Испытание философии. В помощь самостоятельному мышлению. Учебное пособие

Формальная логика имеет свои границы. Самая большая её беда – то, что она не способна сказать ничего нового по существу. Правильный логический вывод, будучи новым суждением по форме, не содержит в себе нового знания по сравнению с теми суждениями, из которых этот вывод был сделан. Получается, что логика – не орудие познания нового, а лишь инструмент для наведения порядка в уже имеющемся знании. Логики с болью в сердце признали это, когда выяснилось, что с помощью логических методов нельзя установить, истинно или ложно суждение, если оно не является выводом из других, истинность или ложность которых уже известна. Нельзя указать формальные признаки, отличающие истинные суждения от ложных. Единственный способ разобраться в этом – соотнести их с действительностью.

Как и логика, философия не обладает способом проверки своих суждений на истинность. Собственным делом философии является лишь высказывание суждений. Похвально, если философ следует своим суждениям в жизни, но это оказывается уже за пределами философии. Поступок всегда отличается от рассуждения. Правда, иногда слова, сказанные в нужном месте и в нужное время, становятся поступком; однако философское значение слова получают вне зависимости от места и времени.

Истинность философского суждения нельзя определить и научными методами. Философия умозрительна, наука основывается на фактах. Сколько бы фактов не подтверждало суждение, с точки зрения философии оно не будет доказано, пока не будет словесно объяснено, а все возражения – убедительно опровергнуты.12 Можно с уверенностью утверждать, что по большинству суждений (за исключением очень немногих) философы так и не придут к единому мнению, считать их истинными или ложными. Философия – это бесконечные споры, а история философии – история споров.

То, что философские споры имеют свою историю, свидетельствует о том, что философы слышат друг друга и корректируют свои позиции под огнём аргументов противника. Существуют общие правила философского рассуждения, позволяющие философам общаться между собой. Эти правила образуют философскую логику.

Философия интересуется содержанием суждений в большей степени, чем их формой. Философу важно, что он хочет сказать. Он не может утаить то, что кажется ему истиной, лишь потому, что не находится таких суждений, из которых это можно было бы вывести в соответствии с законами логики. Философская логика отличается от логики в узком смысле этого слова: там, где логика с математической точностью исчисляет истинность суждений согласно формальным признакам, философия обосновывает одно суждение через другое, пользуясь их смыслом. Часто такая связь уникальна, а потому философское рассуждение не может быть представлено в виде формул.

Впрочем, уклонившись от математической строгости логики, философия не избавляет себя от всех проблем, связанных с доказательностью. Философ вынужден объяснять одно другим. Его оружие – слова и только слова. Строя обоснование, философ надеется, что смысл выдвигаемых им всё новых суждений поможет убедить в истинности того, что, собственно, и составляет содержание его философской позиции. Но где гарантия, что нагромождение слов именно проясняет, а не наоборот – затемняет существо дела? И вообще, ведёт ли обоснование к согласию, – ведь каждое новое суждение в свою очередь нуждается в обосновании… На вопрос: «почему птицы летают? "можно ответить: «потому что у них есть крылья». Но следующий вопрос – «почему у птиц есть крылья? " – поставит древнего грека в тупик. Современная наука для ответа на этот вопрос будет вынуждена изложить целую эволюционную теорию, из которой следует, что крылья представляют собой результат целого ряда случайностей. Наш грек, если бы ему пришлось отвечать с ходу, вряд ли бы придумал что-нибудь серьёзнее, чем «потому что иначе они не могли бы летать».

Сама по себе фраза: «у птиц есть крылья, потому что иначе они не могли бы летать» даже сегодня не вызывает особенных возражений. Если птицы созданы для полёта (говоря языком науки, если их жизненное пространство – воздушная среда), то они, конечно же, должны летать и иметь для этого соответствующие приспособления – крылья. Нелетающие страус и курица – не более чем изменники птичьему делу, с чем согласится и теория эволюции.

Но стоит рядом с фразой: «у птиц есть крылья, потому что иначе они не могли бы летать» поставить другую фразу: «птицы летают, потому что у них есть крылья», как мы сразу почувствуем, что здесь что-то не то. Первая фраза объясняется через вторую, тогда как вторая имеет своим объяснением первую. Объяснение замкнулось в кольцо и не способно сказать нам ничего больше. Это явление получило название порочного круга.

Почему этот круг порочен, легче всего понять на примере, где слова сами по себе для нас ничего не значат. – Не встречающиеся в обыденном языке, они не рождают у нас ассоциаций, в которых мы бы черпали дополнительный смысл. Таковы слова незнакомого нам языка.

Герой рассказов Станислава Лема звёздный путешественник Ийон Тихий, собирая информацию о планете Интеропии, вычитал такую фразу о её жителях – ардритах:

«В последние годы всё большую роль в общественной и культурной жизни играют сепульки».

Дальше Дневники Ийона Тихого содержат такую запись: «Я пошёл к Тарантоге, чтобы посмотреть статью о сепульках. Нашёл короткую информацию:

«Сепульки – играющий значительную роль элемент цивилизации ардритов (см. – ссылка на статью в этой же энциклопедии) с планеты Интеропия (см.). См. Сепулькарии».

Я последовал этому совету и прочитал:

«Сепулькарии – устройства, служащие для сепуления (см.)».

Поискал сепуление, там было:

«Сепуление – занятие ардритов (см.) с планеты Интеропия (см.).

См. Сепульки.»

Круг замкнулся, больше искать было негде.»13

Порочный круг может содержать не два и не три звена, как в наших примерах, а гораздо больше. Мы можем блуждать в наших рассуждениях, как в лабиринте, пока не убедимся, что снова вышли туда, откуда начинали свой путь. Когда по ходу доказательства в качестве обоснования всплывёт то самое суждение, которое нам как раз и хотелось доказать, круг замкнётся, а значит, мы так и не смогли толком обосновать свою мысль.

Какова же альтернатива порочному кругу? Отказавшись замкнуть рассуждение в кольцо, мы вынуждены для каждого нового суждения подыскивать новое обоснование. Допустим, мы хотим объяснить, как устроен мир. Древнему человеку Земля представлялась в виде плоского диска. И вот древнегреческий учитель-философ во всеуслышание заявляет об этом. Любопытный ученик его спрашивает, а на чём же держится этот диск? – На четырёх слонах. – На чём же стоят слоны? – Они стоят на панцире гигантской черепахи. – А черепаха? – не унимается ученик. – Она плавает в водах бескрайнего океана.

Последнее утверждение ученику придётся принять на веру, ибо на вопрос, что находится под океаном, учитель ответить не сможет, – его объяснительная модель океаном заканчивается. А если даже он что-нибудь и придумает, поддавшись на провокацию ученика, рано или поздно ему придётся всё-таки сказать: «Стоп! Далее спрашивать бессмысленно, потому что выводить одно из другого можно до бесконечности. И если мы этим займёмся, то всей нашей жизни не хватит, чтобы хоть что-нибудь в ней понять». Другой философ, более уверенный в себе, мог бы ответить иначе. Он тоже сказал бы «стоп»: нет смысла в дальнейших вопросах, ибо мы пришли к последнему основанию, которое объясняет весь мир.

Не поступает ли подобным образом современная физика, когда разбирает строение вещества? Тела состоят из молекул, те – из атомов. «Атом» (ἄτομος) – в переводе с греческого значит «неделимый». Считалось, что атомы – это предельно малая форма организации вещества. Потом были открыты элементарные частицы. Теперь известны и более мелкие формы – кварки, путём утраты и приобретения которых одни элементарные частицы могут быть преобразованы в другие. Не родственен ли кварк в данной модели описания мира нашему последнему основанию?

Впрочем, основанием для философской позиции может быть только суждение. Суждение: «пределом деления вещества является кварк» с философской точки зрения весьма уязвимо. Если прежние попытки объявить, что такой предел уж открыт, оказались излишней поспешностью (название «элементарная частица» в этом отношении весьма показательно), то и сегодня наше представление о структуре мира не застраховано от потрясений.

Но чтобы иметь хоть какое-то представление, надо на чём- то остановиться. В конечном счёте, последним основанием является то, по поводу чего люди договорились не задавать вопросов. Поэтому в философии так широко распространено доказательство от очевидного. Очевидно то, что понятно и несомненно для всех. Хотя человеку никто не может запретить усомниться и в самом понятном, такое сомнение не даст ему ничего. – Оно разрушит ту основу, которая объединяет его представление о мире с представлениями других людей, – общее для них последнее основание, а значит и лишит возможности осмысленно вести диалог. Только имея со своим собеседником общее последнее основание – пусть оно принято даже условно, по обоюдному соглашению, – можно попробовать его в чём-нибудь убедить, то есть показать, каким образом это основание можно подвести под высказываемые тобой мысли.

Обычно люди не отдают себе отчета, в чём они согласны с другими. Философ здесь ищет полной ясности. Обнаружив такие последние основания и сделав их каркасом своих рассуждений, философ имеет серьёзные шансы приобщить других к своему видению мира. Чем меньше он позволит себе суждений, несводимых ни к одному из общепринятых оснований, – а в этом заключается принцип строгости рассуждения, – тем скорее его взгляды получат признание.

Последовательно сохраняемая строгость рассуждения породила методы современной науки. Однако сила обоснованного рассуждения такова, что может вводить в соблазн. Если у философа имеется красивая модель объяснения, он может поддаться искушению высказать её публично. Лёгкость, с которой можно убедить или поразить аудиторию, часто заставляет изменять истине. Вместо того чтобы говорить о том, что действительно считаешь истинным и значимым для человеческой жизни, впавший в соблазн философ будет идти на поводу возникшей у него модели. Окажется, что не он управляет обоснованием, а оно помыкает им, как кукольник куклой, дёргая за верёвочки.

Строгость мысли ещё не делает философии. Человек, чувствующий себя философом, не просто мыслит, – он стремится этим соответствовать определённому образцу. Стержень философии – это образец, которому она подражает. Что же это за образец? Его тайну нам приоткроет имя самой философии.

Задания

1. Попробуйте оспорить утверждение Протагора, что всё, что только может быть сказано, – истина. (См. сноску №6).

2. Как бы Вы могли доказать Зенону принципиальную возможность движения? (Аргументация Зенона – сноска №7).

3. Придумайте свой пример порочного круга.

4. Как бы Вы сами рассудили спор Протагора с Еватлом?

5. Перечитайте фрагмент из «Алисы в Стране чудес». Всегда ли, чтобы отгадать загадку, нужно знать на неё ответ?

Литература

Основная:

Кэрролл Льюис. Алиса в Стране чудес. Глава VII: «Безумное чаепитие»// В кн. Кэролл Л. Алиса в Стране чудес, Алиса в Зазеркалье. М., «Наука», 1991. С. 56—64.

Лем Станислав. Звёздные дневники Ийона Тихого. Путешествие четырнадцатое.// В кн. Лем С. Избранное. Л., «Лениздат», 1981. С. 589—610.

Дополнительная:

Диоген Лаэртский. 0 жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Книга девятая, главы 50—56. Протагор// В кн. Диоген Лаэртский О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., «„Мысль“», 1986. С. 348—350.

Кэрролл Льюис. Алиса в Стране чудес. Глава III: «Бег по кругу и длинный рассказ»// В кн. Кэролл Л. Алиса в Стране чудес, Алиса в Зазеркалье. С. 26—32.

Рифмы Матушки Гусыни. М., «Содействие», 1993.

Секст Эмпирик. Против учёных. Книга первая, главы 60—64// В кн. Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. Т.1, М., «Мысль», 1976. С. 72.

Фрагменты ранних греческих философов. М., «Наука». 1989. С. 307—309.

А также:

Аристотель. О софистических опровержениях. Гл. I – XV. //В кн. Аристотель. Сочинения. Т.2. М., «Мысль», 1978. С. 533—565. – О методах и приёмах, используемых софистами в споре.

Гиро Поль. Частная и общественная жизнь греков. Гл. десятая: «Правосудие»//В кн. Гиро П. Частная и общественная жизнь греков С.-Пб., «Алетеия», 1995. С. 319—336. – О роли суда в жизни древнего грека.

Романов А. А. Основы логического знания. Тверь 1995. – Доступное изложение логики.

Софизм «Рогатый» цитируется по: Философский энциклопедический словарь. Ст. «Софизм»// ФЭС. М., «Советская энциклопедия», 1989. С. 602.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мы создаём имена. – Функция имени. – Имя начинается с личности. – Как братец Черепаха перехитрил братца Кролика. – Мир сквозь призму абстракции. – «Вещи-в-себе» и «вещи-для-нас». – То, что не высказать словом. – В мире понятий. – Мостик между людьми. – Немощь определений. – Употребление слов и вещей. – Смысл имён. – Этимология философии. – За что Иван Андреевич Крылов оставил Философа без огурцов. – Зеркало человеческого сознания. – Что мы действительно хотим знать. – Запрет – обратная сторона знания. – Пренебречь знанием – один из способов распорядиться им. – Первое приближение к мудрости.

«Брат и сестра», к стр. 52

Английская сказка рассказывает: некогда один король отправился в дальние страны. Тем временем его жена родила сына. Королеве не хотелось давать мальчику имя в отсутствии отца: «До возвращения короля, – сказала она, – мы будем называть его просто Ничто-Ничего». Однако путешествие короля затянулось. Ничто-Ничего уже успел стать юношей, так и не получив настоящего имени. Но вот, наконец-то, король возвращается в своё королевство. На его пути попадается быстрая и глубокая река, через которую нет переправы. К озадаченному королю подходит великан и предлагает свою помощь. «Что возьмёшь за то, чтобы перенести меня на ту сторону?» – спрашивает король.

«– Да что с тебя взять? Ладно уж, Ничто-Ничего! Садись ко мне на спину, и я живо тебя перенесу».

Приятно удивлённый король, не разгадав уловки, ответил:

«– Ничто так ничто, ничего так ничего! А мою благодарность получишь в придачу».

Только попав домой, он узнал, что пообещал великану. Обещанное пришлось исполнять, и принцу Ничто-Ничего выпали серьёзные испытания, прежде чем наступил счастливый конец.14

Сказка обыгрывает необычное имя принца, возникшее из отсутствия имени. Интерес подогревается тем, что в действительности такая ситуация вряд ли возможна. Человек живёт в мире, где поименовано всё. Каждое действующее лицо должно иметь имя. Каждая вещь, с которой совершается действие, – также. Если имени нет, то и действия не происходит. В Турции рассказывают, что как-то ходже Насреддину выпало разбирать спорное дело. Один человек помог другому взвалить на плечи дрова. Предварительно он спросил: «что ты мне дашь за это? " – «Ничего», – был ответ. Тот согласился, а потом через суд потребовал, чтобы ему отдали обещанное «ничего». Насреддин попросил истца приподнять коврик, на котором обычно сидел. «Что ты там видишь, дружок?» – поинтересовался ходжа. – «Ничего.» – «Вот бери его и уходи, не задерживай почтенную публику».15

Хитрый истец рассчитывал получить хоть что-то. Но поскольку ничего не было названо, его легко было поставить на место. Отсутствие имени не вылилось в конкретную вещь; оно так и осталось пустотой, ничем, так как ничего иного и не обозначает.

Имена служат для обозначения того, что нас окружает. Имя – как метка – отсылает нас к чему-то определённому. Назвав именно это имя, а не какое-нибудь другое, мы ожидаем вполне однозначного понимания, – не путаницы же мы хотим. Разнообразию в мире соответствует наличие различных имён в человеческом языке. В сказках иногда обыгрывается неожиданная неоднозначность имени. Шотландская сказка рассказывает о непослушном мальчике Перси, который не лёг вовремя спать. Засидевшись у камина дольше обычного, он вдруг увидел, как из каминной трубы выпрыгнул маленький домовой. Оправившись от замешательства, мальчик поинтересовался, как зовут его вечернего гостя.

– Сам, – ответил домовой. – А тебя как зовут?

Перси решил, что домовой плутует и постарался его перехитрить.

– Я-сам, – придумал он себе имя.

Они стали играть. Ненароком уголёк, выпавший из камина, ожёг домовёнку ногу, и тот завопил от боли.

– Кто тебя обидел? – раздался из каминной трубы голос старой злой феи – его матери.

– Это Я-сам! – пожаловался домовой.

– Тогда чего же ты кричишь? Сам себя и ругай! – был ответ.

Выдуманное имя спасло Перси от неприятностей. Оно оказалось обманным: вместо того, чтобы указать на своего носителя, оно указывает совсем на другое лицо. По существу, оно не выполняет основной функции имени. Секрет прост: Перси использовал в качестве имени местоимение. Задача местоимения – замешать любое лицо, сохраняя лишь указание на его роль в предложении и то, что называется грамматическими характеристиками. Местоимение неопределенно, его надо всякий раз расшифровывать в зависимости от контекста. Имя иногда тоже требует уточнения: «Не тот ли это господин №, который известен тем-то и тем-то?» – спрашиваем мы, когда не уверены, говорим ли мы с нашим собеседником об одном и том же лице. Мы уточняем, поскольку имён всегда меньше, чем тех, кто может обладать ими. Однако по своей природе имя есть наиболее точное указание, естественный и надёжный переход к носителю имени. Имя индивидуально – поскольку оно указывает на индивидуальность. То, что можно отличить от другого, может обладать и своим собственным именем. Имя собственное – исходная точка для понимания имени. Имя нарицательное, относящееся к целому классу индивидуальностей, объединённых по одному или нескольким признакам, – это уже вторая ступень.

В сказках бывает и так, что грань между именем собственным и именем нарицательным исчезает. Лиса или, скажем, Заяц – вполне приемлемые сказочные имена. Но иногда сказка допускает странное раздвоение, когда для одних персонажей такое имя в полной мере сохраняет значение имени собственного, а другие – например, сам носитель имени – используют возможность рассматривать его в качестве нарицательного.

В сказке «Как братец Кролик и братец Черепаха бегали наперегонки» рассказывается о том, как поспорили братец Кролик и братец Черепаха, кто из них быстрее бегает. Кролик – бегун известный, черепаха же ползает, – про неё и не скажешь иначе. Победа, конечно, должна остаться за Кроликом, это ясно не только нам, – столь же ясно это было и для самого братца Кролика, да и братец Черепаха не строил на свой счёт никаких иллюзий. Зная, что даже самая быстрая черепаха никогда не обгонит самого захудалого кролика, братец Черепаха пошёл на хитрость. Сказка сообщает нам, что братец Черепаха имел жену и четверо детей, «и каждый из них – ни дать ни взять вылитый братец Черепаха». Когда подошло время начинать гонку, сам братец Черепаха спрятался недалеко от финиша, жену оставил на старте, а детей расставил через равные промежутки по всей дистанции. Прозвучал сигнал, и братец Кролик рванулся вперёд, а жена братца Черепахи доползла до первого куста, а оттуда – прямо домой, в болото. Время от времени братец Кролик на бегу спрашивал: «Братец Черепаха, ты где?». И тот из детей братца Черепахи, кто оказывался в этот момент поближе, отвечал: «Здесь я, ползу помаленьку». Когда же братец Кролик проделал почти весь условленный путь, братец Черепаха безо всякого труда первым оказался на финише, и никто не заметил подвоха.16

Сказка позволяет самому медленному существу взять верх над самым быстрым. Но победа не стала бы возможной, если за внешним обликом черепахи для стороннего наблюдателя не потерялись бы индивидуальности братца Черепахи и членов его семьи. Интрига сказки построена на противопоставлении быстрый – медлительный, но в глубине читается и другое противопоставление: различимый – неразличимый. Человек вообще с трудом различает животных одной породы, и если научиться не путать кроликов, сидящих в одной клетке, сравнительно просто, то в отношении черепах может ошибиться даже специалист. Камбоджийская сказка на тот же сюжет идёт ещё дальше. Она называется «Как улитка обманула зайца».17 Нетрудно догадаться, что в качестве соперника бегуну-зайцу здесь выступает улитка. Улитка – тихоход. Но не менее важно, что никому и в голову не придёт различать улиток по внешнему виду, если, конечно, это улитки одной биологической разновидности. Какая бы из них ни попалась, она всегда для нас будет просто улиткой. Это почти то же самое, как если бы на свете существовала всего лишь одна улитка и то и дело попадалась нам на глаза.

Когда мы переступаем порог, за которым различия между индивидуальностями не имеют значения, мы тем самым переходим от имён собственных к именам нарицательным. Всякое нарицательное имя – абстракция. Не существует дерева вообще. Дерево – это или берёза, или осина, или ещё что-нибудь. Но не существует и берёзы вообще. В лесу растут вполне конкретные берёзы: одна наклонилась, у другой – раздвоенный ствол, мы можем попытаться описать их словами, но это будет лишь приближение с определённой степенью точности.

Нам никогда не удастся выразить всё своеобразие даже мельчайшей части окружающего нас мира. Мы воспринимаем мир с помощью ощущений, постигаем его с помощью разума. Как зрители, мы наблюдаем за происходящим вокруг нас; но вот гаснет свет, актёры сходят со сцены, – и мы можем только догадываться, какова их жизнь за пределами театра. Ощущения способны сказать нам лишь то, что мы готовы услышать. Мир преломляется в зеркале ощущений, оставляя человека в неведении о многих вещах, не нашедших себе в этом отражении места. Иногда кажется, что человеческий разум может смахнуть этот налёт неведомого с зеркала восприятия: в его распоряжении могущественные технические средства и сила аналитической мысли. Но техника ориентирована на человека, а значит и на его восприятие мира. Теории же, рождающиеся в нашем уме, только тогда имеют хоть какой-нибудь смысл, когда объясняют доступные восприятию факты.

Там, куда простирается наше восприятие, вещи как бы повёрнуты лицевой стороной – они открыты для нас. Но в то же время всякая вещь сохраняет остаток непознанного и даже более того – принципиально непознаваемого. Такую вещь, исполненную своих тайн, философия называет «вещью в себе».18

Слова, в которых мы передаём другим своё видение мира, относятся лишь к той стороне вещей, которой они повёрнуты к нам. «Вещи в себе» не могут быть названы, поскольку они не доступны для человека – на них нельзя указать. Но и явленная нам сторона мира не может быть полностью выражена при помощи слов. Не всё, что воспринимается чувствами, различимо сознанием, а так как именно сознание – владыка слов, неосознанное не находит в них места. К тому же, у человека весьма ограничен запас имён. Слово понятно нам до тех пор, пока мы помним его значение. Увеличение количества слов рано или поздно натолкнётся на предел возможностей человеческой памяти. Но даже если и представить себе невозможное: будто у нас арсенал имён столь же велик, как действительно велико количество того, что может носить имя, – то и тогда мы не сможем дать исчерпывающий портрет присутствующей в нашем восприятии вещи. Пусть мы найдём слова для описания мельчайших оттенков своих ощущений, но в тот момент, когда мы станем их произносить, наши ощущения уже изменятся. Этот процесс непрерывен, и, чтобы угнаться за ним, нам потребуется раз за разом продлевать описание. Иначе сказать: это описание никогда не будет закончено.

Получается, что когда мы называем каким-либо словом вещь, мы не представляем себе всей вещи. Границы нашего представления размыты. Мы не можем прояснить их другими словами, так как слова не вмещают вещей. Что же тогда соответствует слову? С чем его соотносит наше сознание, например, тогда, когда мы подбираем слова, чтобы наиболее точным образом выразить свои мысли, если вещи ускользают от нас?

То, что остаётся от вещи при описании её словами, это в то же время и то, как мы её понимаем. Слово, которым мы называем вещь, отсылает нас не к самой вещи, а к понятию, которое мы имеем о ней. Но люди не одинаковы: у каждого своё, особое восприятие мира, свой словарный запас для описания этого восприятия. Поэтому одно и то же слово у двух людей будет обозначать не совпадающие друг с другом понятия. Сколько людей говорит на одном языке – столько же и понятий может скрываться за каждым словом. И всё же это не могут быть понятия, не имеющие между собой ничего общего. Язык объединяет людей, позволяя им общаться друг с другом. Чтобы общение состоялось, каждый из нас должен достаточно ясно представлять, что понимает под тем или иным словом наш собеседник. Если этого нет, у нас могут возникнуть проблемы.