25-го числа месяца Кислева в 3741 г. от Сотворения (20 г. до Р.Х.) во Дворе священников иерусалимского Храма произошло, на первый взгляд, незначительное событие, которое изменило ход мировой истории на последующие две тысячи лет. Оно началось примерно так:

– Элохим! Подожди! Не режь!

Элохим отвел нож от горла ягненка, обернулся к толпе и стал искать глазами того, кто прервал жертвоприношение. Голос показался ему до боли знакомым, хотя было трудно определить, откуда он шел. Эсрат Когеним[1] был набит битком. Народ собрался в Храме праздновать Хануку.

Из толпы вышел вперед мужчина средних лет, среднего роста, с узкими покатыми плечами и обрюзгшим телом. По когда-то красивым стрельчатым бровям Элохим узнал в нем Рубена, друга детства.

Воцарилась тишина.

– Элохим, – сказал Рубен, – твое жертвоприношение не может быть богоугодным.

Все удивленно посмотрели на Рубена. В толпе поднялся неодобрительный гул.

– Да, да! – возвысил голос Рубен, стараясь перекричать всех. – И-и-ибо! – он растянул короткое «ибо», перевел дыхание и оглянулся вокруг. Люди затихли.

– Ибо, тот, кто бесплоден, тот, кто не оставил своего семени среди сынов Израилевых, не имеет права приносить жертву ХаШему.

Он говорил громко и внятно.

– Сын Давидов не дал нам наследника. Мы лишились царства Давида, теперь у нас нет и его наследника.

В словах Рубена звучала суровая правда. Но Элохим знал, что не правда движет Рубеном, а нечто другое.

Ровно двадцать лет тому назад, в такой же день Хануки, Элохим впервые увидел Анну (Hannah), дочь Второсвященника рабби Иссаххара. Она стояла в Эсрат Насхиме[2] у полукруглых ступенек, ведущих к Никаноровым воротам. По этим ступенькам Элохим с Рубеном поднимались следом за их отцами, чтобы перейти в Эсрат Йисраэль[3]. На какой-то миг взгляды Анны и Элохима встретились.

– Это она! – дрожащим голосом прошептал Рубен.

Рубен давно обещал Элохиму показать девушку, в которую был влюблен «всем сердцем». Он считал себя самым близким другом Элохима, чем очень гордился, хотя и полагал, что он привлекательнее Элохима. Иссиня-черные волосы, чистая белая кожа в сочетании с длинными ресницами и стрельчатыми бровями, унаследованными от далекого предка царя Саула, придавали лицу Рубена какую-то женственность. Элохим был белокурым и голубоглазым, как его предок Давид. Саул ростом превосходил Давида на голову, но у их потомков все вышло наоборот: Элохим был выше Рубена. Черты его лица были по-мужски выразительны: высокий ровный лоб, прямой нос с едва заметной горбинкой, решительные узкие губы, волевой подбородок с ямочкой. У него был удивительно проникновенный голос: глубокий бархатный баритон с металлом. Он был крут и немногословен. Рубен, наоборот, был болтлив и слащав.

Мужчины обычно робели перед необыкновенной красотой Анны. И Рубен не был исключением. Он долго упрашивал Элохима проскользнуть во Двор женщин и вместе поговорить с Анной. Видимо, хотел покорить ее не только своей «неотразимой» внешностью, но и дружбой с Элохимом, прямым потомком царя Давида.

Анна была достаточно мудра, чтобы понять причину робости мужчин и оценить тех, кто мог в себе ее преодолеть. Элохим был первым, в ком при встрече она не вызвала никакой робости. И это ее приятно удивило. Слушая нудное душеизлияние Рубена, она не могла оторвать взгляда от Элохима. Подлинный разговор шел между ними, безмолвно, в их взглядах.

Выслушав признание Рубена, Анна лишь рассмеялась и убежала к своим подружкам. Рубен самодовольно улыбнулся, нисколько не сомневаясь в успехе.

Однако, через три месяца Рубен был ошеломлен, узнав о помолвке Элохима и Анны. Он почувствовал себя преданным лучшим своим другом и перестал разговаривать с Элохимом.

Прошел год. Анна и Элохим обвенчались. Позже Рубен также женился, на близкой подруге Анны, которая была его двоюродной сестрой. Ася родила ему двух сыновей и трех дочерей, тогда как брак Анны и Элохима оказался бесплодным.

Ревность Рубена переросла в скрытую враждебность, тлеющую годами медленным огнем, питаемым злорадством по поводу их бесплодия. Все эти годы Рубен жил одной мыслью отомстить Элохиму и терпеливо ждал своего часа. И час пробил теперь, спустя двадцать лет, в день Хануки. После недавней смерти отца, в статусе нового главы дома Давида, Элохим впервые должен был принести жертвоприношение перед всем народом.

– Если Господь Бог не дает сына Элохиму, значит, Он отвергает его, – продолжал Рубен, обращаясь ко всем.

Люди молчали. Рубен посмотрел на Элохима и поймал его холодный пронзительный взгляд. Рубен обомлел. Дрожь прошла по всему телу. Он испугался собственной смелости и, понизив голос, спросил Элохима:

– Разве я не прав, Элохим!?

Элохим ничего не ответил, поднялся и передал нож Иосифу, младшему брату. Затем он поклонился Храму и скрылся за Никаноровыми воротами.

Там, за бронзовыми дверями Никаноровых ворот, Элохим оказался на полукруглой лестничной площадке лицом к лицу с огромной толпой, заполнившей весь Двор женщин. Все взоры моментально устремились на него. Анна находилась среди женщин внизу справа, прямо у ступенек. Их взгляды встретились как двадцать лет тому назад. На какой-то миг Элохим застыл на месте, а потом так стремительно сбежал по ступенькам, что люди невольно расступились перед ним, освободив дорогу к выходу на другом конце двора. Элохим ускоренным шагом прошел через весь двор, но уже у Прекрасных ворот, не удержавшись, выбежал наружу.

Увидев Элохима, его телохранители тут же подбежали к нему. Он их оставил здесь перед тем, как войти во внутренние дворы Храма.

– Пробейте дорогу! Живо! – приказал Элохим.

Вся площадь огромного Эсрат Гойима[4] также была запружена людьми. Прорваться к Тройным воротам[5] им удалось с большим трудом. Уже на площади Офел, перед южными стенами Храма, Элохим вскочил на своего арабского коня.

– Ждите здесь Анну и Иосифа!

Он яростно подстегнул коня и умчался прочь, оставив телохранителей в полном недоумении.

Через некоторое время свежий зимний ветер несколько остудил его ярость. Элохим ослабил вожжи и позволил коню идти вольной поступью. На душе по-прежнему было тяжело. Но, по крайней мере, он теперь мог спокойно обдумать случившееся.

До сегодняшнего дня Элохим пользовался большим уважением у жителей Иерусалима. Среди иудеев он был самым богатым человеком. Лишь сириец Сарамалла, близкий друг царя Ирода, превосходил его своим богатством. Многочисленные стада крупного и мелкого скота Элохима паслись на пастбищах по всей Иудее и Самарии. Львиная доля мяса и шерсти, продаваемых на рынках Иерусалима, поставлялась людьми Элохима. Он же был главным поставщиком жертвенных животных Храму во время празднеств.

Но уважение людей он завоевал не только и не столько умением вести крупное хозяйство, сколько своей щедростью и искренней заботой о нуждающихся. Всю прибыль он ежемесячно делил на три равные части. Одну отдавал Храму, другую распределял между сиротами, вдовами и нищими, а третью оставлял для нужд своей семьи и собственного хозяйства.

Теперь он был задет за живое, глубоко уязвлен. Рубен коснулся больного места в его семейной жизни. Брак с Анной был счастливым. Они любили друг друга так же сильно, также страстно, как двадцать лет тому назад, не теряя все эти годы надежды на то, что Бог рано или поздно пошлет им наследника.

Но теперь он потерял всякую надежду. Выходка Рубена поставила его перед лицом горькой правды. В ушах все еще звенели его слова: «Значит, Бог отверг его». И вся беда состояла в том, что он не знал, что на это ответить. Он действительно ощущал себя отверженным.

Рубена он знал давно, с детства. Тот не посмел бы унизить его с глазу на глаз. Другое дело при людях, в Храме, в праздничный день. Элохим не мог наказать его на месте.

Сидя с поникшей головой на коне, он бесцельно блуждал по улицам Иерусалима. Всюду было полно народа. Люди были охвачены праздничным весельем. Среди них его одинокая фигура выглядела странно: он производил впечатление человека, безнадежно затерявшегося в своих тяжелых мыслях.

Постепенно темнело, и Элохим не заметил, как очутился перед воротами своего дома. «Видимо, конь сам нашел путь», – мелькнуло в голове. Сначала он хотел войти в дом, но потом понял, что это выше его сил. Он не сможет продолжать жить по-прежнему и делать вид, что ничего не произошло. Как теперь смотреть Анне в глаза? От одной этой мысли он содрогнулся. Нет, он не сможет вернуться к ней. Ему надо уходить! Но куда? Может к тестю, посоветоваться с ним? Рабби Иссаххар ему был близок как отец. Но сейчас Второсвященник в Храме. Вернется домой поздно вечером. Элохим впервые в жизни оказался в полной нерешительности. Он не знал, что надо делать. Знал только, что отныне его жизнь круто изменилась.

Он привстал с седла, обернулся и посмотрел в сторону Храма, находящегося на вершине горы Мориа. На всем белом свете не было для него дороже места. Затем он опустился в седло и помчался от дома прочь.

Между тем в Храме праздничная дневная служба завершилась. Симон бен Боэтий, Коген Гадол[6] и рабби Иссаххар, Сеган ХаКодешим[7] в сопровождении двух мемунехов[8] удалились в притвор Первосвященника в Святилище.

Присутствующие почтительно уступали дорогу старейшинам, членам Синедриона и главам колен Израиля. У всех праздничное настроение было испорчено неожиданной выходкой Рубена. Но никто ему ничего не сказал. Лишь некоторые из старейшин, проходя мимо, бросали на него укоризненный взгляд. Было очевидно, что никто не одобрял его поступка.

Рубен был уверен в своей правоте и рассчитывал на всеобщую поддержку. Но теперь ему стало ясно, что он допустил непростительную ошибку. Бессмысленно было оставаться в Храме на вечернюю службу. Он отыскал своих сыновей во Внешнем дворе и вместе с ними вернулся домой.

Дочери весело выбежали им навстречу, за ними вышла Ася, жена Рубена. Самая меньшая дочь, любимица отца, кинулась ему на шею. Он нежно обнял ее, вымученно улыбнулся жене и вошел в дом.

Ася была чуткой женой. Существуют на свете женщины, которые как бы созданы только для семьи. От них веет теплом и уютом. Глядя на их милые лица, невольно в голову приходит мысль: «Вот какой должна быть любящая мать и верная жена». Ася относилась к таким женщинам.

Но как и у всех женщин, у нее была своя тайна, о которой знали только Анна и Элохим. Ася была влюблена в Элохима еще задолго до Анны, в чем она призналась ей как своей самой близкой подруге. Перед ее свадьбой с Рубеном Анна, будучи женой Элохима, пригласила Асю к себе, но сама ушла к отцу.

Дверь Асе открыл Элохим. Она потеряла дар речи. В доме кроме него никого не было. Она вошла, и вскоре оба догадались, что Анна намеренно оставила их наедине. Ася упала в объятия Элохима и отдалась ему прямо на полу. На всю жизнь Элохиму запомнились ее жгуче-черные, ниспадающие до плеч курчавые волосы и точеное, мраморно-белое тело. А она унесла с собой самый счастливый миг своей жизни. Больше они никогда не встречались наедине.

Спустя двадцать лет Ася по-прежнему была миловидна. Внешне изменилась мало, и лишь седые нити, вплетенные в ее курчавые волосы, выдавали ее годы.

Ася задержала Ахара, старшего сына, у дверей.

– Что с отцом?

– Не знаю, имэ, – недоуменно ответил Ахар.

– Он не в духе?

– Кажется, да. Всю дорогу от Храма мы шли молча.

Рубен выглядел угрюмым. За праздничным столом дочери, перебивая друг друга, без умолку что-то ему рассказывали. Но он не мог их слушать. Все мысли были заняты Элохимом. Глядя на беззаботно веселые лица своих дочерей, он думал о совершенной им роковой ошибке. Теперь он понимал, что беда нависла над всей его семьей.

«Что же я натворил? – укорял он себя. – Что станет с ними? Черт меня дернул за язык». В эту минуту он готов был отдать все свое состояние, лишь бы повернуть время вспять: «Господи, помоги!»

Дольше он не мог скрывать душевного смятения и, не выдержав, резко встал из-за стола. Все умолкли и тревожно посмотрели на него. Он попытался что-то сказать, не нашел слов, виновато улыбнулся и вышел из комнаты.

Ему было душно в комнате. Он открыл дверь и прошел в сад за домом.

На свежем воздухе стало легче дышать. Он мысленно вернулся к тому моменту, когда громко позвал Элохима. Ему надо было разобраться.

С чего все началось? Он вспомнил, что при виде Элохима его внезапно охватило какое-то необычное волнение. Он почувствовал приятный подъем духа. А дальше все произошло как во сне. Он не мог понять, как у него из уст вырвалось имя «Элохим». И потом он не мог уже удержаться. Он слышал свой голос, свои слова, и как будто не он, а кто-то другой говорил вместо него. Говорил ясно, правильно и смело. Он был уверен в своей правоте. Был уверен, что она очевидна всем. Он был горд собой. Но когда поймал холодный пронзительный взгляд Элохима, он словно проснулся от сладкого сна и обнаружил себя стоящим во дворе Храма на виду у всех, под их уничтожающими взглядами. И только тогда он понял, что высказал правду не ко времени и не к месту.

Ахар, а за ним Авир, младший сын, вышли к нему в сад.

– Абба, что с вами? – спросил Ахар.

– Ничего, ничего, дети мои, – как бы успокаивая самого себя, ответил Рубен.

– Но, абба, видно же, что что-то случилось, – сказал Авир.

Рубен был хорошим, любящим отцом. Сыновья ему были очень близки. И вообще вся его семья была очень дружной.

– Ахар, боюсь, что случилось непоправимое, – признался Рубен.

Сыновья встревожились.

– Что же, абба? – робко спросил Авир.

Рубен молчал, беспрестанно теребя пальцами бровь над правым глазом. Видно было, что у него тяжко на душе.

– Абба, не скрывай от нас, – сказал Ахар.

Рубен посмотрел на сыновей и тяжело вздохнул.

– Дети мои, каждый в этой жизни хоть раз попадает в жуткую ситуацию. Как в той игре с тремя наперстками и шариком. Однажды еще в молодости я играл в нее на Верхнем рынке. Ты следишь внимательно за движением шарика. Фокусник катает его медленно по столу. И всякий раз ты правильно угадываешь, под каким наперстком спрятан шарик. Но играют и выигрывают другие. И ты даже не подозреваешь, что это сообщники мошенника. Хотя и чувствуешь, что тут что-то не так. Ты продолжаешь наблюдать за игрой со стороны. И вновь угадываешь правильно. Тебя охватывает азарт, какой-то подъем духа. Но ты удерживаешь себя. И опять угадываешь правильно. Мошенник замедляет движение рук и прячет шарик под средним наперстком. Как никогда ты уверен, где шарик. Не удержавшись, ты ставишь все свои деньги на кон и указываешь на средний наперсток. Фокусник поднимает наперсток, и ты, к своему ужасу, узнаешь, что именно в этот раз не угадал. Шарик был под другим наперстком.

Рубен грустно вздохнул.

– Мне тогда было очень жутко. Хотя фокусник и вернул все мои деньги, но предупредил, что выиграть в этой игре невозможно. Теперь мне так же жутко. Как никогда я был уверен в своей правоте, но ошибся.

– Абба, что же случилось? – умоляюще спросил Ахар.

– Я унизил Элохима. Там, в Храме. Перед всеми.

– Элохима!? – одновременно воскликнули сыновья, не поверив своим ушам.

– Да, дети мои, Элохима. Сам не знаю, как вышло.

– Но зачем? Он же очень хороший человек, – сказал Авир.

– И к нам относился хорошо. Всегда спрашивал о здоровье имэ, – добавил Ахар.

– У него есть и другая черта. В ярости он свиреп и беспощаден. Я его хорошо знаю.

– Но он также добрый, абба. Все так говорят. Все его любят и уважают, – сказал Ахар.

– Мне страшно не за себя, а за вас, за девочек, за мать.

– Но еще можно все поправить, абба, – наивно произнес Ахар.

– Вряд ли.

– Нет, можно, можно! – затараторил Авир. – Давайте пойдем к нему домой! Прямо сейчас! Вместе, втроем. Объясним ему все. Он поймет. Он очень умный, добрый. Он простит. Уверен. Вот увидите, абба!

– Авир прав, абба. Пойдем сейчас! Потом будет поздно!

– Если уже не поздно, – грустно признался Рубен.

– Так давайте не терять времени, – предложил Ахар.

Все трое вошли обратно в дом.

– Мы скоро вернемся, – сказал Рубен жене.

По дороге к Элохиму Рубен поймал несколько укоризненных взглядов прохожих. «Уже пошли слухи», – подумал он.

Дом Элохима находился в Вифезде, за северными стенами Храма, между Овечьим рынком и купальней, недалеко от Овечьих ворот. Он был большой, двухэтажный и выделялся среди других домов по соседству.

Рубен жил в Безете, недалеко от Соломоновой каменоломни, в пятнадцати минутах ходьбы от дома Элохима.

Они вскоре подошли к воротам Элохима, но не успели постучаться, как оттуда вышел Иосиф.

– Мне надо поговорить с Элохимом, – сказал Рубен.

– Его нет дома, – сухо ответил Иосиф.

– А где он?

– Не знаю. Никто не знает. Он вообще не вернулся домой из Храма. Иду искать его.

И Иосиф, не попрощавшись, отошел от них и скрылся за углом.

– Поздно, – сказал Рубен.

– Пойдем, тоже поищем его! – предложил Ахар.

– Нет. Мы не найдем его.

– Что же делать тогда? – растерянно спросил Авир.

– Ничего. Знаете, по дороге сюда я загадал про себя: если мы застанем его дома, то, наверное, все уладится добром. А если нет, то… Рубен не договорил.

– То что, абба? – спросил Ахар.

– То надо быть готовым к самому худшему.

– К чему худшему?

– Он убьет меня, – сказал Рубен. – И не только меня. Если мы его не опередим. Быть может, вот в эти самые минуты он принимает решение о нас. Нам тоже надо принять решение.

– Абба, мне не верится, что он убьет нас, – сказал Авир.

– У него нет иного выбора. Он не из простых. Сын Давидов. А сыны Давидовы никогда никому не позволяли унижать их безнаказанно. Так что кровопролития не миновать.

– Нет, абба, можно миновать! – с волнением сказал Авир. – Надо поговорить с рабби Иссаххаром.

– Да, да, абба, – подхватил Ахар, – рабби Иссаххар исправит все. Да и Элохим его послушается. Все же – тесть.

Рубен задумался. Рабби Иссаххар был единственным человеком, к которому можно было обратиться за помощью. Он всегда находил выход из самых трудных ситуаций.

– Хорошо, пойду поговорю с ним, – сказал Рубен, – хотя сомневаюсь, что от этого что-то изменится. Некоторые вещи в этом мире, к сожалению, просто непоправимы.

Дом Второсвященника окнами выходил на площадь Офел. Тут же рядом, неподалеку от Конских ворот, находился дом Первосвященника. Испокон веков первые лица высшего духовенства имели свои резиденции на этом месте, в непосредственной близости от Храма.

Рабби Иссаххару едва перевалило за шестьдесят, но он выглядел намного старше. По природе он был добродушным человеком. Рядом с ним люди обретали умиротворенность. К нему часто обращались по спорным вопросам.

Его облик выражал внутреннее благородство и врожденную мудрость. Серебристо-седые волосы и борода, худое, несколько высохшее лицо, испещренное морщинами, одним словом, все в его облике несло отпечаток прожитой сложной жизни. Рабби Иссаххар овдовел молодым, ему тогда еще не было и тридцати лет. Жена оставила единственную дочь, которую он любил больше всего на свете.

Он был потомком Аарона по прямой линии. От Аарона до Ония Третьего в течение почти тысячи лет первосвященство переходило от одного его предка к другому. Традиция была прервана Антиохом Эпифаном, эллинским царем Сирии, который впервые отстранил первосвященника от должности. Потомки Аарона надолго потеряли власть в Храме. Царь Антиох также впервые ввел практику назначения первосвященников, что прижилось при Хасмонеях. Некоторые хасмонейские цари стали провозглашать первосвященниками самих себя.

Семнадцать лет тому назад, придя к власти, царь Ирод восстановил дом Аарона в первосвященстве, но при этом не отказался от обычая назначения. Коген Гадолом он провозгласил Анан-Эла, происходящего из рода Аарона, но вскоре был вынужден сменить его восемнадцатилетним Аристобулом, последним отпрыском Хасмонеев. Царь оказался в сети интриг, умело сплетенных своей тещей Александрой, матерью Аристобула. По ее мнению, иудейский трон и первосвященство исконно принадлежали хасмонейской династии. У нее была короткая историческая память, которая не шла дальше Хасмонеев. С помощью царицы Клеопатры ей удалось уговорить всемогущего Марка Антония, и тот принудил царя Ирода отдать первосвященство Аристобулу. Однако год спустя царь утопил Аристобула и вернул первосвященство на короткое время Анан-Элу. Затем, Анан-Эл был сменен Йешуа бен Фабием. Впрочем, также ненадолго. Новым Коген Гадолом был назначен Симон бен Боэтий. Царь был пленен красотой его дочери Мариамме[9], на которой и женился, как только Симон бен Боэтий стал Первосвященником. С помощью тестя царь рассчитывал прибрать к своим рукам власть над Храмом. Но ему это не удалось, поскольку рабби Иссаххар, будучи Второсвященником, своим авторитетом во многом превосходил Первосвященника. В иудейской истории нередко настоящая власть принадлежала не первому лицу, а тому, кто следовал за ним.

Между Коген Гадолом и Сеган ХаКодешимом сложились ровные деловые отношения. Рабби Иссаххар поддерживал легитимность первосвященства Симона бен Боэтия в глазах сомневающихся саддукеев и эссеян, крайних ортодоксов веры. Взамен Первосвященник признавал за рабби Иссаххаром последнее слово в делах Храма. Многочисленные левиты, священнослужители Храма, а также простые иудеи считали рабби Иссаххара законным наследником первосвященства, что не нравилось ни царю, ни Коген Гадолу. Если бы не всеобщая любовь и уважение, которыми он пользовался в народе, они бы с удовольствием избавились от него. Он был прост и доступен в отличие от Первосвященника, которого народ мог лицезреть лишь по праздникам.

Исторически в Иерусалиме существовало два средоточия власти: царский Дворец и Храм. Цари могли превосходить могуществом первосвященников, но при этом Дворец никогда не превосходил авторитетом Храм. Еще пророк Иезеки-Эл закрепил в сознании иудеев превосходство духовной власти над мирской. Возвышаясь на вершине горы Мориа[10], Храм в буквальном и переносном смысле доминировал над городом. Его можно было видеть почти с любой точки. Величественный и таинственный он внушал благоговение, трепет и страх в души людей.

Могущество и авторитет Храма ежедневно поддерживались огромной армией священнослужителей. Более сорока тысяч левитов хранили неприступный бастион веры и древних обычаев. Левиты густой сетью покрывали всю Иудею и контролировали узловые моменты жизни иудеев. Ни одно мало-мальски значительное событие не ускользало от их внимания. В них была сосредоточена вся духовная жизнь народа, и от них исходили все важнейшие решения.

Ни один народ во всей Римской империи, включая самих римлян, не обладал такой мощной армией властителей сердец и умов. Лишь евреи могли себе позволить подобную роскошь. В этом была сила Храма. И с этой силой не могли не считаться ни римские императоры, ни их марионеточный царь в Иудее.

Ежедневное руководство громадной пирамидой храмовой власти отнимало у рабби Иссаххара много сил. Но сегодня, в день Хануки, вернувшись домой после вечерней службы, он был утомлен больше обычного. Инцидент в Храме настолько сильно встревожил его, что он впервые в жизни не мог скрыть своего волнения. Только ему одному было известно, что за, казалось бы, малозначительным выпадом Рубена может последовать событие величайшей важности, неведомое ни самому Рубену, ни Элохиму.

Рабби Иссаххар ждал этого события давно. Теперь все зависело от действий одного человека – Элохима. Как он себя поведет, что предпримет в ответ? Зная непокорный и крутой нрав своего зятя, ему нетрудно было догадаться о его возможных действиях. Но самое главное состояло в том, сумеет ли Элохим обуздать свой крутой нрав сегодня и прийти к нему перед тем, как что-либо предпринять. Если Элохим не придет, то долгожданное событие так и не наступит. В этом рабби Иссаххар был уверен.

Молодые левиты, приставленные Храмом к нему для прислуживания, помогли ему снять священные одежды. Он надел на себя простой белый хитон. Ему подали чашу с яблочным соком.

Через несколько минут Иосиф, юный левит, впоследствии прозванный Каиафой, постучался в дверь. Он сообщил, что приходил Рубен.

– Когда?

– Перед сумерками, рабби. Просил передать, что очень раскаивается и готов извиниться перед Элохимом.

Приход Рубена подтвердил ожидания рабби Иссаххара.

– А Элохим не приходил?

– Нет, рабби.

– Сходи к нему домой. Передай, что я хочу его видеть.

Иосиф ушел. Вернулся он через час с вестью о том, что Элохима нет дома и что Анна сильно переживает и встревожена его отсутствием. Второсвященник был озадачен. Неужели Элохим не придет? Становилось уже поздно. Предсказание и реальность расходились.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5