Удиви меня

Адам сейчас женат на другой женщине, у них трое детей. Ручаюсь, спокойно по ночам он не спит.

– Вот мы и пришли. – Как только достигаем станции, Тильда шлепает рукой по своему браслету. – Вот же чертова штука. Так и не работает, зараза.

Поворачивается ко мне:

– Что у тебя сегодня утром?

– О, просто кофе с потенциальным спонсором, – показываю Тильде экран моего смартфона, на котором установлено приложение-шагомер. – Давай посмотрим. 4458 шагов.

– Но ты наверняка еще пробежалась вверх-вниз по лестнице раз шесть, до того как мы начали, – подытоживает Тильда. – И где ты будешь пить кофе? – заговорщически шепчет Тильда, комично приподнимая бровь (я смеюсь). – И не притворяйся, что в «Старбаксе»!

– В отеле «Кларидж», – смущенно признаюсь я.

– В «Кларидже»! – на всю станцию оглашает Тильда. – С ума сойти!

– Увидимся завтра, – подмигиваю Тильде и направляюсь к вестибюлю метро.

Достаю смарт-карту и все еще слышу за спиной возбужденный голос:

– Бог ты мой, Сильви! «Кларидж»!

* * *

Работа у меня прекрасная, зачем это скрывать. По-настоящему чудесная.

Сижу за столиком в ресторане самого фешенебельного отеля в Лондоне, сплошь уставленного тарелками с круассанами и абрикосовыми тарталетками. Напротив меня сидит девушка по имени Сьюзи Джексон. Я уже встречалась с ней пару раз и рассказывала ей о нашей предстоящей экспозиции вееров девятнадцатого века.

Как я уже говорила, я работаю в крошечном музее, существующем только на благотворительность. Семья Кендрик владеет Уиллоуби-хаус уже много лет. Это небольшой городской особняк в Мэрилебоне[15], построенный в георгианском стиле. А в этом особняке – чудеснейшая коллекция драгоценностей, произведений искусства и, что немного странно, клавесинов. Сэр Уолтер Кендрик был очарован этими музыкальными инструментами, коллекцию начал собирать с тысяча восемьсот девяносто четвертого года. Также он обожал церемониальные мечи, а его жена питала слабость к миниатюрам. На самом деле все в семье Кендрик были маниакальными скопидомами. Но, естественно, никто в музее не называет экспонаты «сокровищами эпохи». Слишком просто. Как вам «бесценная коллекция произведений искусства и артефактов, представляющая исторический интерес и имеющая национальное значение»? В музее помимо экспозиций проводятся лекции и камерные концерты.

Эта работа мне идеально подходит, так как я изучала историю искусства в университете. Для такой, как я, нет ничего лучше, чем быть окруженной не просто прекрасными, но и исторически важными образчиками гениальности человеческого ремесла. В Уиллоуби-хаус вы найдете то, что навсегда пленит ваше сердце. (Есть же экспонаты совершенно безобразные, к истории не имеющие никакого отношения, но мы и их заботливо выставляем на витрины, ибо, как говорит миссис Кендрик, в них заключена «индивидуальная сентиментальная значимость». С начальницей не спорят.)

До Уиллоуби-хаус я помогала составлять каталоги в архивах элитного аукционного дома. Правда, архивы располагались в совершенно другом здании, а туда, где, собственно, происходили сами аукционы, мне был ход закрыт. Я так и не увидела вживую и не потрогала ни один лот. Если честно, это была довольно однообразная работа. Поэтому, когда появилась возможность работать хоть за меньшие деньги, но больше общаться с людьми и получить опыт в сфере «развития», я согласилась не раздумывая. Развитие в моем случае означает «сбор денег», только мы так не говорим. При упоминании слова «деньги» миссис Кендрик белеет как полотно (в запретный список также входят слова «туалет» и «веб-сайт»). У миссис Кендрик свое четкое представление о том, как нужно вести дела Уиллоуби-хаус, и за шесть лет работы здесь я выучила ее правила назубок. Избегай в разговоре слова «деньги», не называй потенциальных спонсоров по именам, не тряси кружкой для сбора пожертвований у людей перед носом (фигурально) и не веди нудных лекций о благотворительности (буквально). Вместо этого «строй отношения».

Вот это я и пытаюсь сделать сегодня. Стараюсь построить хорошие отношения со Сьюзи, которая работает на крупный благотворительный траст, фонд Уилсона-Кросса, чья задача – поддерживать науки и искусства. («Крупный» значит, что у нас будет возможность каждый год получать свою, пусть и небольшую, долю из двухсот семидесяти пяти миллионов фунтов.) Мягко и ненавязчиво рассказываю Сьюзи про нашу обитель искусства. Миссис Кендрик научила меня действовать тактично и неочевидно, вести игру с дальним прицелом. На первой деловой беседе просить пожертвования миссис Кендрик категорически запрещает. Золотое правило: чем дольше вы знаете покровителя, тем больше он даст, когда придет время.

Наше тайное желание – отыскать еще одну миссис Притчетт-Уильямс. Об этой женщине в Уиллоуби-хаус ходят легенды. Она посещала каждое мероприятие в музее в течение десяти лет. Пила шампанское, угощалась канапе, слушала разговоры, но никогда не давала нам ни пенни.

А когда странная старушечка почила в бозе, оказалось, что она выделила музею пятьсот тысяч фунтов. Полмиллиона!

– Еще кофе? – лучезарно улыбаюсь Сьюзи. – Итак, вот ваше приглашение на открытие выставки старинных вееров «Шелковый ветер». Очень надеемся, что у вас получится ее посетить.

– Звучит очень интересно, – кивает Сьюзи, рот забит круассаном.

На вид я бы дала Сьюзи лет двадцать восемь. Сколько бы мы ни встречались, на ней всегда новехонькая пара первоклассных туфель.

– Боюсь только, в этот же вечер я приглашена на мероприятие в Музей Виктории и Альберта[16].

– Ах, очень жаль. – Улыбка моя ни за что не дрогнет, хотя внутри я и пылаю, как адское пламя. Вечно Виктория и Альберт встают у нас на пути. Половина наших меценатов являются и покровителями Музея Виктории и Альберта; наверное, даже больше половины. Большую часть своей трудовой жизни сотрудники Уиллоуби меняют график наших мероприятий, чтобы избежать совпадений с V&A.

– А что там будет? Я об этом еще не слышала, – опрометчиво спрашиваю я.

Сьюзи строго смотрит на меня:

– «Выставка текстиля: от первобытных образцов до тканей XX века», – сообщает мне она. – Говорят, всем гостям в подарок дадут шарфики.

Шарфики? Черт. Думай, Сильви, думай быстро.

– Ох, разве я вам не сказала? – небрежно бросаю я. – Всем нашим патронам на открытии мы вручим прекрасные подарки. Это… сумки.

В глазах Сьюзи промелькнул интерес:

– Сумки? – переспрашивает она.

– Дизайн вдохновлен самыми интересными экспонатами с нашей выставки, – вру, не краснея. – Эксклюзивные модели.

О том, где мне достать тридцать эксклюзивных сумок с узорами, как на антикварных веерах, буду думать позже. Я не отдам Сьюзи Джексон Виктории и Альберту, впрочем, как и других наших покровителей.

Вижу по лицу Сьюзи, что она прокручивает варианты. Шарф от V&A или сумочка от Уиллоуби-хаус? Любому, кто хоть мало-мальски разбирается в искусстве, понятно, что нужно выбирать сумочку. Или не понятно?

– Знаете, возможно, у меня и получится заскочить к вам, – решает она.

– Замечательно. – Моя лучезарная улыбка становится еще лучезарнее. – Мы будем вас ждать. Обещаю вам прекрасный вечер.

Прошу счет и доедаю свой круассан, мысленно оценивая эту деловую встречу на четверку с плюсом. Остается добраться до офиса, написать отчет и рассказать миссис Кендрик о совпадении с датами мероприятий в Виктории и Альберте. Да, а еще заказать где-нибудь тридцать сумок на бесплатную раздачу.

Может, просмотреть варианты в магазине самого V&A?

– Что ж, – с неким странным оживлением начинает Сьюзи, когда приносят счет, – как ваши девочки? Давно я о них не слышала. Есть новые фотографии? Можно посмотреть?

– О, у них все просто замечательно. Спасибо, что спросили, – немного удивленно отвечаю я.

Проверяю счет и передаю свою карточку официанту.

– Это так мило, растить чудесных близняшек, – беззаботно болтает Сьюзи. – Я бы тоже хотела близнецов. Конечно, сначала нужно найти подходящего мужчину…

Слушаю ее вполуха, одновременно листаю фотографии на телефоне в поисках тех, что Сьюзи еще не видела, но что-то не дает мне покоя. И вдруг меня осеняет. Какая сумма была в счете? Я, конечно, понимаю, что это «Кларидж», но…

– Могу я еще раз взглянуть на счет? – спрашиваю у официанта. Беру листок и внимательно читаю.

Так… Кофе (тут все в порядке). Круассаны и абрикосовые тарталетки (здесь вроде тоже нет ошибки). И вдруг… Что? Кофейный торт стоимостью пятьдесят фунтов?

– Это… – выдавливает Сьюзи без своего обычного жеманства в голосе. – Я как раз хотела сказать…

Медленно поднимаю голову от счета и смотрю на нее. Сьюзи же смотрит на меня с вызовом, но щеки ее предательски краснеют. Начинаю понимать, что происходит, лишь когда к нам приближается другой официант с огромной кондитерской коробкой, перевязанной ленточками, и вручает ее Сьюзи.

– Ваш торт, мадам.

Смотрю на Сьюзи, не в силах вымолвить ни слова. Да как она посмела?! Она заказала себе торт и попросила вписать его в наш счет? Торт в чертовом «Кларидж»?

Ну не наглость ли? Совершеннейшая, невозможная наглость. Вот почему она тогда начала болтать, хотела отвлечь меня. И у нее почти получилось. В голове не укладывается.

Дежурная улыбка не покидает моего лица. Шесть лет работы на миссис Кендрик научили меня, что делать в подобных ситуациях. Не раздумывая ни минуты, ввожу пин-код и жду, когда официант отдаст мне чек. Затем начинаю самым сладостным, мелодичным голосом, на который только способна:

– Приятно было вновь встретиться с вами. Надеюсь увидеть вас на открытии выставки «Шелковый ветер».

– Да, мне тоже. Буду рада прийти, – в замешательстве бормочет Сьюзи. Смотрит на коробку с тортом в своих руках, затем поднимает на меня опасливый взгляд. – По поводу торта… Я не знаю, почему они вписали его в ваш счет.

Весьма неубедительная отговорка, но ничего другого я от нее не ожидала.

– Что вы, не хочу ничего об этом слышать, – говорю я таким тоном, будто крайне удивлена ее попытке извиниться за покупку торта, будто мы всегда покупаем людям торты за пятьдесят фунтов. – Это вам угощение от нас. Приятного аппетита!

Выхожу из «Кларидж» вне себя от гнева. Мы благотворительный музей, черт возьми! Но когда двадцать минут спустя прибываю в Уиллоуби-хаус, немного успокаиваюсь. Есть в этом что-то анекдотичное. Плюс Сьюзи теперь должна нам тортик.

Останавливаюсь у парадной двери, надеваю на голову бархатный ободок и подчеркиваю губы розовой помадой. Захожу в холл – звук шагов отдается приятным эхом от плитки – и прохожу мимо стойки, за которой болтают наши добровольцы, Нина и Изобель. Машу им рукой и поднимаюсь в свой офис на самом верхнем этаже.

У нас много добровольцев; в основном это женщины определенного возраста. Обычно они просто пьют чай и болтают весь день, изредка обращая внимание на посетителей и рассказывая им что-то об экспонатах. Многие из них волонтерствуют тут годами; некоторые женщины хорошие подруги. Подозреваю, Уиллоуби-хаус для них – альтернатива женских посиделок в гостиной. У нас было бы и больше добровольцев, но пришлось отказать некоторым, так как в особняке не хватало уже места для посетителей.

Большинство из них проводят время в гостиной, в которой находится знаменитое полотно Гейнсборо[17] и чудесный витраж из золотисто-янтарного стекла. Но моя любимая комната в особняке – библиотека: в огромных шкафах можно увидеть как редкие фолианты, так и дневники членов семьи, исписанные витиеватым каллиграфическим почерком. Думаю, эта комната меньше всего изменилась за все года, в ней чувствуется дух эпохи. Заходишь туда и будто возвращаешься назад во времени, наслаждаясь запахом книг и загадочным отблеском старинных газовых ламп в застекленных дверцах шкафов.

Есть еще подвал, где находится кухня для слуг. Многих это место пугает своими чугунными сковородками, висящими на стене, – они словно глаза чернооких великанов, – длинным дубовым столом и ужасающего вида печью. Но я люблю туда спускаться и представлять, каково это – быть поварихой в таком доме. Я даже как-то предлагала разработать план выставки о жизни прислуги, но миссис Кендрик в свойственной ей манере ответила: «Не думаю, милочка, что нам это нужно». На этом вопрос был исчерпан.

Сначала лестница Уиллоуби-хаус может показаться бесконечной – пять этажей все-таки, – но я к ней привыкла. Есть, конечно, капризный маленький лифт, но мне не по душе устройства, которые сначала увезут вас наверх, а потом могут сломаться и оставить вас задыхаться в душной кабинке без надежды выйти наружу.

В любом случае каждодневный подъем и спуск по лестнице считаются за кардионагрузку. Поднимаюсь и оказываюсь в залитой светом мансарде, где находится мой офис, и приветствую Клариссу.

Кларисса – моя коллега, ей двадцать восемь. Она работает администратором, но иногда занимается сбором средств, как и я. Вот и вся команда музея (плюс еще миссис Кендрик); совсем немного, но мы прекрасно ладим друг с другом, потому что занимаемся одним делом. Естественно, знаем все правила миссис Кендрик наизусть. До Клариссы здесь работала девушка по имени Эми, но она разговаривала слишком громко и часто дерзила. Сомневалась в подлинности многих экспонатов и критиковала наши методы ведения дел (то есть, говоря словами миссис Кендрик, «не вписывалась в команду»). Долго она здесь не задержалась.

Кларисса, с другой стороны, вписывается идеально. Она тоже носит платья из набивной ткани и туфельки с пуговками, которые покупает в профессиональном магазине для танцоров. У нее длинные темные волосы и большие серые глаза; но самое главное, она почти по-детски искренняя, что сразу покоряет тебя в общении с ней.

Когда я захожу, она опрыскивает растения водой из пульверизатора, что мы должны делать каждый день. Миссис Кендрик очень расстроится, если мы вдруг забудем.

– Доброе утро, Сильви. – Кларисса поворачивает голову и одаривает меня лучезарной улыбкой. – Только что вернулась с делового завтрака. Прошло вроде успешно. Шесть человек пообещали включить Уиллоуби-хаус в свои завещания. Так мило с их стороны.

– Чудесно! Отличная работа. – Я бы «дала ей пять», но миссис Кендрик крайне не одобряет подобное поведение (а зайти миссис Кендрик может в любую секунду).

– Моя встреча, к сожалению, была не такой удачной, – рассказываю я. – Я пила кофе со Сьюзи Джексон из фонда Уилсона-Кросса, и она сообщила, что Музей Виктории и Альберта проводит мероприятие в тот же вечер, что и открытие «Шелкового ветра».

– Опять? – тут же поникла Кларисса.

– Не волнуйся, я сказала ей, что мы раздаем сумки в подарок, и она обещала «заскочить».

– Ну класс, – выдыхает Кларисса (и беспокойно озирается: не маячит ли где миссис Кендрик?). – И какие сумки?

– Не знаю. Придется что-нибудь найти. Есть идеи?

– Сувенирный магазин V&A? – предлагает она спустя пару минут. – У них бывают дивные вещички.

– Я тоже об этом думала.

Снимаю пиджак, достаю из сумочки чек за кофе и кладу его в специальную деревянную Коробку в шкафу. Да, именно так, с большой буквы, чтобы ее не путали с Красной коробкой, что стоит по соседству (на самом деле это простая картонная коробка, которая раньше была обернута красной подарочной бумагой с цветочным узором; на крышке до сих пор остался небольшой кусочек бумаги).

Коробка предназначена для хранения чеков, Красная – для факсов. Рядом с ними Маленькая коробка, где всегда в наличии клейкие листочки для заметок и скрепки (не канцелярские, потому что канцелярским место в Чаше, глубокой глиняной тарелке, что стоит на следующей полке). А ручки и карандаши у нас живут в Горшке. Поначалу это кажется странноватым, но со временем привыкаешь.

– У нас почти закончилась бумага для факса, – сообщает Кларисса, наморщив носик. – Попозже сгоняю в магазин.

Неудивительно, что бумага для факса заканчивается так быстро, мы отправляем (и получаем) много факсов. В основном от миссис Кендрик, которая иногда работает дома. Она любит переписываться подобным, хоть и весьма устаревшим, образом. Как я уже говорила, все в Уиллоуби-хаус происходит так, как хочет того миссис Кендрик.

– С кем ты сегодня общалась на деловом завтраке? – спрашиваю я Клариссу, глядя на нее поверх монитора компьютера.

– С парнями из HSBC[18]. Шестеро симпатичных молодых людей. Очень молодых, – подмигивает мне Кларисса, – только что из университета. Но они были ужасно милы, обещали сделать нас наследниками. Думаю, мы можем рассчитывать на тысячи!

– Превосходно! – улыбаюсь я и создаю новый текстовый документ для отчета. Только начинаю печатать, как слышу громкий топот ног по лестнице.

Я узнаю поступь миссис Кендрик, но вместе с этим отчетливо улавливаю и шаги другого человека. Незнакомые. Более тяжелые, ритмичные. Мужские.

Офисная дверь открывается, и за ней и вправду стоит мужчина.

Я бы дала ему тридцать. Темный костюм, голубая рубашка, короткая стрижка, широкая мускулистая грудь. Волосатые запястья и ощутимый запах лосьона после бритья. (Должно быть, он бреется по два раза в день и упражняется с гирями в спортзале.) Смотришь на его шикарный костюм с иголочки и отчетливо представляешь себе роскошную машину, припаркованную у Уиллоуби-хаус. Такие люди крайне редко появляются в наших стенах, так что я уставилась на него, раскрыв рот (каюсь). И кажется это совершенно неправильным, что он стоит на нашем выцветшем зеленом ковре в своих дорогих, начищенных до блеска туфлях, едва не задевая затылком притолоку.

Сказать по правде, мужчин в Уиллоуби-хаус почти не бывает. А если и бывают, то это седовласые мужья наших дам-добровольцев в бархатных смокингах. Они приходят на некоторые мероприятия, задают вопросы о барочной музыке и пьют херес. (Херес – бессменный напиток на каждый вечер в Уиллоуби. Еще одно правило миссис Кендрик.)

Они никогда не поднимаются на верхний этаж, не окидывают сомнительным взглядом нашу мансарду и не выдают: «И это вы называете офисом?»

Волоски на моей шее гневно поднимаются. Что значит «называем»? Это наш офис!

Смотрю на миссис Кендрик (она в цветочном платье с украшенным рюшами воротником, седые волосы уложены аккуратными волнами). Жду, когда она поставит его на место одной из своих точных, бьющих прямо в цель фраз. («Эми, милочка, – сказала она, когда Эми контрабандой протащила в нашу обитель культуры баночку колы и открыла ее за столом. – У нас музей, а не американская старшая школа».)

Но сейчас, когда миссис Кендрик смотрит на этого мужчину, ее глаза не светятся присущим ей умом и проницательностью. Руки ее дрожат, она беспокойно теребит свою любимую брошку-камею, приколотую к платью.

– Нам этого достаточно, – отвечает миссис Кендрик с нотками беспокойства в голосе. – Что ж, позволь представить тебе наших сотрудников. Девочки, это мой племянник, Роберт Кендрик. Роберт, это Кларисса, наш администратор, и Сильви, менеджер по привлечению спонсоров.

Роберт сухо пожимает нам руки, не переставая с демонстративным осуждением осматривать все вокруг.

– Хм, – протягивает он. – У вас тут небольшой беспорядок. Вам стоит взять за правило убираться на рабочем столе.

Волоски на моей шее уже прямее кошачьего уса. Кем этот племянник себя возомнил? Почему он нам указывает? Сглатываю язвительный ответ, уже готовый сорваться с языка. Сначала лучше пойму, что происходит.

Кларисса с открытым ртом и остекленевшими глазами переводит взгляд то на меня, то на миссис Кендрик. Начальница наконец понимает, что мы с Клариссой в полнейшем неведении.

– Роберт заинтересовался делами Уиллоуби-хаус, – с натянутой улыбкой сообщает она. – Однажды он унаследует его. С двумя старшими братьями, конечно.

Внутри меня все сжимается. Неужели на горизонте нарисовался злобный племяшка, который хочет закрыть тетушкин музей и превратить его в дом с двухкомнатными квартирами?

– В каком смысле заинтересовались? – отваживаюсь спросить я.

– Интерес мой объективный, свободный от эмоций, – отрезает он. – На который, к сожалению, моя тетя не способна.

Боже мой, да у нас тут злобный племяшка в квадрате.

– Вы не можете нас закрыть! – выпалила я прежде, чем успела подумать. – Не посмеете. Уиллоуби-хаус – кусочек истории, приют для культурных лондонцев.

– Больше похоже на приют для сплетников-нахлебников, – отнюдь не растерялся Роберт. Голос у него глубокий, хорошо поставленный. Роберт был бы мне даже симпатичен, если бы не говорил так резко и не осматривал меня с головы до ног с таким враждебным выражением лица.

– Сколько же добровольцев нужно этому месту? Потому как у вас, кажется, внизу собралась половина лондонских кумушек.

– Добровольцы оживляют это место, – твердо говорю я.

– Добровольцы только печенье поглощают с утра до вечера, – возражает он. – Да не просто печенье, а из «Fortnum&Maison». Весьма расточительно для благотворительного музея, не находите? Можно мне увидеть счет за печенье?

Тишина. Миссис Кендрик потупила взор и изучает пуговицы на своих рукавах, глаза Клариссы беспокойно бегают по сторонам. Печенье от «Fortnum» и вправду довольно дорогое удовольствие, но миссис Кендрик считает, что это единственная марка для настоящих «культурных» людей. Мы пробовали закупать вкусности от «Duchy Originals», но потом вернулись к «Fortnum». (И да, жестяные баночки от «Fortnum» намного удобнее, а потом и в хозяйстве пригождаются.)

– Я бы вообще хотел увидеть всю бухгалтерию, – продолжает Роберт. – Информация о движении денежных средств, затраты, необходимые издержки… Вы сохраняете чеки?

– Сохраняем, – холодно отвечаю я.

– Они в Коробке, – Кларисса кивает в сторону шкафа.

– Где, простите? – переспрашивает Роберт, и Кларисса сама приближается к полке.

– Это Коробка, – показывает она. – Рядом с ней Красная коробка, а вот это Маленькая коробка.

– Коробка, коробка и коробка? – Роберт переводит взгляд с Клариссы на меня. – Бессмыслица какая.

– В этом есть смысл, и это удобно, – вставляю я, но он меня не слушает, а задумчиво меряет шагами офис.

– Почему только один компьютер? – внезапно вопрошает он.

– Мы им вместе пользуемся.

Опять же не совсем традиционно для офиса, но мы с Клариссой уже привыкли.

– Вместе? – Он остановился и уставился на меня. – Как могут два человека пользоваться одним компьютером? Безумие.

– Работаем по очереди, – пожимаю плечами я. – Нас все устраивает.

– Но… – Роберт выглядит так, будто не может подобрать слов. – Но… как же вы отправляете друг другу электронные письма?

– Если я дома и хочу связаться с девочками, я посылаю факс, – с вызовом в голосе вставляет миссис Кендрик. – Так удобнее всего.

– Факс? – Роберт скривил губы и обратился к нам с Клариссой: – Скажите мне, что она шутит.

– Мы часто отправляем факсы, – говорю я, указывая рукой на факс-аппарат. – Патронам и спонсорам тоже.

Роберт подходит к факсу и с минуту смотрит на него.

– Может, вы еще и чертовыми перьями пишете? – тяжело выдыхает он. – При свечах?

– Знаю, поначалу это кажется довольно странным, – словно оправдываясь, мямлю я. – Но мы так работаем.

– Ерунда все это, – решительно отрезает он. – В современном офисе невозможно так работать.

Я не осмеливаюсь поднять глаза на миссис Кендрик. «Ерунда» – еще одно слово, которое она очень, очень не одобряет.

– Это наша система, – отвечаю я. – Своеобразная.

Вопреки своим собственным словам, чувствую себя немного неуютно. Когда я только пришла работать в Уиллоуби-хаус и увидела поименные коробки и факс-аппарат, боюсь, я отреагировала точно так же. Хотела выкинуть это все и работать как современный человек (с беспроводной связью и минимумом макулатуры). У меня были всевозможные предложения. Но весь рабочий процесс подчинялся правилам миссис Кендрик, как это и происходит сейчас. Все мои идеи отвергли. В итоге я постепенно разобралась в назначении каждой коробки и научилась пользоваться факсом. Полагаю, я просто привыкла к условиям.

Но разве это важно? Что с того, что наши способы ведения дел немного старомодны? Какое право этот парень имеет расхаживать тут и указывать нам, как нужно работать? У нас успешное место, разве нет?

Взгляд Роберта вновь блуждает по мансарде.

– Я еще вернусь, – зловеще обещает он. – В этом месте нужно навести порядок. Пока не поздно.

Пока не поздно?

– Что ж, – подает голос слегка ошарашенная миссис Кендрик. – Что ж, мы с Робертом пойдем пообедаем и обсудим… все.

И они покидают офис, оставляя нас с Клариссой в удивленном молчании. Когда звуки их шагов затихают вдали, Кларисса поворачивается ко мне и озвучивает мои мысли: – Что он хотел сказать этим «пока не поздно»?

– Не знаю, – смотрю на ковер, ворс которого еще хранит отпечаток тяжелых мужских туфель Роберта. – Вообще не представляю, с чего он объявился тут и начал нам указывать.

– Может, миссис Кендрик уходит на пенсию и собирается оставить его начальником здесь, – предполагает Кларисса.