Тень Земли: Снег

В Малиновую Падь стремились и бесы, шнырявшие в этих местах. Сюда же притащился и Смерв, злой, растерявший вдали от повелителя свою мощь. Наместник милостиво принял его и вновь наполнил темной силой чёрную душу.

На закате местность огласилась криками офицеров и щёлканьем бичей. Войско вытягивалось на дорогу. Заскрипели деревянные, обитые медью колёса. Зацокали копыта чёрных коней, затопали и зашаркали по дороге тысячи троглодитских сапог. Наместник ехал впереди колонны в окружении своей гвардии. Закованные в сталь железные люди, все верхом, мрачно смотрели вперёд, сдерживая коней. Полем двигались стаи волков. В посадках шелестели крылья ворон: одни перелетали с дерева на дерево, а другие кружились над колонной.

Ночью стало ветрено. В разрывах между тучами виднелись тусклые звёзды. Низко над горизонтом висела тощая луна. Наместник так рассчитал время, чтобы в глухой предутренний час ударить на лещанскую деревню. Перебить сонных людей, разорить деревню и закрепиться на опушке леса. Поэтому не будет у солдат отдыха до рассвета, а там пусть сами добывают себе пищу на завтрак и крышу над головой.

В полях ещё хозяйничала ночная темнота, когда войско обнаружили соколы.

Высоко взлетел Ветерок, чтобы первым увидеть встающее солнце и порадовать свою подругу Пернатку свежей дичью, если какая-нибудь ранняя мышка-полёвка тоже выйдет встречать рассвет. Крошечное птичье сердце ликовало от счастья, которым природа наделила каждое живое существо – это наслаждение жизнью, ежедневная радость встречи с солнцем, с ветром, с облаками, с зелёным миром вокруг. За ночь ветер разогнал серые тучи, утро ожидалось солнечное, а что может быть приятнее для поющей души, чем первый солнечный луч? Ветерок увидел, как порозовела кромка высоких слоистых облаков, и с победным криком ринулся ввысь. Быстрые крылья несли его всё выше и выше, пока он не увидел за далёким горизонтом сверкающий золотой край. В глаза ему ударил ослепительный луч, и сокол закружился, распластав крылья, купаясь в этом волшебном сиянии.

А снизу донеслись крики Пернатки. Она звала на помощь. Ветерок начал снижаться, чтобы увидеть подругу на фоне тёмной земли. А когда увидел, то сложил крылья и камнем ринулся вниз. Пернатка отбивалась от целой стаи ворон. Они окружили её со всех сторон, не давая возможности подняться выше, и хотя не могли соперничать с ней в скорости, но преимущество в силе было явно на их стороне. Вороны давили сверху, а Пернатка металась в темноте и невольно опускалась всё ниже.

С яростным свистом Ветерок упал на жирную ворону, вонзил в неё когти, и клювом разорвал перья. Выпустил окровавленную тушку и ринулся на другую ворону, потом на третью. Чёрные птицы в ужасе разлетелись, и Пернатка взмыла вверх. У неё было повреждено крыло, но, к счастью, не очень сильно, и соколы понеслись прочь, с каждым взмахом набирая высоту. Опомнившись, вороны бросились было в погоню, но быстро отстали и откуда-то снизу злобно обкаркали счастливую пару.

– Откуда бы взяться воронам в наших краях – этим противным толстухам с кучи гнилья? – подивился Ветерок, восхищённо глядя на Пернатку.

Пернатка, даже раненная, не потеряла своей грациозности. Еле заметно она припадала на правое крыло, её полёт приобрёл какую-то необычную пластику. И даже злость на ворон бессильна была отвлечь Ветерка от мысли, как прекрасна его подруга.

– Это война, Ветерок! – горестно ответила она. – Там, на дороге, целое войско. Скорее предупреди лес! Лети!

– Я не оставлю тебя!

– Не бойся за меня. Спеши! Никто не доставит страшную весть быстрее тебя.

– Да хоть что! – вспылил Ветерок. – Не оставлю тебя, и всё тут!

– Ладно, – обрадовалась Пернатка. – Летим вместе!

– Разве я тебя обгонял когда-нибудь!

Они понеслись изо всех сил. Солнце светило им в глаза. Свежий западный ветер помогал им. И они успели – вовремя принесли весть лещанам, а потом разбудили весь лес и подняли на ноги Григория в его лещинных хоромах.

– Мой господин, нас обнаружили! – сварливо воскликнул Смерв. – Проклятые птицы разнесут весть по всей округе. А ведь я советовал тебе поторопиться. Мы могли бы напасть и в полночь.

– Повелитель! Твоя чёрная гвардия захватит деревню с первыми лучами солнца. Только прикажи, – предводитель железных людей, Бесмельд, положил руку на меч, и за его спиной послышался звон оружия.

– Поздно, – возразил Смерв. – Тебе не догнать перепуганных людишек, которые как зайцы разбегутся по лесу, бросив свои дома.

– Я догоню и зарублю кого угодно, даже тебя, колдун.

– Я знаю, ты сказал не подумав, князь. Но негоже спорить у ног нашего повелителя и на пороге войны. В лесу ты сам узнаешь, много ли стоит твоя наглость, там тебе не сойдёт с рук пустое бахвальство. – Советник позволил себе приятную гадость – вселить в разум собеседника неуверенность, даже если нет никаких причин для чёрного пророчества – и интонация его изменилась, будто он получил минутное удовольствие.

– Моя наглость против твоей лживой хитрости – хорошее средство для моего господина. Ибо ты предал многих на твоём веку, Смерв.

– Я тебя самого предал злу, разве ты не рад? Я наполнил злом твою душу и души твоих воинов. И если б не я, то чем бы ты отличался от презренных лещан?

– Я ненавижу людей. И ты сделал ошибку, что сравнил меня с ними. – Бесмельд говорил медленно и ровно, по-привычке опытного полководца не отрывая глаз от лежащего впереди пространства, но теперь он метнул на колдуна ненавидящий взгляд.

– Знаю. Как знаю и то, что не в твоей власти наказать меня за мою ошибку, – мрачно ответил Смерв.

Он ехал на коне, чёрном, как ночь, но конь не чувствовал седока. Тусклые латы, чёрный щит и шлем на его голове были всего лишь зыбким образом, миражом. Реальными были только глаза – жгучие и глубокие, казалось, они пожирают всё вокруг.

– Ночь кончается, – продолжал Смерв. – Почему медлит мой господин? Деревня близко. Отправишь ты в атаку свою чёрную гвардию, или прикажешь надвинуться всем войском, дабы устрашить врагов и отнять у них волю?

Наместник промолчал. Ему нравилось, когда его слуги грызлись между собой. Ненависть царила в его войске. Ненависть гнала солдат на войну, заставляла жить для повелителя и умирать за повелителя, который ненавидит их всех одинаково. Ненависть питает душу солдат, служит источником силы и невероятной живучести троглодитов. Попробуй выжить среди ненавидящих тебя собратьев, и увидишь, чего ты стоишь в этом чёрном мире. Доброта здесь не ценится, ей просто нет здесь места. Слабые и трусливые умирают в первый же месяц службы. Даже хитрость не так полезна здесь, как грубая физическая сила; с помощью хитрости можно иногда отомстить за обиду, но невозможно одной лишь хитростью добиться чего-то большего. Вот почему командиры троглодитов – это крупные особи с тугими мускулами и крепкими лбами, безмерно грубые и наглые, безмерно отчаянные и столь же безмерно преданные злу. Их повелителя это очень устраивает. И ещё, мало у кого из наместников Адда есть столь же мудрый советник, как Смерв, и такой воевода как Бесмельд – прославленный полководец, разоривший на своём долгом веку не одну провинцию.

– Приказывай, господин! – настойчиво советовал Бесмельд. – Медлить негоже, ибо, даже если там некому защищаться, мы должны помешать противнику увезти добро. Вели атаковать, пока ещё не поздно!

– Прислушайся к моему совету, господин! – возразил Смерв. – Вели развернуть всю армию. Пусть враги увидят твою силу. И пусть бегут в лес, ибо не жалкие лещане нужны нам, а лишь один враг. И быть может, устрашённый твоей мощью, он оставит убежище и бросится в степи. В степях поймать его будет легче.

– Глупость сказал ты, колдун, – ответил ему Бесмельд. – Не думаю я, что в степях поймать врага будет легче. Разве только окружить весь лес, но для этого не хватит у нас солдат.

– С этой задачей справятся малые патрули. И не везде надо ждать мальчишку, а только на северной и восточной окраине леса. Куда ещё отправит его Григорий? Только на восток.

Страж резко натянул поводья. Его конь вскинулся от боли, попятился, мотая головой, и застыл. Бесмельд привстал на стременах, и с поднятой рукой обернулся к воинам. Послышалось ржание коней и крики командиров. Отряды останавливались, налезая один на другой. Троглодиты огрызались, очнувшись от полудрёмы, поднимали головы и озирались по сторонам. Крайних выталкивали на обочину, то тут, то там вспыхивали перебранки и потасовки. Армия встала. Вороны расселись по деревьям, волки обступили колонну, разглядывая солдат голодными глазами.

Наместник принял решение. Он приказал немедленно отрядить силы для патрулирования местности. Троглодиты-охотники и следопыты, разделившись на небольшие группы, двинулись в разные стороны. Они получили запас на несколько дней, остающиеся смотрели на них с завистью. Войско сошло с дороги. Было приказано строиться по отрядам. В сторону леса выдвинулся авангард – новобранцы и солдаты-погонщики. Волки и вороны разделились, некоторые отправились с патрулями, а другие присоединились к авангарду (эти первыми получили добычу, когда новобранцев стали косить стрелы лещан).

Страж напустил тумана, небо обложили грозовые тучи, солнце померкло. Под блеск колдовских молний солдаты врывались в распахнутые двери домов и амбаров, вскрывали погреба и рвали слюду на окнах. Опьянённые лёгкой добычей, новобранцы старались набить животы и карманы до подхода основной орды. Кто-то набрёл на дом пасечника и лихорадочно наполнял баклаги тягучим мёдом, пока рядом не обнаружились бочки с медовухой. Крепкий медовый напиток ударил в голову, и некоторые новобранцы схватились с подоспевшими солдатами, блеснули ножи и послышались вопли раненых.

Опоздавшие в поисках добычи бросились к ещё не тронутым домам у самого леса. Тут их и встретили стрелы лещан. Зарвавшихся новобранцев словно косой скосило. Уцелевшие попытались спрятаться за домами, но крыши, покрытые соломой, дружно запылали, и устрашённые вояки откатились назад. Там их встретили погонщики. Получив подкрепление и напутствие ударами хлыста, новобранцы вновь бросились вперёд, некоторым удалось добежать до деревьев, но не все они пережили свой первый бой.

Половина деревни горела. Троглодиты спешили обшарить и разграбить пылающие дома. Раздуваемый ветром огонь перекидывался с одной крыши на другую. Обоз разместили на вечевом поле, подальше от пожара. Сюда сносили всё ценное и съедобное, что не смогли вывезти лещане. Продуктов набралось порядочно, и начальник обоза радостно потирал руки. Здесь же начали сооружать чёрный бархатный шатёр для наместника. Рабы-мастеровые гладко обтесали сосновые стволы, врыли их в землю и начали навешивать тяжёлую ткань. И тут засвистели стрелы – это несколько лесных смельчаков пробрались под покровом дыма к самому центру родной деревни. Начальник обоза поспешил укрыться под телегой, и на ноги ему рухнул троглодит со стрелою в сердце.

Но с левого фланга в деревню уже входили новые отряды. Солдаты Борка врубились на опушку леса и увидели спины лещан. Неопытные троглодиты заорали, люди обернулись и осыпали их стрелами. Лещанам грозило полное окружение, их предводитель свистнул, и они кинулись врассыпную. Борк подтянул своих и бросился в атаку, но застал только качающиеся ветки. Преследовать противника в лесу было бы безумием, и обозлённые, лишённые добычи троглодиты отступили в пылающее село.

Когда удалось потушить огонь, привести в порядок перемешанные отряды, организовать дозор и развернуть обоз, Бесмельд послал гонца к наместнику. Страж медленно въехал в деревню, оглядывая следы разорения. В чёрном шатре тотчас устроили военный совет.

Страж долго слушал двух своих ближайших советников и распорядился пока что закрепляться на пепелище.

– Мальчишка сам выйдет из леса, нам надо только подождать, – убеждал его Смерв.

Все думали, что противник затаится в глубине леса и не посмеет даже нос высунуть. Дозорные обшарили окрестности и, не обнаружив ни одной живой души, укрепили уверенность начальников в якобы уже одержанной лёгкой и полной победе. Только Бесмельд позаботился об охране, он приказал двоим троглоданам распределить своих солдат по скрытым лесным засадам. Одним из них был Борк. Его троглодиты вместо буйного грабежа получили нудную работу дозорных, а вместо уютных нар – холодную лесную подстилку у корней негостеприимных деревьев под проливным дождём. Не удивительно, что они были недовольны.

Остальные солдаты в течение дня и следующей ночи возводили бараки, склады и мастерские, растаскав на брёвна лещанские избы и вырубив ближайшие деревья, а потом отдыхали, кто в бараках, а кто на свежем воздухе, греясь на солнце, которое выглянуло ближе к полудню.

Этих разомлевших от тепла троглодитов в первую очередь настигла месть лещан. Всего-то четыре дюжины лучников Никиты Андреевича внесли страшный переполох в лагерь захватчиков. Потом, после боя, в лесу обнаружили полсотни убитых троглодитов, а уж как они проворонили врага, так и осталось тайной. Только вдруг с пригорка посыпались стрелы, забегали и заорали отдыхающие солдаты, и запылали недавно отстроенные бараки.

Дальние отзвуки рогов подняли Борка с топчана, на котором он бессовестно храпел в своём шалаше, пока солдаты несли дозор, скорчившись на земле.

– Что такое! – гаркнул он в разинутые рты телохранителей.

– Рога трубят сбор, – ответил один, втянув голову в плечи.

– Троглодан, наши бегут в деревню! – сообщил подбежавший следопыт.

– Всех заворачивай сюда! – распорядился Борк. – Бежать строем!

Среди сосен показались солдаты, самовольно оставившие позицию, они торопились на битву. Борк разослал их в разные стороны, чтобы поскорее собрать весь отряд.

– Надо бы послать гонца в деревню, – зевая, предложил Гхон.

– Заткнись! – рявкнул на него троглодан. – Эй, Поро, беги в деревню, узнай там, что у них. Живо! – Длинноногий телохранитель сорвался с места. – Поднимите стяг! Готовьтесь к драке все.

Собрать растянутые по лесу секреты было нелегко. Борк весь издёргался, солдаты около него носили свежие следы побоев, кучковались между соснами, опасливо поглядывая на командира, хаганты нервничали и тоже раздавали тумаки, побитые троглодиты ругались и прятались за деревья. Наконец, спустя часа полтора, можно было выступать. Троглодан дал команду, и отряд затрусил к деревне, взрывая старую хвою, ломая ветки, петляя между ямами и разбиваясь о сосновые стволы, обтекая их и сливаясь вновь в единую колонну. Сосны угрожающе шумели вверху. Сыпались шишки. Солнце высвечивало клочья застывшего тумана и совсем не грело. Деревья полого спускались к полям, постепенно редея и мельчая. Ни одной птицы не слышно было вокруг, лес будто вымер, а где-то впереди всё отчётливее звучали крики троглодитов и вой боевых рогов.

Там отряд за отрядом бросались на крутые склоны Щедрой горы, навстречу лещанским стрелам. Две атаки уже отбили отважные лучники, и многие из них недоумевали: почему троглодиты наступают так вяло, за бесценок отдавая свои чёрные жизни, чего выжидают их командиры, прячась за бараками у подножия горы? Им противостоял опытный воевода. Бесмельд имел предостаточно сил, чтобы отогнать горстку лесных стрелков, но ему хотелось окружить их, отрезать пути для бегства, сжать с четырёх сторон и переловить всех до единого. Он справедливо полагал, что перед ним лучшие силы противника, и не пожалел бы никаких потерь, лишь бы уничтожить их. Два отряда троглодитов делали вид, что атакуют склоны горы, в то время как пять отрядов стояли в полной боевой готовности за бараками, и ещё несколько отрядов скрытно обходили лещан слева и справа.

Внезапно наползли чёрные тучи. Впотьмах солдаты Борка столкнулись с троглодитами, которые бежали из деревни. Те и другие сначала взялись за ножи, но командиры быстро навели порядок. Двинулись в гору, растянувшись несколькими колоннами, постепенно забирая вправо. Отряды по очереди отделялись от основной группы и занимали позицию, где им было приказано. Тут распоряжались железные люди, троглоданы из кожи вон лезли, чтобы угодить им. Армия разворачивалась, сжимая Щедрую гору мёртвой хваткой.

Кузнец Никита – общепризнанный лещанский воевода – в очередной раз спустил тетиву, и новый троглодит опрокинулся на землю. Его тело покатилось под гору и застряло в кустах дикой вишни. Никита Андреевич нащупал в колчане последнюю стрелу и вновь прицелился. На этот раз он промахнулся – тощий троглодит припал к земле, до него было слишком далеко. Лещанин снял опустевший колчан и крикнул своим:

– Берегите стрелы, ребята, цельтесь в ближних!

– У меня уже пусто! У меня ещё три осталось! На копья их возьмём, воевода! – ответили ему со всех сторон.

– Пора за вторые колчаны браться! – воскликнул Гаврила, обращая сияющий взор к отцу своей невесты. – Мы ещё столько же положим, батя.

– Нет, сынок, повременим, – ответил ему Никита Андреевич, и крикнул остальным: – Вторые колчаны не трогать!

Лещане растянулись на гребне горушки среди редких деревьев. Их родное село было как на ладони, и даже в полутьме они хорошо видели цель. На склоне лежали тела убитых троглодитов. Кое-где изредка переползали или перебегали раненые. Внизу свежие отряды врагов сливались с тёмными бараками и заборами. Чёрная масса копилась и волновалась, выплёскиваясь на открытые места, и лучники с беспокойством ожидали настоящей атаки. Но над головой шумели родные, знакомые с детства деревья, сзади, как надёжная крепость, стоял Лещинный лес, наполняя мужеством сердца своих защитников. Люди были уверены, что в случае опасности лес прикроет их, задержит погоню.

„Засады мы уничтожили, – думал Никита. – Путь к отступлению открыт. А им ещё в гору бежать – успеем уйти, если повалят снизу“.

Но чем темнее становилось вокруг и чем дольше тянули враги, тем тревожнее было на душе у воеводы. Ему не нравилось, что битва затягивается, что скоро наступит ночь. Для прирождённых охотников, каковыми являлись лещане, ночёвка в лесу – обычное дело, хоть в дождь, хоть в снег, но сейчас следовало принять в расчёт и другие соображения. С одной стороны, негоже уходить, пока не растрачены стрелы, а с другой стороны, каждый час промедления на руку врагу, если враг что-то задумал.

Троглодиты, оставшиеся в живых после второй атаки, убрались со склона, лещане откладывали луки и открывали фляги с водой. Послышался беззаботный смех. Никита Андреевич прислонился спиной к шершавому стволу, закрыл глаза и потёр потной ладонью горячий лоб. Тьма заметно сгустилась, хотя до заката оставалось часа два, а то и больше. Тучи, казалось, повисли ниже сосновых верхушек. Ветра не было, а сосны шумели, словно прогоняя кого-то.

„Колдовство, не иначе, – решил воевода. – Ну, колдовством они нас не возьмут, разве что попугают“.

– Как думаешь, батя, чего ждут поганые? – спросил Гаврила (он расположился у соседнего дерева). – Измором, что ли, берут нас? Может, пора нам уходить?

– Вот те раз! – усмехнулся Никита. – Навоевался уже? Кто только что грозился побить поганых больше, чем побито? А теперь что же – хвост поджать и в кусты?

Гаврила обиделся:

– Вот всегда ты так, Никита Андреевич! Слово скажешь не то, а ты уже по-своему повернёшь. Будто я самый дурной! И ведь согласился отдать за меня Ольшану…

– Да, согласился, потому что любит она тебя такого. И потому ещё, что нынче дочери не очень-то слушают родителей. И ещё скажу, что отец твой – человек основательный. Может, и ты таким станешь со временем. А ты, хоть и не дурной, конечно, однако добрые люди не бегут из родной деревни невесть куда. И дочку мою сманил. Ежели б не Глеб, то ехали бы вы сейчас по степи, а дома, значит, хоть трава не расти! Теперь, хоть в беде, да вместе, и то ладно.

– Ты прости меня, батя. Если бы мы ушли, как хотели, да если бы я узнал потом, что случилось, то лучше бы мне и не жить вовсе. Мне уж отец втолковал.

Гаврила задумчиво прищурился, глядя куда-то вдаль, и переломил веточку, которую вертел в руках. А потом добавил:

– А всё же… Вот, прогоним врагов, и уйду я на восток. И возьму с собой всех, кто захочет. Только если Ольшана скажет оставайся, останусь.

– Да, скажет она тебе! – грозно нахмурился воевода. – Такая же упрямая, не знаю, кто из вас умнее.

– Если суждено, пусть Василий Доброе Солнце благословит нас.

– Не отец родной, стало быть, а иноземный князь! Обидел ты меня, парень!

Никита угрожающе повернулся к юноше, но увидел что-то в его глазах и смутился, сам не зная почему.

– Ладно, говорено было уже не раз, да всё без толку, – вздохнул он. – Думаю я, окружить нас на этой горе хотят поганые. Что скажешь, сынок?

Гаврила хлопнул глазами, отстраняясь от своих мыслей, и поднялся на ноги:

– Раз ты об этом подумал, батя, стало быть, и решил, что делать. Ты у нас воевода, тебе и ложку в плошку.

Никита рассмеялся:

– Ну и хитрец достался моей Ольшанке – знает, чем пронять старика! Евсей-то, небось, горя хлебнул с такими сыновьями, а мне бы на радость. Может, со внуками повезёт? Ладно. Возьми-ка ты, Гаврила, пяток ребят, кто помоложе, да разойдитесь-ка вы в стороны шагов на триста, а то и на пятьсот. Если что, свистнешь.

Гаврила кивнул и позвал:

– Золот, Микола, Дубняга, Василько, подь сюда!

Когда они уходили, Никита окликнул:

– Гаврила!

– Чего, батя?

– Ты аккуратнее там.

– Понял.

Они ступили за ближние деревья и сразу растворились в темноте. Оставшиеся по приказу воеводы разожгли костры и заняли круговую оборону.

А у врага всё уже было готово. Поздновато лещанский воевода отправил разведку. Да и мало что могли бы разведать пятеро человек. Троглодиты давно заняли позиции вокруг Щедрой горы и ждали только сигнала. В колдовском полумраке на расстоянии десяти шагов с трудом различались силуэты солдат. Лещанские костры просвечивали среди сосновых стволов и отражались красными бликами на троглодитских клинках. Общая атака должна была начаться с ударом грома. Наместник, стоя у своего шатра, с ненавистью смотрел на костры непокорных лещан. Он был недоволен отсрочкой, но Бесмельд просил его дождаться гонцов из леса, чтобы убедиться: все отряды заняли свои места, и кольцо смерти сомкнулось вокруг Щедрой горы.

Борк сидел на куче прелых сосновых веток, глядя под себя и думая о предстоящей атаке. Гхон перевязывал ему ногу, он вспотел, затягивая верёвки, а пациент почти не чувствовал этих усилий и только требовал:

– Туже, туже, болван! Скоро начнётся драка. Я должен быть на ногах.

– Стараюсь, троглодан, но уж очень толстые у тебя ноги!

– Они и должны быть такими, сак, чтобы стоять против любого.

– Против железных людей? – съязвил Гхон и сразу бросил верёвки и выпучил глаза, потому что на его шею легла тяжёлая рука; она гнула его вниз, а он только хрипел и царапал землю.

В нос адъютанта шибануло смрадом троглоданской глотки:

– Удавлю ведь сейчас, как кролика, если не заткнёшься.

– Удавишь, а потом пожалеешь, – прохрипел Гхон, когда хватка ослабла. – Кто раскроет тебе замыслы, если кто замыслит…

– Да закроешь ты хлебало, или нет? – Борк прижал тщедушного троглодита к дереву. – Заткнись, понял!

– Кто нарушает приказ! – послышался мрачный голос. – Зарублю.

– Что! – возмутился Борк. – Кто смеет мне угрожать!

Он обернулся и отпрянул, разглядев высокую фигуру в чёрных латах. Человек наполовину вытащил из ножен огромный меч и надвинулся на троглодана. Борк полулежал на земле, прислоняясь к стволу, и его больная нога почти касалась сапога рыцаря.

Из глубины шлема глухо донеслось:

– Молчание.

Человек помедлил немного, потом аккуратно, без стука, спрятал клинок и отошёл. Борк перевёл дух и вытер лоб, его рука дрожала.

– Как думаешь, запомнил он нас? – стуча зубами, прошептал Гхон.

– Н-на! – сквозь зубы ответил троглодан, и Гхон растянулся, облизывая разбитые губы.

Деревья вокруг вздрогнули и затрепетали, тугая удушливая волна накатилась откуда-то сверху, и воздух потряс ужасный удар грома. Троглодиты вскочили на ноги. Вдали затрубили рога и донёсся троглодитский боевой клич: „Сме-е-ерть!“

Борк поспешно замотал злополучные верёвки на своей ноге и вместе с солдатами ринулся вверх по склону горы, напрямую к лещанским кострам. Они пробежали совсем немного и напоролись на дозорного. Самый прыткий троглодит, который оказался впереди всех, словил стрелу. Лещанин протяжно свистнул и бросился бежать. Троглодиты заорали и припустили, но мало кто из них видел, за кем гнаться. А дозорный (это был Микола) успел подстрелить ещё двоих, прежде чем окончательно затерялся среди стволов.

После небольшой заминки с дозорным солдаты Борка сплошной массой накатились на вершину горы. Костры, разожжённые лещанами, пылали, но самих лещан видно не было. Земля в этом месте была щедро полита кровью, среди сосен валялись мертвецы – троглодиты и волки, которые атаковали со стороны деревни. Справа и слева подвалили новые отряды, но им нечем было поживиться. Бой стремительно перемещался вглубь леса – Никита уводил своих из троглодитского мешка, наугад прорубаясь сквозь рассеянные по лесу вражеские отряды. Борковцы вместе с другими ринулись по следам, где-то впереди вопили сражающиеся, а костры один за другим гасли – они сделали своё дело.