думаю об этом? – вспыхнула Олеся.

– Будет гораздо лучше, если мы тут подумаем за тебя, ты себя дискредитировала еще в прошлый раз, когда чуть не улетела к нему в Италию только потому, что он позвонил тебе спьяну и сказал, что почему-то вспоминал о тебе. Он просто держит тебя на поводке, играет как кот с мышью. Пришло время взять свою судьбу в руки, – категорически заявила Нонна, подразумевая, что, конечно же, судьбу Олеси теперь возьмет в свои руки именно она, Нонна. Эта работа всегда была ей по плечу, а от Олеси теперь будет требоваться только одно – слушаться.

Олеся покачала головой и вцепилась в бокал с вином – третий по счету.

Посреди этого весьма талантливо разыгранного монолога Нонна вдруг запнулась – она увидела Анну. Та стояла в глубине коридора, ведущего к входной двери, и молча смотрела на всех. Нонна не знала, как долго она там простояла. Возможно, что долго. Анна молчала и смотрела на них странным, рассеянным взглядом. Нонна улыбнулась и помахала рукой. Все обернулись, увидели Анну и также принялись вскакивать с мест, оживляться и оглядываться. Теперь все будет хорошо. Анна придет и поправит все, она успокоит тех, кто беспокоится, примирит тех, кто не может найти общий язык. Она найдет решение и найдет слова, чтобы каждый понял, почему нужно поступить именно так. Она не осудит и не потребует от них ничего – никаких действий, никаких обещаний. Анна залечит раны и исцелит мертвых одним безмятежным взглядом своих прекрасных светло-серых глаз.

– Вот и ты! Ань, представляешь, Померанцев вернулся. И эта наша тютя его не выгнала, а сидит тут и рыдает, говорит, что не может без него, – сказала Нонна.

– Я не знаю, что делать! – поправила Нонну Олеся. – Я не говорила, что не могу жить без него! – добавила она, хотя про себя она и отмечала то, что ей ужасно хочется немедленно подняться и броситься обратно, к себе домой, посмотреть, там ли он еще. Олеся говорила себе, что надеется на его уход, но мысль о пустой квартире заставляла ее сердце сжиматься от разочарования.

– Ну, а ты что думаешь, – как ей поступить? – спросила Женя у Анны.

Та сделала несколько шагов, вошла наконец в просторную гостиную и остановилась.

– Должна она его немедленно прогнать? – задала Женя второй вопрос.

– Я не знаю. Откуда я-то могу знать? – Анна пожала плечами и принялась развязывать платок, завязанный на ее шее мудреным узлом.

– Нет, но что ты об этом всем думаешь? – хором спросили все.

Анна беспомощно посмотрела на Олесю, и в глазах ее почему-то промелькнуло отчаяние.

– Я не знаю! Слышите вы или нет? У меня закончились уже ободряющие речи, честно. Мне вообще не до вас!

– Анна! – ахнули все в полнейшем неверии. – Ты что?!

– Ничего! – воскликнула она, бросила на стол сумку и выбежала из комнаты.

Через секунду дверь в детскую захлопнулась. Вся компания осталась сидеть в таком глубоком шоке и потрясении, что в гостиной воцарилось гробовое молчание. Нонна растерянно пялилась на опустевший коридор. Ванюшка закрыл глаза так, словно бы собрался медитировать. Олеся, никем не сдерживаемая, почувствовала отчаянное желание пойти и броситься на шею Максиму. Женя потянула руку к бутылке на столе, взгляд ее соскользнул на сумку Анны. Из внешнего кармана почти наполовину выпало на стол потрепанное удостоверение – пропуск на Ваганьковское кладбище, в колумбарий. Женька кивнула и прикрыла рот рукой.

– Анна была у Володи, – пробормотала она и кивнула на сумку.

– Ах, вот оно что! – воскликнули все с пониманием и моментально расслабились.

– А ты говоришь – у нее кто-то завелся. Только не у Анны, – добавила Женя.

– Господи, вот ведь есть на свете настоящая любовь! – воскликнула Олеся, вытирая слезы. Если Анна была у Володи – это все объясняет.

Настоящая любовь не умирает

Анна сидела в стареньком кресле и смотрела, как близнецы уплетают бабушкины блины. Есть в комнате вообще-то было строго запрещено, но, учитывая обстоятельства и тот беспредел, который творился на кухне, свекровь отошла от своего же собственного правила. Результат был налицо – щеки Вовки перемазаны шоколадно-ореховой пастой, крошки на постели, маленький пластмассовый мусоровоз Саши под завязку нагружен кусками блинов. На полу блестит лужа пролитого чая. Ни следа бабули, что показательно. Свекровь дает понять, что раз друзья на кухне Анны, то и лужа тоже ее.

– Эй, а убирать-то кто будет? – спросила Анна у мальчишек. Хотела строго, но не получилось. От одного взгляда в их смышленые карие, совсем как у Володи, глаза она прощала им все.

– Мы! – радостно пообещал Саша.

Вот ведь странно, вроде бы абсурдно идентичные люди, а такие разные. Вовка любит поесть, Сашка – больше балуется. Вовка спит, как сурок, а Сашку не уложить. Вовка уже вовсю читает сказки с картинками, а Сашку даже слоги заставить тянуть невозможно, стоит ему увидеть букварь, как он тут же исчезает. Ищи его свищи! Впрочем, компьютер любят оба.

– Значит, вы? И когда вы планируете этим заниматься? – Анна нахмурила брови и погрозила пальцем.

Сашка захихикал. Анна склонилась к нему и принялась щекотать животик. Сын смеялся так заразительно, что и она принялась смеяться. Сашка выкручивался и визжал.

– А меня? – раздалось обиженное из-за спины. Вовка тоже желал быть потискан и помучен любимой мамой. Анна принялась щекотать близнецов. Если бы сейчас к ним ворвалась Маша, то ситуация стала бы неразрешимой – на дочь ее рук не хватило бы. Разве что ногой пришлось бы щекотать. Анна вспомнила, как ей не хватало рук буквально ни на что, это был тот особый период, когда близнецы только пошли, им было по полтора года, а Машке не было и пяти. Дети вываливали на пол и себе на головы содержимое шкафов, еду, мыльную пену, опрокидывали тазы с замоченным бельем – стиральная машина сломалась, а на новую денег, естественно, не было. Ничего у них со свекровью не было с тех пор, как умер Владимир. Анна тогда часто ложилась ночью спать с мечтой о том, чтобы не проснуться. Во сне к ней приходил он.

Анна родилась под счастливой звездой, так о ней говорили родители. Анна не понимала, что имеют в виду отец и мать, но думала, что речь идет о какой-то конкретной звезде, типа Вифлеемской. Удачный гороскоп, видимо. Но люди имели в виду другое.

– Какая же красавица! – восхищались они, не отрывая глаз от Анны. Хотя сама она считала, что у нее обычная славянская внешность. Она уродилась как раз такой, о каких говорил Некрасов, – спокойная плавность движений, безмятежное лицо, чистая кожа, глубокие серые глаза, густые соломенные волосы – бесценный дар в каждом жесте, в королевской осанке, в идеально точеной женственной фигуре, в высоком росте. Она была красива ребенком, она стала еще красивее в юности.

– Какая же она у вас чудесная девочка – и добрая! – также добавляли люди, и это тоже было правдой. Наверное, слово «покладистая» подошло бы ей больше. Она была добра, потому что была счастлива, а счастлива она была от природы – радовалась тому, что есть. Возможно, она была такой оттого, что Господь благословил ее отсутствием каких бы то ни было амбиций. Она ничего особенно не хотела, кроме того, что у нее и так было. Потом она встретила Владимира, и единственное, чего она хотела теперь, – это не расставаться с ним. Желание сбылось легко, как и все в ее жизни. Ей словно бы отвешивали этой легкости по самую макушку, чтобы захлебнулась, напилась вволю, потому что знали, что потом все это будет отнято.

Владимир был старше Анны на пятнадцать лет. Он был капитаном теплохода, на котором шальной и счастливый выпускной класс Анны проводил последний вечер. Раскрасневшаяся от жары и шампанского Нонна лихо отплясывала на верхней палубе с мальчишками, неуклюжими, но мечтающими о поцелуях. Они были все такие смешные, такие наивные. Анна отлично помнила тот день. Она стояла, облокотившись на перила, в белоснежном легком платье из ситца, на голове венок, который она сплела из цветов, подаренных влюбленным в нее одноклассником, – устала таскать букет в руках, но и выбросить постеснялась. Мальчишки из их класса все поочередно (а некоторые и попарно) признались Анне в любви. Каждому из них она, смеясь, пообещала дать ответ и пожелала удачи с экзаменами в институты – в армию не хотел никто.

– Я бы убила, чтобы стать тобой, – сказала вдруг Нонна, остановившись и завороженно глядя на Анну, такую неправдоподобно красивую в лучах закатного солнца, на фоне искрящейся Москвы-реки.

– С чего бы это?

– Ты что, не заметила? – усмехнулась Нонна.

– Чего не заметила? – пожала плечами Анна.

– Даже капитан на тебя пялится.

– Что? – Анна подняла глаза и увидела ЕГО. Владимир, такой взрослый, очень даже красивый в белоснежной форменной рубашке с погонами, но прежде всего все же взрослый, очень взрослый, действительно смотрел на нее, не отрываясь, и в глазах его читалась почти что боль.

– Видишь? – Нонна хихикнула и состроила глупую рожицу.

Анна отвела взгляд, но буквально через секунду посмотрела снова. Было что-то магическое, притягательное в этом полном чувственности и безнадежности взгляде из-за стекла рулевой рубки.

– Ты думаешь, это капитан? – спросила Анна, рассеянно улыбаясь и скользя взглядом по его лицу.

– Ой, опять это твое выражение безмятежности, – фыркнула Нонна и принялась передразнивать Анну. – «Ах, я так устала от внимания, это такая мука – быть красоткой-блондинкой!»

– Ужасная мука, – прыснула Анна, прекрасно зная, что от ее белозубой улыбки бедному капитану станет еще хуже.

– Что ж ты не перекрасишься в зеленый цвет? Сделала бы ирокез – и вся проблема бы решилась, – язвила Нонна.

Какими же они были детьми, кто бы мог подумать, что Владимир преступит все должностные инструкции, чем вызовет яростное сопротивление и возмущение со стороны учителей, сопровождавших класс.

– Конечно, вам нельзя познакомиться с нашей выпускницей! – визжала их классная руководительница, услышав, о чем Владимир, красный как рак, спрашивает Анну.

– Меня зовут Анна, – тихо произнесла она.

– Ты с ума сошла? Ты представляешь, сколько ему лет? Да это, наверное, незаконно! – полыхала гневом учительница. Анна промолчала, склонив немного голову набок, и посмотрела Владимиру пристально в глаза.

– Простите, – пробормотал он и немедленно скрылся у себя в рубке.

Анна подумала, что этим все и закончится. Хотя и этого уже было много – все одноклассники шушукались и рассказывали друг другу о том, что сам капитан теплохода и их Анька… Но все только начиналось. На следующий день Анна наткнулась на Владимира прямо возле своего дома, он стоял около лесенки на детской площадке, одетый в белоснежную форму, несмотря на жару. И с букетом красных роз.

– Я не знаю, как вам это объяснить. Я, кажется, больше не смогу без вас жить, – произнес он без тени улыбки, совершенно серьезно. – Вы, наверное, к этому привыкли, но я – нет.

– Как вы меня нашли? – Анна смотрела на него с изумлением, словно на привидение.

– Я знал номер вашей школы, он был у нас в бортовых документах, – сказал Владимир. – Я приехал к вашей школе, и… – Он смутился.

– И что? – поторопила его она.

– И мне было достаточно спросить о том, где я могу найти самую красивую девушку на свете, с соломенными волосами и по имени Анна, – продолжил Владимир и, наконец, впервые за все время улыбнулся – улыбка у него была удивительная, обезоруживающая, располагающая к себе. Солнце на пасмурном, суровом северном небе. Анна отлично ее помнила.

Только память у нее и осталась. Шесть лет было отведено им на незабываемую любовь. Когда Владимира не стало, память была для нее сначала утешением, а потом чем-то вроде спасательного жилета. Ей было семнадцать, когда они познакомились, восемнадцать, когда они поженились – и все вокруг уже его любили и ее любили, и желали им долгих лет счастья. Меньше чем через год родилась Маша, потом как снег на голову – вторая беременность, двойня. Володя был таким счастливым, когда узнал об этом!

– Мы все потянем, Анюта, только не волнуйся. Я все устрою, я продам квартиру мамы, добавлю денег, займу – мы будем жить в доме окнами на залив, я уже нашел то, что нам надо! – Володя был таким деятельным, и он всегда выполнял обещания – как и положено настоящему мужчине. Да уж, настоящий мужчина – это по-настоящему здорово, именно то, что способно сделать счастливой любую женщину. Особенно если ей всего ничего лет. Анне оставалось только улыбаться и кивать. Она помнила лицо Володи, когда ему на руки положили Сашку и Володьку, помнила, каким неутомимым он был, когда взялся за ремонт. Он не успел его закончить…

Иногда про тех, кто умер, говорят – он словно чувствовал, что уйдет. Нет, Володя ничего такого не чувствовал – такого не почувствуешь. От такого не защитишься. Аневризма мозга, моментальная смерть – ему было всего тридцать восемь лет, но никто ничего не успел сделать, даже «Скорую» не успели вызвать – теплоход был на воде. Все произошло мгновенно, и он совсем не страдал. Зато страдала Анна – потом. Она никак не могла взять в толк, как это так может быть – вот он был, и его нет – такого красивого, загорелого, заботливого, с большими сильными руками, с широкой грудью, с глазами, завороженно следящими за каждым ее движением, – даже за шесть лет он не успел насытиться ее нежной, редкой красотой.

Анна плохо помнила первый год после того, как Володи не стало. Если бы не Нонна, все могло бы быть намного хуже – Нонна приходила к ней ежедневно, следила за тем, чтобы она поднималась с кровати, чтобы ела, расчесывала волосы. Анна слушалась ее и механически исполняла команды. Ощущение нереальности бытия не отпускало, отчасти, возможно, это было обусловлено таблетками, которыми ее пичкали. Близнецам не было и года, когда все случилось. Маша была старше, в три года она уже понимала, что папы нет, но не могла усвоить, почему его больше не будет НИКОГДА. Слишком взрослое слово – никогда. Не осталось ни одной фотографии, где Володя бы держал близнецов. Зато у Анны на руках осталась мать Володи – Бабушка Ниндзя, свекровь, горюющая по сыну. И огромная квартира, которую Анна теперь не могла себе позволить и за которую осталась должна приличные деньги Володиным коллегам по работе. Ах да, и трое детей, которых ей предстояло вырастить без мужа. Счастливая звезда? Хм, нет, не похоже.

– Что вы умеете делать? – спрашивали работодатели, но проблема была в том, что делать ничего особенного Анна не умела и не могла. Со школьной скамьи она в одночасье перелетела к алтарю, и теперь, когда депрессия держала ее за горло, не давая поднять руки, не представляла, чем может заработать деньги. Но даже в этот период ее красота не предавала ее, она оставалась при ней, непонятно зачем. Ей не нужны были романы, ей нужны были деньги. Она не могла представить рядом с собой никого, кроме человека, которого теперь просто не было. Не существовало на земле, он исчез и приходил к Анне только во снах. Темный вязкий мрак небытия, ее персональный рай за стеной отключенного сознания – только там она снова чувствовала его руки на своей груди, она стонала от отчаяния и одиночества, она хотела к нему.

Друзья помогали и дальше, конечно, – Нонна, Ванюшка. Тогда-то и возникла традиция проводить все пятницы у Анны в доме. Первым же летом они вывезли ее на море, положили на песок и оставили в покое, забрали детей и дали выплакаться. Потом Нонна сказала, что за все годы, что она знакома с Анной, она знает только одно – у нее удивительные руки, способные превратить любую каракатицу в подобие Хайди Клум. Достаточно лишь взять ножницы в руки. Так что…

– Иди-ка ты поучись на парикмахера, – сказала она, вручая Анне уже оплаченный курс.

Что-что, а решать за других Нонна умела, будьте-нате. Ремесло далось Анне легко, не высшая математика, слава богу. Ей было интересно. Визаж, маникюр, укладки, плетение кос. Ее это увлекало, помогало забыться. Она стала еще красивее, появились клиенты. Подруги. Олеська и вечно неуверенная в себе Женька. Угол в гостиной переоборудовали под парикмахерскую, поставили кресло, и с тех пор в доме Анны всегда кого-то стригли, красили или делали кому-то макияж. Жизнь потекла вперед, многотонный пресс начал понемногу ослабевать.