bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 8

– Нечего говорить, Вася, – слегка разве руками Хруст. – Я бы рад, но… Нечего.

– Дятлов своих шерстил? – помолчав спросил полковник.

– Угу. Ноль.

– Не хотят, – оживился было Рубцов, – или?..

– У меня не захочешь, – усмехнулся Хруст. – Или. Не знают. Хотя мандражик имеет место, и не показушный, но… Просто не в теме.

– Значит, глухо – со всех сторон?

– Пока да.

– Что ж… Радует слово пока.

– А меня – не очень, – пробормотал Хруст. – Это я больше… из вежливости.

– Вот как? – задумчиво протянул Рубцов. – Странный ты какой-то стал, Ваня… Ну, ладно, даже если и есть что-то… ты все равно не скажешь. Пока – не скажешь, – он подмигнул Хрусту, полез в ящик стола и достал оттуда какой-то исписанный листок бумаги. – Вот тебе адресок одной конторы… НИИ какой-то сраный, в общем, не важно. Подъедешь, встретишься с одним человечком – он тебя к двум будет ждать. Мне этот адресок и человечка дали по очень большому… Ну, скажем, знакомству. Или, скажем, из большущей любезности. Понял?

– Нет, – честно сказал Хруст. – А что за человечек-то? И кто его тебе дал?

– Кто дал – это тебя не касается. Это не твоего ума дело, – с каким-то непонятным раздражением отмахнулся полковник. – А вот человечек… Это, Ваня, не простой человечек. Это…Если брать экспертов, так это – все экспертам эксперт. Так мне сказал тот… кто дал. И я ему верю. Понял меня?

– Понял. Так что мне ему сказать?

– А ты ему ничего не говори. Ты его послушай. Он без чинов особых, там, ихних, без званий, но… Если он не сможет ничего путного сказать, тогда пэ-пэ. Тогда можем всех академиков в жопу себе засунуть.

– Вот так? – с едва приметной усмешкой спросил Хруст.

– Вот так, – без тени усмешки, твердо сказал Рубцов. – Человечка этого зовут, – глянул в листок, – Шнеерзон Израиль Моисеевич. Мужик он, говорят, ершистый, с характером, так что ты уж поаккуратнее, – он подвинул листок к Ивану.

– Что ему можно говорить? – спросил Хруст, взяв листок со стола и сунув, не глядя, в нагрудный карман пиджака.

– Всё, – не раздумывая, сказал полковник, и заметив легкое удивление Хруста, твердо повторил, – всё. Даже то, что ты, может, мне сейчас не говоришь. Он уже в теме, на вскрытиях в морге не был, но все снимки у него, так что… Если уж согласился встретиться с опером, то может, хоть какая-то зацепка и появится.

– А что, он нас не любит? – полюбопытствовал Хруст. – Сидел?

– Да нет, – отмахнулся Рубцов, – просто он пустобрехством заниматься не станет, и раз уж согласился на встречу, то может, что-то там и углядел. Во всяком случае, – заключил он, – кроме этого у нас с тобой ничего по сути дела-то и нет. Так что, давай.

– Даю, – кивнул Хруст, встал и двинулся на выход.

– Постой, – окликнул его полковник.

Хруст остановился, развернулся, а полковник тоже встал, вышел из-за стола и подошел к нему почти вплотную.

– Вот еще что, Ваня, – негромко сказал он. – Мне тут намекнули… Словом, дали знать, что с тобой хочет встретиться кто-то от Соленого. Или сам Соленый. Так ты… – он замялся.

Хруст поднял бровь и восхищенно вытаращил глаза на Рубцова.

– Ну, и связи у вас, таищ полковник. Сам Соленый…

– Ты дурака-то не валяй, – строго, но все так же негромко оборвал его Рубцов. – Ты… Я тебе этого, кончено, не говорил, но ты, если подкатят они, не ершись, а… Встреться. Поболтай. Он знает, что ты никогда под него не ляжешь, так что…

– Ему тоже все фишки раскрыть? – осведомился Хруст.

– Ему ничего не надо раскрывать, тем более, что… Раскрывать-то нечего, – вздохнул полковник. – Зашевелился он, конечно из-за Копчика. Непонятки на его земле ему не нужны. Все, что знаешь ты, знает и он, так что ничего из тебя тянуть не будет, да и… Нечего тянуть. Но может статься, он знает что-то, чего ты не знаешь. Поэтому просто послушай. Тут ведь их интересы могут в чем-то и с нашими, того… Пересечься. Понял?

– Понял, – кивнул Хруст, и хотя Рубцов почти слово в слово озвучил его собственные недавние мысли, не смог подавить глухое раздражение. – На его, значит земле?

– Брось, – поморщился Рубцов, – ты не у начальства на ковре. И я тебе ничего не приказывал, я даже ничего тебе не говорил. Но… Ты все-таки поговори с ним, Иван. Может, что и…

– Ладно, – пожал плечами Хруст. – Только ты уж, Вася, скажи попросту: не поговори, а побазарь, или перетри – так оно правильней будет, верно? По понятиям… Разрешите идти, таищ полковник?

– Иди, Ваня, – махнул рукой Рубцов, – у меня без тебя заморочек – во, – он провел ребром ладони себе по шее, – Иди нах…

– Уже ушел, Вася, – кивнул Хруст.

И ушел.


2.


Вернувшись в свой кабинет, Хруст достал из ящика стола пачку сигарет и дешевую пластиковую зажигалку, закурил, подошел к окну и посмотрел на улицу. Бэ=эм-вуха стояла там же, где стояла, не подавая никаких признаков жизни. Но не пустая – Хруст это знал.


Он всегда чувствовал такие вещи – стоило кинуть беглый взгляд на любую, хоть сплошь затонированную тачку, или на любое окошко в любом доме (только недалеко, на нижних этажах), как он тут же чувствовал присутствие людей в данном закрытом пространстве. Или отсутствие.

(…И не только людей, вообще живых существ… и не только присутствие, но и то, к а к и е это существа…)

Пару раз это спасло ему если не жизнь, то… Ну, скажем, состояние здоровья. Хорошая способность – для опера. Полезное свойство, или умение, или… Хрен его знает, как это назвать – Хруст не особо задумывался над этим, просто относил к тому, что называют профессиональными навыками, только…

В глубине души он знал, что способность эта – отнюдь не результат его, так сказать, профессиональной деятельности, вообще не приобретенная, не выработанная, а жившая в нем всегда. Во всяком случае, столько, сколько он себя помнил. В детстве он вообще наивно полагал, что это есть у всех, но столкнувшись пару раз с удивленной реакцией сверстников, решил до поры до времени не показывать эту способность. Он подумал тогда, что это – взрослая способность, проявившаяся у него просто чуть раньше положенного, то есть, что он раньше повзрослел. Эта мысль была приятной, но… Пару раз он небрежно продемонстрировал свое умение

(… так он тогда это называл… так об этом думал…)

взрослым и… Опять столкнулся с удивлением. Даже с настороженным удивлением. И тогда он спрятал это куда-то поглубже в себя, решив доставать лишь по мере надобности и только для себя, пока…что-нибудь не подскажет ему, для чего это вообще нужно.

И "что-нибудь" – подсказало.

"Что-нибудь" оказалось его работой, которую он себе выбрал (а может, которая выбрала себе – его), которую, порой кроя на чем свет стоял, он любил, умел делать, и что важнее всего, уважал. Уважал, несмотря на все блядство, которое творилось вокруг – и вне, и внутри той системы, частью которой он стал. С этим блядством – на разных отрезках времени называемом по разному: то кумовством, то взяточничеством, то коррупцией, то беспределом, – усиленно и громко боролись. Боролись как раз те, кто это блядство организовывал и осуществлял, и это наверное было самым большим блядством, но… Это была "фишка", сданная в этой игре, и если ты хотел играть, то играть приходилось тем, что сдано. Как говорится, хочешь – играй, не хочешь – брось. Играть порой бывало муторно, противно до бешенства, но бросить… Сдаться без игры… Такого варианта для Хруста просто не существовало.

Если бы он когда-нибудь попробовал задуматься и сформулировать для себя, как он все это понимает и видит, получилось бы примерно следующее: весь людской род, весь этот вид состоит из разных особей. Есть существа большие, сильные и…хищные, а есть – поменьше, послабее и…не хищные. Но и те, и другие принадлежат одному виду. Это не очень согласуется с Природой по Дарвину (вернее с тем изложением дарвинской теории, с которым Хруста ознакомили в средней школе), где хищники и травоядные – это прежде всего, разные виды, но… Так есть, стало быть, такие правила игры. И по этим правилам, большие и хищные не должны обижать и рвать маленьких и слабых своего вида. Не должны, но… делают это. И еще как делают, а значит… Нарушают правила, и тогда… Тогда другие большие и хищные должны эти правила защищать. Должны защищать маленьких и слабых, пускай и относясь к ним порой с неприязнью и презрением, но – защищать, пугая, давя, а иногда и рвя на куски их обидчиков. И хотя "обидчики" – тоже часть этого вида, но это – по правилам. Это – по праву. А то, к чему иногда (и довольно часто) приводит это право, то как его порой используют,

(… прямо в противоположную сторону… с точностью, как говорится, до наоборот…)

это уже относится к "фишке". К тому, как и кому она сдана, и кто и как ей играет. Потому что, кто бы и как ей ни играл, но играет он… и отвечает – лишь за себя.

Такие вот дела. Впрочем…

Впрочем, Хруст никогда об этом не думал в такой форме, никогда вообще ничего такого о себе не…

(… разве что в детстве… после той истории с овчаркой…)

Он просто был тем, кем был, может быть, тем, чем был, и делал то, что должен был делать. То, зачем вообще жил. И коль скоро способность, не видя, чувствовать присутствие поблизости

(… в стоящей неподалеку тачке… за дверью закрытого помещения… за темными, зашторенными окнами нижних этажей домов….)

каких-то существ, чувствовать, сколько их, и главное, знать, мгновенно распознавать их породу – хищную или не хищную… Если эта способность помогала ему делать то, что он должен был делать, значит…

Так надо.


Докурив сигарету, Хруст вышел в коридор, запер кабинет, спустился на первый этаж, миновал пустой "обезьянник", подошел к дежурке и сунул в окошко свой табельный ПМ.

– Ты это… Зачем? – недоуменно вскинул на него в окошке свои заплывшие жиром глазки капитан Ивлев.

– За надом, Ивлев. Подержи у себя, только смотри не перестреляй начальство, а то руководить будет некому, – буркнул Хруст.

– А-а, не хочешь брать на… это… ну, стрелку с этими, – осторожно беря пистолет двумя пальцами, как противное насекомое, и кладя на свой стол, кивнул Ивлев. – А зря. Я бы… это… взял.

– Ты бы, Ивлев, взял, – вздохнул Хруст. – Ты бы на себя еще и два Калаша повесил, и в камуфляж бы упаковался, и щеки бы мазилкой разрисовал, глянул бы на себя в зеркало и… Опоздал бы на стрелку.

– Это… Почему еще? – обиженно засопел капитан, покупаясь не столько на давно всем известную и навязшую в зубах шутку, сколько опять-таки на невозмутимую серьезность Хруста.

– Обосрался бы, – пожал плечами Хруст, отвернулся, и даже не улыбнувшись, пошел к выходу, не слушая несущийся вслед обиженный мат Ивлева.


* * *


Выйдя во дворик, Хруст полез было в карман за сигаретами, но вспомнил, что только что выкурил одну в кабинете, не стал доставать пачку, и не торопясь двинулся к воротам. Кивнув дежурному в будке, он вышел на улицу, беглым взглядом мазнул по черной Бэ-эм-вухе и подошел к своему старенькому Опелю. Следя боковым зрением за черной тачкой, он достал ключи от машины и открыл дверцу. Сигнализации на его Опеле отродясь не стояло – ни к чему.


Годика два назад, выйдя с утра из подъезда своего дома, Хруст увидел вместо своей тачки пустой кусок асфальта с небольшим масляным пятном,

(… все равно подтекает, сука… а слесарь вчера божился, что все сделал…Ну, я ему…)

и чертыхнувшись, пошел на работу пешком, благо до отделения было всего две автобусных остановки. По дороге он набрал на мобильнике номерок одного своего "дятла", и вежливо поинтересовавшись, как дела, сообщил, что идет на службу пешком по причине угона своего личного транспорта. В трубке помолчали, а потом хрипловатый голос пробормотал:

– Ван Силич, это… Вы шутите так? Это ж… бред какой-то. Вы…

– Я так рано утром шучу только с женским полом, да и то.. редко. Ты, вроде как, удивлен, или мне показалось? – беспечным тоном осведомился Хруст.

– Да я… – "дятел" хорошо знал, что может повлечь за собой этот беспечный тон, поэтому говорил с придыханием. – Я, Ван Силич, просто ушам своим не верю! Я…

– Так вот, ты скажи другим ушам, что я – тоже удивлен. И постарайся, чтобы они тебя услыхали.

На этом Хруст разговор закончил и до конца рабочего дня занимался другими проблемами, выкинув из головы мысли о тачке и лишь иногда с раздражением вспоминая о подтекающем масле и раздолбае-слесаре.

В конце дня, выйдя из ворот отделения, он увидел свой свежевымытый Опелек, стоявший на своем обычном месте. Отрыв дверцу, он обнаружил на водительском сиденье листок бумаги с лаконичной надписью: "Извини! Больше не повторится." Больше, действительно, не повторялось. Вот, собственно, и все. Кроме, разве того, что масло больше не текло, а потому раздолбаю слесарю, можно сказать, повезло…


Задняя дверца Бэ-Эм-Вухи распахнулась. Хруст ожидал, что из нее вылезет обычный коротко стриженный "качок", ему даже хотелось, чтобы вылез и подгреб к нему именно качок, на котором можно было бы сорвать паршивое настроение, но… Из машины вышел молодой парень, совсем не похожий на "качка" – стройный, в строгом костюме, при галстуке и, как говорилось в детстве Хруста, с "модельной стрижкой"

(… очень похожей на ту, которую Хруст с легким удивлением увидел пару лет назад у молодого священника, отпевавшего в морге городской больницы приятеля и сослуживца… не по нынешней службе, а по прежней – по спецназу… По очень…спецназу…)

и даже с небольшим и явно дорогим кейсом. Неторопливой походкой делового человека парень подошел к Хрусту, и вежливо наклонив свою модельную стрижку, негромко произнес почти без вопросительной интонации:

– Простите… Хрусталев? Иван Васильевич?

Хруст кивнул.

– Простите, что не представляюсь. С вами хотел бы встретиться и поговорить Виталий Сергеевич.

– А кто это – Виталий, м-мм, Сергеевич? – изобразив легкое недоумение и даже приподняв брови спросил Хруст.

– Виталий Сергеевич, – бесцветным голосом повторил парень, держась все так же спокойно, но явно напрягшись где-то внутри. – Если вы сейчас не заняты, то он ждет в кафе – в двух кварталах отсюда, называется…

– Я знаю как оно называется, – перебил его Хруст. – И пожалуй, сейчас не особо занят, так что…

– Очень хорошо, – быстро и с заметным облегчением, произнес парень… нет, молодой человек – слово "парень" к нему как-то не очень шло.

(… Кого-то он отдаленно напоминал Хрусту… что-то давнее…)

– На своей поедете, или может, мы подвезем?

Хруст выдержал паузу, потом задрал голову, прищурился на мартовское солнце и захлопнул дверцу своего Опеля. Молодой человек уже совсем расслабился и сделал любезно приглашающий жест рукой в сторону черного Бэ-Эм-Вэ, но Хруст отрицательно качнул головой.

– Пешком пройдусь, – сказал он, отвернулся и неторопливо двинулся по тротуару в сторону хорошо известной ему кафешки.

Через минуту за его спиной раздалось мягкое ворчание мощного двигателя и черный Бэ-Эм-Вэ рванулся за ним, мимо него, и… очень ловко и плавно затерялся в потоке транспорта.


Минут через десять Хруст толкнул тяжелую стеклянную дверь кафе с висящей за стеклом табличкой "ЗАКРЫТО", зашел внутрь и цепким взглядом охватил весь небольшой зальчик. Два "быка" стояли у самого входа и настороженно смотрели на Хруста, еще четверо – сидели за столиком, ближе к стойке бара, еще один небрежно облокотился на стойку и двое вполне приличного вида (один из них – уже знакомый молодой человек в дорогом костюмчике) – за столиком в центре зала. Все они, казалось, не имели никакого отношения к пожилому гражданину, сидевшему совершенно отдельно и ковырявшему вилкой в салате. Все они как-то подчеркнуто и напряженно не смотрели на него, словно старались скрыть какие-то невидимые ниточки, связывающие их с ним, но "ниточки" эти были так же невидимы, как нитки, соединяющие пальцы актера-кукольника с его, так сказать, подопечными – с куклами. Все они были явно напряжены (Хруст чувствовал это), включая и парня, стоявшего в лениво-расслабленной позе у стойки (он – сильнее всех) – все, кроме… "кукловода". Пожилой гражданин действительно не обращал никакого внимания на остальных, ел свой салат и запивал его мелкими глотками прозрачной жидкости из фужера на тонкой ножке.

Один из стоявших у входа быков подошел к Хрусту, потоптался, оглядывая его фигуру и спросил:

– Оружие есть?

– А ты обыщи, – не двигаясь, негромко предложил Хруст.

Бычок замешкался, неуверенно оглянулся на своего напарника, словно спрашивая, что ему делать, но делать ничего не пришлось. Молодой человек, быстро и бесшумно оказавшийся у него за спиной, тронул его за локоть и так же негромко, как Хруст, сказал:

– Не нужно, – а потому с легкой улыбкой, обращаясь к Хрусту: – Вы же чистый, Иван Васильевич?

Хруст молча пожал плечами.

– Проходите, пожалуйста, – он сделал любезно приглашающий жест и махнул в сторону столика, за которым сидел пожилой "кукловод", – вас ждут.

Хруст двинулся в указанном направлении, слегка задев плечом еще топтавшегося на месте бычка, подошел к столику пожилого гражданина, и не дожидаясь приглашения, уселся на стул. Пожилой гражданин оторвался от салата, посмотрел на Ивана и отложил вилку в сторону.

– Ну здравствуй, Иван Васильевич Хрусталев, – сказал он, изобразив на лице что-то, похожее на приветливую улыбку. Он действительно попытался изобразить на своем лице это, но получилось плохо, и не потому, что лицо было каким-то злым, там, или не приветливым, а просто… Просто данное лицо было не предназначено для такой мимики. Получилось так, как если бы попыталось улыбнуться какое-нибудь существо… ну, скажем, типа ящерицы.

– Здравствуй, Соленый, – кивнул Хруст.

– Так, значит, сразу быка за рога, – усмехнулся Соленый и укоризненно покачал головой, – а я, между прочим, тебя по имени отчеству. К тому же я – старше, так что ты мог бы и повежливее.

– Мог бы, – подумав секунду, – сказал Хруст. – Здравствуй… Виталий Сергеевич.

– Что ж, – помолчав, пожал плечами Соленый, буравя Ивана своими выцветшими, глубоко запавшими глазками, – будем считать, есть контакт. Спасибо, что уважил старика и пришел… Хруст.

– Это моя работа… Соленый, – не отводя взгляд от уставившихся на него глаз и не мигая, – ровным голосом проговорил Иван.

– Ага, – кивнул тот, – стало быть, ты сейчас как бы на оперативном задании… Ну что ж, ладно, если тебе так удобнее… Ты, Хруст, в районе личность известная, можно сказать, легендарная, и порядок здесь блюдешь, как надо. Я – тоже за порядком присматриваю, хотя и… так сказать, с другой стороны. Но порядок-то, он – один, можно сказать, общий, а потому в каких-то случаях нам с тобой делить нечего и даже стоит… ну, как это…

– Сотрудничать, – вежливо подсказал Хруст.

На ящероподобном лице на мгновение возникло выражение… уже больше подходящее ящерице, чем приветливая улыбка.

– Не лови меня на слове, – буркнул Соленый. – Ты прекрасно знаешь, что сотрудничать ни я с тобой не могу, ни ты – со мной. – За такое… меня положения лишат, а могут и на ножи поставить, да и тебя твое начальство… Так что ты все-таки за базаром-то следи, тем более, я ведь тебя позвал не базарить, а просто… побалакать. В смысле, поговорить.

– Что ж, давай, говори, – пожал плечами Хруст.

– Вот я и говорю. Значит так… На земле, за которую и я отвечаю, и ты отвечаешь, происходит… Хрен знает, что. Восемь жмуров, а концов – никаких. Ни – как, ни – почему. Ну, насчет "почему", это еще пол беды – мало что ли отмороженных по нашим степям бродит? Рано или поздно что-то проклюнулось бы, а вот – как… Это уже плохо. Насчет собачек бродячих мы вообще балакать не будем. Сам понимаешь, собачки против Копчика с волыной, да еще не одного, а с шестеркой – это херня. Это просто бред сивой кобылы, верно?

– Верно, – кивнул Иван. – И верно то, что не будь Копчика среди восьмерки жмуров, ты бы не задергался. И уж конечно…

– Нет! – негромко, но сильно перебил его Соленый, и Хруст почувствовал, почти увидел, как в тускло светящемся золотыми коронками рту Соленого влажно блеснули звериные клыки.

(… хищное существо, прятавшееся за неброским костюмчиком и изношенной оболочкой человеческого тела, таившееся в этой, жалкой на вид, оболочке, заворчало и… обозначило свое присутствие… намеренно обозначило…)

– Мне из-за Копчика дергаться не по чину. Я таких, как Копчик, на хую вертел. Нет, – Соленый нахмурился и предостерегающе поднял узловатый указательный палец правой руки, – он, конечно, правильный был пацан, и разобраться здесь надо, но… Разобраться, а не, как ты выразился, дергаться. Дергаться из-за него по-хорошему тебе бы следовало, – он усмехнулся, – как никак твой крестник. Ты ведь и кликуху– то через него получил, так ведь? А он – свою, не забыл?

Иван тоже усмехнулся. Он не забыл. Он помнил тот случай, но не столько из-за Копчика и своей "кликухи", сколько…


* * *


С двумя дежурными ментами Иван тогда поехал в местный пивной бар с ласковым названием "Ивушка" – не пиво пить, а брать, или если угодно, хомутать, не в меру расшалившегося местного хулигана, Ваську-обормота (так его звала собственная мамаша, часто рыдавшая у Хруста в кабинете, то в смысле "отпустите сыночку, без папаши рос", то – "заберите стервеца, житья от него никому нету"). Обормот Васька, здоровенный двадцати двухлетний амбал, давно уже тянулся на зону, а сейчас вообще был в розыске за две угнанные тачки и развороченный хлебальник владельца одной из них, и… Тут как раз звонок из "Ивушки".

Войдя в кабак (обычно чистенький и вполне приличный), Иван увидел много валявшихся на полу стульев, разбитый вдребезги пластиковый столик, несколько испуганно жавшихся к стенке посетителей и Ваську-обормота, державшего за грудки какого-то длинноволосого парня и чего-то ему, парню, втолковывавшего. Рядом с ними крутилась, заламывая руки, плачущая девчонка, и судя по жестам и бессвязным восклицаниям, умоляла Ваську отпустить с миром её кавалера, который по её же восклицаниям, "просто-ну-пожалуйста-пошутил-не-про-вас". Кавалер, методично встряхиваемый Васькой, ничего не восклицал и вообще мало чего понимал, ввиду почти полной отключки, опять же по причине то ли разбитой (явно Васькой) физиономии, то ли пьяного недоумения. Еще двое длинноволосых ребят валялись на полу, суча ногами и руками, но не делая попыток подняться – не из-за особых травм (как машинально отметил для себя Иван), а по причине вполне понятного и естественного страха. В общем, картина была ясная, понятная и (как показалось навскидку Ивану) не особо опасная.

– Хорош, Вася, – негромко, но звучно, проговорил Иван, – отпусти пацана и двигай ко мне.

Васька его услышал. И пацана отпустил. Ничего другого Иван и не ожидал – он и тогда уже, пять лет назад, был вполне известной фигурой районного масштаба, во всяком случае, достаточно известной, чтобы такая шваль, как Васька-обормот, просыхала и прочухивалась при одном его появлении, но… Дальше произошло то, чего Иван не ожидал.

Оттолкнув лохматого пацана (тот отлетел к стенке пивняка и вяло сполз по этой стенке на пол), Васька схватил за курточку бестолково мечущуюся возле него девчушку, притянул ей к себе спиной, облапил ручищей за талию, другой ручищей достал из кармана вполне не законное перо – нехилую заточку с наборной рукояткой, – приставил это перо к девичьей шейке (в лучших традициях американских боевичков) и рявкнул:

– Пушки на пол, мусора сраные, а не то башку ей отрежу!..

Никаких "пушек" у "сраных мусоров" в руках не было. В кобурах у двух дежурных ментов, конечно, торчали табельные стволы, но менты про них и не вспоминали – они же шли с капитаном, просто так, для порядка, и чего ради доставать какие-то "пушки", если идешь на бытовуху с Хрусталевым. У Ивана же (он был в "штатском", т.е. в своем обычном "прикиде" – джинсы и турецкая кожанка) ствола вообще с собой не было. Тем не менее, налитые кровью и кайфом (то ли алкогольным, то ли "травочным" или "колесным", а может, и тем и другим) глаза Васьки ясно говорили: сейчас он может. И менты осторожно, не делая резких движений, потянулись к своим кобурам, напоказ выставив разведенные указательные и большие пальцы, давая Ваське увидеть, что они тянутся к "пушкам" не для стрельбы, а для того, чтобы четко выполнить Васькино распоряжение – "пушки на пол".

На страницу:
2 из 8