Бессердечная

Мэри-Энн сочувственно кивнула.

– Да, немного через край.

– А еще я ужасно хочу есть. – Кэт изогнулась внутри корсета, пытаясь оттянуть жесткую косточку, впившуюся ей в ребра, но у нее ничего не получилось. – Мне нужен шоколад.

– Простите, Кэт, но не думаю, что это платье позволит вам съесть хоть кусочек. Идемте, я помогу вам надеть туфли.

Глава 3

Наверху, гордо приосанившись, стоял церемониймейстер – Белый Кролик. Когда отец Кэтрин протянул ему свою визитную карточку и велел доложить о приезде, он радушно улыбнулся.

– Добрый вечер, добрый вечер, ваше сиятельство! Какой поразительный галстук, как он изумительно идет к вашим волосам. Снежная буря на Лысой горе, так бы я это описал.

– Вы так думаете, господин Кролик? – спросил отец Кэт и даже похлопал себя по голове, польщенный комплиментом.

Кролик перевел взгляд на Маркизу.

– Дражайшая леди Пинкертон! Никогда еще мои глаза не видели подобной красоты, подобной утонченности…

Маркиза довольно резко оборвала его.

– Покончим с этим, распорядитель!

– Э-э, разумеется! Ваш покорный слуга, миледи. – Взволнованный Кролик поднял длинные уши торчком и поднес трубу к губам.

По бальному залу эхом разнеслись фанфары, и Кролик провозгласил:

– Его сиятельство Кабриолет Т. Пинкертон, благороднейший Маркиз Черепашьей Бухты, в сопровождении супруги, леди Идонии Пинкертон, Маркизы Черепашьей Бухты, и дочери, леди Кэтрин Пинкертон!

Пока Маркиз и Маркиза спускались по лестнице в зал, Кролик покосился на Кэтрин. При виде ее огромного красного платья его розовые глазки расширились, носик презрительно задергался, но, вовремя спохватившись, Кролик лицемерно улыбнулся.

– Смею заметить, леди Пинкертон, вы выглядите… э-э… весьма и весьма примечательно.

Кэт с трудом улыбнулась в ответ и следом за родителями направилась к лестнице, но, посмотрев на собравшихся, ахнула и попятилась.

Внизу перед ней расстилалось черно-белое море.

Иссиня-черные перчатки до локтя и мундиры оттенка слоновой кости.

Вуалетки цвета испуганной морской звезды и черные, как уголь, галстуки-бабочки.

Лосины в шахматную клетку. Маски, полосатые, как зебра. Юбки цвета воронова крыла, отделанные стразами и серебряной канителью. Кое-кто из бубновых придворных даже нашил на живот черные пики, чтобы скрыть собственные значки – красные ромбы.

Примечательно, точнее не скажешь.

В толпе встречались-таки искорки красного – алая роза в петлице или бантик на корсаже платья – но только Кэтрин была в красном с головы до пят. Она почувствовала, как шею и уши заливает волна румянца – больше, больше красного, как будто платья недостаточно. Она ловила устремленные на нее взгляды, слышала сдержанные вздохи, чувствовала общее недоумение и неприязнь. Как вышло, что матушка не знала, что это один из черно-белых королевских балов?

И тут она поняла…

Матушка знала. Взглянув на ее колышущееся белое платье и белый фрак отца, Кэт догадалась, что мать все прекрасно знала и ничего не забыла.

Фанфары снова прогремели прямо над ухом. Белый Кролик, подойдя к ней, деликатно кашлянул.

– Я сгораю от стыда за то, что вынужден поторопить вас, леди Пинкертон, но следующие гости ждут своей очереди быть объявленными…

Кэт обернулась и увидела образовавшуюся очередь – гости толпились позади, одни посматривали на нее украдкой, другие откровенно таращились.

Сдерживая рвущийся наружу ужас, Кэтрин приподняла юбку и храбро двинулась навстречу пингвинно-енотовой толпе.

В незапамятные времена бальный зал Червонного замка был высечен из исполинских размеров кристалла розового кварца – и пол, и перила, и монументальные колонны, поддерживающие сводчатую крышу. Потолок был украшен живописными панно с различными видами Червонного королевства: Безвыходный лес, горы Кой-Куды и Никуды, Перекрестья, замок и холмистая местность, простирающаяся во все стороны до горизонта. Даже Черепашья Бухта удостоилась быть изображенной над дверью, ведущей в розовый сад.

По южной стене тянулись в ряд большие окна в форме сердец из граненого красного стекла. Пиршественный стол, ломившийся от фруктов, сыров и сладостей, стоял вдоль северной стены, у самой балюстрады, отделявшей танцующих от оркестра. С потолка свисали хрустальные люстры, и тысячи белых свечей изливали на собравшихся теплый свет. Еще не сойдя с лестницы, Кэтрин услышала, что некоторые свечки жалуются на сквозняк, а самые горячие головы среди них умоляют кого-нибудь прикрыть двери.

Кэтрин посмотрела на стол – островок утешения в переполненном зале, даже для той, кому из-за тесного платья не придется отведать ни кусочка. Каждый шаг давался ей с боем – сражаться приходилось с впивавшимся в ребра корсетом и волочившимся по ступеням длинным шлейфом. Ощутив, наконец, под каблуками надежный каменный пол, Кэт вздохнула с облегчением.

– Дражайшая леди Кэтрин, я так рада, что вы почтили нас своим присутствием.

Благодарность тут же испарилась. Кто бы сомневался – Маргарет спикировала на нее сразу, не дав сделать и пары шагов в сторону угощения.

Кэтрин изобразила на лице восторг.

– О, да это же леди Маргарет! Как поживаешь, дорогая?

Маргарет Дроздобород, дочь графа Перекрестий, считалась ближайшей подругой Кэтрин с самого раннего детства. Но, к сожалению, они друг друга недолюбливали.

Беда Маргарет заключалась в том, что она была на редкость непривлекательна. Не так, как невзрачная гусеница, которая вот-вот превратится в прекрасную бабочку. Ее непривлекательность была другого сорта – из тех, что вызывают у окружающих чувство безнадежности. Острый подбородок выдавался вперед, в тени нависших густых бровей скрывались близко посаженные глазки размером с булавочную головку, плечи были широкие и грубые, а нескладно сидящая одежда лишь подчеркивала это. Если бы не платья, которые носила Маргарет, ее, пожалуй, можно было бы принять за мальчишку.

Непривлекательного мальчишку.

У матушки Кэт физические недостатки Маргарет были любимой темой для разговоров («Она бы выглядела не так кошмарно, если бы потуже затягивала корсет»). Сама же Кэтрин находила куда более неприятным характер Маргарет – та с раннего детства считала себя очень, очень умной и очень, очень добродетельной. Самой умной и самой добродетельной в мире. И без устали напоминала о том, насколько она умнее и добродетельнее вас.

Маргарет, любящая подруга, видела свое предназначение в том, чтобы указывать Кэтрин на ее недостатки. В надежде ее исправить. Как поступил бы любой настоящий друг.

– У меня все отлично, – сказала Маргарет, когда они обменялись любезностями. – Но должна донести до твоего сведения, что платье на тебе неуместно красное.

– Благодарю за то, что открыла мне глаза. – С лица Кэтрин не сходила ослепительная улыбка. – Я и сама это заметила.

Маргарет обеспокоенно нахмурилась и прищурила крохотные глазки.

– Должна предупредить тебя, дражайшая Кэтрин, что дерзкие попытки привлечь к себе внимание небезопасны! Непомерные гордыня и тщеславие могут пышным цветом расцвести в твоем сердце. Куда разумнее облачиться в скромный наряд и позволить просиять внутренней красоте, чем пытаться скрыть ее внешним блеском.

– Благодарю тебя за совет. Я непременно его обдумаю. – Кэт удержалась, чтобы не бросить выразительный взгляд на платье самой Маргарет, унылое и черное, и на венчавшую ее голову унылую меховую шапочку.

– Очень надеюсь! И не забывай: золотая рыбка всегда остается золотой рыбкой.

Кэт слегка усмехнулась. Одна из очаровательных особенностей Маргарет состояла в том, что она была настоящим кладезем высказываний, в которых Кэт не могла найти ни малейшего смысла. Невозможно было разобраться, то ли все нравоучения Маргарет – полная чепуха, то ли Кэт слишком глупа, чтобы их понять. Маргарет, разумеется, сказала бы, что верно последнее.

Но Кэт не собиралась ее спрашивать.

– О. А ведь верно, – согласилась она, поглядывая на других гостей в надежде, что найдет предлог отделаться от Маргарет, пока та не разговорилась. Если ее понесет, улизнуть уже не удастся.

Неподалеку, рядом с ледяной скульптурой в форме сердца, пили наливку сэр Сорока и его супруга, но подойти к ним Кэтрин не решалась – возможно, это только выдумки, но рядом с Сороками драгоценности порой исчезали самым таинственным образом.

Отец Кэт развлекал разговорами Четверку, Семерку и Восьмерку Бубен. Когда Кэт их заметила, отец почти добрался до соли в своей шутке, но Четверка, не дожидаясь развязки, уже повалился на плоскую спину, хохоча и дрыгая в воздухе ногами. Поняв, что сам он нипочем не поднимется, Восьмерка поспешил на помощь, все еще посмеиваясь.

Кэтрин вздохнула – она не владела искусством так легко впадать в раж от анекдота, рассказанного не до конца.

Рядом с ними она увидела благороднейшего Пигмалиона Свинорыла, герцога Клыкании, которого Кэт всегда считала неуклюжим, чванливым и к тому же прескверным собеседником. Их взгляды вдруг встретились, и Кэтрин с удивлением поняла, что Герцог издали наблюдал за ними с Маргарет.

Трудно было сказать, кто из них отвел глаза более поспешно.

– Вы кого-то ищете, леди Кэтрин? – Маргарет придвинулась на дюйм ближе – чересчур близко, так что ее острый подбородок улегся Кэтрин на плечо – и проследила за ее взглядом.

– Нет, нет. Я просто… наблюдала.

– Наблюдали за кем?

– Ну, хорошо. Мундир на герцоге сидит просто превосходно, вы не находите? – спросила она светским тоном, отодвигаясь от подбородка Маргарет.

Маргарет возмущенно сморщила нос.

– Как вам только удалось заметить его мундир? Когда я смотрю на герцога, то вижу лишь, как он воротит нос от всех окружающих, как будто быть герцогом Клыкании – такое уж великое достижение.

Кэт склонила голову.

– Мне кажется, такой нос у него от природы. – Она прижала палец к собственному носу и приподняла получившийся пятачок кверху, проверяя свою мысль. Однако это не помогло ей унюхать собственную исключительность…

Маргарет побледнела.

– Кэтрин, стыдитесь. Нельзя же вот так передразнивать всех и каждого! По крайней мере, делайте это не на людях.

– Что вы! У меня и в мыслях не было никого обижать. Просто у герцога нос рыльцем, только и всего. Наверное, у него великолепное обоняние. Интересно, может ли он таким носом унюхать трюфели?

Кэт продолжала бы оправдываться, но тут кто-то постучал ее по плечу.

Повернувшись, она уткнулась в черную тунику, за которой скрывалась могучая грудь. Подняв глаза выше, Кэт увидела мрачную физиономию с повязкой на одном глазу и копной волос, торчащих из-под белого берета.

Перед ней стоял Джек, Червонный валет, произведенный в рыцари из жалости – он лишился глаза во время игры в шарады.

Настроение у нее испортилось окончательно. Бал был просто ужасным, и с самого начала не задался.

– Привет, Джек.

– Леди Пинкертон, – проревел Джек, обдав ее запахом вина с пряностями. Затем его глаз устремился на Маргарет: – Леди Дроздобород.

Маргарет скрестила руки на груди.

– Какая вопиющая бестактность – прерывать чужую беседу, Джек.

– Я подошел, чтобы сообщить леди Пинкертон, что сегодня черно-белый бал.

Кэт потупила глаза и постаралась придать лицу смиренное выражение, хотя с каждым новым напоминанием она все меньше смущалась и все больше раздражалась.

– Очевидно, произошло недоразумение.

– Вы выглядите по-дурацки, – заявил Джек.

Кэтрин ощетинилась.

– Это не повод грубить!

Джек хмыкнул и снова оглядел ее платье, а потом продолжил:

– Вы и вполовину не так хороши, как воображаете, леди Пинкертон. Не хороши даже на четвертушку. И мне не нужен второй глаз, чтобы это видеть.

– Уверяю вас, я вовсе не…

– Все думают, как я, только не решаются сказать вам в это лицо. Но я вас ни капли не боюсь.

– Я никогда не…

– Вы мне вообще не нравитесь.

Стиснув зубы, Кэтрин терпеливо вздохнула.

– Да, я помню, Джек. Вы уже говорили об этом в прошлый раз. И в позапрошлый тоже. И еще до того. Вы не устаете напоминать, до чего я вам не нравлюсь, с тех самых пор, как нам было по шесть лет, и мы плясали вокруг майского дерева, если я не ошибаюсь.

– Да. Точно. Потому что это правда. – Джек густо покраснел. – И еще вы пахнете, как ромашка. Бывают, знаете, такие противные ромашки, с вонючими цветками.

– Разумеется, какие же еще, – кивнула Кэтрин. – Боже избави, я и не подумала, что это комплимент.

Джек зарычал, потом протянул руку и дернул Кэт за локон.

– Ой!

Валет развернулся и ушел. Кэтрин не успела придумать ответ, а потом очень жалела, что не проводила его хорошим пинком.

– Вот чурбан! – заметила Маргарет после его ухода.

– Самый настоящий, – с чувством согласилась Кэтрин, потирая голову и пытаясь понять, сколько времени она уже здесь и сколько еще осталось.

– И, конечно, – продолжала Маргарет, – абсолютно недостойно с вашей стороны поощрять подобное поведение.

– Я его не поощряла! – возмутилась Кэтрин.

– Вы так думаете? Тогда вы должны согласиться с тем, что согласиться с этим нельзя, – заявила Маргарет. – А мораль…

Но она не успела сморозить очередную глупость, потому что в зале снова прозвучали фанфары. Стоя на верхней ступеньке лестницы, Белый Кролик торжественно прогнусавил:

– ЕГО СИЯТЕЛЬНОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЧЕРВОННЫЙ КОРОЛЬ!

Белый Кролик снова затрубил, потом прижал трубу к боку и поклонился. Кэт обернулась, чтобы посмотреть на остальных гостей, когда Король появился на верхней площадке своей личной лестницы. Вся шахматная доска из черно-белых аристократов пошла рябью от поклонов и реверансов.

Король был при полном параде – в белой меховой мантии, панталонах в черную и белую полоску, сверкающих белых туфлях с алмазными пряжками, в руке он держал скипетр, увенчанный алым сердцем. Надо всем этим красовалась корона, тоже украшенная рубинами, брильянтами и красным бархатом, с навершием в виде сердца.

Наряд был бы сногсшибательным, вот только мех на воротнике слегка вытерся, панталоны пузырились на коленях, а корона, которая всегда казалась Кэтрин слишком тяжелой для маленькой головы Короля, съехала на сторону. В довершение всего, когда Кэтрин, сделав реверанс, встала, его величество ухмыльнулся, как деревенский простачок.

Король так улыбался. И улыбался он ей!

Кэтрин застыла, а Король проворно скатился вниз по ступеням. Толпа расступилась, пропуская его, и не успела Кэтрин отойти в сторонку, как Король уже стоял перед ней.

– Неплохой вечерок, леди Пинкертон! – Король приподнялся на цыпочках, от чего его малый рост только сильнее бросался в глаза. Он был по меньшей мере на два ладони ниже Кэтрин, а ведь поговаривали, что у его сшитых по особому заказу башмаков подошвы толщиной в два дюйма.

– Добрый вечер, Ваше Величество. Как поживаете? – Кэт снова склонилась в реверансе.

Белый Кролик – он следовал за Королем по пятам – прочистил горло.

– Его Королевское Величество просит леди Кэтрин Пинкертон танцевать с ним первую кадриль.

Кэт округлила глаза.

– Ах… благодарю, Ваше Величество! – и Кэтрин низко присела в третий раз. Она привыкла подкреплять реверансами все, что говорила в присутствии Короля. Не потому, что боялась его. Совсем наоборот. Король, старше ее лет на пятнадцать, был кругленьким, розовощеким и постоянно хихикал. Кэтрин совсем его не боялась, и как раз поэтому старалась вести себя при нем как можно лучше – чтобы ненароком не забыть, что он ее монарх и властитель.

Червонный Король сунул Белому Кролику скипетр, взял Кэтрин за руку и повел на площадку для танцев. Кэт могла бы сказать себе, что оказаться подальше от Маргарет – это благо, но общество Короля радовало ее немногим больше.

Нет, неправда. Король был очень мил. И прост. И, что особенно важно, счастлив, ведь счастливый король – это счастливое королевство.

Просто он был не очень умен.

Когда они заняли место первой пары среди танцующих, Кэт обомлела от неожиданной мысли. Она танцует с Королем. Все глаза устремлены на них, и каждый, наверное, думает, что она выбрала платье специально, чтобы Король обратил на нее внимание.

– Вы прелестно выглядите, леди Пинкертон, – сказал Король. Обращался он скорее к ее бюсту, чем к лицу – по причине небольшого роста, конечно, а не от недостатка воспитания, но это не помешало Кэтрин зардеться.

Почему, ну почему она хоть раз не пошла против воли матери?

– Благодарю, Ваше Величество, – пробормотала она упавшим голосом.

– Я просто в восторге от красного цвета, – сообщил ей Король.

– Ах… кто же его не любит, Ваше Величество?

Он радостно захихикал, и Кэтрин порадовалась, что заиграла музыка, и танцоры начали выписывать первую фигуру. Они с королем разошлись в разные стороны и прошагали вдоль внешней линии пар – слишком далеко друг от друга, чтобы поддерживать разговор. Кэтрин чувствовала, что корсет ползет вверх, и прижимала ладони к бокам, пытаясь удержать его на месте.

– Чудесный бал, – заметила она, вновь оказавшись рядом с Королем и взявшись с ним за руки. У Короля они были мягкими и влажными.

– Вы так думаете? – просиял он. – Мне всегда нравились черно-белые балы. Они такие… такие…

– Бесцветные? – предположила Кэтрин.

– Да! – монарх мечтательно вздохнул, глядя на нее. – Вы просто угадываете мои мысли, леди Пинкертон.

Кэт отвернулась.

Они поднырнули под поднятые руки следующей пары и разомкнули свои, чтобы покружиться вокруг мистера и миссис Барсук.

– Я должен спросить, – начал Король, когда они снова оказались рядом, – Не смею надеяться, но вдруг… совершенно случайно… вы приготовили какое-нибудь лакомство к сегодняшнему вечеру?

Он не сводил с нее глаз, закрученные усики трепетали в надежде.

Кэтрин радостно улыбнулась, и они подняли руки, чтобы следующая пара могла поднырнуть под них. Кэт знала, что Королю приходится привставать на цыпочки, но из приличия не смотрела вниз.

– Ваше Величество, утром я испекла три лимонных торта, и моя служанка уже должна была доставить их к вашему пиршественному столу. Полагаю, они уже поданы.

Король просиял и стал крутить головой, пытаясь увидеть что-нибудь на длинном столе. Увы, они были слишком далеко, чтобы разглядеть три маленьких тортика.

– Сказочно! – Король отстал, пропустив несколько па, так что Кэтрин пришлось замереть в неловкой позе и ждать, когда он ее нагонит.

– Надеюсь, они вам понравятся.

Король потряс головой, как будто очнувшись.

– Леди Пинкертон, вы сокровище.

Кэт сдержала улыбку, но мечтательность в королевском голосе ее смутила.

– Должен признаться, что питаю особую слабость к лимонным тортам… и к апельсиновым! – У Короля заколыхались щеки. – Обожаю апельсины-корольки! Недаром говорят: королек – ключ к сердцу короля.

Кэт никогда не слышала, чтобы так говорили, но кивнула, соглашаясь.

– Так оно и есть!

Король одарил ее сияющей улыбкой.

К концу кадрили Кэтрин чуть не падала от усилий казаться веселой и любезной. Наконец, к ее облегчению, Король чмокнул воздух возле ее руки и поблагодарил за доставленное удовольствие.

– Я должен разыскать ваши вкуснейшие торты, леди Пинкертон, но, надеюсь, вы не откажетесь протанцевать со мной и заключительный танец?

– С удовольствием. Почту за честь.

Король восторженно захихикал, поправил корону и, пританцовывая, направился к столу.

Кэт выдохнула – счастье, что первая кадриль позади. Может, удастся уговорить родителей уйти домой до заключительного танца. Собственное коварство заставило ее почувствовать себя виноватой – множество девушек мечтали бы обратить на себя благосклонное внимание Короля.

Он не был противным партнером по танцам – просто утомительным.

Решив, что свежий воздух поможет ее щекам вернуть прежнюю форму после того, как она столько времени улыбалась без остановки, Кэт начала пробираться сквозь толпу черных кринолинов и белых остроконечных шляп к балкону. Но не успела она сделать и дюжины шагов, как свечи в люстрах и канделябрах мигнули и погасли.

Глава 4

Музыка взвизгнула и стихла. В темноте, накрывшей зал, раздались крики гостей.

Потом воцарилась тревожная тишина, слышались только ахи и вздохи, да шуршание юбок. Вдруг что-то вспыхнуло, замерцало. Свечи стали снова загораться, постепенно, по спирали от самой центральной люстры. И вот под высоким сводом потолка засиял призрачный свет, оставляя гостей в глубокой тени.

С центральной освещенной люстры вниз свисал огромный обруч – Кэтрин могла поклясться, что раньше его там не было. В обруче, непринужденно раскинувшись, как в кресле, покачивался шут.

Черные узкие штаны заправлены в кожаные сапоги, черная куртка перетянута широким ремнем. Были и перчатки – тоже черные, а не белые, как у придворных. В мерцании свечей его кожа отливала янтарем, а глаза были подведены углем, до того густо, что лицо походило на маску. Сначала Кэт показалось, что и волосы у него черные, но она тут же разглядела на его голове шутовской колпак – с тремя рогами и маленькими серебряными бубенчиками на конце каждого рога. Шут сидел так неподвижно, что бубенцы ни разу не звякнули, да и в темноте, когда погасли свечи, Кэтрин не слышала их перезвона.

Когда – как – он туда попал?

Незнакомец повисел молча еще некоторое время, позволяя себя рассмотреть. Обруч медленно вращался. У шута был пронзительный взгляд, и Кэтрин затаила дыхание, когда этот взгляд отыскал ее и задержался на ней. Сузив глаза, шут разглядывал огненно-красное платье.

Кэт поежилась, но вдруг ей захотелось помахать ему рукой. Подтверждая: да-да, она знает, что этот наряд непозволительно красен. Она уже почти подняла руку, но шут отвернулся.

Кэт с облегчением выдохнула и опустила руку.

Обруч совершил полный круг, и уголки губ незнакомца приподнялись в едва заметной улыбке. Он склонил голову. Бубенцы зазвенели.

Толпа, не сводившая с него глаз, тихо вздохнула.

– Дамы. Господа. – Он говорил очень четко. – Ваше славнейшее Величество.

Король привстал на цыпочки, как ребенок в ожидании подарка.

Шут начал раскачиваться. Одно неуловимое движение, и он уже стоит в полный рост. Обруч лениво повернулся еще на пол-оборота. Все молчали, завороженные поскрипыванием привязанной к люстре веревки.

– Чем ворон похож на письменный стол?

Обруч перестал вращаться.

Своим вопросом шут накрыл зал, словно одеялом. Молчание можно было потрогать. Незнакомец вновь смотрел прямо на Кэтрин, и ей казалось, что она различает в его глазах отблеск огня.

Наконец, сообразив, что им загадали загадку, гости начали перешептываться. Приглушенные голоса повторяли вопрос. Чем ворон похож на письменный стол?

Никто не решался ответить.

Когда стало ясно, что никто и не попытается, шут протянул к гостям руку, сжатую в кулак. Те, кто стоял прямо под ним, расступились.

– Нотами. Один может издать несколько нот, за другим ноты пишут.

Он разжал кулак, и целая вьюга исписанных белых листков посыпалась прямо вниз. Толпа дружно ахнула, замахала руками, но листки не долетели до низу. Прямо в воздухе от них отделилась стайка крохотных черных галочек – нотных знаков. Белые листочки, кружась, слетали вниз, превращаясь в конфетти, а ноты вспорхнули к потолку и облепили его. Гости уже совершенно успокоились и шумно восхищались. Некоторые мужчины даже принялись размахивать шляпами, пытаясь наловить побольше листочков.

Кэтрин, радостно смеясь, подняла лицо к потолку. Ей показалось, что она попала в снежную метель – только теплую. Она раскинула руки и стала кружиться. Красная юбка раздувалась, и это ей тоже очень нравилось.

Описав три полных круга, Кэт остановилась и, проведя по волосам, достала конфетти – белый листочек не больше ногтя, с изображенным на ней красным сердечком.

Последние конфетти оседали на пол. Кое-где в зале их набралось по щиколотку.

Шут по-прежнему смотрел на всех сверху, из своего обруча. Во время суматохи он снял трехрогий колпак, выпустив на волю встрепанные вьющиеся волосы (он действительно оказался брюнетом).

– Впрочем, замечу, – сказал он, когда толпа утихомирилась, – ноты частенько бывают фальшивыми.

Бубенцы на колпаке весело тренькнули, и вдруг, откуда ни возьмись, из него вылетела громадная черная птица. Каркая, ворон стал подниматься к потолку. Зрители от неожиданности закричали. Ворон облетел зал, взмахами огромных крыльев поднимая с пола вороха конфетти. Сделав еще круг, птица уселась на обруч над шутом.

Публика восторженно зааплодировала. Ошеломленная Кэтрин почти не замечала, что тоже хлопает в ладоши.

Снова натянув колпак на голову, шут соскочил с обруча и повис на одной руке. У Кэт оборвалось сердце. Обруч висит так высоко, вдруг он упадет? Однако когда шут отпустил руку, оказалось, что к обручу привязан красный бархатный шарф. Шут закачался на нем и стал спускаться, выбрасывая поочередно белые и черные шарфы, связанные между собой. Казалось, они возникают у него прямо из кончиков пальцев. Наконец, он спустился настолько, что смог спрыгнуть в сугроб из бумажных листочков.