Убей в себе дьявола

Убей в себе дьявола

Алексей Лукшин

© Алексей Лукшин, 2016

© Галина Крылова, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4474-3063-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава I

Чистый, прозрачный после дождя воздух, как увеличительное стекло, выдавливал два новых здания на середине улицы. Около этих зданий, в ярком свете солнца, на фоне старых городских домов, сияла искусственная чистота.

Ровный гладкий асфальт, зелёные проплешины на взбухшей земле газона, вздувшиеся почки немногих деревьев создавали иллюзию прекрасного мира.

Поодаль узкие вонючие улочки разбегались своими кривыми коридорами между старыми покосившимися домами.

На огромной территории, огороженной забором из металлических прутьев, ровными рядами припарковались с десяток машин.

Открылся шлагбаум, и под ним на площадку въехал дорогой автомобиль. Тихо двигаясь, водитель искал, где припарковаться.

Когда водитель выбрал свободное место, автомобиль слегка ускорился и двинулся уверенней, но тут же затормозил. Место было занято стаей расхаживающих по парковке голубей.

Голуби вперевалку ходили, встряхивали головами и вытягивали сизые шеи. Сквозь беззвучный шелест автомобильного мотора, если поднапрячь слух, можно было услышать, как громко стучат птицы своими клювами по асфальту, собирая разные песчинки.

Автомобиль медленно приближался, но птицы не хотели его замечать и мерно разгуливали. Попеременно они вздрагивали, изгибали шеи, не боясь свернуть себе голову.

Железный монстр подъехал вплотную к голубям. Вместо того, чтобы привычно улететь, они лишь нехотя, то один, то другой подпрыгивали и, взмахнув крылами, отступали, уступив натиску непонятного для них существа, не выказывая ни малейшего страха или боязни.

Машина остановилась. Из неё вышел Семён Светлов. Он встал и посмотрел на переместившихся всего на один метр птиц. По очереди переводил взгляд с одной птицы на другую, пока не оглядел всех.

Птицам не помешало соседство автомобиля, так же равнодушно они отнеслись и к нему, человеку, удостоившему их своим вниманием. Они продолжали мирно клевать и тихо поцокивать коготками по асфальту.

В окне второго этажа, в кабинета Семёна, вырисовывался неподвижный силуэт человека, скрестившего на груди руки, который, видимо, тоже рассматривал голубей. Его заворожила эта картина.

Порой взор некоторых наблюдателей невольно приковывает вода или огонь. Так и его взгляд притягивали голуби.

«Стальные нервы, а может, самая непосредственная глупость», – подумал он про птиц.

У него за спиной, в кабинете, стояла сплошная стена табачной дымки. Время от времени сквозняк из открытой форточки шевелил уже не голубое, а мутновато-серое нависшее облако. Спёртый воздух, как призрак, выделывал кренделя, шевелился.

В кабинете кто где сидели несколько человек.

Один из них – краснолицый и упитанный – Алексей Рязанцев. Его налитые щёки, словно половинки спелых томатов, готовые в любой момент лопнуть, ярко горели. Они чем-то напоминали титечки маленькой девушки, выставляющей свои прелести напоказ для подтверждения их присутствия и зрелости.

Когда-то он, бывший компаньон, состоял в одном деле с Семёном. Разногласия, связанные с желанием свободы Рязанцева, увели их от совместного сотрудничества. Необходимость руководства совместными действиями, по соображениям Семёна, являлась потребностью рынка, и нужно было работать не как раньше, по старинке.

Ныне продолжавший работать бок о бок Рязанцев являлся одним из мелких поставщиков работавших у Семёна. В остальном же отношения оставались прежними.

Офис Рязанцева находился в соседнем кабинете. На правах старого друга, долгих отношений и многолетней дружбы Семён с него не брал арендной платы за пользование помещением.

Впрочем, и в работе ничего сильно не изменилось, кроме того, что ушла зависимость и подчинённость первого и пришла ответственность и обязательность второго.

Никаких «завтра» по возврату денег Рязанцев, будучи мелким поставщиком, для Семёна не предполагал, как это бывало раньше. Желаешь дешевле – деньги вперёд. Друзей вполне устраивали сложившиеся взаимоотношения. Теперь они шуточно называли их рабочими моментами.

Тарас, рыжий и коренастый очкарик, на сегодняшний день был компаньоном Семёна. В компании ему принадлежали тридцать процентов акций.

В руководство компанией он не лез, а лишь чётко, как умелый исполнитель, выполнял поставленную задачу. Никаких интриг, закулисных обсуждений Тарас себе не позволял, скорее пресекал всякую возможность обойти шефа с чьей бы то ни было стороны. Ни в какие заговоры со стороны конкурентов не лез, на чужие предложения не покупался. Он хорошо знал дело и, по всей вероятности, считал себя на редкость довольным жизнью человеком, дружественно настроенным ко всему вокруг.

Крупная, массивная челюсть и тонкие губы во время серьёзных разговоров играли определённую роль, придавая ему властный вид, что порой, требовалось в отстаивании общих интересов компании.

Сейчас он просматривал документы, выстукивал карандашом по столу мелодию, иногда вкрапляя меткую фразу своим чётким выговором в общую беседу.

Эдик Светлов, младший родной брат Семёна. Светловолосый и голубоглазый модник. Без вкуса и чёткого понимания краёв дозволенного и недозволенного, чем-то напоминающий Муху-цокотуху из известной сказки.

Его искусственность в поведении воспринималась уже не как порок, а лишь как чрезмерная приветливость и желание угодить даже без повода, если только это не касалось посторонних людей. С ними он менялся до неузнаваемости. Но как любой человек низкого пошиба, он был составлен из мелочей, что и составляло его суть. По признанию деловых людей, подобные вещи быстро распознаются и отвергаются вместе с их обладателем.

По настоянию родителей самоуверенный и бездарный разгильдяй работал в компании брата.

Семён, не споривший с родителями, после долгих уговоров пошёл на уступку в этом вопросе. Взял он на работу и отца-пенсионера, назначив его хоть и маленьким, но директором, который воровал по мелочам на своём же складе, но имел лицо человека высшей порядочности. Зато он мог работать с утра до вечера. Вероятно, что был в этом для него какой-то вполне понятный резон.

Пока на работе в офисе не появился брат, Эдик восседал в большом кресле главы компании, как бы примеряя своё тело с конечностями к той обстановке, которую ему уготовило сиюминутное положение.

Возле окна, как старый холостяк, горевал стул. Возле него стоял Андрей Философ, прозванный так за глаза. Вслух его так не называли. Хотя изредка пользовались для уточнения: «Какой Андрюха?» – «А, Философ!»

Андрей Филосов был закадычным другом детства Семёна Светлова. Ранее судимый, но никогда и никому не рассказывающий об этом. Сейчас он стоял спиной ко всем и смотрел в окно.

К компании, как и к бизнесу, он никоим образом не относился. Кредо этого на вид успешного человека (хотя на самом деле истинное его положение оставалось загадкой) – любая работа, лишь бы не работать. И он с этой задачей справлялся успешно.

В этот самый момент все внимательно, с улыбками развалившись на своих стульях, слушали историю Рязанцева о том как он в составе профессионального коллектива выступал в Греции на Международном фестивале народного танца, на котором собралось около сорока коллективов из разных стран Европы.

– Туристы с острова Левкада и с ближайших окраин стекались вечерами на зрелище, разнообразя собственный отдых созерцанием привлекательных участниц многочисленных коллективах из разных стран.

А ближе к полуночи все участники и участницы, так же, как и все, вытекали на променад вдоль моря и так же шлялись из одного переполненного клуба в другой, сливаясь с местными жителями. Но иногда они одевались в национальные костюмы и были радостно узнаваемы приезжими островитянами.

Рязанцев расположился ко всем слушателям лицом и старательно делился воспоминаниями словно на сцене Театра одного актёра.

– Фестиваль, – словно включил он слушающих вступительным словом и замолчал, представляя в уме ту самую минуту, о которой собирался рассказать. – Вечерние сумерки. Площадь заполнена людьми. Софиты ярче солнца. За кулисами нависло то самое напряжение, когда чувствуешь нутром, как воздух сотрясается от ожидания, от нервов – всё, выход. Следующий. Следующий. – Он закачал головой сожалея, демонстрируя упадок сил. – А мы, – набрал он воздуха в рот, – так напились ночью, – громко, чуть ли не со свистом, выдохнул фразу, – плавно перешли в утро, похмелились, дотянули до обеда и, – он закрыл глаза, словно поставил точку той пьянке, – только после этого легли спать.

Как и положено рассказчику, он приостановил свой рассказ, чтобы сосредоточиться.

– Через несколько часов вставать на концерт, – как заправский актёр, он сделал испуганное лицо, – а у меня словно кости от мяса отделились. Печень, почки, селезёнка, как холодец-дрожалка, внутри меня сотрясаются. Работают сами по себе, в автономном режиме. Как заправский водитель скажу: двигатель троит.

Разыгрывал или так получилось, но создалось впечатление, что он побледнел.

– Я как подумаю о танцах, меня в пот бросает. А на сцену выходить надо. Моё выступление же никто не отменит. Всё, думаю, пропало. И вот наш выход. Все разминаются, начинают к кулисам ближе сходиться. Стою ни жив ни мёртв. Удары сердца считаю. – Рязанцев приложил руку к груди. Рука волнительно вздрагивала, словно она действительно резонировала от сердечных ударов. – Тук, – его рука вздрогнула. – Жду следующего. Тук-тук, – комментировал он. – Волосы дыбом. Сознанием понимаю: умру. Умру на сцене, а ведь не хочу. – Лицо рассказчика приобрело мученическое выражение. – Цепляюсь за жизнь, – он замер на миг. – Всё, слышу, нас объявляют. Только и понял отчётливо из того: «Ансамбль народного танца „Калинка“». Да ещё «Россия».

Оглядевшись, Рязанцев сделал такое лицо, словно он что-то выискивал. Ни у кого не возникало сомнений, что он пересказывает историю правдиво, в той последовательности, как он и переживал её.

– Смотрю, передо мной со сцены объявитель вышел, в руках – плакат на тонкой палке. Небольшой такой. И надпись: Russia. Я все силы собрал и к нему: спаситель мой, иди-ка сюда, да-да подойди, – пальчиком его подманиваю.

Указательный палец по-свидетельски повторил то же самое движение.

– Он не поймёт. – Вытаращил глаза на мой палец. – А мне то что. Я у него из рук хвать плакатик. И говорю ему: – Всё иди, иди. Разберёмся. Потом тебе отдам. Станцуем только.

Вышли на сцену, а я краешком, краешком, да и в сторонку. Встал на сцене, с краешка, перед зрителями. Истекаю потом. Сырой, хоть выжимай. Перед собой плакатик выставил, лицо кирпичом сделал, никого не слышу, не вижу, знать не хочу. В безоблачное греческое небо закатное впёрся и думаю: «Пусть что хотят делают, не сойду с места».

А мне так потихоньку из группы покрикивают, взывают к совести. Наглецом назвали. А всё равно, хороводы водить, гурьбой скакать – пожалуйте без меня. Я сделал всё возможное. И за жизнь уцепился. Я потом ни с одним из нашей группы двое суток не разговаривал. Как тяжело мне было!

Послышался вздох человека, изнемогавшего от тяжёлого похмелья. Рязанцев воспроизвёл его так, что никаких сомнений быть не могло: настолько глубоко он его запомнил и повторил.

Стоявший у окна Андрей Философ, наблюдавший картину с голубями, повернулся в пол-оборота и вклинился в рассказ, не обращая ни на кого внимания и перебивая:

– Хорошего человека сразу видно! Его, можно сказать, чувствуешь. Так природа устроена.

Все перевели взгляд на него. Он же сказав это, как будто отстранился от них.

«К чему бы это!» – промелькнула у всех присутствующих мысль.

Андрей отошёл от окна, налил в чашку кипятка из кулера, бросил в него пакетик чая. Медленно помешивая сахар, обратился к Эдику Светлову:

– Не засиживайся. Вот главное твоё достоинство на сегодняшний день. Тогда и будущее разглядишь, и развитие получишь.

Тарас поднял глаза и согласно кивнул. Он перелистнул страницу в бумажной папке и добавил:

– Кто понял жизнь, тот не торопится, – и заулыбался, взглянув на Андрея. Сказанная фраза принадлежала тому. И они об этом знали. Но как умело и своевременно Тарас воспользовался ею. Его глаза блеснули хитро, заговорщицки.

Эдик Светлов, самый молодой из присутствующих, прилежно дослушал. Возражать он не стал. Лишь сунул тонкую сигарету «Вирджинию Слимз» в рот и вытянул губы, чтобы прикурить. Имея меньше опыта, чем остальные, но желая идти в ногу с товарищами, Эдик сказал, придавая разговору некоторую деловитость:

– Всё же удача должна быть. Без неё никуда. Везенье, удача и фарт, как хочешь назови, есть обязательное условие успеха. Андрюх, ты как считаешь? – он повернулся к Андрею, чтобы адресовать ему свой вопрос, как бы ища поддержки. – Ведь в жизни каждого человека хоть раз, но шанс даётся, – он сделал паузу. – Вот понять его, разглядеть этот шанс – самое трудное. Без ума тут не обойтись.

Он сказал это таким тоном, что словно ум, который он имеет в виду, у него-то как раз имелся.

В последовавшем молчании Эдик медленно дунул струёй дыма из вытянутых губ, считая, что фраза ему удалась. Теперь он ждал, как задумчивый шахматист, что ответит Андрей.

Тот не торопился с ответом, но, обведя всех по очереди взглядом, увидел физиономии, находящиеся в некоем ожидании. И тогда он принялся обдумывать сказанные Эдиком слова с таким видом, словно знает цену своим размышлениям не хуже остальных.

– Да, без сомнения, – начал Андрей, – удача должна быть. Но тот редкий шанс, когда удача непременно снизойдёт, всё-таки даётся тому, кто использует большее количество попыток в своём ремесле, предпринимает шаги к действию. Чем больше попыток, тем чаще неудачи. С ними приобретается опыт. А везенье – это всё-таки фактор. Наверное, удел энергичных людей. Или с первой попытки, или с десятой. Только хватит ли сил и терпения до неё? До десятой!

В коридоре послышались шаги. Под чьими-то ногами заскрипел ламинированный пол.

Андрей Философ подошёл к Эдику Светлову и, потрепав, несильно надавил на плечо.

– Мух не ловишь, не будет тебе везенья.

С этими словами в кабинет, поскрипывая паркетом, вошёл, прихрамывая на ногу, Семён Светлов.

Он выглядел активным и свежим. По очереди поздоровался со всеми. Наступило оживление, словно на раскалённую каменку плеснули ковш воды. Возможно, из-за того, что всем пришлось приподняться и поприветствовать друга.

Эдик Светлов в волнении подорвался с места, которое принадлежало боссу.

Увидев единственный стул, Эдик сдвинул его в сторонку и бережно уселся на краешек, выпрямив спину. Неловкость заиграла на его лице чем-то девичьим, покусившимся на взрослое.

Удивлённый Тарас, сухо и деловито указывая на хромоту, спросил:

– Что хромаешь?

Все замолчали, чтобы потом не переспрашивать. Семён уселся поудобнее в нагретое братом кресло, отрегулировал его, показывая всем своим видом недовольство тем, что приходится тратить время на такой пустяк по чужой вине. Создавшаяся пауза послужила дополнительным аргументом, которым он и воспользовался в это мгновение.

– В футбол играл, – сказал он спокойно, но, все-таки сожалея о случившемся, добавил: – Опять мениск. С армии меня мучает. Никак не соберусь к хирургу. Всё, в последний раз. Надо вырезать.

Он посмотрел на Андрея Философа, пытаясь убедить его в своей решимости. Мол, не вру! Действительно в последний раз.

Глава II

Прошло немного времени. Семён настраивался на рабочий лад. После выходного дня он притрагивался к предметам на столе. Поправлял их, сдвигал, хотя и ставил вроде в то же самое положение. Скорее это было ритуальное и привычное действие хозяина. Наконец он закончил, после чего негромко сказал, убедившись, что его слушают:

– Зачем я просил всех собраться? – Он посмотрел на каждого. – Произошёл инцидент. Сейчас расскажу, вот только мысли настрою на работу.

Он выложил из портфеля толстую папку и ещё пару ненужных в данный момент предметов. Снова поперекладывал что-то на столе. Поводил по нему руками, подвигал локтями. Видно, для того, чтобы успокоиться. Продолжил:

– Через полчаса Жора Казино подъедет.

Он протянул руку за чашкой, чтобы налить себе чаю. Эдик Светлов, заметив неуклюжие движения брата, догадался и подскочил, сделав подобострастное лицо.

– Сиди, сиди, я сделаю. Сколько сахара?

Семён Светлов, не обращая внимания на него ответил:

– Положи четыре.

Тарас, не дожидаясь, пока договорит Семён, подогнал ему свой вопрос:

– Сень, я не вижу ноутбуков. Куда делись? Ни моего, ни твоего.

На что тот ему согласно ответил:

– Я по этому поводу и попросил собраться, – недобрая гримаса искривила его лицо. – Мы здесь все знаем друг друга. Жора же, которого между нами зовём Казино, вчера вечером пришёл, снял с охраны здание, зашёл в кабинет и взял ноутбуки, из салона красоты вынес телевизор. Позвонил мне поздно вечером, рассказал об этом, мотивируя свой поступок тем, что взял вещи вместо не выданной ему зарплаты, – он остановил свою речь, размышляя, все ли важное по существу он изложил. Обдумав, что все существенное сказано, добавил: – Через полчаса Жора приедет объясниться.

Вызванное словами Семёна, Тарас в недоумении прорезал искусственное затишье:

– Стоп! А мой зачем взял, если у него претензии к тебе?

Он вопрошающе посмотрел на Семёна Светлова. И, как бы открещиваясь от общей проблемы (на пацанском языке, включил бычку), запричитал:

– Я недоволен его поступком. Мне по барабану, что он думает. Также наплевать на всё, что он скажет. Я не принимаю никаких объяснений. У этого человека, для меня постороннего, есть ключ от здания и от офиса в частности. Ему оказано доверие без моего согласия.

Тут же он вспомнил он все мелкие детали тех событий.

– Сем, ты с ним на дружеской ноге. Я на веру, от тебя, – он сделал ударение на этих словах, – принял условия его порядочности.

Он глядел куда-то в потолок и говорил так, словно у него накипело и вот представился случай высказаться. Высказаться заслуженно.

– Если у него что-то произошло, меня это не должно касаться. Увы! Он свалил свою несостоятельность в кучу перед нами, чтобы мы её разгребали. Если Жора задумал при решении своих проблем всполошить всё вокруг, чтобы обратить на себя внимание, то зря. Его ребяческий проступок смердит. И зловоние попахивает преступным умыслом. Не иначе. На языке жизни – он крыса.

Тарас так торопился, что даже захлёбывался, настолько спешил он высказать наболевшее, созревшее так быстро.

Семён Светлов поспешил его остановить:

– Тарас, подожди! Сейчас он придёт, и всё ему скажешь.

Тарас, неодобрительно ухмыльнулся возразил:

– Больше всего не хочу с ним вступать в диалог, с этим моральным уродом! Лёх, Рязанцев! – обратился он к Рязанцеву. – Ты его давно знаешь. Он что, оборзел? От хорошего отношения к себе.

С этими словами Тарас повернулся к нему. Его нижняя губа тряслась от волнения.

Рязанцев не торопился. Давние отношения с упомянутым Жорой заставляли его проявлять сдержанность в высказываниях.

– Нет, так, конечно, нельзя, – начал он потихоньку. – Он перепутал вход с выходом. Не по-приятельски, точно, – но тут же изменил тон: – Но понять его можно. Проигрался он в тотализатор. Пришёл домой. Нашёл женой спрятанные дома золотые украшения, по-быстрому снёс их в ломбард. Жена вскоре вернулась и обнаружила пропажу. Истерику закатила. Жора признался и указал ей, куда снёс безделушки. Она побежала в ломбард, скандал устроила. Вызвала милицию. Там до вечера была разбираловка.

Тут вставил словцо внимательно слушавший Андрей Философ:

– И чем закончилось? Вернули?

По инерции Рязанцев договаривал:

– Под расписку. Ломбард у нас во дворе, все знакомы между собой.

Развалившись на стуле, Андрей удивлённо усмехнулся:

– Повезло!

По всей видимости, Рязанцев сочувствовал и переживал о человеке о котором рассказывал, пытаясь таким образом вызвать понимание у слушателей.

– В казино не пускают. Везде, где можно, задолжал. На игровые аппаратики потом присел, – Рязанцев перечислял, видно, для того, чтобы смягчить отношение к знакомому или другу. В такой ситуации уже не слишком хотелось назвать того своим другом. – Жена взвыла. Вещи подтаскивать стал. Никто не знает об этой его страсти. Жена втайне всё происходящее хранит, от знакомых, от родных, уж от соседей и подавно. Она всех предупредила: в долг у кого Жора берёт, у знакомых занимает – чтобы сразу к ней. Она возвращает. Она врач, известный специалист. Зарплата, видимо, достойная. Но в последнее время её схрон опустел. Выпотрошил он её безжалостно. Кредиты за него гасила. А тут, когда золото, видать, последнее запрятанное вытащил, кольца обручальные, не выдержала.

Чутко вслушиваясь в историю, Андрей Философ о чём-то вспоминал.

– По нему не скажешь, что так болен. На вид – без странностей. Речь последовательная, – было непонятно, смеётся или серьёзно говорит Андрей, потому как в тоне его звучала некая звуковая имитация из комического произведения. – Что касается денег, у меня не спрашивал, да я взаймы и не даю. После того, как Шекспира прочёл. По-гамлетовски поступаю, – он засмеялся. – Тяжёлый случай.

Тут же Рязанцев переключился, ему надоело выклянчивать у друзей понимание, и он обрадовался возможности отклониться от возбухающей темы.

– Послушай, – перебил Рязанцев, – мне же давал, да ещё некоторых знаю, кому не отказывал деньгами, – он утверждающе оглядел окружающих. – Андрей, не прибедняйся. О тебе втихомолку молвят, что у тебя можно деньгами перебиться.

Шутливым тоном Андрей Философ ответил, пытаясь говорить назидательно:

– Каждый раз, давая взаймы, я прощаюсь с деньгами. Когда у меня просят в долг определённую сумму, я всегда взвешиваю: жалко ли мне отдать эту сумму именно этому человеку навсегда, чтобы уже никогда ему не давать. Ох! Секрет перед вами сейчас открываю.

После этих слов не выдержал Тарас:

– Хорошая перспектива. И задача! Сколько я готов дать денег, чтобы вычеркнуть человека из своей жизни.

Андрей расстроенно и задумчиво сказал:

– Почему же! – и другим тоном, уже оптимистично: – В таких историях всегда один прекрасный конец. Какой герой, каков его замысел, да-да, такой и конец! Когда возвращают деньги, всегда создаётся ощущение, что я их нашёл на дороге. Шёл, шёл и нашёл. Или в лотерею выиграл. В общем, возврат денег – всегда приятная неожиданность. А когда понимаешь, что возвращены твои деньги, с которыми распрощался, то испытываешь двойную радость. И человек вдвойне ближе становиться. Вот уж проверка на вшивость. Но зачастую люди хотят одолжить сумму большую, чем я мог бы им подарить.

Поняв, что Андрей закончил, Тарас приземлённо вернулся к своим баранам:

– Может, Жора и нас отправит в ломбард? Выкупать наши вещи. Я не в восторге. Но надо поскорее решить. В компьютере много разной информация, восстановить всё со временем можно. Но вот так, из-за паршивца… Я сегодня уже не смог с людьми связаться. Из Литвы, из Калининграда. Словно выпал с поверхности жизни в осадок. Люди обзвонились, не поймут, почему я ничего не знаю. Почту не смотрел. Скайп вырублен. Моя пунктуальность захромала, как Семён сегодня, – он также постарался перевести беседу в шуточное направление.

– Тарас, не кипятись, – успокоил его Семён Светлов. – Думаю, всё решится. Давай дождёмся. Андрюх, в общем из-за него и просил тебя приехать. Жора Казино тебя считает справедливым. Я ему пообещал, что приглашу тебя обязательно. После этого он согласился приехать на разговор.

– Удивительный чудак, – удивился Андрей Философ. – Тогда он должен меня считать не справедливым, а мягким и добрым. Святошей без памяти. Семён! А что с ногой?

– О, отлично. Напомнил, – Семён взял мобильник и набрал номер.

– Ирин, привет! А, ты здесь. Хорошо, сейчас спущусь, – он аккуратно встал и прихрамывая вышел.

На первом этаже здания располагались салон красоты и стоматологическая клиника. Салоном красоты управляла Маша Светлова, жена Семёна, до этого всю жизнь просидевшая дома. Второй половиной, в которой располагалась стоматологическая клиника, руководила Ирина, жена Дениса, армейского приятеля Семёна Светлова. По обоюдному соглашению они как бы вложились совместно. Семён предоставил помещение, а его друг Денис с женой закупили всё необходимое для стоматологической практики. Денис по основному месту работы занимал должность главного врача в городской больнице в хирургическом отделении.

Глава III

Постучавшись, Семён зашёл в кабинет Ирины.

– Да, слушаю вас, – не глядя спросила вошедшего Ирина.

Она сосредоточенно просматривала бумаги стремительным, пронизывающим взглядом. Минимум косметики, тонкие губы на гладком, словно каменном лице, без складок, образующихся часто как следствие эмоциональных проявлений.