Пролетая над планетарием

Набрала её номер. Силуэт метнулся к стене. Она схватила мобильный с пола. Сейчас я не видела её лица. Только спину и затылок. Звуков по-прежнему не было. Но в трубке голос звучал отчётливо. И очень живо.

– Алло? Прервалось, наверно. Ты меня слышишь? Алё-о? Юля, ты здесь? Почему ты молчишь?

Как завороженная, я наблюдала за происходящим. Ощущение теперь уже потустороннего холода усилилось. Вдруг, Инна повернулась. Она смотрела мне прямо в глаза. В трубке послышалось рычание. Похожее на волчье. В отражении рот Инны криво усмехался. Как бы иллюстрируя чудовищные звуки.

Неожиданно она бросилась ко мне. С выпученными глазами. Полными сумасшествия. Злобы. Ненависти. Ударилась со всей дури о стекло. Оно дало трещину. Инна по ту сторону упала без чувств. В трубке снова послышались короткие гудки.

Я выключила телефон. Схватила собаку. Сумку. И бросилась прочь из дома.

Уже битый час я нарезала круги вокруг дома. В моих окнах было темно. Но лучше уж темнота. Чем то, что там было. Идти домой не решалась. Боялась даже просто подойти ближе. Что если окончательно сдадут нервы? А что если я – сумасшедшая и у меня съехала крыша от горя? Что тогда? Кто мог бы сказать, что в моей ситуации было лучше.

Позвонила Ляле. Подруге юности. Лучшей. Да и взрослости тоже. Чтобы успокоиться. Поговорили о земном. Родном. Привычном. Я рассказала про случившееся. Про трещину в стекле. Ляля успокоила. Что это нервы. Расшатались. Из-за всего. И трещины-то наверняка никакой нет. Вовсе это не сумасшествие. Просто надо отдохнуть.

– Вообще, чего ты там таскаешься вокруг? На ночь глядя. Это твоя квартира, в конце концов. Тебе там должно быть хорошо. – Я молчала на это. Понимая что не смогу объяснить всего. Ляля обнимала голосом. На душе теплело. – И девчонку собачью не покормила, небось? Выскочила, как ошпаренная?

– Нечем. Кормить.

Ляля вздохнула. Я знала, что ей и без меня хватает хлопот. А ещё, что она добрая.

– Так. Давай приходи.

– Неудобно.

– Приходи давай. Оливье сделаем. Девчонку твою накормим. Про профессора твоего поговорим. – Не знаю почему она называла его профессором. Он им не был. Но звучало забавно. И было приятно, что она всех называла моими. Тепло от этого становилось. И спокойно. – Так. Давай, жду. Всё.

Вдвоём с Фиатой бежали к Ляле. Вприпрыжку. Благо жила она совсем рядом. Два раза через дорогу. И мы у неё. Взлетели на третий этаж. В дверь высунулась сначала рука. Лялина. С деньгами.

– Чего это? – Мне и вправду было жутко неудобно.

– Так, давай сюда это чудо. – Радостная Фиата юркнула внутрь. – Так, пойдёшь вниз. Там в одном магазине сардельки возьмёшь. Для девчонки своей. В другом докторская есть хорошая. И горошек консервированный. Который в оранжевой такой банке. В белой не бери – дрянь. Майонез возьми. Картошка у нас есть, огурцы солёные есть… А! И яички.

– Ляль!

– Что «Ляль»?

– Ну неудобно же…

– Фу ты! Иди давай скорей. Жрать охота. А! И колы возьми. Большую.

– Я тебя обожаю, бабка! – Я заглянула ей прямо в глаза. – Яички. – Обе заржали. Как две лошади.

Бабками друг друга называли с юности. Так повелось. Прозвище «Ляля» как раз и пошло от некой бабы Ляли. Которую школьники на улице уронили. Потом подняли, конечно. Но было смешно. Тогда и прицепилось. И пошло. Поехало.

Я бежала вниз по Лялиной подъездной лестнице. Пролёт за пролётом. Оставляя страх позади. Как хорошо, что есть друзья!

Вернулась домой утром. В оконном стекле, навсегда, привычный мир расколола трещина. Через которую в душу прокрадывался нездешний, потусторонний холод.

Принятие перемен

Помирились.

Снова стали встречаться. С тем, с кем поссорились. Два месяца назад. Кого, оказывается, я любила больше всего на свете. И кто любил меня. Встречались часто.

Но ночевала я по-прежнему одна. Было тепло, пока мы были рядом. Но стоило ему выйти за дверь, как холод сковывал, оборачиваясь очередным приступом беспокойства.

Может показаться, что к этому можно привыкнуть. Нельзя. Каждый раз это мучительная пытка. Сначала пересыхает во рту. Хочется пить. Постоянно бегаешь в туалет. Потом сердце колотится так, будто ты – животное перед землетрясением. Волнами накатывает беспричинный страх. Но нет возможности осознания. И вот уже паника разрослась. Ты готов рвать на себе волосы. Кричать от страха перед чем-то, что неведомо. Что притаилось где-то в углах.

Тогда я брала Фиату. Иногда старалась идти спокойно. А иногда просто бегом бежала к Ляле. Там душа снова обретала покой. После плотного ужина. Доброго разговора. В тёплой уютной пижаме, я засыпала на Лялином удобном диване. На двух подушках. Окутанная вкусным запахом свежевыстиранного пододеяльника. Из открытого окна веяло весной и новыми надеждами. А сама Ляля мирно храпела рядом, на раскладушке.

Как будто снова дома. Где никто не умирал. Где бормочет телевизор. Где раздаются знакомые голоса. Пахнет свежими огурцами. Сыром. Колбасой. Хлебом. А в стакане с чаем гремит ложка, растворяя сахар и мои бесконечные тревоги.

Так жилось тогда. Когда почти год минул со смерти папы.

Большую часть времени я проводила, работая на прежнем месте. Куда вернулась. Где приняли с радостью. И рядом с любимым мужчиной. Мне повезло. Не было необходимости постоянно торчать в офисе. В любой момент можно было умчаться домой, закончив дела. Работа нравилась. Всё давалось легко. Коллектив был душевным. А голова ясной. С успокоительным было покончено. Я набирала собственную силу.

И мы мчались вдвоём на его скутере. Наслаждались покоем. Ветром в волосах. Свежестью. Дома, с ним, я забывала обо всём. Потому что всё исчезало. Это помогло снова полюбить комнату, где жил отец. Где он встретил своё последнее утро. Я заново училась в ней жить. Она постепенно наполнялась флюидами новой любви.

Странно только, почему он ни словом не обмолвился о трещине в оконном стекле? Может, не заметил?

В то время, борясь с паникой, я училась принимать ежедневные паузы одиночества. Или просто сбегала от них к Ляле. Двери которой всегда были для меня открыты. Болтали с её бабулей о Камчатке. О современных нравах. Смотрели глупые ток-шоу по телеку. И я успокаивалась. С Лялей строили планы на будущее. Решали, судьба это или опять двадцать пять.

Но случались и долгие ночи полного одиночества. В пустой квартире. С холодильником, гремящим так, словно вот-вот лопнет его терпение. И он, хлопнув дверью, гордо удалится на помойку. Где, к слову, ему было самое место (прости, приятель, но ты давно отслужил своё). Я вынуждала себя мириться с этими ночами. Это было не просто. Паника, беспокойство и тревога – ночной Змей-Горыныч, снова поднимали безжалостные головы. И всё оказывалось бесполезным. Казалось, вот только накануне мы приехали ко мне. Любимый – самый тонкий психолог из всех, с кем приходилось иметь дело, успокаивал. Уверяя, что мой страх всего лишь безобидный пшик, существующий исключительно в пределах богатого воображения.

Потом я провожала его. Хорохорилась сколько могла. Не выдерживая, бросалась к скайпу. Там, терпеливый и любящий, он часами поддерживал связь. Пока мы оба не вырубались от усталости. И я хотя бы во сне забывала про ненавистную трещину. И приступы паники.

Требовались перемены. Я пока не понимала какие. Но точно знала, что они нужны.

У всего своя жизнь

Уже второй год, время тянулось для меня так же невыносимо медленно, как для преступника, приговорённого к казни, ожидающего своей участи. День начинался с пытки и ею же заканчивался. Поэтому когда выдавались спокойные часы, я ценила их так, как мог ценить только узник, обречённый на погибель, жадно вбирающий в себя каждую секунду, которая могла оказаться последней. Конечно, я надеялась. Но ежедневно проходила через ад панической атаки. Иногда не одной. Коварство, с каким подкрадывалась тревога, было таким выверенным и точным, что каждый новый приступ заставал врасплох.

К тому же лодка хорошего настроения неизменно разбивалась о неустроенный быт. Я засыпала и просыпалась в ободранных стенах – одна. Грела тазики, кастрюли. Два чайника сразу. Чтобы искупаться. Водопроводные трубы проржавели. И забились настолько, что без напора колонка отказывалась нагревать воду. Всё время что-то ломалось. Старушка плита, старше меня по возрасту, ещё кряхтела. Но уже готовилась испустить последний вздох. Линолеум на полу лежал жалкими лохмотьями. Всё потому, что Фиата рвала его нещадно, пока взрослела. Денег на ремонт, даже мелкий, не было. Часто не хватало на еду. Зато была куча долгов. Всё это приводило в жуткое уныние.

В голове то и дело мелькали лица периодических гостей. Которых я по дурости впускала иногда в своё убежище. Так и слышались фразы вроде: «так жить нельзя», «как ты могла так запуститься», «ты неправильно воспитываешь собаку». И остальное в том же духе. Мысленно я кричала громким голосом в ответ: «Собака ухоженная, искупанная, выгулянная, причёсанная. И добрая. Шампуня пока хватает, спасибо! И с вами может случиться. Тогда и будете сыпать советами!». Вот так, беззвучно, кричала я вслед, давно оглохшим ко мне, ушам. Но всё же храбрилась.

И тёрла, мыла, оттирала, отскребала. Устраивала маленькие перестановки. Родительская квартира была большой. Пытаться придать старому взлохмаченному линолеуму свежий вид было не самой лучшей идеей. На стенах зияли проплешины. Со всеми потрохами выдавая то незавидное положение, в котором оказалась хозяйка. В целом же, мой дом являл собой жалкое, неуютное и неприглядное зрелище. Хотя я искренне любила его. Но как и всякая любовь, за долгие годы, он вместил в себя много радости. И слишком много горя.

В один из ясных погожих дней, утром, подгоняемая паникой, я кинулась делать уборку. Начала с восьмиметровой закрытой летней лоджии. Обители забытых вещей. Хламовни. Но не посмела прикоснуться к артефактам, канувшей в вечность, семьи. Потому что то была память. Я боялась потерять её, утратить связь с родителями.

Пол был застелен паласом ещё в пору моего далёкого детства. И вот она я. В очередной безуспешной попытке освежить запустение. На четвереньках. Со стиснутыми от напряжения зубами. Как натуральная сумасшедшая. Тщусь отдраить неподдающуюся, не согласную подчиняться, рухлядь.

А за окном поют птицы. Слышны шаги проходящих мимо людей. Доносится беззаботный детский смех. Так почему же я, несчастный Дон-Кихот с тряпками в руках, провожу бесценное, ускользающее время жизни, сражаясь с бытовыми мельницами?

Хорошо помню, как начала вдруг реветь в три ручья. С соплями и воплями. Как плачут дети, с упоением. Нарыдавшись всласть, выпустив часть боли наружу, заварила крепкий чай. И поняла, что не должна ничего одряхлевшему ковру. Он больше не враг мне.

Пила чай, сидя на лоджии, в развалах. Большие горячие глотки приятно жгли горло. В этот миг разрешилась главная загадка. Я всё гадала. Это то, что снаружи, вгоняет в тоску? Или, пожирающая изнутри, тоска создаёт то, что снаружи? Ответ был прост – снаружи то, что внутри. А внутри себя я рьяно верила, что должна жить так, как живу. Тяжело. Трудно. Нести крест. Но какой? И, главное, чей? В конце концов, надоело думать. Откинулась в кресле. Перестала цепляться за мысли. Их смыло внезапным ливнем. Мерное постукивание дождя уносило всё дальше. Пока я не уснула крепким безмятежным сном.

Проснулась часов в восемь вечера. Дождь прекратился. Из окон приятно пахло свежевымытой зеленью. Сладко потянулась. Остатки чая вылились из перевернувшейся чашки. На ковёр. Но вот ведь странно, это ничуть не задело. Бытовой тетрис больше не вызывал беспокойства. Я приняла иллюзию. Решение было найдено.

Избавиться от лишнего. В большой квартире за много лет хлама накопилось предостаточно. Да и во мне самой утрамбовались миллионы отживших мыслей и поблекших воспоминаний. Начала с чудовищных завалов над кладовками. Которых четыре. И столько же антресолей. Поначалу взяло жуткое отчаяние. С таким объёмом не справиться и за месяц.

У мамы был менталитет дефицита, столь характерный для их поколения. Я тоже подхватила этот вирус, ведь мы из одной семьи. После её смерти, выкинула часть ненужного барахла. Но рука не поднималась на швейную машинку, на оверлок, на принадлежности для рукоделия. Старая отцовская палатка, коллекции значков, фильмы и музыка на многочисленных дисках. Всё напоминало о них. Перечислять можно бесконечно. То, что не смогла выкинуть сразу. Все эти вещи сопровождали долгую жизнь родителей. Было горько расставаться с ними. Но всё же набралась духу и оставила только самое ценное.

Сама я тоже успела пустить корни. Старые дневники, кассеты, фотоплёнки, одежда, бижутерия. Залежи. Каждый раз откладывание на потом. После дождичка в четверг. Грустно так от всего этого делалось. Будто потихоньку плывёшь в дырявой лодке. Не хочешь ничего менять. Легче утонуть, чем спастись.

Но теперь у меня своя жизнь. И точка. У всего своя жизнь.

Иногда и вправду лучше обрубить корни. И оторваться от берега.

Ничего личного

Нет ничего личного во мне. Вот, что стало понятно во время разгребания домашних завалов. Вся я состояла из кого-то ещё.

Разбираю старые аудиодиски. Первое, что попадается на глаза – давно забытая зарубежная группа. Была у меня любовь в юности. Вторая. Или третья? Не столь важно. Вобщем это он привил симпатию к заунывщине. Но интересно же! Вставляю диск. Врубаю звук погромче. Побежали мурашки. От живота к сердцу. Волнами. Ничего себе! А всего-то диск включила. И что? Чувства к мужчине, которого лет пятнадцать как не видела? Да и не помню ничего особенного о нём. Нет. Это другое. Манящее. Будоражащее. И одновременно пугающее переживание. Ностальгия. Тоска по прошлому.

Всегда туда тянуло. В том, чего уже не вернуть, есть особенная прелесть. Нельзя ничего исправить. Всё как в тумане. Повисло. Застыло. И влечёт в себя чёрной воронкой. Летишь по коридорам памяти. Мимо проносятся открытые двери. Но на бешеной скорости, ни заглянуть толком, ни рассмотреть ничего не выходит. Сплошная мука. Депрессивная музыка оказалась на диске. А чужая депрессия мне ни к чему. На помойку.

Так-так, что тут ещё… Бог мой! Да тут целое скопище вселенской печали! Жалко. Страшно расставаться. С детством и юностью. Но решение избавиться от лишнего было твёрдым, нерушимым. Девяносто процентов дисков с гнетущей музыкой было отправлено в мешки для мусора.

Дальше фильмы. Оставила только самые добрые. О любви. С хорошим посылом. И мульты. От остального избавилась. Кое-что даже продала. Чтобы поддержать жизнь в организме. Разжилась кое-какими деньгами. И пошла в классный итальянский ресторан поблизости.

Села за лучший столик. Стала изучать меню. Впала в смятение. И вдруг меня осенило! Ведь я никогда особенно не любила себя. Этим обычно и руководствовалась при выборе блюд. Вот и сейчас. Хотелось взять что-то попроще. Взгляд метался туда-сюда. По аппетитным страницам. Мозг лихорадочно решал. Или салат. Или горячее. И недорогое попить. Как вдруг кто-то во мне обнаружил это жалкое состояние. Кто-то очень уверенный в своих силах. Крепко стоящий на ногах.

Подошёл официант.

– Пасту с красной икрой. Морепродукты на гриле. Десерт дня. Прохладную минеральную воду. Молочный улун, большой чайник. – Произнесла без запинки, с лучезарной улыбкой. Наверно, даже зубы блеснули, как в рекламе жвачки по телеку. – Да. Принесите, пожалуйста, к чаю мёд. Благодарю.

Ого! Неужели я так умею?

– Чудесный выбор. – Прошелестел приятный и обходительный официант. – Горячее будет через пятнадцать минут.

Торопиться было некуда. Наслаждение жизнью оказалось весьма и весьма приятным занятием.

Сколько же жалких минут и часов было допущено мною за время сознательного существования на Земле?! Да и была ли я сознательной? На ком лежит ответственность за нелюбовь к себе? За неуважение? Это ещё только предстояло узнать.

А пока красные икринки игриво лопались на языке. Успокаивая желудок. Как это приятно всё-таки. Ни о чём не беспокоясь, не сверяясь нервно с ценами, принимать удовольствие. И не корить себя за это. Не сожалеть о прошлом. Не бояться будущего. Просто есть. Переваривать. Мечтать о тёплом одеяле. Любимом человеке рядом. Убаюкивающем постукивании дождя. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Кап-кап-кап-кап-кап… Сердце бьётся размеренно и спокойно. Никакой паники. Ничего лишнего.

Мне это понравилось.

Чем больше не моих вещей, кем-то навязанных или просто чужих выбрасывалось из дома, тем легче становилось дышать. Тем спокойнее были вечера. Всё больше хотелось подумать о том, чем заполнить образовавшуюся пустоту. Но сначала избавиться полностью.

Никого не хотелось обидеть, нет. Ничего личного. Просто это моя жизнь. И в ней должно быть место для меня. В первую очередь.

Никто ведь не обижается на это?

Жаба и её болото

«Главное, чтобы второе я не стало первым» – звучали отголоски тревожного сна в голове. Сквозь задёрнутые плотные шторы пробивалось назойливое солнце. Терпеть его не могу, раздражает ужасно.

Но звонит телефон. И я улыбаюсь, предчувствуя хорошее. Это он.

И вот уже шагаем вместе по улице. Погода стоит отличная. Солнышко ласково греет. Почему-то это уже приятно.

– Слушай, а почему у тебя всегда дома полумрак? Тебе не темно? – Вопрос застал врасплох. Пожимаю плечами, раздумывая, что ответить.

– Ну… нравится ощущение уюта. И как бы это сказать… домика что ли. Ну из тех, что строили в детстве. – Глупый ответ. Но ничего другого на ум не пришло.

– Странно получается. Строишь домик в собственном доме? – Его глаза смеются. Но тепло. По-доброму.

– Вроде того.

В магазине, куда мы зашли за едой, я успела трижды поругаться с единственным мужчиной в моей жизни. Ругалась именно я. Придумывая всё новые неубедительные поводы. Настроение портилось. Не знаю, откуда бралось терпение у него. По пути домой появились дополнительные вопросы.

– Ну скажи, почему всё-таки ты не любишь солнце? – Деваться было некуда. Он смотрел мне прямо в глаза.

– Да с чего ты это вообще взял?! – Попробовала возмутиться. Бесполезно. Он ждал правды. – Ну не люблю я солнце, да. Оно слишком ярко светит. От него жарко. Видна пыль на полу. Видно, в каком убожестве я живу. А занавесишь окна и не бросается так в глаза. Терпимо становится. Знаю-знаю, что мне не отмыть всего этого дерьма! Но хотя бы можно сделать его не таким заметным. И на ремонт денег нет. Как будто приговорили к этой квартире! – Я вдруг расплакалась.

Он обнял меня за плечи. Мы тихонько побрели в сторону дома. Пожарили картошку. Приправили горчичным маслом квашеную капусту. Нарезали колбасу и хлеб. Разложили всё по тарелкам. И с аппетитом уминали.

Ну что бы я без него делала?

Жалюзи на кухне были открыты. Чайный дымок струился в лучах закатного солнца, отражаясь в его зелёных глазах. Удивительно. Как он напоминает моего отца! Глаза горят как две фары.

– Не надо бояться. Всё плохое ушло. Всё позади. Тебе не нужно больше прятаться. Запомни: пункт номер один – ничего не бойся. Пункт номер два – ты не одна. Пункт номер три – я люблю тебя! – Он смотрел так открыто. С такой любовью. Что не поверить было нельзя.

– Спасибо, ты настоящий друг! Я тоже тебя люблю… Но почему так страшно? Почему всё это происходит со мной? Я устала от беспокойства. Устала бояться. – Комок подкатил к горлу.

Он задумался. А я наслаждалась теплом любимых рук. Новым чувством, что я – не одна. Оно дарило надежду, вкус которой был почти забыт.

– Представь, что у тебя внутри живёт жаба. Такая враждебная сущность.

– Где-то я это уже слышала… – А, ну да, конечно. В разговоре про иллюзию. Странно. Странно.

– …враждебная тебе. И лезет наружу, когда ей хочется пожрать. – И про это что-то было. – Она заинтересована в определённых умственных состояниях. Твоих.

– В страхе?

– Не только. Ты боишься, расстраиваешься, грустишь, ждёшь плохого. И жаба кормится этим. Вылезает из болота. А потом, нажравшись, уползает обратно в нору. До следующей кормёжки.

– А других людей эта жаба тоже хочет сожрать?

– У каждого есть своя жаба. Но твоя – особенная.

– И почему же? – А он не так прост. Снова мурашки приключений! И ток по позвоночнику.

– Ну… Просто так чувствую.

Ну да. Как же.

– Знаю, тебе плохо. Но она – не ты. – Всё это показалось немного подозрительным. Однако его чуткость обезоруживала. Я была безнадёжно влюблена. – И потом, ты теперь знаешь три пункта. И можешь бороться с жабой. Просто поверь в то, что ты – сильная. В тебе огромный потенциал. Ты ещё расправишь крылья. Откроешь свой дар. Тебя не зря такой создали.

– Создали?

– Да. Создали и готовили.

Создали? Создали и готовили?! Мурашки забегали по голове. Его глаза буквально сияли. Снова чувство, что вторгается нечто необъяснимое. Иного порядка. В обычную жизнь. Какой кураж! Какие перспективы! Никаких больше задёрнутых штор и тусклых ламп.

Проводила на остановку. И стремглав понеслась обратно. Домой. Паря над асфальтом. Шумно хлопая крыльями. Распугивая удивлённых соседей.

Прошлое закончилось

Предстояло разобраться, что же взять с собой в новую жизнь.

Было ясно, что беспокойство и тревога не уйдут сразу. Но теперь в арсенале есть три волшебных пункта – «ничего не бойся», «ты не одна» и «я люблю тебя». Кровь закипала по-особенному при мысли о нём. Было страшно. Но теперь я действовала несмотря на страх.

В то время под окнами дома, где я жила на первом этаже, велись работы по замене каких-то труб. Всё было перекопано, работала большая бригада.

Продолжая избавляться от ненужных вещей, было не просто таскать на помойку тяжеленные мешки с барахлом. Вдвойне не просто выслушивать укоры соседей. Они хорошо знали родителей. И, конечно, смакуя детали, нагнетали обстановку.

– Отец с матерью всю жизнь собирали. А ты выкидываешь. Совести нет. – До всего им есть дело.

– Да, собирали. Да, выкидываю. Разберусь сама.

– Много вас таких.

– И вас много. А надо мало.

– Умная?

– По горшкам дежурная.

Идите лесом.

Почему я решила заниматься таким неподъёмным делом одна? Тому было две причины. Во-первых, не хотелось подставлять под пристальные взгляды дворовых и подъездных судей дорогого человека. Во-вторых, только я сама могла без лишних сантиментов, мужественно расстаться со старыми вещами.

Насчёт мужества – лукавлю.

Был один день. Очень сложный. Пришлось таскать и днём, и вечером. А перед этим перебирать бумаги. Старые платёжки. Документы. Горы хлама. Ужас сколько и чего перевернула вверх дном. Мама научила уничтожать всякие письменные свидетельства жизни. Уничтожителя бумаги, к несчастью, под рукой не оказалось.

Сейчас жалею об одном. Что не попросила любимого отвезти всё в чистое поле. И сжечь к чертям! Боялась упустить время. Так измучилась, что жаждала освободиться немедленно. От воспоминаний. От боли. Рвала в клочья бесконечный бумажный ворох. Родительский почерк бередил незажившие раны. Но я крепилась. Надо было стереть память.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ци, иногда чи (кит. трад. 氣, упр. 气, пиньинь: qì; в японском варианте – ки яп. 気 ki, иногда кэ; англ. qi или ch’i) – одна из основных категорий китайской философии, фундаментальная для китайской культуры, в том числе и для традиционной китайской медицины. Чаще всего определяется как «пневма», «эфир», «воздух» (англ.) русск., «дыхание», «энергия» (англ.) русск., «жизненная сила» (англ.) русск. Ци выражает идею фундаментальной, континуальной, динамической, пространственно-временной, духовно-материальной и витально-энергетической субстанции, которая лежит в основе устроения Вселенной, где всё существует благодаря её видоизменениям и движению.