Стихотворения

К портрету Жуковского

Под знаменем Москвы пред падшею столицейОн храбрым гимны пел, как пламенный Тиртей;В дни мира, новый Грей,Пленяет нас задумчивой цевницей.1816 или начало 1817

Переход через Рейн

1814

Меж тем как воины вдоль идут по полям,Завидя вдалеке твои, о Реин, волны,Мой конь, веселья полный,От строя отделясь, стремится к берегам,На крыльях жажды прилетает,Глотает хладную струюИ грудь, усталую в бою,Желанной влагой обновляет…О радость! я стою при Реинских водах!И, жадные с холмов в окрестность брося взоры,Приветствую поля и горы,И замки рыцарей в туманных облаках,И всю страну, обильну славой,Воспоминаньем древних дней,Где с Альпов вечною струейТы льешься, Реин величавый!Свидетель древности, событий всех времен,О Реин, ты поил несчетны легионы,Мечом писавшие законыДля гордых Германа кочующих племен;Любимец счастья, бич свободы,Здесь Кесарь бился, побеждал,И конь его переплывалТвои священны, Реин, воды.Века мелькнули: мир крестом преображен,Любовь и честь в душах суровых пробудилась.Здесь витязи вооружилисьКопьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен;Тут совершались их турниры,Тут бились храбрые – и здесьНе умер, мнится, и поднесьЗвук сладкой трубадуров лиры.Так, здесь под тению смоковниц и дубов,При шуме сладостном нагорных водопадов,В тени цветущих сел и градовВосторг живет еще средь избранных сынов.Здесь всё питает вдохновенье:Простые нравы праотцов,Святая к родине любовьИ праздной роскоши презренье.Всё, всё – и вид полей, и вид священных вод,Туманной древности и бардам современных,Для чувств и мыслей дерзновенныхИ силу новую, и крылья придает.Свободны, горды, полудики,Природы верные жрецы,Тевтонски пели здесь певцы…И смолкли их волшебны лики.Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен,Ты сам, до наших дней спокойный, величавый,С падением народной славы,Склонил чело, увы! познал и стыд и плен…Давно ли брег твой под орламиАттилы нового стеналИ ты уныло протекалМежду враждебными полками?Давно ли земледел вдоль красных берегов,Средь виноградников заветных и священных,Полки встречал иноплеменныхИ ненавистный взор зареинских сынов?Давно ль они, кичася, пилиВино из синих хрусталейИ кони их среди полейИ зрелых нив твоих бродили?И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,Под знаменем Москвы с свободой и с громами!..Стеклись с морей, покрытых льдами,От струй полуденных, от Каспия валов,От волн Улеи и Байкала,От Волги, Дона и Днепра,От града нашего Петра,С вершин Кавказа и Урала!..Стеклись, нагрянули за честь своих граждан,За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных,И берегов благословенных,Где расцвело в тиши блаженство россиян,Где ангел мирный, светозарныйДля стран полуночи рожденИ провиденьем обреченЦарю, отчизне благодарной.Мы здесь, о Реин, здесь! ты видишь блеск мечей!Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье,«Ура» победы и взываньеИдущих, скачущих к тебе богатырей.Взвивая к небу прах летучий,По трупам вражеским летятИ вот – коней лихих поят,Кругом заставя дол зыбучий.Какой чудесный пир для слуха и очей!Здесь пушек светла медь сияет за конями,И ружья длинными рядами,И стяги древние средь копий и мечей.Там шлемы воев оперенны,Тяжелой конницы строиИ легких всадников рои —В текучей влаге отраженны!Там слышен стук секир – и пал угрюмый лес!Костры над Реином дымятся и пылают!И чаши радости сверкают,И клики воинов восходят до небес!Там ратник ратника объемлет;Там точит пеший штык стальной;И конный грозною рукойКрылатый дротик свой колеблет.Там всадник, опершись на светлу сталь копья,Задумчив и один, на береге высокомСтоит и жадным ловит окомРеки излучистой последние края.Быть может, он воспоминаетРеку своих родимых мест —И на груди свой медный крестНевольно к сердцу прижимает…Но там готовится, по манию вождей,Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев,И богу сильных МаккавеевКоленопреклонен служитель алтарей:Его, шумя, приосеняетЗнамен отчизны грозный лес;И солнце юное с небесАлтарь сияньем осыпает.Все крики бранные умолкли, и в рядахБлагоговение внезапу воцарилось,Оружье долу преклонилось,И вождь, и ратники чело склонили в прах:Поют владыке вышней силы,Тебе, подателю побед,Тебе, незаходимый свет!Дымятся мирные кадилы.И се подвигнулись – валит за строем строй!Как море шумное, волнуется все войско;И эхо вторит крик геройской,Досель неслышанный, о Реин, над тобой!Твой стонет брег гостеприимный,И мост под воями дрожит!И враг, завидя их, бежит,От глаз в дали теряясь дымной!..1816 – февраль 1817

«Тот вечно молод, кто поет…»

Тот вечно молод, кто поетЛюбовь, вино, ЭротаИ розы сладострастья жнетВ веселых цветниках Буфлера и Марота.Пускай грозит ему подагра, кашель злойИ свора злых заимодавцев:Он всё трудиться день-деньскойДля области книгопродавцев«Умрет, забыт!» Поверьте, нет!Потомство всё узнает:Чем жил, и как, и где поэт,Как умер, прах его где мирно истлевает.И слава, верьте мне, спасет,Из алчных челюстей забвеньяИ в храм бессмертия внесетЕго и жизнь, и сочиненья.Первая половина марта 1817

«Чутьем поэзию любя…»

Чутьем поэзию любя,Стихами лепетал ты, знаю, в колыбели;Ты был младенцем, и тебяЛелеял весь Парнас и музы гимны пели,Качая колыбель усердною рукой:«Расти, малютка золотой!Расти, сокровище бесценно!Ты наш, в тебе запечатленоТаланта вечное клеймо!Ничтожных должностей свинцовое ярмоТвоей не тронет шеи:Эротов розы и лилеи,Счастливы Пафоса затеи,Гулянья, завтраки и праздность без трудов,Жизнь без раскаянья, без мудрости плодов,Твои да будут вечно!Расти, расти, сердечный!Не будешь в золоте ходить,Друзей любитьИ кофей жирный пить!»Первая половина марта 1817

Умирающий Тасс

Элегия

…E come alpestre e rapido torrente,Come acceso balenoIn notturno sereno,Come aura o fumo, o come stral repente,Volan le nostre fame: ed ogni onoreSembra languido fiore!Che piu spera, o che s'attende omai?Dopo trionfo e palmaSol qui restano all'almaLutto e lamenti, e lagrimosi lai.Che piu giova amicizia o giova amore!Ahi lagrime! ahi dolore!«Torrismondo», tragedia di T. Tasso[27]

Какое торжество готовит древний Рим?Куда текут народа шумны волны?К чему сих аромат и мирры сладкий дым?Душистых трав кругом кошницы полны?До Капитолия от Тибровых валов,Над стогнами всемирныя столицы,К чему раскинуты средь лавров и цветовБесценныя ковры и багряницы?К чему сей шум? К чему тимпанов звук и гром?Веселья он или победы вестник?Почто с хоругвией течет в молитвы домПод митрою апостолов наместник?Кому в руке его сей зыблется венец,Бесценный дар признательного Рима?Кому триумф? – Тебе, божественный певец!Тебе сей дар… певец Ерусалима!И шум веселия достиг до кельи той,Где борется с кончиною Торквато,Где над божественной страдальца головойДух смерти носится крылатый.Ни слезы дружества, ни иноков мольбы,Ни почестей столь поздние награды —Ничто не укротит железныя судьбы,Не знающей к великому пощады.Полуразрушенный, он видит грозный час,С веселием его благословляет,И, лебедь сладостный, еще в последний разОн, с жизнею прощаясь, восклицает:«Друзья, о, дайте мне взглянуть на пышный Рим,Где ждет певца безвременно кладбище!Да встречу взорами холмы твои и дым,О древнее квиритов пепелище!Земля священная героев и чудес!Развалины и прах красноречивый!Лазурь и пурпуры безоблачных небес,Вы, тополи, вы, древние оливы!И ты, о вечный Тибр, поитель всех племен,Засеянный костьми граждан вселенны, —Вас, вас приветствует из сих унылых стенБезвременной кончине обреченный!Свершилось! Я стою над бездной роковойИ не вступлю при плесках в Капитолий;И лавры славные над дряхлой головойНе усладят певца свирепой доли.От самой юности игралище людей,Младенцем был уже изгнанник;Под небом сладостным Италии моейСкитаяся как бедный странник,Каких не испытал превратностей судеб?Где мой челнок волнами не носился?Где успокоился? Где мой насущный хлебСлезами скорби не кропился?Сорренто! Колыбель моих несчастных дней,Где я в ночи, как трепетный Асканий,Отторжен был судьбой от матери моей,От сладостных объятий и лобзаний, —Ты помнишь, сколько слез младенцем пролил я!Увы! с тех пор добыча злой судьбины,Все горести узнал, всю бедность бытия.Фортуною изрытые пучиныРазверзлись подо мной, и гром не умолкал!Из веси в весь, из стран в страну гонимый,Я тщетно на земле пристанища искал:Повсюду перст ее неотразимый!Повсюду молнии, карающей певца!Ни в хижине оратая простого,Ни под защитою Альфонсова дворца,Ни в тишине безвестнейшего крова,Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей,Бесславием и славой удрученной,Главы изгнанника, от колыбельных днейКарающей богине обреченной…Друзья, но что мою стесняет страшно грудь?Что сердце так и ноет, и трепещет?Откуда я? какой прошел ужасный путь,И что за мной еще во мраке блещет?Феррара… фурии… и зависти змия!..Куда? куда, убийцы дарованья!Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья!Вот слезы их и сладки лобызанья…И в Капитолии – Вергилиев венец!Так, я свершил назначенное Фебом.От первой юности его усердный жрец,Под молнией, под разъяренным небомЯ пел величие и славу прежних дней,И в узах я душой не изменился.Муз сладостный восторг не гас в душе моей,И гений мой в страданьях укрепился.Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион,На берегах цветущих Иордана;Он вопрошал тебя, мятущийся Кедрон,Вас, мирные убежища Ливана!Пред ним воскресли вы, герои древних дней,В величии и в блеске грозной славы:Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей,Под свистом стрел спокойный, величавый;Тебя, младый Ринальд, кипящий, как Ахилл,В любви, в войне счастливый победитель.Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил,Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель…И тартар низложен сияющим крестом!О, доблести неслыханной примеры!О, наших праотцов, давно почивших сном,Триумф святой! победа чистой веры!Торквато вас исторг из пропасти времен:Он пел – и вы не будете забвенны, —Он пел: ему венец бессмертья обречен,Рукою муз и славу соплетенный.Но поздно! Я стою над бездной роковойИ не вступлю при плесках в Капитолий,И лавры славные над дряхлой головойНе усладят певца свирепой доли!»Умолк. Унылый огнь в очах его горел,Последний луч таланта пред кончиной;И умирающий, казалося, хотелУ парки взять триумфа день единый,Он взором всё искал Капитолийских стен,С усилием еще приподнимался;Но мукой страшною кончины изнурен,Недвижимый на ложе оставался.Светило дневное уж к западу теклоИ в зареве багряном утопало;Час смерти близился… и мрачное челоВ последний раз страдальца просияло.С улыбкой тихою на запад он глядел…И оживлен вечернею прохладой,Десницу к небесам внимающим воздел,Как праведник, с надеждой и отрадой.«Смотрите, – он сказал рыдающим друзьям, —Как царь светил на западе пылает!Он, Он зовет меня к безоблачным странам,Где вечное светило засияет…Уж ангел предо мной, вожатый оных мест;Он осенил меня лазурными крылами…Приближьте знак любви, сей таинственный крест…Молитеся с надеждой и слезами…Земное гибнет всё… и слава, и венец…Искусств и муз творенья величавы,Но там всё вечное, как вечен сам Творец,Податель нам венца небренной славы!Там всё великое, чем дух питался мой,Чем я дышал от самой колыбели.О братья! о друзья! не плачьте надо мной:Ваш друг достиг давно желанной цели.Отыдет с миром он и, верой укреплен,Мучительной кончины не приметит:Там, там… о счастие!.. средь непорочных жен,Средь ангелов, Элеонора встретит!»И с именем любви божественный погас;Друзья над ним в безмолвии рыдали,День тихо догорал… и колокола гласРазнес кругом по стогнам весть печали.«Погиб Токвато наш! – воскликнул с плачем Рим, —Погиб певец, достойный лучшей доли!..»Наутро факелов узрели мрачный дым;И трауром покрылся Капитолий.Февраль – май 1817

Примечание к элегии «Умирающий Тасс»

Не одна история, но живопись и поэзия неоднократно изображали бедствия Тасса. Жизнь его, конечно, известна любителям словесности. Мы напомним только о тех обстоятельствах, которые подали мысль к этой элегии.

Т. Тасс приписал[28] свой «Иерусалим» Альфонсу, герцогу Феррарскому («о magnamimo Alfonso!»[29]) – и великодушный покровитель без вины, без суда заключил его в больницу св. Анны, т. е. в дом сумасшедших. Там его видел Монтань, путешествовавший по Италии в 1580 г. Странное свидание в таком месте первого мудреца времен новейших с величайшим стихотворцем!.. Но вот что Монтань пишет в «Опытах»: «Я смотрел на Тасса еще с большею досадою, нежели с сожалением; он пережил себя: не узнавал ни себя, ни творений своих. Они без его ведома, но при нем, но почти в глазах его напечатаны неисправно, безобразно». Тасс, к дополнению несчастия, не был совершенно сумасшедший и, в ясные минуты рассудка, чувствовал всю горесть своего положения.

Воображение, главная пружина его таланта и злополучии, нигде ему не изменяло. И в узах он сочинял беспрестанно. Наконец, по усильным просьбам всей Италии, почти всей просвещенной Европы, Тасс был освобожден (заключение его продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней). Но он недолго наслаждался свободою. Мрачные воспоминания, нищета, вечная зависимость от людей жестоких, измена друзей, несправедливость критиков, одним словом – все горести, все бедствия, какими только может быть обременен человек, разрушили его крепкое сложение и привели по терниям к ранней могиле. Фортуна, коварная до конца, приготовляя последний реши– тельный удар, осыпала цветами свою жертву. Папа Климент VIII, убежденный просьбами кардинала Цинтио, племянника своего, убежденный общенародным голосом всей Италии, назначил ему триумф в Капитолии. «Я вам предлагаю венок лавровый, – сказал ему папа, – не он прославит вас, но вы его!» Со времени Петрарка (во всех отношениях счастливейшего стихотворца Италии) Рим не видал подобного торжества. Жители его, жители окрестных городов желали присутствовать при венчании Тасса.

Дождливое осеннее время и слабость здоровья стихотворца заставили отложить торжество до будущей весны. В апреле все было готово, но болезнь усилилась.

Тасс велел перенести себя в монастырь св. Онуфрия; и там, окруженный друзьями и братией мирной обители, на одре мучений ожидал кончины. К несчастию, вернейший его приятель, Константини, не был при нем, и умирающий написал к нему сии строки, в которых, как в зеркале, видна вся душа певца Иерусалима: «Что скажет мой Константини, когда узнает о кончине своего милого Торквато? Не замедлит дойти к нему эта весть. Я чувствую приближение смерти. Никакое лекарство не излечит моей новой болезни. Она совокупилась с другими недугами и, как быстрый поток, увлекает меня…

Поздно теперь жаловаться на фортуну, всегда враждебную (не хочу упоминать о неблагодарности людей!). Фортуна торжествует! Нищим я доведен ею до гроба, в то время как надеялся, что слава, приобретенная наперекор врагам моим, не будет для меня совершенно бесполезною. Я велел перенести себя в монастырь св. Онуфрия не потому единственно, что врачи одобряют его воздух, но для того, чтобы на сем возвышенном месте, в беседе Святых отшельников начать мои беседы с небом. Молись Богу за меня, милый друг, и будь уверен, что я, любя и уважая тебя в сей жизни и в будущей – которая есть настоящая, – не премину все совершить, чего требует истинная, чистая любовь к ближнему. Поручаю тебя благости небесной и себя поручаю. Прости! – Рим. Св. Онуфрий».

Тасс умер 10 апреля на пятьдесят первом году[30], исполнив долг христианский с истинным благочестием.

Весь Рим оплакивал его. Кардинал Цинтио был неутешен и желал великолепием похорон вознаградить утрату триумфа. По его приказанию, говорит Жингене в «Истории литературы итальянской», тело Тассово было облечено в римскую тогу, увенчано лаврами и выставлено всенародно. Двор, оба дома кардиналов Альдобрандини и народ многочисленный провожали его по улицам Рима. Толпились, чтобы взглянуть еще раз на того, которого гений прославил свое столетие, прославил Италию и который столь дорого купил поздние, печальные почести!..

Кардинал Цинтио (или Чинцио) объявил Риму, что воздвигнет поэту великолепную гробницу. Два оратора приготовили надгробные речи: одну латинскую, другую италианскую. Молодые стихотворцы сочиняли стихи и надписи для сего памятника. Но горесть кардинала была непродолжительна, и памятник не был воздвигнут. В обители св. Онуфрия смиренная братия показывает и поныне путешественнику простой камень с этой надписью: «Torquati Tassi ossa hic jacent».[31] Она красноречива.

Февраль – май 1817

Беседка муз

Под тению черемухи млечнойИ золотом блистающих акацийСпешу восстановить алтарь и муз и граций,Сопутниц жизни молодой.Спешу принесть цветы и ульев сон янтарный,И нежны первенцы полей:Да будет сладок им сей дар любви моейИ гимн поэта благодарный!Не злата молит он у жертвенника муз:Они с фортуною не дружны,Их крепче с бедностью заботливой союз,И боле в шалаше, чем в тереме, досужны.Не молит славы он сияющих даров:Увы! талант его ничтожен.Ему отважный путь за стаею орлов,Как пчелке, невозможен.Он молит муз – душе, усталой от сует,Отдать любовь утраченну к искусствам,Веселость ясную первоначальных летИ свежесть – вянущим бесперестанно чувствам.Пускай забот свинцовый грузВ реке забвения потонетИ время жадное в сей тайной сени музЛюбимца их не тронет.Пускай и в сединах, но с бодрою душой,Беспечен, как дитя всегда беспечных граций,Он некогда придет вздохнуть в сени густойСвоих черемух и акаций.май 1817

К Никите

Как я люблю, товарищ мой,Весны роскошной появленьеИ в первый раз над муравойВеселых жаворонков пенье.Но слаще мне среди полейУвидеть первые бивакиИ ждать беспечно у огнейС рассветом дня кровавой драки.Какое счастье, рыцарь мой!Узреть с нагорныя вершиныНеобозримых наших стройНа яркой зелени долины!Как сладко слышать у шатраВечерней пушки гул далекийИ погрузиться до утраПод теплой буркой в сон глубокийКогда по утренним росамКоней раздастся первый топотИ ружей протяженный грохотПробудит эхо по горам,Как весело перед строямиЛетать на ухарском конеИ с первыми в дыму, в огне,Ударить с криком за врагами!Как весело внимать: «Стрелки,Вперед! сюда, донцы! Гусары!Сюда, летучие полки,Башкирцы, горцы и татары!»Свисти теперь, жужжи свинец!Летайте ядра и картечи!Что вы для них? для сих сердец,Природой вскормленных для сечи?Колонны сдвинулись, как лес.И вот… о зрелище прекрасно!Идут – безмолвие ужасно!Идут – ружье наперевес;Идут… ура! – и всё сломили,Рассеяли и разгромили:Ура! Ура! – и где же враг?..Бежит, а мы в его домах —О радость храбрых! – киверамиВино некупленное пьемИ под небесными громами«Хвалите Господа» поем!..Но ты трепещешь, юный воин,Склонясь на сабли рукоять:Твой дух встревожен, беспокоенОн рвется лавры пожинать:С Суворовым он вечно бродитВ полях кровавыя войныИ в вялом мире не находитОтрадной сердцу тишины.Спокойся: с первыми громамиК знаменам славы полетишь;Но там, о горе, не узришьМеня, как прежде, под шатрами!Забытый шумною молвой,Сердец мучительницей милой,Я сплю, как труженик унылый,Не оживляемый хвалой.июнь или начало июля 1817

«Среди трудов и важных муз…»

Среди трудов и важных муз,Среди учености всемирнойОн не утратил нежный вкус;Еще он любит голос лирный,Еще в душе его огнь,И сердце наслаждений просит,И борзый Аполлонов коньОт муз его в Цитеру носит.От пепла древнего Афин,От гордых памятников Рима,С развалин Трои и Солима,Умом вселенной гражданин,Он любит отдыхать с Эратой,Разнообразной и живой,И часто водит нас с собойВ страны Фантазии крылатой.Ему легко: он награжден,Благословен, взлелеян Фебом;Под сумрачным родился небом,Но будто в Аттике рожден.вторая половина 1817

Мечта[32]

Подруга нежных муз, посланница небес,Источник сладких дум и сердцу милых слез,Где ты скрываешься, Мечта, моя богиня?Где тот счастливый край, та мирная пустыня,К которым ты стремишь таинственный полет?Иль дебри любишь ты, сих грозных скал хребет,Где ветр порывистый и бури шум внимаешь?Иль в Муромских лесах задумчиво блуждаешь,Когда на западе зари мерцает лучИ хладная луна выходит из-за туч?Или, влекомая чудесным обаяньемВ места, где дышит всё любви очарованьем,Под тенью яворов ты бродишь по холмам,Студеной пеною Воклюза орошенным?Явись, богиня, мне, и с трепетом священнымКоснуся я струнам,Тобой одушевленным!Явися! ждет тебя задумчивый пиит,В безмолвии ночном сидящий у лампады!Явись и дай вкусить сердечныя отрады!Любимца твоего, любимца Аонид,И горесть сладостна бывает:Он в горести _мечтает_.То вдруг он пренесен во Сельмские леса,Где ветр шумит, ревет гроза,Где тень Оскарова, одетая туманом,По небу стелется над пенным океаном;То, с чашей радости в руках,Он с бардами поет: и месяц в облаках,И Кромлы шумный лес безмолвно им внимает.И эхо по горам песнь звучну повторяет.Или в полночный часОн слышит скальдов гласПрерывистый и томный.Зрит: юноши безмолвны,Склоняся на щиты, стоят кругом костров,Зажженных в поле брани;И древний царь певцовПростер на арфу длани.Могилу указав, где вождь героев спит,«Чья тень, чья тень, – гласитВ священном исступленьи, —Там с девами плывет в туманных облаках?Се ты, младый Иснель, иноплеменных страх,Днесь падший на сраженьи!Мир, мир тебе, герой!Твоей секирою стальнойПришельцы гордые разбиты,Но сам ты пал на грудах тел,Пал витязь знаменитыйПод тучей вражьих стрел!..Ты пал! И над тобой посланницы небесны,Валкирии прелестны,На белых, как снега Биармии, конях,С златыми копьями в рукахВ безмолвии спустились!Коснулись до зениц копьем своим, и вновьГлаза твои открылись!Течет по жилам кровьЧистейшего эфира;И ты, бесплотный дух,В страны безвестны мираЛетишь стрелой… и вдруг —Открылись пред тобой те радужны чертоги,Где уготовили для сонма храбрых богиЛюбовь и вечный пир.При шуме горних вод и тихострунных лир,Среди полян и свежих сеней,Ты будешь поражать там скачущих еленейИ златорогих серн!»Склонясь на злачный дерн,С дружиною младою,Там снова с арфой золотоюВ восторге скальд поетО славе древних лет,Поет, и храбрых очи,Как звезды тихой ночи,Утехою блестят.Но вечер притекает,Час неги и прохлад,Глас скальда замолкает.Замолк – и храбрый сонмИдет в Оденов дом,Где дочери Веристы,Власы свои душистыРаскинув по плечам,Прелестницы младые,Всегда полунагие,На пиршества гостямОбильны явства носятИ пить умильно просятИз чаши сладкий мед…Так древний скальд поет,Лесов и дебрей сын угрюмый:Он счастлив, погрузясь о счастьи в сладки думы!О, сладкая мечта! О, неба дар благой!Средь дебрей каменных, средь ужасов природы,Где плещут о скалы Ботнические воды,В краях изгнанников… я счастлив был тобой.Я счастлив был, когда в моем уединеньи,Над кущей рыбаря, в час полночи немой,Раздастся ветров свист и войИ в кровлю застучит и град, и дождь осенний.Тогда на крылиях мечтыЛетал я в поднебесной,Или, забывшися на лоне красоты,Я сон вкушал прелестныйИ, счастлив наяву, был счастлив и в мечтах!Волшебница моя! Дары твои бесценныИ старцу в лета охлажденны,С котомкой нищему и узнику в цепях.Заклепы страшные с замками на дверях,Соломы жесткий пук, свет бледный пепелища,Изглоданный сухарь, мышей тюремных пища,Сосуды глиняны с водой —Всё, всё украшено тобой!..Кто сердцем прав, того ты ввек не покидаешь:За ним во все страны летаешьИ счастием даришь любимца своего.Пусть миром позабыт! Что нужды для него?Но с ним задумчивость, в день пасмурный, осенний,На мирном ложе сна,В уединенной сени,Беседует одна.О, тайных слез неизъяснима сладость!Что пред тобой сердец холодных радость,Веселий шум и блеск частейТому, кто ничего не ищет под луною,Тому, кто сопряжен душоюС могилою давно утраченных друзей!Кто в жизни не любил?Кто раз не забывался,Любя, мечтам не предавалсяИ счастья в них не находил?Кто в час глубокой ночи,Когда невольно сон смыкает томны очи,Всю сладость не вкусил обманчивой мечты?Теперь, любовник, тыНа ложе роскоши с подругой боязливой,Ей шепчешь о любви и пламенной рукойСнимаешь со груди ее покров стыдливой,Теперь блаженствуешь и счастлив ты – мечтой!Ночь сладострастия тебе дает призракиИ нектаром любви кропит ленивы маки.Мечтание – душа поэта и стихов,И едкость сильная вековНе может прелестей лишить Анакреона,Любовь еще горит во пламенных мечтахЛюбовницы Фаона;А ты, лежащий на цветахМеж нимф и сельских граций,Певец веселия, Гораций!Ты сладостно мечтал,Мечтал среди пиров и шумных, и веселых,И смерть угрюмую цветами увенчал!Как часто в Тибуре, в сих рощах устарелых,На скате бархатных лугов,В счастливом Тибуре, в твоем уединеньи,Ты ждал Глицерию, и в сладостном забвеньи,Томимый негою на ложе из цветов,При воскурении мастик благоуханных,При пляске нимф венчанных,Сплетенных в хоровод,При отдаленном шумеВ лугах журчащих вод,Безмолвен, в сладкой думеМечтал… и вдруг, мечтойВосторжен сладострастной,У ног Глицерии стыдливой и прекраснойПобеду пел любвиНад юностью беспечной,И первый жар в крови,И первый вздох сердечный,Счастливец! воспевалЦитерские забавыИ все заботы славы_Ты ветрам отдавал_!Ужели в истинах печальныхУгрюмых стоиков и скучных мудрецов,Сидящих в платьях погребальныхМежду обломков и гробов,Найдем мы жизни нашей сладость? —От них, я вижу, радостьЛетит, как бабочка от терновых кустов;Для них нет прелести и в прелестях природы.Им девы не поют, сплетяся в хороводы:Для них, как для слепцов,Весна без радости и лето без цветов…Увы! но с юностью исчезнут и мечтанья.Исчезнут граций лобызанья,Надежда изменит и рой крылатых снов.Увы! там нет уже цветов,Где тусклый опытность светильник зажигаетИ время старости могилу открывает.Но ты – пребудь верна, живи еще со мной!Ни свет, ни славы блеск пустой,Ничто даров твоих для сердца не заменит!Пусть дорого глупец сует блистанье ценит,Лобзая прах златой у мраморных палат, —Но я и счастлив, и богат,Когда снискал себе свободу и спокойство,А от сует ушел забвения тропой!Пусть будет навсегда со мнойЗавидное поэтов свойство:Блаженство находить в убожестве Мечтой!Их сердцу малость драгоценна:Как пчелка, медом отягченна,Летает с травки на цветок,Считая морем ручеек,Так хижину свою поэт дворцом считаетИ счастлив – _он мечтает_.1817