Кто-то просит прощения

– Проваливай! – Шумахер поднял с земли выроненный девушками череп и показал его старику: – Убирайся, пока я и тебе башку не оторвал, придурку!

– Да что… да вы… – До сторожа только сейчас дошло, что «весёлая» компания не только фотографировалась среди могил, но вскрыла одну из них. И вид развороченного захоронения заставил старика рассвирепеть. – Да что вы такое творите?

Дикость происходящего привела сторожа в неистовство, и он, не помня себя, бросился на Шумахера. Девушки завизжали. Но если Кристина крикнула:

– Не надо!

То Ангелина завопила:

– Дай ему!

И радостно запрыгала, когда Шумахер дал – хладнокровно встретил старика прямым левой, не позволив приблизиться и схватить себя. Удар получился жёстким, нокаутирующим. Пропустив его, сторож даже не вскрикнул – мешком осел, несколько мгновений, покачиваясь, постоял на коленях, а затем навзничь упал на землю. А подскочивший Шумахер несколько раз ударил его ногой:

– Скотина! Сволочь! Всё испортил!

– Оставь его, – буркнул Бочка.

Но Шумахер не услышал или наплевал – продолжил избивать пребывающего без сознания старика до тех пор, пока друг его не оттащил.

– Оставь!

– Он всё испортил!

– Это его работа.

– Так пусть не работает! – Шумахер поправил сбившуюся рубашку и выругался. – Я его на следующий раз учу, старого подонка! Чтобы больше не смел нам мешать!

– В следующий раз он полицию вызовет. – Бочка помолчал: – Если, конечно, останется на такой опасной работе.

Шумахер ударил старика ещё раз, плюнул в него, развернулся и молча пошёл к пролому, через который они влезли на кладбище. У машины задержался, велел девчонкам лезть в салон, а сам взял Бочку за рукав и негромко спросил:

– Может, вернёмся?

– И сбросим его в могилу? – хмыкнул тот. – Прикинь, старик очнётся и увидит, что лежит в яме…

– Сначала лопатой врежем. Так, чтобы не очнулся.

То, что Шумахер говорит серьёзно, Бочка понял мгновенно. Вздрогнул, отрицательно покачал головой, открыл багажник, положил в него лопату и демонстративно захлопнул крышку.

– Что не так? – раздражённо спросил Шумахер.

– Сейчас мы – хулиганы, – ответил Бочка, не глядя на друга. – А если забьём его до смерти, то полицейские начнут кладбища пасти и нас конкретно искать.

– Затаимся на время.

– Зачем отказывать себе в удовольствиях? – Бочка выдал нервный смешок и кивнул на девушек: – И не забывай о свидетелях. Они ведь не дуры, всё поймут… Нам это надо?

Последний аргумент стал для Шумахера решающим. Он пробурчал что-то неразборчивое, но явно недовольное, дёрнул плечом, показав, что согласен, и пошёл к водительскому месту:

– Поехали ко мне. Дача как раз пустая, зависнем на пару дней.

И бросил Бочке череп.

11 лет назад, август

Я всегда любил читать исторические романы.

Даже в детстве и юности, когда мы читаем особенно много и читаем очень разное.

В то время многие мои сверстники увлекались фэнтези, героями меча и магии, бесстрашно нападающими на драконов и побеждающими их… Сейчас я говорю о тех сверстниках, которые читали, а не погрузились в компьютерные игры – их привлекала яркость волшебного мира, определённо выигрывающая при сравнении с обыденностью реальной жизни. Я тоже не прошёл мимо этого литературного направления, однако сильного впечатления оно на меня не произвело. Не могло произвести, поскольку предложенная авторами условность оказалась слишком сказочной и мне приходилось заставлять себя принять её. А где есть усилие, там нет плавности вхождения в авторский мир, и по этой причине фэнтези не смогло меня увлечь. К тому же магия, которая в небольших количествах украшает книгу, для многих писателей превратилась в костыль, которым они подпирают своё неумение выстроить сюжет. Или же с её помощью они скрывают своё дремучее невежество. Исторические книги – совсем другое дело, поскольку описываемые в них события имели место быть. Всё это действительно происходило. Писатели, безусловно, приукрашивают или усиливают некоторые эпизоды, в противном случае они не были бы писателями, однако не способны изменить главного – это было. Женщины гибнущего Владимира действительно пытались спастись в Успенском соборе – и умерли в нём. Женщины Вайнсберга действительно вынесли своих мужей на плечах, а Конрад III их не тронул – потому что дал слово. И оставленная Москва действительно горела, а Наполеон смотрел на неё и понимал, что он пришёл – но не завоевал.

Настоящее.

Я всегда ставил его выше любого вымысла, не умея и не желая сопереживать выдуманным героям. Ведь в реальности, которая кажется обыденной, происходило и происходит множество вещей, достойных толстого, умного романа. Это я знаю точно.

И тогда же, в детстве, меня заинтересовал вопрос, ответ на который я, в силу недостаточного опыта, не смог отыскать сам: почему прижатые к стене воины, находящиеся в крайне невыгодном, не грозящем смертью, а гарантирующим смерть положении, начинали драться с ещё большим ожесточением?

Да, некоторые сдавались, история знает и такие примеры, но ни один из этих случаев не стал образцом для подражания. Сложившие оружие спасли свои жизни, но героями не стали, не могли стать. Они просто выжили, отказались сражаться в безвыходной ситуации, выбрали самый логичный путь, но что помешало другим поступить так же? Почему капитан Руднев повёл «Варяг» в безнадёжное сражение против японской эскадры? Почему Беляев, капитан канонерской лодки «Кореец», отправился в прорыв вместе с «Варягом», хотя у «Корейца», в отличие от быстрого крейсера, не было даже мизерных шансов на удачу? Почему защитники Брестской крепости умирали от жажды и ран, но продолжали сражаться в полном окружении?

Почему?

Я спросил у отца и услышал неожиданный ответ:

«Гордость».

Неожиданный, потому что в те годы я ещё не знал, насколько важным является для человека это чувство. Для настоящего человека.

«Гордость?» – переспросил я.

«Гордость» – подтвердил отец.

«Но ведь плен – это возможность спастись. Какая может быть гордость, когда на кону – жизнь?»

«Гордость – это и есть жизнь, сын. И только она даёт человеку надежду».

«А если надежды нет?»

«Надежда есть всегда. До тех пор, пока ты сам определяешь свою судьбу, сам принимаешь решения – у тебя есть надежда. Отдав себя в чужие руки, ты можешь рассчитывать только на милость. А если враг твой дикий и подлый, знающий только ненависть и злобу, то милость его станет для тебя унижением и пыткой. Надежда всегда впереди, и чем выше твоя голова, тем дальше ты видишь…»

Надежда.

Она не умирает последней – она есть всегда. А умирают те, кто перестаёт верить. Перестаёт надеяться. Ведь что бы мы ни делали, к чему бы ни стремились – нас ведёт надежда.

Пусть даже на несбыточное.

///

То лето выдалось в Иркутске жарким. Дождливым, но жарким. В июле температура частенько забегала за тридцать градусов, и лишь начавшиеся в конце месяца грозы принесли старому городу долгожданную и очень приятную свежесть. Август обещал стать таким же, однако его первые дни выдались прохладными, намекающими, что осень не за горами, и сегодняшние плюс двадцать четыре воспринимались с радостью, позволив вновь одеться легко. Но поскольку предстояла поездка на Байкал, да ещё с ночёвками, то собирающиеся на площади Кирова ребята о тёплых вещах не забыли, и их рюкзаки были достаточно объёмными.

А шорты – короткими.

Именно такие выбрала первая пришедшая к месту встречи участница экспедиции – очень короткие джинсовые шорты, с торчащими карманами. Они идеально сочетались с белыми кроссовками и белой футболкой и прекрасно смотрелись на длинноногой загорелой девушке, роскошные чёрные волосы которой были собраны в большой хвост. Из-за него, а другую причёску девушка делала редко, её пытались прозвать Кобылой – в девятом классе, когда она перешла в другую школу. Завистливые одноклассницы принялись взахлёб обсуждать, что хвост называется «конским», надеясь, что к симпатичной новенькой приклеится обидная кличка, но потерпели неудачу, поскольку мальчики, бывшие основной целью этих заходов, сказали, что во-первых, причёска новенькой идёт; во-вторых, завистницы и сами раньше не брезговали собирать волосы на затылке, ну, у кого было что собирать; и мальчики стали звать новенькую так, как её звали чуть ли ни с детского сада – Зеброй, к чему девушка давно привыкла и не обижалась. Бессмысленно обижаться, имея фамилию Зеберг. Только нервы тратить.

Зебра приехала к месту встречи раньше всех и, когда на небольшой парковке остановился «Mitsubishi Pajero», быстро допила газировку, бросила банку в урну и улыбнулась вышедшему из машины Доктору:

– Привет!

– Привет! – Они обменялись быстрым дружеским поцелуем. – Я думал, что буду первым.

– А я думала, что ты будешь с Риной.

– Я хотел, но она отказалась, – вздохнул молодой человек, открывая дверь багажника и укладывая рюкзак Зебры рядом со своим. – Как ты дотащила такую тяжесть?

– Я хрупкая только на вид.

– На вид ты изящная, а не хрупкая.

– Это комплимент?

– Разумеется. Причём очень искренний.

Искренний, но без всякого намёка на флирт – обычный, дружеский комплимент, слегка поднимающий настроение, но абсолютно ничего не значащий.

Доктор захлопнул дверцу, и они с Зеброй вернулись в тень – сидеть в машине не хотелось, лучше уж стоять на лёгком и очень приятном утреннем ветерке. Тем более, путь предстоял не близкий, насидеться успеют.

– Почему Рина не поехала с тобой? – вернулась к теме девушка.

– Не сказала, – коротко ответил Доктор.

– Она…

– Да, в последнее время она немного… – Молодой человек выдержал коротенькую паузу. – Немного не такая, как обычно.

В голосе прозвучал очень лёгкий, едва ощутимый укор, который Зебра без труда уловила. Она прекрасно считывала интонации и настроение Доктора.

– Да… понятно… – В короткий ответ трудно вложить большую грусть, но у девушки получилось. – Извини, что заговорила об этом.

– Всё в порядке. – Доктор достал из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет и предложил Зебре.

– Спасибо. – Она прикурила от своей зажигалки, глубоко затянулась и тихо сказала: – Я приехала первой, надеясь поговорить с тобой наедине.

– Я догадывался, что нам потребуется кое-что обсудить, – в тон ей ответил Доктор. – Поэтому тоже приехал задолго до времени.

– Ты шутишь? – удивилась Зебра.

– Нет.

– Ты знал, что я приеду раньше? Я ведь не говорила.

– Тебе не нужно говорить.

Он читал Зебру так же легко, как она – его. Они понимали друг друга с полуслова, как настоящие друзья, хотя познакомились меньше года назад.

Познакомились благодаря Рине.

– Спасибо. – Короткая, в одну затяжку, пауза. – Тебя тоже это напрягает?

И снова без уточнений – они не требовались.

– Напрягает, но так хочет Рина. – Тон Доктора не оставлял сомнений в том, что он, так же, как и девушка, не в восторге от происходящего.

– А ты? – Зебра посмотрела мужчине в глаза. – Что думаешь ты?

– Ты знаешь, что я думаю. Или догадываешься.

– То же, что и я.

– То же, что и ты. – Он вздохнул и перевёл взгляд на машину.

До времени встречи оставалось десять минут.

– Я… не могу сказать, что сильно верю, – очень тихо продолжила Зебра. – И то, что мы задумали, меня… смущает.

Девушка явно хотела высказаться иначе, но в последний момент выбрала максимально нейтральное определение.

– Тогда зачем едешь? – грустно спросил Доктор.

– Ты знаешь зачем. Или догадываешься. – Зебра специально ответила так. – У меня нет никого ближе Рины, и я… я помогу ей всем, чем могу. Буду поддерживать во всём.

– Но ты сомневаешься. – Он не обвинял, а констатировал. Как настоящий, проницательный врач. – Ты не веришь.

– Главное, что верит она. И ей нужна наша поддержка. – Зебра посмотрела на тлеющий кончик сигареты. – Ты тоже не веришь.

– Но буду делать вид.

– Как и я. – Зебра с грустью подумала, что они с Доктором многое делают абсолютно одинаково. И делают, и думают. Как получилось, что они не вместе? Почему он заметил Рину, а не её? – Будет хорошо, если кто-то из нас сумеет сохранить холодную голову. Хотя бы один. А лучше – двое.

– Да, холодные головы нам пригодятся. – Доктор докурил, смял окурок об урну и тут же закурил снова. – Помимо всего прочего, меня сильно напрягает тот факт, что наша поездка – идея Кейна.

Сказал – и удивился, а потом поймал себя на мысли, что искренность в их отношениях была правилом, а не исключением, и удивление исчезло. Они с Зеброй всегда были честны друг с другом, и по молчаливой договорённости не поднимали только одну тему – их отношений.

Которых не было.

– Тебя беспокоит Кейн, потому что ты не доверяешь Рине? – удивилась девушка.

– Я не знаю, что буду делать, если у Кейна получится задуманное.

– Получается, ты – веришь?

На этот раз пауза продолжалась три затяжки, во время которых он успел вытереть выступивший на лбу пот. И лишь потом очень тихо ответил:

– Я надеюсь.

– Но не хочешь, чтобы получилось? – И прежде, чем Доктор ответил, Зебра продолжила: – Чего ты не хочешь больше: чтобы не получилось или чтобы не получилось у Кейна?

– Если не получится вообще, это будет означать, что не получилось у Кейна.

– Я спрашивала о другом.

Он прекрасно понял, о чём она спрашивала, но не хотел отвечать на этот вопрос. На очень трудный, весьма болезненный для него вопрос, и поэтому вновь попытался сменить тему:

– В действительности, меня тревожит другое: что будет, если у Кейна получится?

– Что будет с Риной или у вас с Риной?

Доктор ответил девушке очень долгим взглядом. Который она выдержала. Знала, что бьёт по больному, но всё равно спросила. Была готова к любой реакции и потому сдержала взгляд. Увидела в его глазах ярость, но не изменилась в лице, продолжила смотреть спокойно, давая понять, что не собиралась обижать или оскорблять, и с трудом сдержала радостную улыбку, когда Доктор всё правильно понял.

А он действительно понял.

Шумно выдохнул, показав, что Зебра прошла по очень тонкому краю, и ответил:

– Ты предлагаешь начать разбираться в том, что ещё не произошло. И может не произойти. Я бегу от этих вопросов, но не могу убежать – они возвращаются. Я бьюсь над ними всю неделю, начал воспринимать их гораздо спокойнее, чем в начале, но со стороны они звучат очень… резко.

– Извини.

– Я тебе благодарен.

И кивком указал на идущего к машине парня, опоздавшего всего на пять минут.

Откровенный разговор закончился.

– Кислый, ты чего кислый? – рассмеялся Доктор, обмениваясь с ним рукопожатием.

– Старая шутка, – пробормотал парень. – Привет.

– Привет.

– Привет, Зебра. – Их поцелуй получился ещё более быстрым и дружеским, чем поцелуй девушки с Доктором. Даже не дружеским – приятельским. – А где все?

– Тебя ждём.

– Я что, последний?

– Нет, ещё Рина.

– Я думал, ты с ней приедешь.

– Она сказала, что ты всё равно опоздаешь.

– И решила опоздать сама?

– Да.

– Женщины, – вздохнул Кислый. – Они всё решают за нас.

– Когда-нибудь ты станешь идеальным мужем, – хмыкнул Доктор.

– Это каким?

– Подкаблучником.

– С чего ты взял?

– Ты в самом деле не понял?

Зебра прыснула. Кислый не обиделся.

Он был молодым и отнюдь не зажатым, обыкновенным парнем, умеющим и пошутить, и повеселиться, но при этом беззлобным и очень мягким. А кличку свою получил за подаренное матерью-природой, при посильном участии родителей, лицо – подбородок у него был узким и заострённым, из-за чего обыкновенных размеров нос казался большим, а уголки губ – всегда опущенными.

Кислый был близким другом Кейна – лидера сетевого сообщества «Байкальские тайны» и организатора поездки, продолжать при нём свой откровенный, но весьма сомнительный, с точки зрения Кейна, разговор Зебра и Доктор не могли, вот и перешли на лёгкий, ни к чему не обязывающий трёп.

– Я думал, внедорожники больше, – произнёс Кислый, заглядывая в салон. До сих пор кататься в «Pajero» Доктора ему не доводилось.

– Извини, большие закончились, пришлось взять этот.

– Тоже неплохой.

– Спасибо.

– Поместимся, – добавила Зебра.

– Туда – да, оттуда будет тесно.

– Разве Кейн не на своей машине? – удивился Доктор.

– А… точно. – Кислый виновато улыбнулся. – Тогда и обратно поместимся.

– Почему ты с ним не поехал? – вдруг спросила Зебра. Спросила обыкновенно, по-приятельски, потому что, учитывая их дружеские отношения, Кислый должен был отправиться на Байкал с Кейном. Но Доктор сумел услышать в голосе девушки лёгкую настороженность – присутствие Кислого не вызывало у Зебры восторга.

– Он меня не взял. Сказал, что буду мешать.

– Готовит сюрприз?

– Не знаю.

Ответ прозвучал торопливо и не очень уверенно, из чего стало понятно, что Кислый знает причину, по которой Кейн велел ему ехать с Доктором и девушками, однако рассказывать о ней не будет. Ну, разве что случайно проговорится, что маловероятно, поскольку запреты Кейна Кислый соблюдал свято. И, чтобы сменить тему, быстро спросил:

– Как вам идея Кейна?

– Мы едем, – коротко ответил Доктор.

Ответил так, будто констатация факта всё объясняла. Впрочем, она действительно всё объясняла, но простого ответа Кислому оказалось мало.

– Неожиданная идея, да? Никто не думал, что Кейн предложит что-то подобное.

Зебра бросила быстрый взгляд на Доктора и едва заметно улыбнулась, поняв, что он правильно прочитал ситуацию: Кейн поручил приятелю выведать настроение группы, а плохой интриган Кислый не нашёл ничего лучше, чем задать прямой вопрос. И услышал в ответ именно то, что должен был услышать:

– Мы едем, – повторил Доктор.

А Зебра кивнула, показав, что решение принято и говорить не о чем.

Тем не менее Кислый хотел продолжить, даже рот открыл, готовясь задать следующий вопрос, но из переулка вышла Рина, Доктор молча поспешил навстречу девушке и забрал у неё рюкзак.

– Я мог за тобой заехать.

– Я добралась на такси.

– Почему не сказала подъехать к машине? Зачем таскать тяжести?

– Со мной всё хорошо.

Выглядела девушка превосходно: не очень высокая, на полголовы ниже подруги, Рина могла похвастать восхитительно округлыми формами, которые сейчас подчёркивали джинсы и тоненькая майка. Густые каштановые волосы пострижены в каре до плеч, маленький нос чуть вздёрнут, под ним – припухлые, изящно очерченные губы, но главное – глаза: большие, выразительные, карие глаза. Притягивающие. Манящие. Обещающие…

Эту девушку Доктор поцеловал совсем не дружески – страстно, поцеловал так, как любил. А поцеловав, чуть отстранился и тихо спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Как спала?

– Без тебя было скучно и одиноко.

– Извини.

– Это ты извини.

Рина часто оставалась в его квартире, а Доктор у неё – никогда. Поэтому сегодняшнюю ночь они провели не вместе.

– Вижу, Зебра и Кислый уже здесь.

– Да.

– Извини, что пришлось меня ждать.

– Не говори ерунды, – отмахнулся он. – Ты приехала тогда, когда сочла нужным.

– Подожди. – До машины оставалось шагов десять, и Рина придержала Доктора за руку. Заставила повернуться и посмотрела в глаза. – Спасибо.

Он понял, что девушка благодарит отнюдь не за ожидание, и мягко ответил:

– Ты ведь знаешь, что я сделаю для тебя всё. Абсолютно всё.

– Но это… – Рина вздохнула. – Я знаю, что это слишком. И благодарна, что ты со мной.

– Нет. – Он легко коснулся пальцами щеки девушки. – Ничего не слишком, когда речь идёт о тебе.

9 августа, вторник

Если на душе тяжело, нужно поменять небо.

Хоть ненадолго улететь из любимого города, по улицам которого стало тяжело ходить, который стало трудно видеть, в котором стало больно дышать. Из города, в котором он не сумел уберечь любимую женщину.

Улететь из Москвы.

Улететь, чтобы потом вернуться, через время, которое лечит, и не только потому, что Москва – это место работы и карьеры. За этим в Москву возвращаются те, кто ради работы и карьеры в Москву перебрался: ругаются, но возвращаются, мечтая поскорее заработать на пенсию или дослужиться до неё, и уехать из места, позволяющего на себе зарабатывать тем, кто его не любит. Феликс же свой город любил и знал, что вернётся в него с радостью. Но сейчас им необходимо расстаться. Необходимо ненадолго поменять небо, но не душу, ведь Москва всегда будет в душе Феликса Вербина, в его сердце. Пусть сейчас оно и кровоточит открытой, невыносимо болящей раной. Феликс знал, что однажды рана превратится в рубец и город в этом поможет, но сейчас он бередил её, заставляя страдать и мучиться.[1]

Феликс уезжал.

А Москва молча наблюдала за тем, как Вербин добирается до «Савёловской» и садится в аэроэкспресс до Шарика, начав большое путешествие с малого пути. В аэропорт, в терминал «В», который по привычке называл «новым», Феликс приехал за пару часов до вылета. Регистрировался заранее, с собой лишь ручная кладь, поэтому в очереди стоять[2] не пришлось, только на досмотре, но двигалась она быстро. Оказавшись внутри, Вербин отыскал нужные посадочные ворота, подошёл к панорамному окну и остановился, машинально ища на поле «Рюмку». Смешно, конечно – знаменитый посадочный павильон, круглый и оригинальный символ Шереметьева снесли ещё в 2015-м, посчитав, что современное квадратное лучше изящного старого, но взгляд продолжал искать его на поле. И всё благодаря яркому детскому впечатлению: первый полёт, точнее, в тот момент – ожидание первого полёта, волнение, суетящиеся родители: «Билеты проверь! – Куда они денутся? – А паспорта у тебя? – У тебя в сумочке. Вместе с билетами». Лимонно-жёлтое такси до аэропорта – в «Волгах» пахло совсем не так, как в «Жигулях», строгие контролёры и потрясение – стоящее прямо на поле здание. А вокруг – самолёты. «Папа, что это? – Из него выходят на посадку». Красиво! А к красоте быстро привыкаешь, красота покоряет и захватывает. И остаётся с тобой надолго и, даже исчезнув, постоянно о себе напоминает, заставляет оглядываться даже сейчас, через много-много лет, когда мало кто из посетителей Шарика поймёт, что ищет на поле Вербин. Люди ведь легко забывают то, что было раньше. Зачем засорять голову? Исчезло и исчезло, значит, не было особенно нужным – ни само строение, ни история аэропорта. Разрушим и забетонируем. А потом приедем в какое-нибудь европейское захолустье, будем умиляться старому домику и вздыхать: «А у нас таких не сыщешь…» Действительно, почему не сыщешь? Загадка…

Привычно поискав взглядом «Рюмку» и привычно её не найдя, Феликс пробормотал: «Опомнись», и встал в очередь на посадку – её как раз объявили. В результате, оказался в салоне одним из первых и уверенно прошёл к креслу у аварийного выхода – в ряду для «длинноногих». Когда приходилось летать, тем более – далеко, Вербин не жадничал и доплачивал авиакомпании за комфортное размещение, иначе прилетал к месту назначения с гудящими коленями. Если не успевал зарегистрироваться у аварийного выхода, брал места у прохода, в который можно было вытянуть ноги, но на этот раз ему повезло – тринадцатый ряд оказался почти свободен, и Феликс выбрал место «F», у окна. Заодно порадовался тому, что не занятым оказалось кресло «F», а не «A», потому что спать в самолёте Вербину было удобнее на правом боку.

Устроившись, Феликс некоторое время поиграл в бесхитростную игру «Угадай попутчика» – таращился на идущих по проходу пассажиров, пытаясь понять, кто из них проведёт шесть часов в соседнем кресле, не угадал, вспомнил, что забыл написать друзьям, что в самолёте, взялся за телефон, отправил пару сообщений, машинально углубился в новостную ленту и вздрогнул от неожиданности, услышав насмешливое:

– Так вот кто успел к иллюминатору раньше меня.

Оторвался от телефона и посмотрел на высокого блондина, который уже положил багаж на полку и теперь с любопытством разглядывал Вербина. Блондин был не просто высоким – благодаря широким плечам и плотному сложению, он казался огромным, и даже Феликс, со своими ста девяноста четырьмя сантиметрами роста, выглядел на его фоне довольно скромно. Тощим Вербин никогда не был, но при этом, несмотря на подходящие данные, никогда не стремился «накачаться», сохраняя комфортный для себя вес. А вот попутчик, похоже, в зал заглядывал не только для поддержания формы и его мощную фигуру прекрасно подчёркивал элегантный дорожный костюм.

О существовании подобной одежды Феликсу было известно исключительно из книг, действие которых разворачивалось в конце XIX – начале ХХ века. Другими словами, речь шла о давно исчезнувшем из обихода артефакте из прошлого, однако увидев, во что одет блондин, Вербин мгновенно припомнил это сочетание – «дорожный костюм»: удобный, красивый, явно сшитый на заказ. Его дополняли сорочка, галстук и мягкие кожаные туфли. Блондин же по очереди оглядел кроссовки, джинсы и футболку Феликса… и тоже ничего не сказал. Зато наклонился к стюардессе и что-то прошептал ей на ухо, девушка рассмеялась, и Вербин понял, что она покорена и проблем с обслуживанием у попутчика не будет. Блондин же добродушно улыбнулся стюардессе, снял пиджак и отдал ей, видимо, повесить на «плечики», оставшись в жилете и сорочке. Ослабил узел галстука, уселся в крайнее, у прохода, кресло и повернулся к Феликсу.