Король на именинах

– На наше толковище тебя не звали, – напомнил Дьяк.

– Потому и пришел, чтобы совета спросить, – уже подобрел внешне Артист, хотя в душе ему хотелось послать воров старой закалки куда подальше.

Он уже объехал всех, на кого мог рассчитывать, настраивал за Пашку-Крематория, давил на то, что Пашка силен в легальном банковском бизнесе и команда специалистов у него серьезная. Пока получалось серединка на половинку. Молодые авторитеты, не сильно придерживающиеся понятий, считавшие, что старикам стоит отойти от активных дел, готовы были поставить на Пашку. А старики, те, кого короновали еще при советской власти, склонялись к тому, чтобы поддержать Карла. Да и Монгол его предлагал. Не хватало Артему Кузнецову нескольких голосов. Но хуже всего, что против Карла Артист ничего не мог предъявить. Не числилось за ним ни одного несправедливо решенного конфликта в криминальном мире. Рамсы разводил аккуратно, по справедливости.

– Я-то все понял, – Хазар кивнул, – а ты думаешь, мы не понимаем, что медвежатник, вскрывающий по ночам сейфы, и кроты, роющие подкопы под хранилища, это вчерашний день? Что теперь повсюду компьютеры-шмутеры и карточки пластиковые? И Карл это понимает не хуже тебя, и Монгол. Если братва посчитает, что Пашка-Крематорий казначеем станет, так тому и быть.

В дверь «шушарки» коротко постучали – стоявший на шухере арестант со сломанной рукой увидел, как открывается дверь операционной и из нее выкатывают тележку с первоходом.

– Пора, – попрощался Артист.

Долго воры не толковали. Хазар, устроившись на кровати, вытащил из шва рубашки тонкий капиллярный стержень и принялся отписывать Монголу ответ-маляву. Мог он воспользоваться и мобильником, припрятанным в матрасе, но был уверен, что менты взяли его на прослушку. Одно дело позвонить, чтобы передали на хату хрусты или подогнали водку, другое – сообщить, кого воры рекомендуют поставить казначеем общака.

Закончив писать, Хазар густо прошил сложенный в несколько раз лист бумаги суровыми нитками и склонился над одним из больных.

– Тебя завтра на операцию увезут. Передашь санитарке, у нее пятно красное на щеке с пятикопеечную монету.

Татуированный с переломанной ногой принял письмо и ловко пристроил его под грязные бинты на гипсовой повязке.

Возвращаясь по мрачным коридорам Бутырки, Артист буквально спинным мозгом ощущал, что, доведись ему попасть сюда в качестве арестанта, не выдержал бы и недели. Тюремный воздух был буквально напоен страхом, насилием и безысходностью. Не мог он представить себя в тюремной камере – хате, пусть даже на самом привилегированном месте, положенном ему как вору в законе. Артист привык к роскоши, привык в разговоре, в любом конфликте чувствовать за собой силу бригады, мощь стволов. А отбери у него «братков» со стволами, деньги… и станет ясно, что, по большому счету, он сам никто и фамилия его никак. Своего авторитета – ноль. Воры дали ему это почувствовать. Они, прошедшие пересылки, зоны, ощущали себя в Бутырке так же естественно и непринужденно, как он, Артист, в дорогом ресторане. Они и за решеткой умели поставить себя, могли взять все то, что хотели.

Его не покидало чувство, что на выходе «рекс» преградит ему дорогу, а сзади навалятся конвойные и поволокут на хату, заломив руки, чтобы больше никогда не выпустить на свободу. Впервые выколотая на плече змейка, обвившая кинжал, знак законного, спрятанная под дорогими рубашкой и пиджаком, жгла его.

«Это сейчас воры разговаривали со мной уважительно, почти как с равным. А окажись я с ними в одной камере? Не признай они меня? Определи в мужицкое сословие? Разговор тогда короткий. Времени до отбоя, и, как хочешь, выведи воровскую татуировку. Можешь лезвием срезать вместе с кожей, можешь кипятильником выжечь».

Лишь оказавшись в реанимобиле, Актер почувствовал некоторое облегчение и вздохнул немного свободнее. Наконец исчез липкий, почти панический страх, возникший, когда он переступил порог тюремной больнички после терки с ворами.

Медсестра уже не сомневалась, что перед ней никакой не врач, а тот, кого следовало провести в Бутырку для разговора с авторитетами.

– Артем Дмитриевич, – игриво сощурив глаза, молодая женщина покачивала ногой, затянутой в еле заметный чулок, – не найдется ли у вас сигареты?

Артем Кузнецов с готовностью предложил пачку. Женщина быстро взяла сигарету, опустила ее в карман халата. Пальцы она держала поджатыми к ладоням. Как медик, она не могла позволить себе длинные накрашенные ногти. Артист, забыв, где находится, сжал сигарету зубами и готов уже был щелкнуть зажигалкой.

– Артем Дмитриевич, – покачала головой Лариса, – тут не курят.

Реанимобиль выехал за ворота тюрьмы. Водитель проехал три квартала. Машин на улицах было немного – ехать одно удовольствие. Огромный «Гранд Чероки» замаячил спереди, справа из окошка высунулась рука. Оба автомобиля остановились у бордюра.

– Ваша остановка, – сказал доктор Иванов, отодвинув матовое стекло.

Артист бросил взгляд на стройные ноги медсестры, заметил недовольное выражение лица ассистента.

– Если будет свободное время, позвоните, Лариса, – сказал он и протянул женщине пластиковый прямоугольник визитки, на котором был только номер мобильного телефона.

Артист сбросил белый халат, запихнул его за носилки и, не прощаясь, вышел из машины.

– Типчик еще тот, – с раздражением произнес ассистент, когда дверца микроавтобуса захлопнулась.

– Нормальный, – пожала плечами Лариса.

– Слишком много про себя мнит. Ты посмотри на машину, на какой он ездит! Чем мощнее автомобиль, тем слабее мужик, который сидит за рулем. Так он свою неполноценность компенсирует.

– Он не сам за рулем сидит, – улыбнулась женщина, спорила она просто так, чтобы немного позлить коллегу.

– Мне он не понравился, – ассистент покосился на визитку, которую медсестра все еще держала в руке.

– Он этого и не добивался. Есть мужики, умеющие добиваться в жизни того, чего хотят, а есть и другие.

– Я понимаю, что он не мечтал о медицине.

«Гранд Чероки», развернувшись прямо посреди улицы, пересек двойную сплошную линию посередине дороги и исчез за поворотом. Артист, вопреки своему обыкновению, расположился на заднем сиденье, добрую половину обзора ему закрывала широкая спина водителя. Рядом с Артемом Кузнецовым с плоской фляжкой в руке сидел тот самый Пашка-Крематорий, за которого он агитировал воров. Хороший костюм на Пашке смотрелся органично, как и золотистый, чуть поблескивающий в свете фонарей галстук. Единственным не просто дорогим, а вызывающе дорогим предметом в его гардеробе были часы в тяжелом золотом корпусе. Четыре небольших бриллианта на нем кололи тонкими лучиками глаза Артисту, фиолетовым цветом отливало стекло из хрусталя.

Крематорием Пашка Проклов стал два года тому назад, хотя обычно погоняло прилипает с первой ходки и уже на всю жизнь. Тогда одного за другим похитили управляющих банками, которые он держал под собой. И Пашка посчитал, что лучше будет на время пропасть, пока муть не рассеется.

Куда он подевался, вроде бы не знали даже жена с матерью. А потом в подмосковном водоеме всплыл труп со связанными за спиной колючей проволокой руками и простреленной головой. Поскольку менты отрабатывали в том числе и версию о Пашкином похищении, а идентифицировать погибшего по отпечаткам пальцев не удалось – раки обгрызли, то на опознание пригласили Пашкину супругу. Она и признала в полуразложившемся трупе своего мужа. Подозрительно быстро тело «Пашки» по настоянию супруги предали кремации. Обычно криминальных авторитетов хоронят с подобающей их положению помпой: в дорогих гробах, с церковным отпеванием, на престижных кладбищах. Так что многие поговаривали, будто Пашка на самом деле жив и в топке вместо него сгорел кто-то другой.

Пашка объявился лишь после того, как милиция задержала убийц банкиров – заезжих отморозков, пытавшихся вымогать у их родственников деньги. До суда никто из них не дожил – всех троих в один день обнаружили мертвыми, хоть и сидели они в разных камерах. Никого не удивило, каким образом трое здоровенных парней сумели повеситься ночью на коротких тюремных полотенцах так, что никто из их сокамерников даже не проснулся. С того случая и прибавилось к Пашкиному имени зычное погоняло Крематорий. Пашка даже не стал мраморную плиту на «своей» могиле менять, говорил, что теперь смерть не скоро за ним придет, раз уж однажды его похоронили.

Пока ехали – молчали, когда машина оказалась неподалеку от парка, Пашка-Крематорий окликнул водителя:

– Тормозни и иди погуляй, когда понадобишься, «звон» сделаю.

Водитель, привыкший, что его боссу то и дело приходится вести беседы без посторонних ушей, покорно взял мобильный телефон и вышел. Вскоре под парковыми деревьями зарделась огоньком сигарета.

– Деньги старики взяли? – спросил Пашка и отхлебнул из плоской фляги немного коньяка.

Видно было по глазам, что он уже не раз прикладывался к горлышку, ожидая Артиста.

– Взяли… А толку? Гнилой базар получился, – наконец-то Артист смог закурить.

– Что сказали?

– Ничего конкретного!

– Не менжуйся. Никто тебе «да» или «нет» не скажет. Главное, ты им в головы заронил, что на Карле свет клином не сошелся. А головы у них не для вшей, прикинут, что к чему. По-нашему выйдет. Они сами понимают, что их время ушло.

– Уходит, но не ушло еще. Пока они в силе, а не мы.

– Именно – пока в силе. Скоро все поменяется. Мы за Западом след в след идем. Догоним и перегоним. У них уже мафия другая, чем была лет тридцать тому назад. Все в легальном бизнесе. Я же тусуюсь, людей тамошних хорошо знаю. Мир повидал. Сицилийцы и те изменились, хоть они больше всех за старое цеплялись. Карл… – произнес Пашка-Крематорий и засмеялся, – он неделю назад показательные выступления устроил. Братву пригласил, показать, что квалификацию не потерял. Демонстрировал, как он в транспорте у старушек кошельки вытаскивает. Два часа в трамвае с ним катались. Развлечение классное. Ты давно в трамвае последний раз ездил?

Вопрос застал Артиста врасплох:

– Лет пять или шесть… может, больше.

– И я не упомню. Да и в метро последний раз в прошлом году спустился, когда машина на улице сломалась. Даже не знал, что теперь не пятаки и не жетоны в турникеты бросают, а карточками пользуются. Иногда полезно бывает посмотреть, как люди живут, как по городу передвигаются.

– Так что Карл?

– Режет он сумочки ловко, тут не отнять. Он монетку в лезвие заточил и вперед пошел, а братва на задней площадке от хохота давится. Высший класс показал, у лоха одного лопатник из нагрудного кармана вытащил в полупустом трамвае. Поворота дождался, качнулся, лох его сам придержал. «Держаться надо», – говорит. А Карл ему: «Извините, уважаемый». Все чинно и благородно. Но это же клоунада, цирк на проволоке! Кому теперь такое умение надо? В общаке миллионы проворачиваются. А Карл как ребенок радовался, что ему удалось за два часа шестьдесят тысяч российскими выудить.

– Не забывай, Карл не только щипач-виртуоз, но и смотрящий. У Монгола он в большом доверии – а его слово всех перевесит.

Пашка-Крематорий задумчиво допил коньяк:

– Я тоже про это много думал, наверное, больше твоего. Карл только на авторитете держится. Больше не на чем. Ни бригады у него, ни стволов. Сам словно нищий живет, ничего у него за душой нет. А мог бы уже и свое дело наладить. Казино, к примеру, открыть, зал игровых автоматов, если уж правильный очень и воровскую «молитву» блюдет. Полцентра у него под ногами, а он ни себе, ни братве развернуться толком не дает. Все о понятиях толкует. Наркотой заняться нельзя, мол, «дурь» не для блатных. Проститутки тоже – с «мохнатого сейфа» правильным жить западло. А если подумать, то почему мы должны от этого отказываться, если прибыль в таком деле огромная? Вместо того чтобы подумать, изменить стиль, он образцово-показательные выступления в трамвае устроил. В политике таких, как он, популистами называют.

– Популисты выборы и выигрывают, – заметил Артист.

– Только в нищей стране. А у нас не выборы в Государственную думу.

– Хреново то, что Карлу нечего предъявить. Чист он.

Пашка-Крематорий усмехнулся:

– Это грязному отмыться трудно, а чистого всегда испачкать можно. Я выборную кампанию в областную Думу от А до Я прошел. Хоть в конце и срезали меня, но наука хорошая получилась. Толковые ребята в моем штабе работали. Если нет косяка за Карлом, то его можно устроить. Оправдываться всегда труднее, чем обвинять. Потому в адвокаты умные и талантливые идут, а в прокуроры бездари. Я знаю, на чем сыграть.

– Стремно законного подставлять, – почесал коротко стриженный висок Артист, – если правда выплывет, он вправе будет с нами что ему в голову взбредет сделать.

– Не всплывет.

– Еще не знаю, что ты решил, но у Карла нюх звериный. Он, еще не разобравшись, что к чему, ответку зарядить сумеет.

– На попятную пошел? Сдрейфил? – прищурился Пашка-Крематорий. – Когда карты сданы, игру не останавливают. Ты на меня уже поставил. Даже если в сторону отойдешь, про тебя вспомнят. Не я, а ты в Бутырку ездил, Хазара со Шнуром убалтывать.

– Не отказываюсь я. Знаю, если мы сейчас отступим, другие за нас то же самое сделают. Проходят времена стариков.

– Чисто сработаем, – пообещал Пашка, – чем в машине сидеть, лучше ко мне за город поехали. Там и перетрем.

Перегнувшись через спинку сиденья машины, Пашка щелкнул переключателем – мигнули фары. Водитель мгновенно отбросил щелчком окурок, тот разлетелся фонтаном искорок.

– Куда? – спросил он, садясь за руль.

– Ко мне за город.

Хоть водитель понимал, что теперь ему придется ночь провести не дома, он не выказал ни малейшего сожаления или раздражения. Пашка-Крематорий платил хорошо. На охранников и водителей он не скупился.

«Люди, которые находятся в непосредственной близости, должны держаться за работу зубами» – так считал он.

Странный разговор у них получился за городом. Артист не мог поверить, что задуманное Пашкой осуществится. Хоть и раньше они обсуждали этот план, но Артем Кузнецов считал, что это так, мечты, прожекты. Тот сумел-таки его убедить.

– …Ищи людей, Артист, – снайпера и угонщика, ты все сделать должен, чтобы никто на меня не подумал. А потом, на общак стану, я тебя не забуду… Диспетчера Шурика адрес не выбросил еще?

Глава 4

Шурик, пятидесятилетний обрюзгший мужчина, обитал на окраине Москвы в небольшой квартире на первом этаже двухэтажного дома с палисадником. Все дома в этом районе были построены пленными немцами. Добротные дома. Высокие потолки, толстые стены, широкие подоконники. Шурик обменял ее на свою старую квартиру в том же районе лет восемь назад, когда заболел и уже не мог подниматься на четвертый этаж дома хрущевской застройки. Поменялся и не жалел. Здесь, на первом этаже, ему было хорошо, потому что рядом – когда он, тяжело дыша, шел от машины в квартиру.

Жил Шурик один. Так его называли и соседи, и знакомые, и те, кто пользовался его услугами. Кличка Шурик закрепилась за ним сразу же после того, как на экраны кинотеатров вышла знаменитая кинокомедия Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика». Тогда еще у Александра вместо лысины был белый чуб, носил он узкие брюки, рубашки, тенниски, а на лице поблескивали стеклами очки в черной роговой оправе. Очков Шурик за свою жизнь сменил много, с каждым разом стекла становились толще, количество диоптрий увеличивалось, а вот форма оправы оставалась прежней. Привык человек, что тут сделаешь.

Прямо напротив подъезда под старыми вишнями стояли два железных гаража. Один был выкрашен коричневой краской, другой – болотно-зеленой. И что интересно, оба эти гаража принадлежали Шурику: и в одном, и в другом хранились его машины. В коричневом – «Ока», в салоне которой Шурик едва вмещался, а в другом «Опель Омега Караван» серебристого цвета. Если Шурику надо было ехать по делам, к начальству или в больницу в город, он выезжал на «Оке», и если к нему цеплялись сотрудники ГИБДД, то книжка инвалида действовала на стражей порядка как успокоительное. На малолитражке можно было заехать куда угодно и припарковаться на пятачке. А вот на «Опеле» Шурик выезжал намного реже, как правило, проведать кого-нибудь из старых знакомых.

Соседи в Шурике души не чаяли, хотя поначалу отнеслись к нему настороженно. Но потом выяснилось, что мужчина, страдающий одышкой и имеющий непрезентабельный вид, может договориться с любым – и с начальником самого высокого ранга, и с мелким, вечно пьяным сантехником. Когда сантехник являлся к Шурику, он всегда бывал трезв как стекло. Благодаря стараниям тучного соседа уже на второй год в доме перекрыли крышу, поменяли проводку, покрасили стены, а еще через год была сменена вся сантехника и газовые плиты.

К нему часто, иногда даже довольно поздно, приезжали странные типы на очень дорогих машинах. Разговаривали с Шуриком тихо, причем настолько тихо, что подслушать разговоры никому из соседей не удавалось.

«Приезжают, уезжают. У каждого свой бизнес», – решили соседи.

Когда у Шурика спрашивали о работе, он передергивал плечами, морщил нос и фыркал:

«Неужели вам это интересно? Работа как работа. У кого-то что-то есть, а кому-то это что-то позарез нужно. Люди могут жить в разных концах города или в одном подъезде, но не знать, что они нужны друг другу. А я, Шурик, в курсе, можете себе представить. Вот и помогаю людям, свожу их».

– И что, с этого можно жить? – удивлялись любопытные соседи.

– Видите, я же живу, значит, можно.

Одни соседи думали, что Шурик – маклер, сдает и покупает квартиры по Москве и под Москвой, разменивает, находит более выгодные варианты, а люди за это платят ему процент от сделки. Другие соседи предполагали, что деятельность Шурика связана с брачными агентствами. Сидит он себе дома у компьютера, тасует анкеты, а затем отправляет электронные сообщения, и за это богатенькие иностранцы выкладывают свои иностранные денежки за русских невест – служанок, рабынь.

Самая невероятная версия родилась после того, как погожим весенним днем прямо к дому подкатил шикарный новенький джип. Из машины вышли дорого одетый пожилой мужчина и молодая женщина, а затем на зеленую травку выпрыгнул изящный далматинец и, никого не стесняясь, помочился прямо на колесо джипа, после чего радостно побежал под деревья.

Мужчина и женщина, распространяя вокруг себя волну дорогого парфюма, прошли к Шурику в квартиру вместе с собакой. Из квартиры послышался лай. Возможно, этот лай никто бы и не услышал, но окна были открыты. Предположение о том, чем занимается Шурик, выглядело фантастично, но имело под собой логику.

– Он кастрирует кобелей, – сказала пенсионерка, копаясь в хозяйственной сумочке.

Дворник, пять лет тому назад подшитый, а потому озлобленный, почти ругнулся, бросив пенсионерке:

– Кинолог, мать его.

Пенсионерки закивали, пораженные эрудицией бросившего бухать дворника. Дальше прихожей и кухни в квартире Шурика соседям бывать не доводилось. И о том, что находится в двух оставшихся комнатах, они могли только догадываться.

Ни жены, ни детей у Шурика не было, вредных привычек тоже не имел. Музыку громко не включал, баб к себе не водил, а если и появлялись у него какие-то люди, то вели они себя очень тихо. О таком соседе можно лишь мечтать: и денег всегда одолжит, и добрым советом поможет.

Соседи видели, как однажды поздним вечером к их дому, тихо шурша шинами, подкатил автомобиль – черный блестящий «Гранд Чероки» последней модели. Из джипа первым выбрался водитель в кожаном пиджаке, огляделся по сторонам и только затем открыл дверцу машины. Из нее вышел коротко стриженный, по-модному небритый мужчина в темно-сером костюме и прямиком направился в квартиру Шурика. Дверь была предусмотрительно открыта, хозяин знал, что гость должен появиться с минуты на минуту.

Что происходило внутри, никто из любопытных соседей не слышал. Шурик, прежде чем начать разговор, плотно закрыл окна.

К Шурику на черном «Гранд Чероки» приехал не кто иной, как считавший себя воровским авторитетом Артист. Бывают же самопровозглашенные республики, вот так было и с Артистом – в криминальном мире он имел вес, а насчет уважения ему приходилось туго. Зону не топтал, звание вора в законе купил за «лавэ», словно был не славянином, а каким-нибудь лаврушником. Все его влияние держалось на бригаде да на стволах. Обычно Артист без охраны даже в туалет не ходил, а тут вошел в квартиру Шурика один – даже водителя Вадика оставил на улице за дверью.

Артист вошел, повертел головой:

– Давненько я у тебя не был.

– Да, – сказал Шурик, – два года и три месяца. – На даты и фамилии память у него была крепкая.

Артист Шурику руки не подал, хотя разговаривал с ним вполне вежливо. Шурик указал на кресло, предложил коньяка, водки. Артист покачал головой, затем указательным пальцем провел по волевому подбородку с ямочкой. Сел.

– Если не возражаешь, закурю.

– Даже если я стану возражать, ты все равно закуришь.

Артист улыбнулся, достал портсигар, закурил.

– Ты, конечно, по делу? Просто так кто ж ко мне приедет?

– Зачем без дела ездить?

– Внимательно слушаю.

– Надо будет найти человека, очень хорошего стрелка.

Шурик вначале наморщил лоб, затем провел рукой по лысине – так, словно на ней росли густые непокорные волосы и он отбрасывает их, чтобы не падали на глаза и не мешали смотреть на гостя.

– Где? Когда? – по-деловому осведомился Шурик.

– Пока еще точно не знаю, но стрелок должен быть очень хорошим – снайпер, способный завалить с одной точки трех человек и уйти. Есть у тебя такой?

– У меня много знакомых, наверное, есть среди них и очень хороший стрелок.

– Вот он мне скоро понадобится.

– Как скоро?

Артист недвусмысленно покачал головой.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, – сказал он.

– Сколько? – Шурик улыбнулся наивно, как ребенок, интересующийся у тетеньки-продавщицы, сколько стоит понравившийся ему ярко-красный барабан с лакированными палочками.

– Сколько скажешь, – ответил Артист, – тебе видней. Но все должно быть сделано очень аккуратно – так, чтобы комар носа не подточил.

– Сделаем, – уже без улыбки, как о работе, ответил Шурик. – Ты же знаешь, Артист, я без аванса не работаю. Специалист без аванса даже пальцем не шевельнет.

– Понимаю. Пятнадцать за все про все хватит?

– А это от того зависит, – рассудительно сказал Шурик, – кого ты приговорил.

Артист махнул ладонью:

– Есть один клиент, надоел он мне, под ногами путается, жить мешает. Он и два человека из его охраны.

Шурик никогда не уменьшал вначале названную цену. Увеличивать – да, а уменьшать – это было не в его правилах. Но, посмотрев на Артиста, оценив обстоятельства, что дело темное, таинственное, и, зная финансовые возможности заказчика, Шурик щелкнул толстыми пальцами, которыми на удивление ловко справлялся с клавиатурой компьютера, произнес:

– Двадцать, наверное, такая работа потянет.

Артист, не задумываясь, сказал:

– Добро. Двадцать так двадцать.

Он подошел к окну и махнул рукой водителю, тот вынес из машины кожаную папку. Артист перекинулся парой слов со своим водителем у двери квартиры и вернулся к столу с пачкой денег, перетянутой аптечной резинкой ярко-желтого цвета.

– Вот десятка, – он положил деньги, брезгливый изгиб губ обезобразил его лицо.

Шурик взял деньги и спрятал их в выдвижной ящик письменного стола.

– Ты найди, подготовь стрелка, а дальше я тебе все скажу.

– Сам с ним встретиться не хочешь?

– Зачем? Я тебе деньги плачу, ты с ним встречайся и толкуй.

Артист еще раз осмотрелся.

– Хорошо живешь, ничего лишнего, – подытожил он, развернулся и покинул квартиру.

Машина почти бесшумно отъехала от дома.

Шурик задумался. Обычно к нему приходили с определенными и конкретными предложениями: с фамилией, адресом, распорядком дня жертвы, даже говорили, во что потенциальный покойник будет одет накануне своей смерти. Здесь же все выглядело крайне туманно, а туман Шурик не любил. Артиста он знал не первый год и отказать ему не мог.

«Найду», – подумал Шурик, клавишей включая компьютер.

Сходил в спальню, вернулся с диском. Долго колдовал, вводя пароль, затем засел перед экраном на целый час. Поднялся лишь затем, чтобы покормить рыбок в небольшом аквариуме. Поговорил с бессловесными тварями, постучал по стеклу ногтем, проверил пальцем воду. Вернулся к столу и пересчитал деньги. Листов в пачке оказалось ровно сто.

«Утро вечера мудренее. А теперь кефир и сортир. А завтра попробую на Глаза выйти, если он еще не спился окончательно. Мне Глаз не откажет, слишком много я о нем знаю. Десяти штук такому типу, как Глаз, будет самое то. А остальное – мне за старания, за заботу, за таблетки».

* * *

Павел Глазунов если уж пил, то пил по-черному. Неделя, две, три проходили в сплошном угаре. Пил везде – в барах, в подворотне, в ресторанах, в подвалах, на чердаках, на каких-то хатах, в машинах. Пил и пил. Другой бы уже давным-давно копыта откинул, но Павел Глазунов был слеплен из другого теста. Невысокий, жилистый, поджарый, весь как скрученная пружина, готовая в любой момент распрямиться.