Жестокий век

Пока Сорган-Шира спорил с сыновьями, его дочь Хадан принесла Тэмуджину кусок отварного мяса и чашку кислого молока, но он не стал есть, молча слушал спор, проводил ладонями по своему телу, отжимая воду из одежды. Ему хотелось сейчас же уехать отсюда. Но он понимал, что выбраться из куреня незамеченным вряд ли удастся. Пока крался от берега к юрте Сорган-Шира, заметил, что курень гудит так, будто на подступах к нему находится враг.

Хадан поддержала братьев:

– Мы его спрячем в воз с шерстью. Никто не найдет.

– Ладно, – нехотя согласился Сорган-Шира.

Братья и Сорган-Шира свалили воз шерсти, Тэмуджин лег на дно телеги, и они снова сложили шерсть, затянули веревками.

На другой день опять нещадно палило солнце. Тэмуджин задыхался от жары, от запаха шерсти, страшился неизвестности. В полдень кто-то постучал по дну телеги.

– Это я, Чимбай. Они ищут тебя по юртам. Лежи тихо.

Тэмуджин достал из-за пазухи нож – подарок Джэлмэ, стиснул его в руке. Если найдут, пусть попробуют взять. Но эта мысль не принесла успокоения. Он себя чувствовал беспомощным птенцом в гнезде, рядом с которым шныряет голодная лисица. Хотелось выскочить и бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы не ждать…

Возле юрты послышались голоса. Кто-то быстро прошел мимо телеги.

– Тэмуджина ищете? – Это голос Сорган-Шира, он звучит с умильным подобострастием. – Хорошо ищите негодника. Вот здесь посмотрите. И там. Кто его знает, где ему взбредет в голову спрятаться. Говорят, парень больно уж хитрый.

Голоса приблизились к телеге.

– Чья шерсть?

– Моя. А сам я верный слуга высокочтимого Таргутай-Кирилтуха. Значит, и шерсть его.

– Развязывай веревки.

– Хорошо. Я сейчас. Узел затянулся… Фу, жарища какая! Кто может усидеть в шерсти в такую жарищу? Сейчас хорошо сидеть в прохладной юрте и пить кумыс.

– У тебя есть кумыс?

– И кумыс, и архи найдется. Вот проклятый узел. Разрезать веревку жаль.

– Брось. В такую жару, и верно, никто не усидит в шерсти. Пошли в твою юрту.

Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним.

Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути – и он будет дома.

Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой или затяжным ненастьем.

Глава 13

Булган поставила к постели чашку и вышла из юрты. Тайчу-Кури, стиснув зубы, сдерживая стон, повернулся на бок, хлебнул глоток прохладного, покалывающего в носу кумыса, снова лег на спину. Все тело было в синяках и ссадинах, лицо опухло, глаза заплыли, в голове беспрестанно звенело, и звон давил на виски.

На берегу его, кое-как связанного Тэмуджином, подобрали нукеры и поволокли к Таргутай-Кирилтуху. Тайчу-Кури лежал мешком, словно был без сознания, и покорно ждал решения своей участи.

Таргутай-Кирилтух осмотрел колодку.

– Один ее снять не мог. Кто помог?

– Кузнец Джарчиудай. Я так думаю, – сказал Аучу-багатур.

– Думаю, – ворчливо передразнил его Таргутай-Кирилтух. – Раньше надо было думать. Пошли за кузнецом. А сам ищи Тэмуджина. – Пнул ногой Тайчу-Кури. – Ты, вшивый харачу, как посмел упустить его?

Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.

– Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… – посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.

– Притворяется, – сказал Аучу-багатур. – Они сговорились. Я это давно понял.

– Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.

В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:

– Ай!

Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись. С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:

– Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…

– Дайте ему! – приказал Таргутай-Кирилтух.

Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.

Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая. Тайчу-Кури заплакал – от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.

В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:

– Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.

– Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.

– Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.

– Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?

– Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным – не найдут: степь велика. Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса. Кумыс – напиток добрый.

Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики. Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.

– Ты, мама?

– Нет! Это я.

У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.

– Что они с тобой сделали?

– Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?

– Да, мы ходили все трое – дедушка, пес и я.

– И ты видела, как меня били?

– Нет, этого я не видела. Мы ушли домой сразу после состязаний.

– Зря. Надо было посмотреть. Знаешь, как это весело. Когда меня бьют, мне всегда весело.

– Ты всегда такой болтливый?

– Нет, только с тобой.

– Тебе очень больно? – Она осторожно притронулась к огромному синяку над правым глазом.

Он задержал ее руку, приложил ладонь к горячему лбу.

– Сейчас – совсем не больно.

К дверям юрты подошел пес. Тот самый, что рвал ему штаны. Посмотрел на них, протяжно зевнул, лег на землю, положив на передние лапы голову.

– Ты зачем его привела? Штаны мои рвать?

– Да. Он уже давно не рвал. Соскучился.

– А ты?

– А я давно не чинила. Тоже соскучилась.

– Так давай чини. Штаны у меня всегда рваные.

– Нет, я чиню только дома. Сюда пришла по делу. Меня послал дедушка. Он хочет, чтобы ты научился делать стрелы. Ты ему пришелся по сердцу. Он говорит: ты хороший человек. А только хороший человек может перенять его умение.

– А тебе я пришелся по сердцу?

– Ты красивый. Особенно сейчас. – Она засмеялась.

До чего же ей идет щербинка в верхнем ряду зубов! И почему она когда-то показалась некрасивой? Такой девушки нет во всем курене!

Он попросил ее налить в чашки кумыса и был счастлив, что есть чем угостить такую нежданную и такую желанную гостью. Девушка выпила кумыс, и это обрадовало его еще больше.

– Так что я скажу дедушке? – спросила она.

– Я же тогда сказал: хочу научиться. Буду приходить к вам.

– Нет, не так. Дедушка хочет попросить тебя в помощники.

– Не отпустят. Злые они на меня.

– Скажи, Тайчу-Кури, ты хотел, чтобы Тэмуджин убежал отсюда?

– Хотел, Каймиш.

– И знал, что тебя за это изобьют?

– К этому я привык. У меня от побоев кожа стала толстой, как у быка. Не веришь? Вот попробуй ущипни ладонь.

– Хитрый какой! Пословица есть: середину ладони и самые острые зубы не укусят.

Так они болтали почти до самого вечера. Потом пришла мать, и девушка сразу застеснялась, собралась идти домой. Тайчу-Кури хотел встать и проводить ее хотя бы до порога юрты, но не смог.

После того как она ушла, Тайчу-Кури опечалился. Ну что за жизнь у него? Не захочет Таргутай-Кирилтух или Аучу-багатур, и не быть ему человеком, делающим стрелы. А если загонят в дальний айл, не видать ему Каймиш, как тарбагану зимней степи. Тэмуджин даже с колодкой на шее был счастливее, чем он. Тэмуджин рвался на волю, думал о побеге, а ему и бежать некуда, и рваться не к чему: рвись не рвись – ты харачу, и над тобой всегда хозяин. Отобьешься от одного – попадешь к другому, уйдешь от всех людей – пропадешь. Отставшая от стада овца – добыча волка. Почему небо одним дает все, другим – ничего? Ему не надо ни богатства, ни славы, ни почестей, ему бы юрту, коня, несколько десятков овец и немного воли, больше ничего не нужно. Нет, еще нужно, чтобы рядом была Каймиш. И дедушка ее чтобы тоже был рядом. Вечером все сидели бы у огня, разговаривали и сушили гибкие прямые прутья харганы. Разве это много? Вечное синее небо, духи, творящие добро, помогите мне обрести желанное!

Часть третья

Глава 1

Во главе двух сотен воинов племени джаджират Джамуха приближался к куреню хана кэрэитов. На нем был шлем из толстой бычьей кожи, обложенной узкими железными полосками, начищенными до блеска; чешуйчатый куяк, сплетенный из прочных ремней, туго обтягивал грудь и плечи; на голубом шелковом поясе (подарок хана Тогорила) спереди висел нож с серебряной чеканной рукояткой, сбоку – кривая сабля в зеленых ножнах, украшенных медными кольцами; носки легких замшевых гутул упирались в бронзовые фигурные стремена; к седлу был приторочен сайдак, расшитый цветными нитками. Его воины были одеты много проще, однако оружие, правда без всяких украшений, было у всех. Остро вспыхивали отточенные жала копий. Над алгинчи – передовым – трепетал туг из белых конских хвостов.

Джамуха с гордостью оглядывался на воинов. Это его дружина, созданная, вооруженная им самим. Когда-то, опасаясь за свою жизнь, он вынужден был искать покровительства Тогорила. Хан принял его, помог занять место отца в своем племени. Но эту дружину он создал сам, своим умом и трудом, и теперь никто из соплеменников уже не смеет оспаривать его власти.

Солнце поднялось от земли на три копья, когда они въехали в курень. Огромная площадь перед ханским шатром была запружена всадниками в боевых доспехах. «Опоздал», – подумал Джамуха. Тогорил просил прибыть его в курень не позднее вчерашнего дня… Но не беда. Хан собрал воинов не для отражения врага, не для похода на чужие курени, а для торжественной встречи посла государя найманов – полководца Коксу-Сабрака. Тогорил хочет поразить ум посла многолюдием своего войска. Хан, видимо, надеется, что найманы выдадут Эрхэ-Хара – его брата и соперника. Перед этим Тогорил побывал в столице Алтан-хана китайского, обещанием платить дань и богатыми подарками купил у сына неба согласие помогать в борьбе с любыми врагами. Врагов у Тогорила хватает, но самый главный и опасный – хан найманский.

В толпе воинов началось движение. Они выстраивались, образуя перед входом в шатер узкий проход. В первых рядах становились воины в железных шлемах и рыжих накидках из шерстяной ткани, за ними – одетые похуже, в кожаных шлемах или просто в шапках. У входа в шатер на огромном войлоке в окружении старших нойонов стоял Тогорил. Из-под островерхой шапки, опушенной мехом соболя, на виски опускались черные с проседью косицы, малиновый халат тяжелого крученого шелка стягивал пояс из золотых пластин с узорной чеканкой, на гутулах с круто загнутыми носками поблескивало золотое шитье. Хану что-то говорил его брат Джагамбу, стройный, подтянутый, тоже в шелковом халате, но без золотого пояса. Сын хана Нилха-Сангун проехал на вороном коне по проходу, выравнивая ряды воинов. На нем был позолоченный шлем с назатыльником, набранным из колец, чешуйчатый железный куяк тускло взблескивал на солнце, меч в серебряной оправе позванивал о стремя. Молодое, безусое лицо Нилха-Сангуна с полными щеками и тупым подбородком было надменно-недоступным, голос звучал уверенно, властно, и Джамуха почувствовал зависть к великолепию его воинских доспехов, к его власти над этим многолюдным, хорошо уряженным войском. Глянул на свой ременный куяк, на яркий, но местами уже протертый шелковый пояс, на своих нукеров в простеньких халатах из мягкой кожи и нахмурился, стыдясь недавней гордости за дружину.

Соскочив с коня, он почтительно поклонился хану. Рябое лицо Тогорила лишь на мгновение осветилось приветливой улыбкой и тут же стало строгим, даже суровым…

– Почему ты прибыл только сегодня?

– Дорога дальняя. Лошади устали.

– Вот это-то и плохо! – Хан посмотрел на запыленные лица воинов. – Усталые люди, потные лошади… Что скажет посол? Ему станет ясно: я спешно собрал воинов со всех концов своего улуса. Это все, что у меня есть, подумает он. Поставь своих воинов в задние ряды. И пусть не высовываются.

Джамуха занял указанное ему место и остался с воинами, не вернулся к шатру: обиделся на хана. Дело совсем не в том, что тот упрекнул его за опоздание, а в том, что хан не делает различия между ним и своими нойонами. Улус его племени никогда не был улусом Тогорила. Его племя вольно выбирать друзей. Он мог сюда и совсем не приходить. Или хан думает, что если помог утвердиться на месте отца, принадлежащем ему по праву, то может вертеть им так же, как вертит своим хвостом собака?

Его нукеры тоже были недовольны. Их поставили позади боголов – рабов – племени кэрэитов. А они не рабы…

Среди воинов хана журчал веселый говорок, они гадали, будут ли состязания и праздничный пир в честь высокого гостя и перепадет ли им кое-что с богатого ханского стола.

К Джамухе подскакал Нилха-Сангун.

– Тебя зовет отец.

С неохотой ступил Джамуха на войлок перед шатром.

– Тебе подобает быть рядом со мной, – сказал Тогорил.

– Хорошо, я буду здесь.

– Ты чем-то расстроен?

Джамуха промолчал. Тогорил кивнул одному из нойонов. Тот исчез в шатре, принес темно-зеленый, расшитый на груди халат, подал его хану.

Тогорил легонько встряхнул халат, кинул на плечи Джамухе.

– Это я привез из страны Алтан-хана китайского. Для тебя. – Взгляд умных глаз Тогорила задержался на хмуром лице Джамухи. – У меня два сына – Нилха-Сангун и ты. И оба близки моему сердцу. Я понимаю, ты утомлен дальней дорогой. Но крепись. Пусть Коксу-Сабрак увидит, какие у меня молодцы.

На холмике перед куренем показался всадник, помахал руками и помчался к куреню.

– Едут!

Вслед за ним на холмике появились еще всадники, и у шатра прошелестел взволнованный шумок. Всадники шагом приблизились к рядам воинов, спешились, пошли по проходу. Над воинами взлетели бунчуки и копья, зарокотали барабаны, пронзительно завыла медь трубы. Впереди шел узкогрудый и узкоплечий человек в простой одежде, без доспехов, лишь на широком ремне пояса с железной пряжкой висел короткий меч. Джамуху удивила не простота одежды, а то, что у знаменитого найманского полководца совсем не богатырский вид. Он перевел взгляд на Тогорила. Лицо хана было каменно-непроницаемым, как у истуканов, поставленных в степи древними народами, сходство с ними увеличивали темные рябинки на лбу и на щеках.

Коксу-Сабрак остановился в двух шагах, в знак уважения к хану приспустил пояс с мечом и только после этого ступил на войлок, склонил голову в поклоне, хриплым, но неожиданно сильным для тщедушного тела голосом сказал:

– Мой повелитель, отважный и мудрый Инанча-хан, велел передать, что он любит тебя, как дядя своего племянника.

Ноздри у хана Тогорила затрепетали, глаза гневно сузились, руки легли на золотой пояс.

– Я по отношению к великому Алтан-хану китайскому сын. Разве твой повелитель признан братом Алтан-хана, чтобы называть меня племянником?

– Кто осмелится сравниться с величием и могуществом сына неба! – воскликнул Коксу-Сабрак. – Но его от нас отделяет много дней пути, а наши нутуги лежат рядом, наши лошади пьют воду из одних и тех же рек.

Лукавый Сабрак ловко спрятал в обертку из вежливых слов угрозу. А что ответит хан?

Тогорил поджал губы, обвел взглядом ряды воинов, ощетинившихся копьями, чуть наклонился к Сабраку.

– Когда у человека есть отец даже в дальнем курене, он ближе сердцу, чем дядя в соседней юрте. Мне жаль, что твоему мудрому и почитаемому мною повелителю незнакома такая простая истина. Готов по-братски помочь ему уяснить эту, а попутно и другие истины.

Тогорил не поддался нажиму, на угрозу ответил угрозой. Теперь, как понимал Джамуха, посланцу Инанча-хана остается одно из двух: прервать переговоры и убраться восвояси или принять условия Тогорила. Сабрак переглянулся с советниками, дружелюбно улыбнулся хану:

– Мой повелитель эту истину знает. Ведомо ему и другое: важны узы родства, а не то, как они называются.

– Твой повелитель прав. Но я считаю, что самые крепкие узы – узы братства.

– Даже крепче тех, что связывают отца и сына?

После короткого раздумья Тогорил ответил:

– Да, если братья идут одной дорогой, а отец – другой.

Джамуха, позабыв обиду, напряженно внимал разговору, дивясь неуступчивости Тогорила. Но то, что хан так легко согласился пожертвовать своей договоренностью с китайским императором, показалось ему не слишком дальновидным, даже опрометчивым. Напрасно Тогорил думает, что добрые отношения с найманами важнее покровительства Алтан-хана. Платить дань, конечно, тягостно и унизительно, но зато из Китая придут купеческие караваны с товарами. А что можно получить от найманов? Голову Эрхэ-Хара. Однако стоит ли из-за его головы перерезать караванные пути дорогами войны? Навлекая гнев Алтан-хана, Тогорил рискует сам и ставит под удар улусы соседних племен – неужели ненависть к брату до того затмила его разум, что он этого не понимает?

Но все оказалось не так просто. Тогорил, вынудив Сабрака признать его равным с Инанча-ханом, пригласил посольство, старших нойонов в шатер, и здесь за чашами с кумысом начался главный разговор.

Сабрак повел речь о том, что степные племена, беспрестанно враждуя друг с другом, заливают землю кровью, от них нет покоя улусам мирных народов. Налеты, грабежи чаще всего остаются безнаказанными. Налетели – исчезли. Преследовать их – все равно что гоняться на лошади за мышами. Так бесконечно продолжаться не может. Пришло время взнуздать нойонов степных племен. А сделать это можно лишь объединенными усилиями.

«Вон чего захотели!» – с удивлением и тревогой подумал Джамуха, и узкогрудый, хриплоголосый Коксу-Сабрак стал ему неприятен.

Тогорил сидел, стиснув в кулаке подбородок, внимательно слушал Сабрака. Позволив ему выговориться, спросил:

– Как здоровье моего любимого брата?

– Эрхэ-Хара здоров и весел.

– Я соскучился по нему за долгие годы разлуки и хотел бы его видеть.

Сабрак развел руками:

– Сейчас это невозможно. Дороги опасны. Вот когда утвердим в степи свой порядок, он сможет приехать к вам.

К удивлению Джамухи, Тогорил не стал настаивать на выдаче брата.

– Пусть будет так, – сказал он. – Каждому свое. Орлу – высота, щуке глубина, тарбагану – нора…

На опорном шатровом столбе, увитом разноцветными лентами, висел большой бронзовый крест. Тогорил поднял глаза на крест, добавил:

– Не нам менять установленное господом богом.

Сабрак тоже посмотрел на крест быстрым, обеспокоенным взглядом. Он, кажется, ожидал, что Тогорил будет спорить и торговаться из-за Эрхэ-Хара. Если этого не делает – почему? Джамуха понял причину уклончивости Тогорила. Вольные племена чаще всего беспокоят найманов. Мир в степях приведет к тому, что найманы усилятся, но именно этого Тогорил желал меньше всего. С другой стороны, Тогорил не смеет прямо и определенно отклонить предложение Инанча-хана. Какой дорогой обойдет он затруднение? Где уступит? Чем пожертвует? Для Джамухи и его соплеменников все это важно не меньше, может быть даже больше, чем для кэрэитов.

К досаде Джамухи, хан прервал переговоры. Баурчи и его подручные принесли вино и угощение. Джамуха любил пиры, веселье, но в этот раз выпил совсем мало, его не прельстили крепкие китайские вина и сушеные фрукты из сада, как уверял Тогорил, самого Алтан-хана. С возрастающим беспокойством старался он предугадать, что надумает хан Тогорил, какое примет решение. Ясно, что он постарается извлечь из всего этого возможно большую выгоду. Но то, что выгодно Тогорилу, не всегда выгодно соседствующим с кэрэитами племенам.

Беспокойство превратилось в тревогу, когда после пира хан сказал, что Джамуха вместе с воинами может возвращаться в свой курень. Это значило одно: Тогорил не желает, чтобы Джамуха присутствовал на переговорах.

– Хан-отец, я благодарен тебе, что ты не задерживаешь меня здесь. В родном курене меня ждет молодая жена и забота о благополучии моего племени. – Джамуха изо всех сил старался быть любезным, но сердце болело от обиды и тревоги.

Длинный путь по бескрайней степи, удалые песни воинов, прихвативших в дорогу вина, не успокоили его. До сих пор Тогорил был милостив к нему, по-отечески ласков и заботлив. Не будь хана, его ждала бы участь анды Тэмуджина. Где он сейчас, его брат и друг, что с ним? Слух был, что он ушел от Таргутай-Кирилтуха. С тех пор его никто не видел. Может быть, даже в живых нет. Сколько раз хотел он отбить Тэмуджина, но Тогорил не велел даже думать об этом: война с тайчиутами сейчас была бы гибельной. И он не думал о спасении анды. Все делал по велению Тогорила. И седлал, и расседлывал коней по его слову – он, нойон вольного племени. Нужен – будь под рукой без опоздания, не нужен – отправляйся домой без промедления.

По сравнению с огромным шатром хана собственная юрта показалась Джамухе бедной и тесной. Жена сама, без помощи слуг, приготовила ужин. После ужина она взяла хур26 и стала петь лукавые, веселые песни. Он покрутил головой:

– Не надо, Уржэнэ.

Она удивленно замолчала. Его жена не отличалась особой привлекательностью, но у нее был редкостный голос. Чистый, сильный, он мог тронуть и самое черствое сердце. Для Джамухи не было ничего дороже, чем песни жены, он мог ее слушать бесконечно. И Уржэнэ знала это. Вот почему она так удивилась. Но посмотрела на него, и удивление на ее лице сменилось сочувствием, словно она разом поняла его душевную сумятицу.

– Хочешь послушать улигер? – спросила она.

Джамуха кивнул головой.

Старинных сказаний она знала великое множество. В них говорилось о храбрых багатурах, которые умели отражать врагов, хранить дружбу, устраивать веселые игры и забавы.

– «Могуч был Хутула-хан, – начала Уржэнэ. – Голос его можно было услышать через семь холмов; кисти его рук как лапы медведя; самого сильного человека он сгибал пополам и переламывал, словно деревянную стрелу…»

А Джамуха с грустью думал, что древним багатурам было проще жить и легче биться. Тогда племена не истребляли друг друга. Если угрожал враг, все они объединялись и шли сражаться, а в мирное время жили всяк по-своему, и не нужно было угождать какому-нибудь Таргутай-Кирилтуху, бояться Тохто-беки или жеребенком бежать возле повозки хана Тогорила.

Тихо звенели струны хура. Уржэнэ вполголоса не то пела, не то рассказывала нараспев о старинных обычаях, о сражениях и дружеских состязаниях. И Джамуха все острее понимал, что наступают иные времена. Скоро совсем не будет вольных племен. Что будет, если Тогорил сговорится с Инанча-ханом? Они, по всей видимости, сговорятся. Недаром же хан выставил его из своего куреня. Значит, замыслил что-то такое, что может быть не по нраву ему, Джамухе, нойону свободного племени джаджират. Что бы ни замыслил хан, ему трудно помешать. Эх, если бы во главе тайчиутов стоял Тэмуджин! Уж вдвоем бы они никому не позволили посягать на обычаи, по которым живут племена с незапамятных времен. Но Тэмуджин неизвестно где, если он и жив, вряд ли у него есть даже лошадь с седлом… Так что нужно полагаться только на самого себя. А что он может сделать?

Джамуха совсем перестал слушать жену. В его голове увертливо крутилась хитрая задумка…

Утром он поднял воинов, приказал каждому взять по заводному коню и повел их в степь, туда, где соприкасались кочевья кэрэитов и найманов. На первой ночевке у озера с горько-солоноватой водой он сказал воинам:

– Мы должны перехватить Сабрака и убить. Иначе узел дружбы, завязанный двумя ханами, затянется на нашей шее. Одному небу известно, что ждет каждого из нас. На время забудьте, что вы люди славного племени джаджират. Вы кэрэиты. Будут ломать кости, вырезать из спины ремни – вы кэрэиты. Кто не надеется на себя, может возвращаться.

Никто не возвратился.

Скрытно, никем не замеченный, подобрался Джамуха к тому месту, где должен был пройти, возвращаясь домой, Коксу-Сабрак. Здесь владения найманов и кэрэитов разделяла небольшая река с берегами, заросшими красноталом. За рекой стоял большой курень. Джамуха велел воинам спешиться в кустах и ждать его возвращения. Сам направился к куреню. Вброд переехал речку, не выезжая из кустов, слез с коня, снял с себя доспехи, подпоясался недоуздком и пошел к юртам.