Ихтис

– Ладно, забудь, – сказал главред. – Скоро психи с лопатами и бабки с медными крестами ерундой покажутся. Ты последнюю передачу «Тайного мира» смотрел?

Висок заломило, и Павел вспомнил пустой и далекий голос Ани:

– Нам надо отдохнуть друг от друга.

И гудки, разрывающие тишину квартиры.

Павел потер лоб, выровнял на чужом столе раскиданные листы, придвинул к краю карандашницу, параллельно друг другу положил ластик и авторучку, ответил:

– Простите, Евгений Иванович, некогда было.

– Вот и плохо! – редактор бросил на стол флешку. – Держи, сегодня же посмотришь. А к концу недели оформим командировку.

– Куда? – машинально спросил Павел.

– Узнаешь. Да чтоб не ударить в грязь лицом! Чтоб все на высшем уровне! – главред постучал пальцем по столу. – Сделаешь достойный репортаж, на всю страну прославимся! Золотая жила эти «червонi пояси»!

В отдалении громыхнуло: гроза уходила на запад, но электроника отозвалась в голове слабым потрескиванием, и сквозь помехи почудилось призрачное: «Черви… червон… не ходи!»

– Сделаем, Евгений Иванович, – сказал Павел, пряча флешку в карман. – Если вы рекомендуете, значит, это и вправду что-то стоящее.

3. Чудо старца Захария

Говорят, любовь проходит за три года. Ане хватило двух с половиной.

Павел познакомился с ней в центре сурдологии. Слуховой аппарат он сдал на сервисное обслуживание, а сам томился в ожидании диагностики и отирался возле кофейного автомата. Здесь его и облила шоколадом светловолосая незнакомка.

«Извините», – жестом показала она, поспешно выудила из сумочки влажную салфетку и протянула Павлу. Салфетку он принял, а злиться на очаровательную растяпу не стал, поднял большой палец: «Все в порядке!»

Девушку звали Аня. Она привезла на обследование маму, и хотя сама глухонемой не была, но освоила и дактильную азбуку, и язык жестов.

«Ты говоришь? Слышишь?» – спросила она у Павла.

Он ответил вслух:

– Гово-рю… Слышу… нем-ного. Читаю… по губам.

Аня заулыбалась.

Так начался их роман: яркий и закончившийся нелепо и быстро.

Павел стоял, сжимая и разжимая кулаки, пока Аня собирала вещи и кричала:

– Ты весь в работе, в работе, в работе! А я? А мы? А наше будущее?

– Это дело моей жизни, – зло твердил он, но Аня не понимала, только всплескивала руками:

– Желтая газетенка – это дело твой жизни? А если тебя убьют? Все эти экстрасенсы, маги, ясновидящие, сектанты… Что тебе вообще до них?

– Ненавижу, – отвечал Павел, стискивая зубы до хруста. – Всех ненавижу.

Аня, кажется, не слышала, или не хотела слушать.

– Тебя ведь звали в отдел новостей, чего не пошел? – и с горечью добавила: – Одержимый!

Отчаяние и злость копились внутри, но не находили выхода. Аня не понимала его, как не понимали и коллеги. Откуда им, нормальным, знать, с чем приходится жить ему? Жить с пониманием, что все можно было повернуть вспять, накопить денег на операцию, вернуть слух, если бы только…

Сейчас Павлу хотелось отключить Пулю и провалиться в тишину. Аня заметила его жест.

– Только попробуй, – с неожиданным спокойствием сказала она. – Только попробуй, и я возненавижу тебя.

Он опустил руку и процедил:

– Давай успокоимся. И подумаем. Оба.

Аня кивнула, подняла спортивную сумку с уложенными вещами.

– Ты прав. Нам нужно успокоиться и подумать. И отдохнуть друг от друга.

Хлопнула входная дверь, квартира опустела. Павел наблюдал из окна, как девушка стремительно пересекает двор. У проезжей части она остановилась и обернулась.

Павел прижал ладонь к губам: «Люблю тебя». Аня поднесла кулак с оттопыренным мизинцем к уху: «Я позвоню». И действительно перезвонила через неделю, предложив расстаться.

Сказкам свойственно заканчиваться.

Сначала он с головой ушел в работу. Потом набрал смс: «Ты хорошо подумала?» и «Давай встретимся», но стер, так и не отправив. По пути домой зашел в магазин, кинул в корзинку четыре банки пива, упаковку кофе и вафли. Но, пока шел к кассе, передумал, вернулся и выложил пиво: знакомиться с материалом предпочитал на трезвую голову.

Без Ани в квартире непривычно и пусто. Она привносила толику хаоса в разложенный по полочкам мирок, хотя Павел часто сердился на беспорядочно разбросанные баночки, тюбики и флаконы. Но пока Аня находилась рядом – демоны отступали. А теперь одиночество сочилось из каждого угла, стекало с каждой опустевшей полки, и тишина вновь стала постоянной подружкой Павла – зачем слуховой аппарат, если некого слушать и не с кем говорить?

Павел прошелся по дому и зажег во всех комнатах свет. Прежде, чем снять мокрую куртку, вытащил из шкафа фотоальбом. Красный бархат протерся и почернел на сгибах, поэтому Павел держал альбом в целлофановом пакете – не столько в целях сохранности, сколько для собственного спокойствия. Склеенные страницы переворачивались нехотя, под пальцами мелькали счастливые лица: круглое, обрамленное темными кудрями – матери, улыбчивое и курносое – отца. Свадьба. Рождение близнецов. Новогодние посиделки. Первый класс. Старшая школа.

На последнем фото за праздничным столом – двое подростков. Одинаковые курносые носы, одинаковые ямочки на щеках, толстовки с одинаковым принтом. И подписано старательно: «Андрюха и Пашка. Уже шестнадцать!»

Через две минуты они задуют свечи на праздничном торте. Через десять минут отец подарит близнецам по спиннингу. Еще через два часа семья закинет палатки в автомобиль и выедет на трассу по направлению к реке Рыбень. А через пятьдесят километров от города у летящего с горы большегруза откажут тормоза…

Как там обещала бабка Ефимия? «Здоровый парень. Сто лет проживет!»

Знахарка лгала. Они все лгали.

Павел вытащил из-за пазухи карточку и сунул в пустой кармашек альбома. Траурная полоска, нарисованная маркером, перечеркнула уголок по диагонали и закрыла пятно от воска. Ниже чернели буквы:

«Андрей Верницкий».

И даты: рождение, смерть.

Павел захлопнул альбом и убрал подальше в шкаф. Лучше провести этот вечер без воспоминаний.

Он наспех поужинал вчерашними макаронами, взял вафли, кофе и вернулся в комнату. Ноутбук подмигнул огоньком диода, на флешке оказалась только одна запись, озаглавленная: «Таежный мессия». Стоило нажать воспроизведение, как на экране появилась заставка: призраки, появляющиеся на лестнице и проходящие сквозь стены, огненные пентаграммы, молящиеся люди в белых одеждах, звездное небо, в котором спиралью раскручивалась галактика. Затем экран погас, и в центре вспыхнули огненные буквы «Тайный мир».

Настолько тайный, что никто его не видел.

Павел усмехнулся и отхлебнул кофе – крепкий, без сахара, как приучил отец.

– Удивительное рядом, – тем временем, заговорила с экрана ведущая. Внизу появилась отбивка: «Софья Керр». Павел знал, что настоящее имя девушки Ирина Глазова, но Софья Керр звучало эпатажно. Девушка и выглядела соответствующе: черное до пола платье, корсет, аккуратное каре красных волос, густо подведенные глаза. С Павлом у нее негласное состязание, сенсации рвали друг у друга из рук, кто первый успеет – тот и победил. Сейчас счет был явно не в пользу Павла.

– Призраки, ведьмы, потомственные ясновидящие, – продолжила Софья. – Они живут рядом с нами. Об этом рассказано в прошлых передачах. Но сегодня мы стали свидетелями настоящего чуда. Чуда, которое пришло в семью Краюхиных.

Кадр сменился. Крупный план выхватил бледное лицо ребенка лет десяти. Глаза распахнутые, на губах недоверчивая полуулыбка.

– У Леши ДЦП, – послышался закадровый голос Софьи. – Серьезные нарушения опорно-двигательного аппарата приковали малыша к инвалидному креслу. Мама Светлана долгие годы обивала пороги больниц. Она уже не надеялась на чудо. Но чудо все-таки случилось.

План изменился на общий. Мальчик уперся ладонями в подлокотники инвалидного кресла. Привстал. Сделал робкий шаг, потом еще один. Лицо покраснело от волнения, но испуганная улыбка превратилась в уверенную, ребенок протянул руки:

– Мама! Я хожу!

В кадр ворвалась плачущая женщина и сгребла сына в охапку. Заиграла волнующая мелодия, и Павел закатил глаза. Телевизионщики умело играли на эмоциях: в такие моменты домохозяйки плакали от умиления.

– Мы почти не надеялись, смирились, – заговорила Светлана Краюхина. Ее щеки блестели от слез, но женщина не утиралась: так зрелищнее. – Лешенька спрашивал: мама, а я навсегда инвалид? А что я ребенку отвечу? Он когда видел, как мальчишки в футбол гоняют, глаза загорались, от окна не оттащить, – женщина все-таки смахнула слезу, но в уголке глаза тут же набухла новая. – Я решила, что жизнь положу, а сына спасу. Как услышала про старца, думаю: вот она, последняя наша надежда!

В кадре снова появилась Софья. Она картинно прошлась по железнодорожной станции, остановилась под деревянной табличкой:

– Последняя надежда Леши Краюхина живет здесь. Доброгостово. Таежный тупик. От Тарусы до станции четверо суток пути. От станции до деревни – пару часов на «Уазике».

Павел недоверчиво хмыкнул: такие как Софья на поездах не ездят. Им покупают билет в бизнес-класс или даже выдают в личное пользование компактный вертолет. С утра вылетел – к обеду на месте. Вечером – материал.

– А ты не завидуй, Верницкий, – однажды сказала ему Софья. – В нашем деле не клювом щелкать надо, а впахивать, как негр на плантациях.

Тем временем по экрану поплыли таежные виды, снятые с высоты птичьего полета. Щетина тайги меняла оттенки с нежно-зеленого на черный. У горизонта вырастали обточенные зубы гор, их склоны белели снежными проплешинами. Река тянулась широким серым шрамом, а на правом берегу притулилась деревенька.

– Доброгостово. Не правда ли, говорящее название? – продолжила Софья. – Добрый гость. У славян Доброгостом звали посланника богов, покровителя добрых вестей.

Павел считал, что о славянах Софья Керр знает столько же, сколько корова о балете. Вряд ли она ночами просиживала за книгами по оккультизму, чтобы втереться в доверие к сатанистам. Вряд ли выписывала из закрытых столичных библиотек последние экземпляры «Хаоса непознанного». Да и в подлинности «чуда» Павел сомневался: половина сюжетов «Тайного мира» оказывалась на проверку спектаклем.

– Отшельника Захария знает и стар, и млад, – Софья широко улыбнулась, сунула микрофон под нос смущенной женщине неопределенного возраста, одетой по-деревенски неброско и бедно.

– Захария-то? А что ж, знаем! – заговорила та, с любопытством косясь на камеру. – Вон его дом, крайний к лесу. Отшельником живет. Болящие к нему частенько приезжают, а которые тут остаются и быт налаживают. Краснопоясники, значит.

– Старец Захарий – местный мессия, – снова заговорила ведущая. – В Доброгостове живет почти шестьдесят лет, сейчас разменял девятый десяток. Всю жизнь зарабатывал плотничеством, пока не случился инсульт. Захария парализовало, зато открылся дар целительства. Прозрение слепых, исцеление недужных, очищение от бесов – вот неполный список чудес старца. Правда, попасть к отшельнику непросто. Но мы все же попробуем.

Софья заговорщически подмигнула зрителям и постучалась в ветхую избу. Дверь распахнулась, и на порог вышла женщина в белой домотканой рубахе.

– Чего нужно? – недружелюбно осведомилась она и хмуро глянула в сторону оператора, но тут же опустила взгляд, затеребила красный, расшитый узорами кушак.

– Нам бы старца Захария увидеть, – елейным голосом попросила Софья. – С телевиденья мы.

– Мирское нам нельзя! – отрезала женщина.

– Мы отблагодарить за исцеление Леши Краюхина! О нем передачу снимаем!

– Нельзя! – упрямилась женщина и хотела захлопнуть дверь, как из глубины дома донесся надтреснутый голос:

– Маланья! Пусти…

Женщина поджала губы, прибрала под белую косынку выбившуюся прядь и посторонилась:

– Раз сам зовет, то входите.

В избе царил полумрак. Грязное окошко почти не пропускало свет. Электричества не было, в углах потрескивали лучины, и комната походила на ощетинившегося ежа. На скамье, застеленной шкурами, полулежал старик – совершенно седой, заросший от бровей до самого выреза расшитой, но давно не стираной сорочки.

Софья остановилась посреди комнаты, слегка нагнув голову – потолок в избе невысок. Павлу показалось, что на миг губы ведущей брезгливо опустились, но она тотчас справилась с эмоциями и вежливо заулыбалась, даже попробовала отвесить поясной поклон:

– Доброго здоровья, дедушка!

Старик поднял дрожащую левую руку, перекрестил Софью двуперстием и ответил:

– И вам, гостюшки дорогие. Зачем пожаловали?

– Мы с телевиденья. Передачу снимаем об исцелении Леши Краюхина.

– Помню мальца, – слабым голосом ответил старец. – Неходячий был. Ходит теперь?

– Ходит! – радостно отозвалась ведущая. – Вашими стараниями! Откуда дар у вас такой, дедушка?

Старец протяжно вздохнул.

– Да вот, одно Господь забрал, другое взамен дал, – он поднял левую руку: – В этих перстах Божий дар теплится. А вот эти, – дотронулся до согнутой правой руки, – и не чую вовсе. Да не ведает шуйца твоя, что творит десница твоя.

Захарий цитировал Священное Писание, только на старославянский манер. Павел вспомнил медные кресты и темные образа в доме знахарки Ефимии: вера – лучший друг и оружие любого шарлатана. Только не покидало ощущение, что в избе старца чего-то не хватало.

– Как вы живете здесь, дедушка? – спросила Софья.

– Так и живу. Хорошо, люди добрые помогают по хозяйству. Вот Маланья, например, – Захарий поманил женщину здоровой рукой. – Подойди, сестра. Подойди, не бойся. Сядь сюды.

Маланья присела, все так же теребя засаленные концы кушака. Захарий погладил ее по плечу, она не отстранилась, прижалась доверчиво. Куда подевалось прежнее недружелюбие?

– Бесом девка маялась, – пояснил старец. – Скажи, Маланья, сколько в тебе бесов сидело?

– Шесть… – блеклым голосом ответила женщина.

– Ше-есть, – протянул Захарий. – Дьявольское число. А скажи, Маланья, откуда они в тебе народились?

– Грешила я, батюшка, – залепетала женщина, уставившись в пол. – Телом торговала. От плода избавилась, а потом новый плод родился, сатанинский.

– А теперь-то как? Мучают бесы?

Маланья мотнула головой.

– Нет. Как ты мне на чрево ладонь наложил, так я тут же бесовским бременем разрешилась. Одному Господу я теперь служу, да еще тебе, батюшка.

Старец заулыбался, погладил женщину по спине.

– Так, моя хорошая. Так. Ну, ступай теперь.

Маланья встала со скамьи, по-прежнему не глядя в камеру, скользнула в тень.

– Так и живем, – вздохнул Захарий. – Ты-то, девка, тоже городская. Тоже в тебе, поди, черви клубятся. Во всех вас, мирских да пришлых, червоточина…

По спине Павла мазнуло холодком. Он понял, чего не хватало в избе старца – на стенах не было икон.

План снова поменялся. Теперь Софья стояла у покосившегося плетня, а ее крашеные волосы трепал ветер.

– Многие из тех, кого исцелил Захарий, остались в Доброгостове, – ведущая указала на одинаковые аккуратные срубы. – По примеру старца люди бежали от мира и зажили отшельниками. Что заставило их пожертвовать благами цивилизации? Ответа на этот вопрос нет. «Рыбари Господни», или как их называют местные, Краснопоясники, наотрез отказались разговаривать с журналистами. На собрание общины тоже попасть не удалось. Однако мы заполучили ценную запись: ее украдкой сделал один из родственников девушки, над которой проводился обряд экзорцизма. Просьба отойти от экранов впечатлительным людям, детям и беременным женщинам: следующие кадры повергнут вас в шок!

Экран погас и оставался темным несколько секунд. Затем по нему замельтешили разноцветные мушки, изображение запрыгало – видимо, действительно снималось из-под полы. Потом Павел увидел людей в белых балахонах: они стояли полукругом, воздев руки в молитве. Павел покрутил настройки слухового аппарата, но вскоре понял, что на записи не было звука изначально.

В центре круга билась девушка, простоволосая и босая. Ее тело выгибалось дугой, затылок колотился о доски. Каждый раз, когда девушка открывала рот, с губ срывалось темное облачко, похожее не то на рой насекомых, не то на клуб пыли. Потом в круг вошел старец Захарий. Вернее, его ввел высокий и плечистый мужик, лица которого Павел не разглядел. Старец наклонился над девушкой и зашептал что-то, осеняя ее двуперстием. Бесноватая замолотила ладонями в пол, выгнулась так, что касалась досок только затылком и пятками. Ее глаза завращались и уставились в камеру – совершенно белые, как отшлифованная галька. И, наверное, никто, кроме глухого Павла, умеющего хорошо читать по губам, не понял бы, что на выдохе протянула она:

«Чер-во-о…»

Изо рта вынырнул язык – тонкий и верткий, как гусеница. Чашка в руках Павла накренилась, и остывший кофе тонкой струйкой потек на колени.

Старец коснулся лба бесноватой. Белесые глаза заволокло мглой, от уголка глаза потекла темная капля.

Старец коснулся ее груди. Девушка мелко задрожала, и вдруг начала медленно отрываться от пола. Павел не верил своим глазам, но все же видел совершенно точно, что тело теперь висит в воздухе где-то сантиметрах в тридцати от пола.

Старец коснулся ее живота. Бесноватая разинула рот, да так широко, что в уголках губ треснула кожа. Ее горло напряглось, раздулось, будто зоб. А потом бесноватая изрыгнула поток клубящейся мглы.

Чашка выпала из расслабленных пальцев. Остатки кофе выплеснулись на ковер. И в этот же самый миг бесноватая грянулась оземь.

Экран зарябил, пошел полосами, и вскоре на нем снова показалась ведущая Софья.

– Сотворил ли чудо таежный мессия? Правда это или вымысел? Мы не беремся судить, – заговорила она. – Для Леши Краюхина и бесноватой девочки ответ очевиден. Мы же покидаем Доброгостово, но не прощаемся с мудрым отшельником и обязательно сюда вернемся. Кто знает? Может, в следующий раз мы сами станем свидетелем самого настоящего чуда.

Камера крупным планом выхватило лицо старца Захария – нависшие брови, слегка опущенный после инсульта уголок рта. До Павла донесся надтреснутый и тихий старческий голос:

– …Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит.

4. Ночные гости

Центральный вход городской библиотеки смотрел прямо на главную площадь Тарусы. Причудливая лепнина на фасаде и атланты, поддерживающие балкон, придавали бывшему купеческому особняку очарование ренессанса.

По городу ходили слухи, будто по ночам в бывшем танцевальном, а ныне читальном зале видят призрака купца Смородина. Мол, ходит мимо стеллажей черный, всклокоченный, ищет зашитые в матрасе червонцы. А где теперь те матрасы? Сгнили давно, но призраку о том не скажешь: вышагнет из угла, поведет горящими глазами и спросит: «Ты червонцы взял?» И откупиться можно, если монетку или пуговицу в угол кинуть со словами: «Что найдешь – все твое!» А иногда из пустого зала раздавались легкие шаги по паркету, смех и музыка – отзвуки прошлых балов.

Павел не раз пользовался услугами ночного абонемента, но никаких призраков, разумеется, не встречал, и никакой музыки не слышал, о чем однажды написал в рубрике «Хрустальный шар». Но слухи после этого не прекратились.

– Совсем позабыли о нас, молодой человек, – пожурила директриса, пожилая и ухоженная женщина с осанкой аристократки, подавая изящные сухие пальцы, унизанные перстнями. – Сейчас и без того в библиотеку не часто заходят, все в Интернете сидят.

Павел пожал руку, улыбнулся:

– Мы с вами вымирающий вид, Ирина Петровна. Мне бы поработать пару часов. Разрешаете?

– Составишь компанию даме? – в голосе директрисы послышалось лукавство. – Ваше счастье, молодой человек, что я с отчетами задержалась. И, похоже, надолго. Так что читальный зал и книгохранилище в вашем распоряжении. Сторожа предупрежу.

– Спасибо, Ирина Петровна. Я ваш должник.

– Ну-ну, пустое! – она снова заулыбалась. – Хотя роль мисс Марпл мне не светит, побыть информатором великого Шерлока я могу.

У директрисы библиотеки было две страсти: старинные украшения и детективы.

Пустой читальный зал выглядел неуютно. Ряды стеллажей уходили в густой сумрак: директриса попросила экономить электроэнергию, и Павел расположился поближе к выходу, включив минимальное количество ламп. Запустив компьютер, он вытащил блокнот, где на первом листе схематично зарисовал план деревни: домики на берегу реки, лес и горы. Вверху подписал «Доброгостово – добрый гость». Дальше шли заметки, которые Павел сделал дома, повторно пересмотрев телесюжет. Старец как старец, не злой и не добрый, взгляд простой, бесхитростный, правая рука висит плетью – паралитик. Зато Маланья, женщина в платке, настораживала. Павел записал в блокнот: «Враждебность, покорность, страх. Типичное поведение сектанта», перевернул страницу и добавил: «В избе старца нет икон. Почему?» Вопросительный знак жирно обвел и дважды подчеркнул.

Ритуал экзорцизма просмотрел с особой тщательностью. На стоп-кадрах изображение рябило, и сколько Павел ни присматривался к воспарившей над полом девушке, но так и не разглядел поддерживающих тросов. А ведь они должны быть, правда? Должны, иначе придется признать, что это действительно…

– Чепуха, – сказал вслух и записал в блокноте: «Левитация – иллюзия!!»

Павел решил, что к фокусам вернется позже: работать он привык планомерно, и сейчас его больше интересовали материалы по краеведению. Часть из них, благодаря всемирной паутине, разыскал еще дома.

Доброгостово – деревенька на реке Полонь, в таежной глуши между Новой Плиской и Сосновцами. Когда-то обладала статусом села, а теперь насчитывала не больше тридцати дворов и делилась на две части: в новой возвышалась Троицкая церковь, вокруг которой и текла размеренная деревенская жизнь, раз в неделю устраивалась торговля, а по выходным даже работал местный дворец культуры. А на отшибе, ближе к лесу располагалась старая часть – наверное, там и жили сектанты, но подтверждений догадке Павел не нашел, зато нашел кое-что другое.

Он тщательно скопировал найденный фотоснимок в блокнот: на фоне черного леса, возвышаясь деревянным куполом над крестами и надгробиями, стояла Всехсвятская кладбищенская церковь. И называлась тогда деревня – Погостово.

«…остов», – эхом отозвалось в Пуле.

Павел распрямил спину и огляделся: он находился в зале совершенно один. Лампы освещали ближайший стеллаж и десяток столов, а дальше все проглатывал полумрак. В окно бил желтый и теплый свет фонаря, от рамы на подоконник падала косая тень – крест-накрест. Ветки клена царапали стекло, и в слуховом аппарате неприятно потрескивало. Павел поморщился и отключил Пулю.

Тишина окутала, как периной. Подумалось, что хорошо бы чашечку кофе, но спускаться вниз и отвлекать Ирину Петровну не хотелось. Павел потянулся, разминая мышцы, зевнул и вернулся к сохраненной заметке:

«Погостово – бывшее ссыльное поселение. Сюда свозили каторжан и бродяг. Часть ссыльнопоселенцев задействовали в добыче угля и леса, осужденные батрачили в кулацких хозяйствах и промышленных заведениях купцов, однако экономическое положение оставалось крайне тяжелым. Местное население встречало ссыльных недоброжелательно и настороженно. Не было возможности освоить землю, обзавестись скотом и сельскохозяйственным инвентарем, а многие поселенцы некрестьянских сословий и вовсе не имели навыков к земельному труду. Жилища располагались по большей части на окраине деревни и строились из плохого леса, обмазывались глиной для тепла. Многие ссыльнопоселенцы уходили на заработки и редко возвращались назад: кто-то по-прежнему занимался кражей, кто-то погибал в тайге. В Погостове хоронили преступников, в народе – окаянников, со всего Новоплисского уезда, отчего Всехсвятская церковь получила второе название – Окаянная. Небольшой процент ссыльнопоселенцев все же сумел приспособиться к создавшимся условиям и влился в крестьянское сословие. Дети ссыльных либо наделялись земельными угодьями, либо жили работой по найму. Последующие поколения уже ничем не отличались от местных крестьян, в результате чего жители подали прошение о переименовании поселения в Доброгостово, чтобы прежняя лихая слава не нависала над деревней».

Переименование состоялось около сорока лет назад. А если верить материалу «Тайного мира», старцу Захарию исполнилось девяносто. Значит, целитель – старожил деревни, а если старожил, то…

На блокнот упала тень, словно кто-то встал за спиной и глянул через плечо. Шею обдало морозным дыханием. Павел быстро оглядел помещение. Стеллажи стояли незыблемые и ровные, как надгробия. Кошачьим глазом подмигивал за окном болтающийся фонарь, и крест – тень от рамы – покачивался туда-сюда, как маятник гипнотизера.