Кукушка

– Что они оберегали, Телли? – тихо вопросил Жуга. – От кого?

– Какая разница? Теперь не важно. Мир не всегда был таким, как сейчас, Лис. Раньше доступ в Серединный мир, где обитают люди, был свободным. Не для всех, но был. А здесь пролегала граница трёх миров. Сейчас она закрыта. Нет пути, и нечего больше охранять. Заставы сняты. Гарнизон ушёл.

Витая лестница закончилась.

– И давно это случилось?

– Давно. – Тил остановился и сбросил сумки на пол. – Расположимся тут?

Травник огляделся. Везде, куда падал взор, стена начинала матово сиять, будто по ней бегал солнечный зайчик, вернее сказать, не «солнечный», а «лунный» – серебристое пятно отражённого света.

– Почему здесь? – спросил он.

– Чем тебе не нравится? Тепло, просторно. Вид из окошка хороший.

– Здесь нет стола.

– Об этом не беспокойся. Лучше принеси чего-нибудь из кладовой.

– Раскомандовался.

Телли усмехнулся, сбросил плащ, шапку и размял костяшки пальцев.

– Предлагаешь поменяться?

– Ладно, чего там, – Жуга махнул рукой, – делай, раз умеешь, у меня всё одно ничего не получится. Чего принести-то?

– Выбери на свой вкус. Мне всё равно.

Когда минут через десять Жуга вернулся, неся посуду и провизию, стол был почти готов. Четыре ножки выросли из пола, пустили отростки и теперь смыкались под рукою эльфа в ровную, хотя геометрически не очень правильную поверхность. Ещё минута, и всё было закончено.

– Скамейку или табуретки? – спросил Тил. – Скамейку быстрее.

– Опять возня. Какого лешего ты вырастил его таким высоким? Сели б на пол. Давай твори свою скамейку. – Травник выложил на стол стопку лепёшек, запакованных в сухие листья, три горшочка и жбанчик из бересты. – Вот, – сказал он. – Уж не обессудь, не знаю, что там: взял, что подвернулось под руку.

– Там написано.

– Никак не научусь читать ваш алфавит. И руны вроде знакомые, а сложишь в слова – непонятно.

Тил хмыкнул.

– Жуга, ты меня удивляешь. Это же простой тенгвар… Впрочем, ладно. Дай сюда.

Не отрывая ладони от растущей лавки, Телли развернул горшочек надписью к себе и нахмурил брови.

– Ореховый паштет, – объявил он, прочитав. Повернул другой. – Лесные яблоки в сиропе. – Дотянулся до третьего. – Так, а это… крупяная запеканка в белом соусе. Сойдёт?

– Сойдёт, – одобрил травник. – А что в коробке?

– Не знаю, не написано. Скорее всего, хрень какая-нибудь. Давай, раскупоривай.

– Как там лавка?

– Всё готово. – Тил потряс руками. – Можно садиться.

Он извлёк из сумки мягкий сыр, бутылку в ивовой оплётке и корзинку, от которой шёл копчёный дух. Выдернул затычку и разлил вино по кружкам. Травник вскрыл берестяной «стаканчик» и вдруг рассмеялся.

– Тил! – позвал он. – Погляди.

– Что там?

– Хрен. Ты угадал. – Он принюхался. – И уксус с яблоком.

Некоторое время оба молча насыщались. По мере того как за окном темнело, стены в комнате светились всё ярче и ярче.

Наконец с едой было покончено.

– Ты не ответил на мой вопрос, – напомнил травник.

Тил повертел в ладонях двузубую деревянную вилку и вздохнул.

– Я уже сказал, что не могу тебе помочь.

– Но почему, яд и пламя? Ты приходишь и уходишь, значит, я тоже мог бы рискнуть. Раз Рик принёс меня сюда, значит, можно и выбраться отсюда.

– Выбраться? – Тил поднял брови и повёл рукой. – Да запросто! Граница изнутри не заперта, ничего тебя не держит. Можешь хоть сейчас открывать портал и уходить.

– Но ты говорил…

– Да. Говорил и снова повторю, если ты меня не понял: коль ты решишься, это будет твой последний день. Эта крепость – «Оплот пустоты», понимаешь? Здесь особое заклятие. Ты не умрёшь, просто потеряешь память. Очень действенное средство против нарушителей. Помнишь, как ты встретился со мной? Помнишь, что со мною было?

– Помню, – одними губами произнёс Жуга, но Тил услышал.

– Помнишь? Превосходно. Будет то же самое с тобой. Так устроено, – продолжил он, – что, проходя через границу, каждый, кто не получил дозволения, начинает терять воспоминания. Не до конца, но главное он забывает: самого себя, сложные знания и все намерения, с которыми явился. Так сделано нарочно, чтобы враг, пусть даже и прорвался, сделался бы неопасен.

– Но дракон пронёс меня, хоть я и плохо это помню.

– Так то дракон! – ответил Тил. – Потом, ведь сюда проход не возбраняется! А Рик ушёл, и я не знаю, какими делами он занят во внешних сферах. Ни мне, ни тебе туда доступа нет.

– И у тебя ни разу не было желания его найти? Ведь столько лет прошло!

– Зачем? – пожал плечами он. – Наступит время, сам вернётся. Что для бессмертного десяток лет? Если бы не Нелли, я бы их даже не заметил… А что же ты его не позовёшь? Где твоя флейта?

– Там осталась. – Травник поставил локти на стол и обхватил руками голову. – Значит, мне никак отсюда не вырваться?

Тил покачал головой:

– Пока никак.

– Но мы же можем что-то сделать!

– Вряд ли. Я…

– Погоди. – Жуга выставил руку. – Я хочу сказать: мы оба смыслим в волшебстве. Мы можем попробовать расколдовать замок, как-то убрать эту завесу. Хотя б на час, хотя бы на минутку. Этого будет достаточно. Как-то ведь её убирали! Магия подобной силы не может столько лет существовать сама по себе, должен быть источник подпитки. Отыскать его – и все дела. Он, наверное, и так на ладан дышит, вон магия погоды уже разладилась.

– Я только предположил, что она разладилась.

– Ну и что? Может, так оно и есть?

Телли не ответил. Вместо этого взял со стола эльфийскую лепёшку, развернул листья, в которые она была завёрнута, разломил и поднял половинки пред собой, показывая травнику. Тот молчал, ожидая объяснений.

– Смотри, Жуга, – сказал Тил. – Смотри внимательно. Вот у меня эльфийские дорожные хлебцы. Как видишь, совершенно свежие, мы только что их ели. А им лет двести или триста, если не все восемьсот. Тому паштету в горшочке, – он кивнул головой, – и того больше.

Чувствовалось, что травник слегка ошарашен, но присутствия духа не потерял.

– И что? – с вызовом спросил он.

– Простенькая магия, а сохранила еду свежей в течение столетий. Представляешь, на что способны заклятия старшего народа? Сторожевые заклятия!

– Этот замок огромен, Жуга, – продолжал он. – Здесь размещался второй по величине гарнизон после Авалона, сама воительница Айфе останавливалась в нём во время военных походов. Здесь держали оборону лучшие маги, feanni dea, чёрная элита Тильвит-Тегов. Закоулков здесь не счесть. Мы можем обшаривать его всю твою жизнь и не найти и десятой части оставленных магических секретов… Ты говоришь, что смыслишь в магии? Ты, алхимик, травник, человек? Ты, который так и не научился выращивать мебель в этом замке? Да ты не можешь даже прочесть надпись на горшочке с ореховым паштетом! Прости, я тебя очень уважаю, но ты ничего не смыслишь в этой магии.

– А ты?

– Да и я тоже. – Тил безнадёжно махнул рукой, посмотрел на зажатую в ней половинку лепёшки, откусил кусок и принялся жевать. – Я навигатор, а не маг, – пояснил он. – Мне ещё и сотни нет. По меркам моего народа я необразованный мальчишка. Не делай глупостей, Жуга. На лучше, съешь лепёшку.

– Да пошёл ты со своей лепёшкой!.. – рявкнул травник, махнул рукой и отвернулся. – Яд и пламя, что мне делать?

– Ждать. Провизии здесь хватит на несколько жизней, вода есть, ничего, кроме скуки, тебе не угрожает. Я делаю всё, что могу, поверь. Когда вернётся Рик, ты попадёшь в свой мир обратно. Это я тебе обещаю.

– Толку от твоих обещаний… Я не могу сидеть и ждать, не могу больше слоняться без дела, карабкаться по скалам, спать и поджирать ваши эльфячьи припасы, понимаешь? Не-мо-гу! Я скоро чокнусь здесь. У меня кусок не лезет в горло, я почти не сплю. Ты пойми: там мои ученики, одни. Они могут попасть в беду, могут даже умереть!

– Я постараюсь разузнать о них, – сухо сказал Тил. – Это единственное, чем я пока могу тебе помочь. У меня и так куча дел. Ты знаешь, какая в Нидерландах затевается буча.

– А тебе-то что с того?

– Ну надо же мне как-то скоротать пару веков, – ответил Тил. – К тому же поведение людей… Эй, ты чего?

– Пару что? – травник начал привставать. – Пару веков?!

– Эй, успокойся, успокойся! – поднял руку Телли. – Это ж я не о тебе. Думаю, Рик вернётся раньше.

– Да, конечно, лет через тридцать! – Жуга вскочил и зашагал туда-сюда. – Сущая мелочь, если судить по твоим меркам! Яд и пламя, зачем ты вообще тогда ко мне сюда приходишь? Душу мне травить? – Он остановился и с прищуром посмотрел на собеседника. – А ты изменился. Раньше ты не был… таким… таким…

– Бесстрастным?

– Равнодушным!

– Всё меняется, – философски заметил Тил. – Люди, знаешь ли, смертны. За эти годы я повидал много всего. Если бы я всё воспринимал близко к сердцу, вряд ли бы я выжил.

Жуга остановился у окна. Потёр виски.

– Стол… – пробормотал он, – лавки… это же должно быть просто… очень просто… как ореховый паштет…

– О чём ты?

Ладони травника легли на подоконник. По стенам пробежала дрожь, свет замерцал, пол под ногами просел. Со всех сторон раздались шорохи и скрипы. На мгновение возникло ощущение, что башня вот-вот рухнет, но, когда она шатнулась пару раз и ничего плохого не произошло, обоим сделалось понятно, что строение сродни тем деревам, которые качаются, но не ломаются. Напугать могло другое: шевелилась сама комната, в которой, казалось, не осталось ничего надёжного и прочного; стол покосился и начал оплывать, как перегретая свеча, потолок выгнулся куполом, гексагоны оконной решётки дали трещину – снаружи сразу потянуло свежестью весенней ночи; орнаменты на стенах и колоннах тоже начали ползти и двигаться, тянуться во все стороны побегами, преображая комнатку в подобие лесной поляны.

– Жуга… – Тил переменился в лице и начал привставать, всегдашняя саркастическая усмешка исчезла с его лица. – Жуга, стой! Не трогай здесь ничего! Что ты…

Телли осёкся, когда ушедший из-под ног пол заставил его повалиться грудью на стол.

А через мгновение светящиеся стены погасли, со всех сторон донёсся еле слышный треск, и на пол посыпались клейкие чешуйки – это повсюду в замке на башнях из белых деревьев одновременно лопнули почки.

Воцарилась тишина. Жуга убрал руку от стола, мгновенье глядел на свои пальцы, всё ещё окаймлённые бледноватым сиянием, затем порывисто и резко повернулся к собеседнику.

– Я словно умер, – тихо проговорил он.

– Там, снаружи, так и думают, – таким же тихим голосом подтвердил Тил.

– А какая разница? – Травник горько сморщился и потёр грудь, где под разорванной рубахой звездой краснел на коже свежий огнестрельный шрам. – Та пуля из испанской аркебузы вполне могла меня убить, и ничего б не изменилось. Так уже было, помнишь? Снова, как тогда, в пустыне, надо выбирать – жизнь или безопасность. Можно без конца сидеть в убежище, но, если хочешь перемен, придётся выйти. Этот замок – золото глупца, пользы от него никакой, он мёртвый, как и твой народ. А я выбираю жизнь, Тил. Пусть я в ловушке. Пусть. Но если тело поймано, почему дух не может быть свободным? Ты когда-то сказал, что придёшь мне на помощь. Ты… ах-хг…

Он согнулся и зашёлся кашлем.

– Я… – Тил проглотил комок в горле и попытался сесть обратно на скамью, но выросшие ветки его не пустили. – Я и пришёл.

Приступ миновал. Травник вытер рот.

– Окажи мне услугу, – попросил он.

– Видит сердце, я и так… Что за услугу?

– Принеси мне какую-нибудь одежду. И оружие. Мне нужно размяться, я теряю форму.

– Меч и дага тебя устроят?

– Хватит и меча. И побыстрее, я не сид и не могу мерить время вашими мерками. И… – он поколебался, бросил взгляд на стол, где в молодых ветвях запутался злосчастный горшочек, и закончил: – И научи меня читать по-эльфийски.

Снаружи вдруг донеслись непонятные звуки, словно одинокая птица в чаще пробовала голос. Травник подошёл к окошку – выглянуть, ненароком коснулся сломанного переплёта и отдёрнул руку, перепачканную липким. Нагнулся, заинтересованно потрогал желтоватые потёки на решётке, поднёс пальцы к лицу, осторожно понюхал, лизнул и удивлённо поднял бровь.

Поворотился к Тилу:

– Мёду хочешь?

* * *

Четвёрка, возглавляемая рыжим вихрастым парнем лет примерно двадцати пяти, ввалилась в лиссбургский кабак с башмаками на вывеске, когда заведение уже закрывалось. Несмотря на холод, ветер и глухую темень за окном, все были веселы, пьяны, возбуждены, смотрели с вызовом. Вожак держал в руках бутылку. На донышке ещё плескалось.

– Хозяин! – закричал он с порога. – Это… как тебя… давай чего-нибудь на стол! И выпить! Выпивки давай, ага…

Приятели нестройно заподдакивали.

Корчмарь напрягся. Медленно стянул и скомкал фартук, аккуратным образом его расправил, сложил и спрятал за стойку.

– Слушай, рыжий, – примирительно сказал он, глядя куда-то поверх его головы, – ты задолжал мне за три месяца. Может, сперва всё-таки заплатишь?

– By Got! – взмахнул руками тот. Остатки вина выплеснулись из бутылки. – Чего ты ерепенишься? Я ж сказал: погодь немного. Как только мне покатит фарт, я сразу всё отдам и сверху приплачу. Я праильно говорю? – Он обернулся к приятелям и снова к кабатчику. Ударил себя в грудь: – Что ты, не знаешь меня, что ли? Давай наливай, не порть людям веселье…

Старый Томас упрямо покачал головой.

– Нет монетов – нет и выпивки, – сказал он, вновь берясь за тряпку. – И вообче, запомни, Шнырь: я терпеливый, но не очень. В долг я больше не налью, ни тебе, ни твоим корешам. И вообче, гляжу, раз ты уже с бутылкой заявился, значит, деньжата у тебя водятся. Так что плати или убирайся.

Четвёрка смолкла. Было слышно, как ветер трясёт ставни. Рыжий вразвалочку подошёл, перегнулся через стойку, вытянул руку и ухватил кабатчика за рубаху. Притянул к себе.

– Слышь, ты, – прошипел он ему в лицо. – Забыл? Я тебе тоже кой-чего в тот раз сказал. Не хочешь верить на слово, придётся поверить… вот этому!

Он подбросил бутылку, перехватил её за горлышко, одним движением расколошматил о прилавок в дрызг и брызг и поиграл стеклянной «розочкой» под носом у кабатчика.

– Ну? Поял?

С блескучих острых краешков, с торчащих лепестков, как кровь, закапало вино. Кабатчик дёрнулся, заегозил, как червяк на крючке, только вырваться не сумел, а может, побоялся. Шрамы у него на шее налились лиловым. Наконец он ослаб, облизал пересохшие губы и кивнул:

– Понял…

– Вот и ладушки. – Шнырь отпустил рубаху и подбросил битую стекляшку на ладони. – Давай наливай. Добром-то оно всегда приятнее. – Он обернулся к собутыльникам: – Я праильно говорю?

Те снова закивали одобрительно.

– Нет, – вдруг раздалось из-за стойки. – Не «праильно».

Шнырь обернулся и тотчас понял, что забавы кончились.

Два дюжих молодца неторопливо вышли из-за занавески, закрывавшей вход на кухню, и остановились возле стойки. Хозяин, воспользовавшись замешательством, успел шмыгнуть на кухню, выглянул оттуда пару раз и скрылся окончательно. Шнырь и его приятели попятились к двери, но вдруг и та раскрылась, и в корчму проникли ещё двое. Осмотрелись, хмуро глянули на троицу, на рыжего у стойки и шагнули в стороны.

А на пороге появился Яапп Цигель.

Заправила городских домушников был выше рыжего почти на голову, лицом был узок, глаз имел желтушный, выпуклый и потому смотрел на скандалиста сверху и вполоборота, как петух на таракана. Два приземистых широкоплечих молотилы рядом с ним выглядели как башни около донжона.

– Ну здравствуй. – Цигель снял шляпу и похлопал ею об колено. Огляделся. – Сядем?

Троица подельников Шныря послушно, хоть и нерешительно, опустилась на ближайшую скамейку, предпочтя не спорить. Сам Шнырь тоже почуял беспокойство и спрятал «розочку» за спину. Не сел.

– Братва, вы чё?.. Вы чё, братва?..

– Хорош ворону корчить, пасынок, – презрительно скривился Цигель. – Сядь, не егози. Разговор есть.

Шнырь послушно заткнулся и плюхнулся рядом с товарищами. Цигель тем временем кивнул своим парням. Один вышел, второй встал у двери.

Яапп остановился около стола.

– Ты знаешь, кто я?

Шнырь гулко сглотнул и кивнул:

– Знаю…

– Это хорошо. А то уж я подумал, что ты глуп непроходимо. Давно ты в городе?

– Не… неделю.

– Да? – притворно удивился тот. – Всего неделю? Надо же, а так много успел! А прежде, стало быть, ты в город только пива выпить забегал?

– Да врёт он всё, кабачник энтот!..

– Замолчи, щенок! – тоном, не терпящим возражений, оборвал его Цигель. – Ты кому врёшь? Кому врёшь, я тебя спрашиваю?! Кто после Рождества торговые ряды потрошил? Месяц назад у Вассермана особняк кто грохнул? А? Кто ван дер Бренту, Хольцману и Флорентийцу побрякушки сбыть пытался? Ты думаешь, никто тебя не видел?

– Это не я! Богом клянусь, Цапель… – начал было Шнырь, но Цигель сделал быстрый знак рукой, и парень у двери, в одно мгновенье оказавшись у стола, отоварил рыжего по уху. Тот боком рухнул на пол, опрокинул скамейку и затряс головой. Разбитое бутылочное горлышко кувыркнулось и зарылось в грязные опилки. Три собутыльника невольно вздрогнули и сгрудились теснее.

Цигель привстал и наклонился сверху.

– Полегчало? – ласково осведомился он и наступил, давя стекло. – Освежило память? Протрезвился? Так-то лучше. – Он усмехнулся. – Что мне твои клятвы! Сявка… Ты кем себя возомнил? А? Кем ты себя возомнил, я тебя спрашиваю? Я тебя ещё год назад заприметил, но тогда простил по малолетству. А ты, я вижу, ничему не научился. Думаешь, здесь можно, как в твоих деревнях, безнаказанно шарить? Ты почему на хазу не пришёл, когда задумал особняк бомбить? Зачем гемайн не отстегнул? Или думал, заезжим здесь раздолье? А? Отвечай, пробка сортирная!

– Я… – Шнырь попытался сесть. Из уха кровоточило. – Я не успел… Цапель, я не успел! Мы думали потом, когда сдадим, тогда и придём…

– Не ври.

– Чес-слово, не вру! Что толку на шмотье башлять? Мы особняк спецом не собирались квасить, как-то само получилось. Блестяшки кончились, а тут на старую закваску как ненароком лапоть не поддеть? Цапель, ну ты чё? Ты же знаешь, как оно бывает!..

Яапп Цигель откинулся к стене, побарабанил по столу, задумчиво разглядывая пивные кружки на полках за стойкой. Вздохнул. Четверо охранников молча ждали указаний. Колокол на башне городской ратуши гулко пробил двенадцать. Цигель встрепенулся и нахмурился, будто что-то вспомнил.

– Значит, так, – наконец решил он, – слушай сюда. Тот особняк я прощаю. Рауб можешь оставить себе. Однако завтра вечером придёшь на сходку и заплатишь отступного.

– Скока?

Цигель помедлил.

– Полторы.

– Полторы?! – вскричал Шнырь. – Побойся бога, Цапель! У меня нету столько!.. Мы столько даже взять-то не надеялись!

– Найдёшь, коль жить захочешь, – с презрением бросил тот, вставая. – И через три дня чтоб тебя в городе не было. И вообще, чтоб я тебя никогда больше здесь не видел. Да! И долг кабатчику тоже вернёшь.

Шнырь почувствовал, как сердце его будто обволакивает холодная патока, а пустота, образовавшаяся в душе, заполняется горячим бешенством бессильного отчаяния.

– Цапель! Стой, Цапель! – брызжа слюной, закричал он ему в спину. – Я не смогу, ты ж знаешь!.. Неоткуда взять! Сбавь отступную, Цапель! Ах, чтоб ты провалился!..

– Заткни своё хайло.

– Да пошёл ты!!!

Цигель задержался на пороге, обернулся и кивнул своим:

– Поучите недоноска, как надо разговаривать.

И вышел за дверь.

Четыре парня молча развернулись и набросились на рыжего. Дружки Шныря предпочли не вмешиваться – один было рыпнулся, но схлопотал под глаз, свалился в угол и увял. Шнырь завизжал, метнулся к стойке, получил раз, два, упал и откатился в сторону, сжавшись в клубок и прикрывая голову, пока четверо сноровисто охаживали его ногами. Глаза залило красным, боль горячими толчками прорывалась сквозь хмельную пелену, пока не прорвалась окончательно. Его приподнимали, ставили, опять сбивали с ног. После какого-то удара Шнырь влетел в кладовку, где упал, разбрасывая вёдра, тряпки, швабры и метёлки. Попытался встать, хотя бы сесть, и вдруг почувствовал, будто проваливается. Выплюнул зуб. Оглядываться не хотелось. «Амба, всё», – подумал он с усталым равнодушием, но тут внутри него будто кто зашевелился и негромко, рассудительно сказал: «Оставь, дай я».

И Шнырь стал сам не свой.

Метла, стоявшая в углу, словно сама скакнула в руки, Шнырь не успел удивиться, как его пятка сбила помело, ладони половчей перехватили черенок, а ноги понесли его вперёд. Приятели, разинув рты, смотрели, как он врезался меж четверых амбалов и как очумелый заработал палкой. Шнырь чувствовал себя будто пьяным. Впрочем, он и был пьяный, но сейчас он будто спал и видел сон – руки-ноги действовали без его участия. Глаз оценивал картину боя, руки сами выполняли хваты и удары, голова сама просчитывала все финты, уловки и шаги. Оставалось лишь держать глаза открытыми, что Шнырь и делал. Громилы, не ожидая подобного напора, на секунду растерялись, и этого хватило, чтобы инициатива перешла к обороняющемуся. Через мгновение один упал с разбитой головой, другой схватился за отшибленную руку, получил подножку и тоже оказался на полу; два оставшихся успели спохватиться, но это им не помогло – Шнырь оттеснил обоих в кухню, рванул обратно в зал, махнул рукой своим: «Скорее!..» – и все четверо исчезли, только их и видели.

…Остановились они, пробежав квартала два. Шнырь привалился к стенке, пытаясь отдышаться, отхаркнулся. Грудь его ходила ходуном, руки тряслись. Остальные трое выглядели не лучше, разве что рубашки не в крови да зубы целые.

– Ну, Шнырь, ну ты дал! – восхищённо покрутил носом один из них. – Поначалу, когда начали тебя махратить, я уж думал: всё, уроют тебя. А ты, глянь, и сам ушёл, и нам помог, и этим навалял…

– Уж да так да! – подтвердил второй, осторожно щупая синяк. – А я и не знал, что ты дубиной можешь. Думал, ты только по домам шуршишь, а ты, оказывается, жох! Уважаю.

Шнырь молчал. Откуда в нём взялось умение так драться, он не знал. Но появилось оно весьма кстати. Впрочем, он был не уверен, сможет ли при надобности повторить. Ощущение чужого присутствия исчезло, оставив пустоту и непонятный привкус сожаления. Все его устремления и цели показались мелкими и глупыми. Дубинка потерялась. Кости ныли, мышцы словно налились свинцом. Он попытался отлепиться от стены – не получилось: повело. Привалился спиной. Поднял взгляд. Небо потемнело окончательно. Высыпали звёзды. Круглая луна маячила сквозь облака, как оловянная тарелка, в её свете городские улицы и набережная были как на ладони. Сквозь куртку и рубашку ощущались неровности стылого камня. От воды тянуло сыростью и гнилью.

– Пошли вы все… – вдруг вырвалось у него.

Приятели переглянулись.

– Да брось ты, Шнырь! Отважно вышло!

– Я говорю: подите к чёрту! – взорвался он. – Приятели… Дерьмо свинячье! Я на вас надеялся, а вы… Трепаться только мастера, на вассере стоять да ширмы чистить. Всё! Один я с этих пор. Валите к дьяволу на все четыре стороны.

– Иоахим, ну чего ты?.. – Первый примирительно тронул его за плечо. – Ну куда ты один? Нам теперь, наоборот, гуртом держаться надо, где-то бабки доставать. Ведь ежели поймают, Цапель с тебя шкуру спустит, а так, всех вместе, может, ещё послушает.

– А мне чихать. Спустит так спустит. – Шнырь стряхнул его руку с плеча, тронул кровь под носом и под ухом, посмотрел на ладонь и вытер её о штаны. – На кой мне такие подельники, которые, чуть что, сразу в кусты? Я вам больше не товарищ. Пояли?

– Куда ты?

– Всё равно куда. Лишь бы отсюдова подальше.

– А… нам куда тогда?

– Да хоть в воду!

Он махнул рукой и не оглядываясь двинулся по набережной Блошиной Канавы. Вскоре он скрылся за углом.

– Чего это с ним? – с недоумением и даже опаской сказал один из троицы, глядя ему вслед. – На себя стал не похож. Ровно бес какой в него вселился…

– И то, – кивнул второй, – на самом деле диковато. Я Иоахима шесть лет знаю, а такого не было. Где он так махаться наловчился? Один махом четверых!

– Да ещё каких четверых…

– Что верно, то верно: у Цапеля в охранниках кто попало не ходит.

– В жизни такого не видел.

– А я видел, – мрачно сказал молчавший доселе третий и плюнул.

– Когда? – обернулся первый.

– Так… было дело, – уклончиво ответил тот.

– И чего?

– А ничего. Пущай идёт. Он конченый теперь.

Приятели замялись. Переглянулись.

– Да ну, чего ты… Может, ещё отвертится.

– Не отвертится. Тут без колдовства не обошлось. Падла буду, конченый он. Конченый.

Повисла тишина. Сразу стало холодней. Первый на всякий случай осенил себя крестом, остальные поспешили последовать его примеру.

– Брешешь, Штихель, – неуверенно сказал парень с синяком, нелепо двигая шеей в тесном вороте, будто ему стало трудно дышать. – Откудова тебе знать?