Язва

Предыдущим заведующим был колоритный и вальяжный армянин Сурен Владимирович Мовсесян. Заполняя заявление о приёме на работу, Сергеев сделал в его фамилии две орфографических ошибки, за что был словесно высечен, но в штат зачислен. Месяц назад, во время очередного отпуска, Мовсесян прислал телеграмму с просьбой об увольнении. Секретарша Лидочка уверяла, что просьба эта для главного врача не явилась неожиданностью. Поговаривали, что Суреном заинтересовались органы. Во время практики Сергеев отработал несколько смен вторым врачом в бригаде Мовсесяна и не раз наблюдал живой интерес шефа к антикварным вещам, иконам и картинам. Если на квартирах был телефон, Мовсесян, осмотрев больного и сделав назначения, кому-то звонил. Прикрывая трубку рукой с массивным золотым перстнем, вполголоса обсуждал впечатляющие суммы в рублях. Один раз даже в запрещённых долларах. Но какими бы ни были внеслужебные интересы шефа, в неотложной неврологии он был асом, за что Сергеев его искренне уважал.

После увольнения Мовсесяна за ключ с зелёной биркой развернулась нешуточная борьба. Претендентов было двое: тридцатипятилетний Коля Широков и официальный дублер Мовсесяна, врач с солидным стажем Галина Ивановна Фатькова. Сергеева, по молодости лет, никто в расчет не брал. Поэтому приглашение к главному врачу и предложение серьезно подумать о руководстве бригадами было полной неожиданностью для всех. Включая самого Сергеева. Широков, человек без комплексов, тут же вызвал Андрея на беседу и настоятельно рекомендовал от предложения отказаться. Покровительственно взяв под локоть, говорил, что молодого и неопытного Андрея старые скоровские волки слопают, косточек не останется. А под опекой Широкова ему, Сергееву, будет хорошо и вольготно, никому в обиду не даст. Сергеев ничего не имел против Широкова лично, но в качестве шефа тот его откровенно не устраивал. Диагностом Коля был слабым, в клинике разбирался плохо, авторитетом у коллег не пользовался. Выслушав Широкова, Андрей от ответа уклонился, сказал, что подумает.

Фатькова, коварная женщина, действовала иначе. Всегда приветливо улыбающаяся и называющая Сергеева Андрюшенькой, написала грязную анонимку в партбюро. Анонимка касалась давно ушедших в прошлое отношений Сергеева с фельдшерицей Валей Зайковой. Правда искусно перемешивалась с ложью, и моральный облик Сергеева, если верить написанному, требовал немедленного обсуждения на открытом партсобрании. Партсобрание не состоялось, поскольку вся скорая знала, что ребенок у Зайковой от доктора Тюленина, а Сергеев совершенно ни при чём. Но на партбюро Андрея вызвали. Для профилактики.

Открыв дверь и убедившись, что Виталий Исаакович ещё не пришёл, Андрей достал с книжной полки справочник практического врача и пролистал до буквы «С». Внимательно прочитав три страницы убористого текста и рассмотрев цветные картинки, Сергеев покачал головой, пробормотал «так я и думал», порылся в кабинетной аптечке и позвонил в диспетчерскую.

– Попросите зайти в шестой кабинет фельдшера Тагайнову, – сказал он в трубку, посмотрев на часы.

«Половина девятого, могла уже уйти. Хоть бы задержалась, а то придется к ней в общагу ехать».

Дверь кабинета распахнулась, на пороге стояла слегка встревоженная Анечка.

– Держи. – Он протянул ей упаковку таблеток. – На три дня хватит, принимай по схеме. Схему знаешь?

Анечка посмотрела на упаковку.

– Эритромицин. Доктор, зачем? Это с последним вызовом связано, да?

– Не задавай лишних вопросов. И о том, что на вызове слышала, помалкивай. Поняла?

– Но почему… – начала было Анечка, но, увидев сердитое выражение Андрея, согласно тряхнула головой.

– Да, Андрей Леонидович, поняла.

В карте вызова Сергеев не стал мудрить с диагнозом и выдвигать чреватые неприятностями предположения. Коротко описал клинику и язвы на коже больного, поставил «токсико-инфекционный синдром неясной этиологии, шок III степени». В конце концов, он не инфекционист по специальности. Его дело оказать первую помощь и быстрее доставить пациента в стационар.

В одно из первых дежурств Сергеев подобрал на улице бродягу неопределенного возраста, в грязной, завшивленной одежде, истощённого, без сознания, с высокой температурой и характерными высыпаниями на коже. По молодости и неопытности поставил диагноз «сыпной тиф». На подстанции был незамедлительно вызван к старшему врачу дежурной смены и получил разнос, из которого твердо усвоил, что не может быть в стране развитого социализма сыпного тифа, вшей и бродяг. Диагноз был изменен на тот же «токсико-инфекционный синдром».

«С кем бы посоветоваться по сегодняшнему случаю? – размышлял Сергеев, перебирая собранные для проверки карточки вызовов. – Скоро придет Виталий Исаакович, хороший мужик, опытный, не болтун. Но кардиолог, тоже не инфекционист».

Виталий Исаакович Белорецкий, кандидат наук, был ветераном скорой помощи и уже много лет руководил кардиологическими бригадами, совмещая заведование с дежурствами. Белорецкий выписывал научные журналы, внимательно следил за специальной литературой и постоянно внедрял новые методы обследования и лечения. Невысокий, с неказистой, кряжистой фигурой и породистым длинным носом, Виталий Исаакович непонятным образом умудрялся очаровывать молодых врачей-интернов женского пола, проходящих на скорой практику. В редкую смену в бригаде Белорецкого не было очередной интернши, преданно смотревшей наставнику в глаза и старательно фиксирующей в школьной тетрадке премудрости постановки диагноза. Как правило, это были худые, нескладные, на голову выше наставника очкастые создания в коротких халатиках, совсем не во вкусе Андрея. Но как известно, на вкус и цвет… После смены создания подолгу торчали в кабинете, пили чай с печеньем и пунцово краснели, когда наставник начинал поглаживать их по худым коленкам. Имел ли процесс наставничества продолжение за пределами скорой, Сергеев не знал и узнать не стремился. Белорецкого он искренне уважал и прощал мелкие слабости. В первый же день, когда Андрей приступил к новым обязанностям, Белорецкий достал из ящика рабочего стола бутылку «Армянского», два фужера, запер дверь изнутри и приложил палец к губам. В ответ на недоумённый взгляд Андрея показал пальцем на селектор громкой связи. Добавив звук проводного радио, Белорецкий объяснил, что селектор, помимо трансляции объявлений, выполняет вторую функцию: прослушивания главным врачом разговоров в кабинетах. Бутылку они прикончили на равных, без громких тостов и звона фужеров. Принятые двести пятьдесят на Белорецкого почти не подействовали, только нос немного покраснел и стал ещё длиннее.

Нет, пожалуй, Виталия Исааковича сегодняшней проблемой он грузить не будет. Андрей достал из пачки две таблетки эритромицина, запил водой. Хоть какая-то защита. Немного поколебавшись, снова позвонил в диспетчерскую:

– Кто сегодня старшим? Григорий Палыч? Спасибо.

Соколов Григорий Павлович был именно тем человеком, кому можно всё рассказать и у кого можно попросить совета. Именно Соколов не дал в свое время ходу истории с «сыпным тифом», избавив тем самым Андрея от серьёзных проблем. Отлично, сейчас проверит карты вызовов за прошлые смены и спустится в диспетчерскую.

Он вспомнил о завтраке с Оксаной, можно ещё поискать её на подстанции, вдруг не ушла. Но не было ни времени, ни аппетита, и голова занята совершенно другим.

Проверка карт была не самой любимой частью новых обязанностей Сергеева. Поэтому, когда дверь с грохотом распахнулась и в кабинет ввалился огромный, растрепанный Коля Неодинокий, Андрей с удовольствием отодвинул бумажную стопку. С Колей они учились в институте на одном курсе, вкалывали в стройотрядах и поддерживали дружеские отношения.

Неодинокий был явно встревожен, пожалуй, даже испуган.

– Старик, – заговорил он без лишних предисловий. – Ты утром выезжал в семнадцатый, к офицеру с температурой и язвами?

– Ты откуда знаешь?

– Вишенкова сказала.

Нина Петровна Вишенкова, внимательный и опытный старший врач, дежурила в смену Андрея и, конечно, просмотрела уже карту больного из семнадцатого военного городка.

– Да, выезжал, и что?

– Я сейчас мужика на остановке, около городка, тоже с язвами подобрал, без сознания, в сороковую увёз. В голове крутится что-то знакомое. Ты инфекционный синдром поставил, я понимаю, но сам-то что про это думаешь?

У Андрея неприятно заныло под ложечкой. «Значит, все верно, самое плохое подтверждается, вот не было печали…»

Он внимательно посмотрел на Неодинокого. Парень надежный, не трепло… Андрей протянул руку к полке с книгами, достал справочник. Открыл на нужной странице. Николай быстро пробежал глазами текст, посмотрел цветные иллюстрации с изображениями язв.

«Точно, такие! Но не чума же, почему так быстро развивается? Мы пока работали, жена больного прибежала. Говорит, вчера нормально всё было. Утром начал кашлять, температура поднялась. Она предложила врача на дом вызвать, но муж отказался. Типа, срочная работа, нельзя дома сидеть, и ушёл. Она что-то почувствовала, за ним побежала. – Неодинокий ткнул пальцем в текст. – Смотри, тут написано, если язвы, то кожная форма. Развивается медленно. А у моего кашель, как при легочной форме, и язвы прямо на глазах растут!»

Андрей оглянулся на висевший над дверью селектор и решительно потянул Николая за рукав халата к выходу. Подойдя в конце коридора к окну и убедившись, что их никто не слышит, рассказал про страшный бред пациента.

– Погоди, погоди. – Голос Неодинокого внезапно сел, видно было, как до него доходит, работа на скорой учит быстрому мышлению. – Это что же получается? Ма-а-ть вашу…

Он закрыл рот рукой, на лбу выступил пот. Некоторое время помолчал, бессмысленно глядя в окно, потом решительно заявил:

– Ты как хочешь, старик, а я в эти игры не играю. Сейчас закачу обморок, снимусь со смены и к бабке в Николаевку. У меня ещё две недели отпуска есть, да и крышу давно ей перебрать обещал.

Здоровяк Неодинокий мастерски умел закатывать обмороки, со всей положенной клиникой. Мог даже снижать у себя артериальное давление до критических цифр. На неподготовленных людей производило впечатление, когда гигант, ростом за сто девяносто и весом за сто двадцать, вдруг смертельно бледнел, покрывался холодным потом и хлопался на пол. Умение это не раз выручало Колю на экзаменах. Не распознали симуляцию даже опытные врачи из медицинской комиссии райвоенкомата. Только доцента Салеева с кафедры нервных болезней Коле провести не удалось. Салеев, спокойно просмотрев весь спектакль, указал на ряд несоответствий в симптоматике и посоветовал Коле лучше подготовиться и прийти на пересдачу.

Бабушку Неодинокого, Екатерину Ивановну, Андрей хорошо знал, не раз у нее вместе с Колей гостил и даже лечился от неприличной заразы, подцепленной на свиданиях с симпатичной дояркой в стройотрядовских самоволках. Бабушка имела старенький домик в тридцати километрах от города, в деревне Николаевке, и пользовалась в округе известностью народной целительницы.

– Давай, – он ободряюще хлопнул Колю по плечу. – Только ты на травы не очень рассчитывай. Эритромицин пей.

– А может, вместе смотаемся? – с надеждой спросил Неодинокий.

– Ага, так меня и отпустили. – Андрей кивнул в направлении кабинета главного врача. – Отделение на кого?

– Ну смотри, дорогу знаешь.

«Какой тут, к черту, эритромицин, – думал Сергеев, возвращаясь в кабинет. – Если за бредом лейтенанта реальные факты, никакие антибиотики не помогут».

Пришёл Белорецкий с очередной интерншей, заварил чай и развернул кардиограмму. Очкастая практикантка прилипла к плечу Белорецкого, заглядывая через седеющую шевелюру и кивая в такт комментариям учителя.

На столе оживился телефон внутренней связи. Красная лампочка мигала на линии приемной главного врача. Сергеев нахмурился и посмотрел на часы. Восемь тридцать. Ничего хорошего от вызова к начальству с утра пораньше он не ждал. Вздохнув, протянул руку к клавише громкой связи, но, покосившись на интерншу, снял трубку:

– Сергеев слушает.

– Доктор Сергеев, зайдите к Валентине Ивановне.

Официальный тон Лидочки не добавил оптимизма. «Началось, похоже».

Руками пригладив непослушные волосы, он мысленно сосчитал до десяти и вышел из кабинета, стараясь придать лицу непроницаемое выражение «а-ля Штирлиц».

2 апреля 1979 года, 08:40. Кабинет первого секретаря обкома КПСС.

Он всегда приезжал на работу рано, в семь, иногда в половине седьмого. Привычка эта сформировалась ещё со времен руководства строительным управлением, и в последующем он ей не изменял. До прихода помощников и сотрудников аппарата успевал разобрать оставленные с вечера бумаги, просмотреть ночную сводку происшествий, внести необходимые поправки в плотный дневной график. Сегодняшнее утро ничем не отличалось от череды таких же. В начале девятого он уже закончил дела и стоял у высокого окна, глядя на проснувшиеся улицы и строящееся здание нового обкома партии, первого в городе «небоскрёба» в двадцать четыре этажа. Это была его стройка, он лично получал в Москве необходимые согласования, утверждал проект, часто приезжал на строительную площадку. Коробку уже поставили, сейчас занимались отделкой. До ввода в эксплуатацию ещё полтора года, а народ уже прозвал высотный объект «членом партии». Он невесело усмехнулся. Нет в людях былого уважения к партии. Да и откуда ему взяться? Руководитель области, две трети промышленности которой работают на оборону, он, как никто другой, представлял масштабы затрат на поддержание стратегического военного равновесия и, как никто другой, понимал, что в этой безумной гонке мы безнадежно проигрываем. Советская экономика, как загнанная лошадь, из последних сил пыталась тащить неподъёмный воз «оборонки», а в магазинах нарастал дефицит продуктов и товаров. Дефицит и коррупция в торговле, вот главные признаки «общества развитого социализма». Мало объявить себя «руководящей и направляющей силой». Нужны конкретные действия, эффективные, чрезвычайные меры, чтобы выправить ситуацию и не превратиться из великой державы в отсталую страну третьего мира. Но кто способен эти меры продумать и провести в жизнь? Престарелый, тяжело больной Генеральный, интересующийся только личными наградами и коллекционными автомобилями?

От грустных мыслей его оторвал селектор громкой связи:

– Борис Николаевич, Орлов срочно, по второй линии!

Первый секретарь поморщился и посмотрел на часы. Восемь сорок. Начальник областного управления КГБ не баловал его хорошими новостями, особенно столь рано.

– Слушаю, Олег Сергеевич.

– Борис Николаевич, у нас ЧП!

По мере доклада он всё больше хмурился и крепче сжимал трубку аппарата вспотевшей ладонью. Когда Орлов начал повторяться, решительно перебил:

– Более точная информация о причинах происшедшего у вас есть?

– Нет, Борис Николаевич. То, что я вам сообщил, получено по моим личным каналам. Вы же знаете, «Биоресурс» напрямую подчиняется Главку, мне о своих делах не докладывает.

– Постарайтесь узнать.

Он устало опустился в кресло. Не докладывают ему! Дожили. Вместо того, чтобы общим делом заниматься, следят друг за другом, агентуру секретную заводят, как на вражеской территории.

Первый секретарь обкома знал в общих чертах, чем занимаются секретные лаборатории семнадцатого городка. В последний приезд академика Бурасенко они славно посидели в охотничьем домике, заедая «Посольскую» деликатесами из лосятины. Подвыпивший академик поведал другу Борису о своем детище, новейшем биологическом оружии, которое страшнее водородной бомбы. И главное, значительно дешевле. Армия потенциального противника, состоящая преимущественно из молодых мужчин, как всё мужское население призывного возраста, уничтожается за две-три недели. Бесшумная, невидимая, неотвратимая смерть. Без всяких там губительных для природы и жизни на планете последствий. И что же, теперь эта смерть свободно гуляет по улицам его города?

Он посмотрел на часы, представил кабинет на Старой площади – бывшего коллеги, первого секретаря Ставропольского крайкома, недавно переведённого в столицу. Тот тоже ранняя пташка, должен уже быть на месте.

Нажал клавишу селектора:

– Старую площадь, по закрытой связи, срочно!

Глава 3. Следствие ведут

02 апреля 1979 года, утро, около 9.00, станция скорой помощи.

Незамужняя Лидочка не расплылась, как обычно, в очаровательной улыбке при виде холостого и перспективного доктора Сергеева. Сдув со лба рыжую чёлку и сделав страшные глаза, она покосилась на обитую дерматином дверь с табличкой «Главный врач»:

– Проходите, Андрей Леонидович, вас ждут.

– Одна?

– Нет, ещё посторонний товарищ.

Недавно назначенная главным врачом Тёплая Валерия Ивановна, занимавшая до этого должность освобождённого секретаря парткома больницы, была хорошим человеком, но плохим хозяйственником и бездарным руководителем. Специфику скорой не знала совершенно, приходила на работу ни свет ни заря, сидела безвылазно, иногда до полуночи, а ситуация с каждым днём только ухудшалась. Начались перебои с лекарствами, автобаза стонала без запчастей, машины не выходили на линию, вызова выполнялись с задержкой, строительство двух новых подстанций остановилось, медтехника систематически срывала сроки ремонта аппаратуры.

Ушедшая на пенсию предыдущая начальница, Руза Галиевна Беклешева, тоже была не семи пядей во лбу. Андрей вспомнил своё первое и единственное собеседование с Беклешевой при приёме на работу. Он тогда с трепетом вошел в серьёзный кабинет, приготовившись к непростому разговору. Главного врача скорой Сергеев до этого не видел, поэтому оторопело смотрел на выкатившуюся ему навстречу из-за стола низенькую, полную тётку с восточным лицом, больше похожую на торговку с колхозного рынка. «Здравствуйте, доктор, вы не курите? Ага, это хорошо! Ну, идите, работайте». Вот и весь разговор.

Но вопросы Беклешева решать умела. Приехав в город из глухой деревни, она устроилась на скорую санитаркой, через пару лет поступила на рабфак, потом в медицинский институт, окончив который, вернулась на скорую и дослужилась до должности главного врача. С крестьянской основательностью и смекалкой Беклешева заботилась о вверенном ей учреждении. Благодаря её стараниям станция скорой помощи пользовалась авторитетом среди больниц и городского начальства. Теперь этот авторитет стремительно падал.

Критически осмотрев себя в зеркале, Сергеев поправил халат, пригладил волосы и распахнул дверь. Он давно уже входил сюда без трепета, но присутствие постороннего и Лидочкины гримасы напрягали. В кабинете, кроме Тёплой, за столом для совещаний сидел товарищ с цепким взглядом из семнадцатого городка, только на этот раз он был не в штатском, а в парадной форме с серебряными погонами майора и васильковыми петлицами.

– Садитесь, Андрей Леонидович.

Тёплая указала на стул напротив майора. Майор молча раскрыл перед глазами Андрея удостоверение. Комитет государственной безопасности, в/ч 17052, начальник особого отдела Сазонов… Дочитать Андрей не успел, красная книжица захлопнулась.

– Мы с вами уже встречались.

Это был не вопрос, а утверждение. Сергеев пожал плечами и воздержался от комментариев. Майор требовательно посмотрел на Тёплую. Валерия Ивановна засуетилась, подхватила большую красную папку и направилась к выходу.

– Я в диспетчерскую. Лидочка знает, где меня найти, если что.

В кабинете воцарилась тяжелая тишина. Некоторое время майор молча «гипнотизировал» Андрея, совсем как тогда на КП. Наконец сухо произнёс:

– Я изъял вашу карту вызова. Сейчас вы её перепишете.

Он протянул Сергееву пустой бланк.

– А если…

– Никаких если! Сейчас вы перепишете карту, подпишете вот эту бумагу, – он протянул Андрею отпечатанный типографским способом лист с заголовком «Обязательство о неразглашении», – выйдите из кабинета и забудете всё, что видели.

Некоторое время Андрей молча разглядывал майора. Незапоминающееся лицо без особых примет, серые волосы, серые глаза. «Прямо какой-то майор Пронин из анекдотов про чекистов. Послать его или…» В итоге размышлений победило «или». «Ну их к черту, связываться – себе дороже».

Он придвинул к себе бланк вызова.

– Что писать-то?

– Диагноз – грипп, никаких язв, остальное сами придумайте.

– Но почему? – не удержался от вопроса Андрей.

С майором вдруг произошла разительная перемена. Он наклонился к Сергееву, взял его за руку, заглянул в глаза. И взгляд майора был уже не колюче-враждебным, а добрым и понимающим.

– Ты же советский человек, доктор Сергеев, руководитель отделения. Ты же знаешь, что есть такое понятие: государственная тайна. Ты про семнадцатый военный городок слышал?

Сергеев кивнул, изумляясь происшедшей в майоре перемене. «Вот это школа! Какой артист пропадает, прямо полковник Марков из «Судьбы резидента».

– Так вот, я тебе, как комсомольцу и члену бюро подстанции, заявляю: никакого отношения к заболеванию лейтенанта Фёдорова семнадцатый городок не имеет.

– Но зачем же тогда вот это? – показал Сергеев на лежащие перед ним бумаги.

– Вы политинформации в отделении проводите? – вопросом на вопрос ответил майор.

– Конечно, проводим.

Еженедельные политинформации в коллективе – ещё одна обязанность, доставшаяся Сергееву вместе с новой должностью. По понедельникам проводилась политинформация в отделении, а по пятницам для всей центральной подстанции.

– Ну, тогда не буду тебе объяснять про империалистическое окружение. Только знай, враги первого социалистического государства ищут любой повод, чтобы вылить очередную порцию грязи на Советский Союз. Особенно в год, предшествующий олимпийским играм в Москве!

– А что с лейтенантом, он жив?

– А вот это уже не ваше дело, Андрей Леонидович, – сухо и с расстановкой произнес майор.

«Как же, не моё, – думал Сергеев, возвращаясь к себе. – Я в этой истории по уши. Вполне вероятно, заразу уже подцепил, и жить мне недолго осталось. Так что, извини, майор, а своё расследование я проведу».

Устроившись за рабочим столом, Андрей с сожалением посмотрел на ящик с перфокартами – исходными материалами кандидатской, тяжело вздохнул, опять научный руководитель будет выговаривать за задержку, – и взял чистый лист бумаги. Печатными буквами в правом верхнем углу вывел «Дело №17», поставил сегодняшнюю дату и ниже «План оперативно-следственных мероприятий». Андрей обожал детективы, с детства зачитывался Конан Дойлем, Жоржем Сименоном и Агатой Кристи, не пропускал ни одной серии популярных «Знатоков», ведущих многосерийное следствие.

«Итак, что мы имеем? Пока немного. Лейтенант с нетипично-стремительной клиникой „сибирской язвы“ в бреду говорит о незаменённом фильтре, выбросе, опасности. Обвиняет какого-то Николая Чернова. Кагэбэшник старается историю замять. Очень старается… Есть как минимум ещё один пострадавший. Скорее всего, случайная жертва последствий выброса. Таким образом, мы имеем три ключевых фигуры: лейтенант Фёдоров, Николай Чернов, майор госбезопасности Сазонов. И традиционные вопросы: кому выгодно, кто виноват». Через десять минут план был готов. Андрей с удовольствием перечитал все пункты. «Всё-таки научная работа учит системному мышлению, против будущего кандидата наук вы, товарищ майор, с вашими комитетскими мозгами слабоваты. Начинаем с пункта один».

Он поднял трубку городского телефона и набрал знакомый номер приемного покоя двадцать четвертой больницы. Ответил заведующий, которого Андрей немного знал.

– Здравствуйте, это Сергеев, центральная подстанция. Подскажите, пожалуйста, диагноз: Фёдоров Сергей Алексеевич, пятьдесят пятого года рождения, лейтенант из семнадцатого.

После недавней встречи с майором ответ собеседника не удивил.

– Точно не поступал? Вы уверены? Проверьте, пожалуйста!

В трубке раздались короткие гудки.

«Быстро работают, – с невольным уважением подумал Сергеев, – а я, как дурак, подставился. Сейчас заведующий майору настучит. Или не настучит? Ладно, не будем отступать от плана. Значит, вариант «Б».

После звонка в приёмный покой Андрей хотел пошептаться с дежурным старшим врачом Соколовым, но телефонный разговор внёс в план коррективы. Более срочным и важным стало выяснение состояния и местонахождения лейтенанта. Вариант «Б» предполагал личный визит Сергеева в районную больницу.

2 апреля 1979 года, г. Москва, 07:05, кабинет председателя КГБ СССР.

Председатель требовательно смотрел на присутствующих. За столом для совещаний сидели трое. Справа генерал-лейтенант Огарёв, начальник пятнадцатого управления, подтянутый, гладко выбритый, в идеально отглаженной парадной форме, как будто заранее знающий о срочном вызове на площадь Дзержинского в шесть утра. Напротив него академик Бурасенко, научный руководитель «Биоресурса», с трёхдневной щетиной на подбородке, зачёсанными назад длинными, с проседью, волосами, в американских джинсах и толстовке, доставленный с подмосковной дачи. В конце стола скромно примостился Цвигун, первый заместитель, невысокий толстяк с круглым добродушным лицом, в сером костюме от «Большевички». Плохо знающие Семёна Кузьмича обычно «покупались» на простоватую внешность начальника управлений контрразведки и идеологических диверсий, о чём впоследствии горько сожалели.