Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды

И в длину и в ширину – внушительное зрелище. Мы были счастливы. Руководство факультета хвалило нас. И тут объявили конкурс стенгазет ко Дню Победы среди всех ВУЗов края – их тогда было десять. Во Дворце Ленина, в громадном зале выставлены десятки работ. Большая комиссия долго все изучала и пришла к выводу, что первое место по праву принадлежит нашему «произведению»! Потрясающая и радостная весть! Нас пригласила к себе замдекана юрфака и сообщила, что мы награждаемся денежной премией за победу в краевом конкурсе. Сумма была огромная – 40 рублей на двоих. Месячная стипендия. Единственное, о чем она попросила, чтобы кто-то из нас написал «заявление на оказание материальной помощи». «Такая строка в бюджете есть, – сказала она, – а премиальные в нем не предусмотрены».

Агния написала заявление и отправилась в университетскую кассу получать деньги. И тут случилась еще одна забавная ситуация.

На восемнадцатилетие родители подарили Агнешке роскошные бриллиантовые серьги. Камни в них просто огромные – папа ее имел возможность «достать» такой дефицит и имел средства оплатить его. Агнешка очень любила эти украшения и по простоте душевной запросто носила их каждый день. И в то утро драгоценности были на ней. Я сказала:

– Дорогая Агния, я понимаю, что у тебя сейчас трудное финансовое положение, и ты идешь за материальной помощью, но, может быть, ты вынешь из ушек эти экспонаты Алмазного фонда, чтобы не смущать кассира, выдающего вспомоществование нуждающейся студентке?

Она расхохоталась, цацки сняла и, сделав «скромное» лицо, отправилась за премией, выдаваемой под псевдонимом «материальная помощь». Эта история тоже надолго осталась предметом шуток и подначек. А предмет из «алмазного фонда» она надевает только к вечерним туалетам два-три раза в год. И они все также вызывают у нас улыбки.

Так вот, с мыслями о предстоящей поездке на отдых и приятных покупках, с радостью от того, что практика закончилась и целый месяц можно гулять, шла я вечерком в гости к свежеиспеченной жене Катюшке. Молодой муж ее уехал в командировку, и она позвала меня на чаек. Все домашние дела были сделаны, ужин для родителей приготовлен, и я – с чистой совестью – отправилась к ней. Светлая мини-юбка в клетку, сшитая мамой, и белая кофточка-«лапша» отлично сидели на мне, волосы я вымыла и расчесала на пробор, и они доходили почти до талии. А талия в то время была такая, что можно было обхватить двумя мужскими ладонями (что потом с успехом и проделывал мой будущий муж). Загорелая, веселая и радостная от предвкушения встречи с подругой и рассказов о первых неделях семейной жизни, шла я, постукивая каблучками, по направлению к ее дому. Шла и тихонько напевала – благо, улица была пустынна, рабочий день закончился – «песни у людей разные, а моя одна на века…». Солнце уже скрылось за сопкой, но сторона улицы, по которой шла, хорошо освещалась. Солнечные зайчики разбегались от металлических пряжек на моих новеньких босоножках, и, довольная этой картиной, почти уткнулась лбом в грудь какого-то человека. Опешив, я растерянно подняла глаза, одновременно сказав: «Извините!» – и увидела, что этот человек – Александр Борисович. И что он стоит на улице у раскрытой двери здания суда, находящегося рядом с домом, где жила моя подруга. Дорога к суду поднималась круто в горку, и я, увлеченная «зайчиками» и собственными отражениями в окнах, не заметила, как на самом подъеме передо мной возникло живое «препятствие».

– Ой, здравствуйте, Александр Борисович! – Я смутилась от собственной неловкости.

– Привет, красавица! Комсомолка, студентка, отличница! Как дела? Ты куда это так спешишь, что не видишь никого вокруг? Уж не на свидание ли?

– Нет, не на свидание, я в гости к подруге иду, она замуж недавно вышла, я у нее на свадьбе была свидетельницей.

– Это хорошее дело, – произнес А. Б., и непонятно было, к чему относится его оценка. Тут я обратила внимание, что А. Б. – впервые за две недели нашего знакомства – был в белой рубашке с короткими рукавами, без галстука и двумя расстегнутыми пуговицами ворота. Это было очень непривычно, как будто он снял с себя какие-то доспехи и стал обыкновенным мужчиной. Я даже уловила приятный и очень модный тогда аромат мужского одеколона «Командор». Такой же был у папы и очень нравился мне.

– А я закончил слушать все дела, вышел на солнышко подышать свежим воздухом и вижу, как моя практикантка шагает по улице, улыбается своему отражению в окнах, поглядывает иногда себе под ноги, а ветер развевает волосы, и солнце в них играет. Ты же всегда на практику приходила то с косой, то с хвостиком, и я не знал, какую красоту ты прятала.

– Да нет, ничего и не прятала, – смутилась я.

– Не прятала, не прятала, – отчего-то весело сказал А. Б. и добавил: – Заходи, чаем угощу!

«Как в "Мухе-цокотухе", – подумала я. – "Приходите, тараканы, я вас чаем угощу"».

– Спасибо, я лучше пойду. А то меня подруга ждет.

Тут резкий порыв ветра взметнул мои локоны так, что они коснулись лица Петрова.

– Прямо вихрь какой-то, – опять засмеялся он.

– Извините. – Я собрала волосы и начала заплетать косу. Довольно быстро справившись с этим занятием, перекинула, как обычно, косу на грудь и собралась идти.

– Ты вот что, – остановил меня А. Б. – Ты же мне еще отчет свой по практике не принесла на подпись.

– Я его скоро доделаю, совсем немного осталось.

– Слушай, – о чем-то подумав, произнес он, – ты же на пишущей машинке умеешь печатать?

– Я печатала немного в милиции на практике, и дома есть пишущая машинка – мама папе иногда печатает его статьи научные – ну и я чуть-чуть могу.

– Можешь мне помочь?

– Я не знаю, а чем?

– Да вот мне тоже до конца месяца надо научному руководителю статью для журнала отдать, а я все никак не соберусь ее перепечатать. Работы очень много, ну ты сама видела, руки до статьи не доходят. Может быть, поможешь напечатать?

– А вы что – диссертацию пишете? – поинтересовалась я. Это было мне знакомо, так как папа занимался наукой, и я еще со школы помогала ему вычитывать статьи и диссертационные материалы.

– Да вот пытаюсь… правда, с таким графиком работы не очень-то попишешь. Сможешь завтра подойти к концу дня?

– Наверное, смогу, я вечером все равно гуляю, а на турбазу мы с девчонками только через десять дней едем. А машинка какая у вас?

– Электрическая, хорошая. Подходи часиков в шесть, я как раз буду все дела в порядок приводить, да пару решений написать надо еще. Покажу тебе материалы, ты же мой почерк разбираешь?

– Разбираю, за две недели более-менее привыкла.

– Ну, вот и отлично, значит, до завтра?! – Он улыбнулся и добавил: – Аккуратнее шагай, впереди себя посматривай.

– Хорошо, буду посматривать. До свидания.

– Я жду тебя завтра к концу дня.

Глава 6

Как делают детей

Чаепитие у Катерины было веселым и вкусным. После того как много лет назад мы перестали уже ездить в пионерский лагерь и у этой «объедалы» исчезла возможность питаться за двоих, ее мама всегда к моему приходу готовила что-нибудь вкусненькое и заботливо потчевала.

«Старается, за откорм дочурки своей толстопузенькой отблагодарить хочет», – с мстительной улыбкой думала я.

В этот раз все уже было приготовлено, родители Кати уехали к родственникам, и мы были с ней вдвоем в доме.

– Ну, давай, рассказывай, как жизнь идет семейная, как это – «замужем»? Нравится?

Я тормошила подругу, а она, наполняя всякой снедью мою тарелку, смеялась:

– Ты знаешь, нравится! И родители ко мне – с уважением и почтением! Они от Вадика, конечно, не в восторге, но и не против. Притираемся. Все стараются понравиться друг другу.

– А целоваться тебе нравится? – вдруг поинтересовалась я. Мой личный опыт в этой области был не столь велик, но и тот, который имелся, никаких особенных чувств и трепета не вызывал. Старшекурсник, в которого я была влюблена и с которым нас уже познакомили добрые люди-однокурсники, несколько раз приглашал меня на свидания, водил в кино. Провожая домой, попробовал поцеловать и сказал:

– Э-э, да ты не умеешь целоваться! Совсем девчонка. Давай я тебя научу!

Я была так взволнована тем, что он рядом со мной, что старательно выполняла рекомендации, которые он мне дал – «губы вот так, а язык вот так и рот не открывай».

Осмыслить и осуществить все эти правила одновременно было очень трудной задачей. В то время как мой «принц», крепко обняв, целовал меня, я сосредоточенно думала: «Так, рот не открывать или, наоборот, открывать, ну надо же, запуталась. Ну зачем вообще люди целуются? Так хорошо было бы просто обняться и стоять, слушая вечернюю тишину. Так нет же, целоваться еще придумали». И одним глазом, который не был закрыт лицом моего возлюбленного, я рассматривала облака, прикрывавшие луну, смущенно поглядывавшую на нас. В один из вечеров мой ненаглядный пришел на свидание, очень нарядный, повел меня в кино, а потом сказал:

– Ну, пойдем с родителями знакомиться твоими. Мой-то отец тебя видел, когда приезжал в командировку. Сказал: «Какая хорошая девочка, вот бы тебе такую!»

– Такую – что? – переспросила наивная я.

– Ничего, – улыбнулся он.

– А родители поехали в гости и будут дома поздно, – сообщила я, отчего-то робея.

– Жаль, – ответил «принц», – пойдем тогда еще погуляем.

Ближе к полуночи мы стояли возле моего дома и не могли расстаться. Вдруг я увидела, что к нам приближаются папа с мамой, которые возвращались из гостей, и, засмущавшись, шепнула об этом моему кавалеру. Через несколько дней по распределению он уезжал в другой город. Сердце мое сжималось в отчаянии перед разлукой, и я представляла себе – наивная девочка – как он на коне прискачет за мной и заберет куда-то… в светлое будущее. О том, что мне еще два курса учиться, я как-то не думала. И вот он уехал, и уже никто больше не учил меня целоваться.

«Да и хорошо, – думала я, – точно как героиня Надежды Румянцевой в «Девчатах»: «Так-то без поцелуев даже лучше!» Но в тот вечер, когда я вернулась домой, папа слегка улыбнулся и сказал:

– Слишком красив для мужа.

Что он понимал, этот папа, в красоте мужской?! Красивее моего «принца», по-моему, никого в природе не существовало. И что ж, надо в мужья – некрасивого? Вот странные рассуждения.

Через год этот прекрасно-целовавшийся «королевич» вернулся и пришел в факультетское общежитие, где раньше жил и сам, к старосте нашей группы:

– Слушай, Женя, как бы мне с Аленой встретиться? Не могу до нее дозвониться. Передай ей, что я хочу ее увидеть. Мне обязательно нужно с ней встретиться! Передашь?!

– Передать-то я передам, – засмеялась Женька, – только Алена твоя через три недели замуж выходит.

– Как – замуж, за кого?! – ошарашенно спросил «принц-королевич».

– Да уж не за тебя, это точно! Вот нам с мужем приглашение на свадьбу принесли. Замечательный жених у нее! Высокий, красивый, каждый день после занятий встречает, любит ее!

– Так что же она, не дождалась меня? – удивился погрустневший герой.

– А ты бы еще год где-то был, да писем не писал, да рассчитывал, что она возле окошка будет, пригорюнившись, дожидаться. Уж так она тебя любила, это факт! Весь факультет наблюдал и переживал за вас! А ты – балбес, потерял такую девушку! Беречь надо было сокровище – вот что я тебе скажу! – Женька была очень довольна произведенным эффектом и на следующий же день после экзамена все мне пересказала. А поезд-то ушел…

Но это через год, а тут я сидела за столиком с Катей и удивленно отметила, что подруга явно чего-то недоговаривает.

– Нравится, – протянула она, – и целоваться тоже!

– А что еще? – удивилась я.

Информация о «чем-то еще» была у меня столь скудной, только на уровне занятий по военно-медицинской подготовке в университете и книг французских классиков. Но на «медицине» объясняли строение человеческих тел и способы их излечения в военное и мирное время, а про отношения ничего не говорилось. У Золя, Мопассана, Бальзака, Флобера и Гюго все вроде бы и описывалось, но тоже было совершенно непонятно и неприменимо к реальным жизненным событиям. И неловко.

– Тебе хорошо, ты в мединституте, вас там всему обучают, – протянула я.

– Нет, не всему, да это и не имеет отношения к мединституту… – Что это?

– Сама в свое время все узнаешь, – ответила Катя и замолчала.

А я вспомнила, как в том же пионерском лагере эта «обжора» выманивала у меня привезенные родителями сладости в обмен на обещание рассказать, «как делаются дети».

Сладостей было, конечно, жаль, сидеть на голодном пайке не очень приятно, но получить сведения о том, как сделаны все дети вокруг, было невероятно заманчиво и интересно. Это будущее «светило медицинское», тут же подъедая полученные сладости, начала свой «секретный», как она выразилась, рассказ. На момент беседы было нам лет десять-одиннадцать, и я – наивна, чиста и доверчива.

– Ну так вот, – с набитым конфетами ртом начала она свое повествование, – во время тихого часа, когда весь отряд дремал после обеда, – когда папа и мама хотят, чтобы появились дети… – Катька начала страшно вращать темными глазищами, а я заволновалась.

«Как же это, наверное, непросто все и опасно – вот так вот взять и захотеть, чтоб были дети». Я раньше и не задумывалась о том, откуда люди берутся? Есть себе вокруг и есть. А, нет, я знала, что у меня «родилась» недавно двоюродная сестренка Вероника, и ее мама ходила с большим животом, а потом легла в больницу – роддом – и пришла оттуда без живота, но с маленькой девочкой. Когда мы пришли к ним в гости с родителями, тетушка загадочно сказала своему мужу:

– Второго рожать будешь сам!

Так как же они все-таки делаются, эти дети? С огромным вниманием я приблизила свое лицо к Катиному, и она прошептала:

– Как только папа с мамой решают завести себе ребенка, они берут друг друга за руку, прикладывают руки там, где пульс, знаешь?

Я знала, где «пульс». У папы часто болело сердце, и, когда приезжала «Скорая помощь», врач первым делом считал пульс.

– Вот, они пульсом к пульсу крепко-крепко прижимают, и кровь от одного перетекает к другому. Вот! Все! А потом у мамы в животе появляется ребенок.

Когда я училась в университете, на экраны кинотеатров вышел фильм «Есения», и там вожак цыганского табора, соединяя на свадебном пиру руки Есении и Освальдо, дал им нож, чтобы каждый сделал надрез в районе пульса, и, соединив руки влюбленных, сказал:

– Теперь в каждом из вас течет кровь друг друга. Берегите и любите друг друга.

Ох, а ведь я замечала, как иногда папа берет маму за руку – может быть, они детей собираются делать? Мне бы, конечно, хотелось брата или сестру. Одной грустно.

– А доктор, когда считает папе пульс – это не опасно? Дети не появятся? – поделилась я своими соображениями с подругой.

Она авторитетно заявила:

– Нет, с доктором детей не делают.

Все это я вспомнила, слушая загадочные намеки будущего доктора по поводу своей семейной жизни.

– Значит, тебе нравится целоваться? Приятно даже? Ну надо же! – удивилась я.

– Пойдем мыть руки, а то остывает всё. А у тебя практика закончилась, гуляешь, как птица? – спросила Катя.

– Да, уже третий день, – я улыбнулась, – через десять дней поедем на турбазу с девчонками. – И я поведала ей историю с премией, бриллиантами и путевками. Про то, что меня попросили помочь в суде, я рассказывать не стала.

– А помнишь, ты говорила в первый день практики, когда пришла к нам обедать – на другой день после свадьбы, что тебе не понравился ваш руководитель практики, судья, что ли? Помнишь? Что, противный? Или идиот?

– Нет, не очень противный и точно не идиот. Наоборот, слишком умный. Нормальный, в общем.

И разговор перешел на другую тему.

Глава 7

Научная работа и любовь

Следующий день был солнечным с самого утра. Торопиться некуда, и я позволила себе понежиться в кровати с книжкой. Родители с утра на работе, и никто не мешал мне в третий раз перечитывать «Жана-Кристофа» Ромена Роллана. Чтение, как обычно, дополнялось огромной кружкой сладкого чая, к которой прилагался бутерброд со сливочным маслом и толстым кружком аппетитной розовой докторской колбасы.

Закончив чтение вместе с трапезой, я занялась домашними делами. Довольно быстро все переделала, и вдруг домой пришел папа. Он был без формы, тоже в белой рубашке с короткими рукавами и тоже без галстука. Это на него вообще не было похоже. «Как сговорились», – подумала я. Оказалось, что у него с сегодняшнего дня начался отпуск, и он ходил в поликлинику оформлять санаторно-курортную карту, чтобы ехать с мамой в санаторий в Юрмалу. Папа прилег отдохнуть, а я стала собираться. Хорошо, что он уснул, не будет никаких вопросов. Хотя вопросов и так не должно быть – сессия сдана на «пятерки»! Стипендия – повышенная! Премию получила! Практику благополучно завершила! Домашние дела все сделаны! Вечер – для гулянья с девчонками. Ну, или иногда с мальчишками. Но на этот счет мой строгий папа имел твердые убеждения, которые усиленно мне внушал: «Никогда не раздавай неоплаченных векселей!» – требовал он. Мне понятно было, что имелось в виду, хотя и не очень нравилось. Папа считал, что если молодой человек приглашает куда-нибудь, вы встречаетесь, гуляете вместе, а он тебе не нравится, ничего серьезного у тебя к нему нет, то это и есть «раздача «этих самых «неоплаченных векселей».

– А как же я узнаю сразу – серьезно или несерьезно? – спрашивала я у него, – вдруг сначала несерьезно, а потом – серьезно. Вон как у Кати с Вадимом. Или одна моя приятельница-сокурсница могла сегодня с одним одноклассником встретиться, завтра пойти в кино с другим, а на третий день вообще собрать двух приятелей и отправиться есть мороженое компанией.

– Очень легкомысленно с ее стороны. Она вообще легковесная девушка, – заключал папа. На этом мои аргументы заканчивались, но не заканчивался внутренний спор с папой.

Я и так была довольно застенчива в общении с молодыми людьми, смущалась и не очень представляла, как себя вести. Зато у меня были друзья – мальчишки со двора и пара приятелей со школы. Были в приятелях и одногруппники, с которыми мы вместе рассматривали альбомы по живописи, проходили тесты на определение IQ, спорили о французских импрессионистах и итальянском неореализме в кино. Дружить мне было легко. А вот кроме дружбы – сомнительно. Либо я влюблялась и страдала на расстоянии, либо, если влюблялись в меня, стеснялась и переживала оттого, что не могу ответить взаимностью. Спустя годы выяснилось, что как раз те, кого я считала закадычными друзьями или товарищами по интеллектуальным увлечениям, и были более всех в меня влюблены. Влюблены безответно. И признаться в чувствах даже не смели, почему-то считая, что это бесполезно. И еще рассказывали: «У тебя был такой взгляд гордячки, ты так свысока смотрела, что только на расстоянии вздыхать оставалось». Вот странности отношений человеческих. «Гордячка» на самом деле была стеснительной и смущалась постоянно. Кроме того, с детства у меня было неважное зрение, лет с двух я носила очки, потом в школе сняла и ни за что не соглашалась надеть. Правда, дома меня заставляли читать только в очках, а также заниматься музыкой. Мои подруги университетские знали, что при мне не надо рассказывать «соленых» анекдотов и употреблять выражения, в которых встречается ненормативная лексика. Я краснела даже при намеке на «что-то» в разговоре. В общем, я смущаюсь и щурюсь, так как не очень хорошо вижу, а им кажется, что я гордячка и свысока смотрю. Уже во взрослой жизни, оказавшись в Москве на семинаре по бизнес-психологии у замечательного бизнес-тренера и автора книг-бестселлеров, я узнала, что это – именно самый точный аспект женщины, родившейся под знаком Овна. Она в душе всегда ребенок лет двенадцати, светлый, чистый, наивный, еще даже не представляющий, откуда дети берутся. Стеснение и смущение – ее родное состояние. Через год после семинара один поклонник пригласил меня в ресторан – «на обед»(!). Что-то стал о своих чувствах говорить. Я не знала, как реагировать, покраснела, а он воскликнул: «О, а вы и вправду смущаетесь. Боже мой, какая это редкость! И какое чудо!» Поделать с собой в таких ситуациях ничего не могла. Зато, когда дело касалось адвокатских вопросов, я становилась железной, решительной, шла вперед, пробивая любые преграды либо устраняя их дипломатическим путем, без намека на смущение. Правда, кокетство тоже иногда шло в ход. Но это были скорее «дипломатические» инструменты. Тот же московский преподаватель подчеркивал, что наивность и стеснительность присущи высшему аспекту качеств Овна только во взаимоотношениях с мужчинами…

В общем, папа отдыхал, я собралась, подкрасила и без того длинные ресницы черной тушью «Медовая» в картонной коробочке. В эту тушь нужно было поплевать немного, а потом крохотной пластмассовой кисточкой-расческой наносить на ресницы. Губы – светлой перламутровой французской помадой, привезенной в прошлом году мамой из отпуска в Крыму. Конечно, я с удовольствием накрасила бы губы красной, очень модной помадой, идеально подходящей к моим крупным красным деревянным бусам, тоже привезенным мамой. Но с красной помадой еще на втором курсе произошел инцидент, надолго сделавшей меня поклонницей нежных телесных или светло-розовых оттенков. Из поездки родителей в санаторий в Гагры зимой мама привезла себе и мне югославскую красную помаду в роскошных тюбиках. Я как раз была на каникулах после зимней сессии. Увидев такую роскошь, я тут же решила воспользоваться ею и продемонстрировать подругам, а заодно и всему миру «дары волхвов».

К зиме мне, кстати, было сшито красное пальто с черным каракулевым воротником, длинное, по последней моде. Я связала к нему чудесные шапочку и шарфик. Черные перчатки довершали это великолепие. Ну как в таком наряде без красной помады? Я старательно нанесла эту «клубнику» на свои пухлые губы – помада и вправду была клубничной на вкус – и, довольная собой, отправилась гулять с подругами. Когда мы после прогулки, румяные, смеющиеся и замерзшие, пришли к нам домой пить чай, дверь открыл папа. Он поприветствовал Агнию и Маришку, а потом повернул голову в мою сторону.

– Что это такое? – воскликнул он и повторил: – Что это?

– Ты о чем, папа, – удивилась я, так как приход домой с подругами был обычным делом и не должен был его так сильно удивить. Видно было, что папа взволнован. Я с детства привыкла, что папе нельзя волноваться, так как еще в тридцать шесть лет он перенес обширный инфаркт, и сердце у него регулярно «прихватывало». Мы с мамой очень боялись за него и старались по возможности не давать домашних поводов для волнений.

– Анна, – позвал папа маму, которая находилась в глубине квартиры и пришла на его зов, – полюбуйся на нашу красавицу-дочурку!

Я так и не могла понять, в чем дело. В это время и я, и девчонки разделись, и папа, взяв меня за плечо, подвел к зеркалу.

– Полюбуйся, полюбуйся, – предложил он мне. Я полюбовалась: длинная коса, зеленые глаза, длинные ресницы, румяные щеки и слегка порозовевший на морозе нос. «Наверное, это мой покрасневший на морозе нос его так перепугал, – решила я, – простуда и ангина время от времени у меня случались, и скорее всего он переживал, что я зачихаю». Вдруг картина прояснилась.

– Как «зад у носорога», – выпалил сей замечательный педагог, образованный и культурный человек, руководивший сотнями людей, – помада эта красная твоя! Посмотри на себя! Что ты так накрасила губы этой красной краской?! Точно, как у носорога.

Я чуть не разревелась. Это было ужасно обидно! Про себя подумала: «Где он этого носорога видел вообще, тем более его зад? И почему он решил, что носорог красит свой зад красной помадой? И как вообще можно сравнивать лицо вот с этим самым местом? Просто дурак какой-то. Точно, он настоящий дурак! И свинья еще! Сам – носорог!!!»

Этот внутренний монолог позволил мне немного расслабиться, и я начала смывать с губ «клубнику». Закончив с этим делом, намазала губы вазелином и зашла к себе в комнату, где меня ожидали девчонки. Им было известно, что родитель мой разлюбезный может иногда такой яркий образ создать, что сразу все доходит. Но тут он явно перестарался! Я слышала, как мама в гостиной увещевала его. А мы с девчонками вдруг расхохотались. Слезы, появившиеся было у меня, высохли, и я смеялась громче всех. Потом мы отправились на кухню пить чай с вареньем. Когда через некоторое время родители заглянули туда, чтобы пожелать нам приятного аппетита, я демонстративно отвернулась от отца и не отвечала на его слова. «Пусть теперь сам помучается, носорог несчастный». Видно было, человек понял, что «переборщил», и мама сказала ему что-то серьезное, поэтому он начал шутить, развлекать девчонок, расспрашивать их о чем-то. Я допила чай и вышла из кухни.

Пару дней я молчала и никак не отвечала на его попытки снова наладить со мной «дружбу». Только лет через двенадцать, когда я давно уже была замужем, родила сына и дочь и отправилась вместе с мужем в отпуск по путевке в ГДР, мне на глаза попалась в парфюмерном магазине красная помада, и я ее купила. В номере гостиницы перед зеркалом в ванной комнате накрасила губы. Очень понравилось, и я вышла к мужу, чтобы продемонстрировать приобретение. Глаза у Эдика заблестели, он притянул меня к себе и поцеловал: