Станция «Звездная»

На обзорном снимке брюшной полости полковника на заднем плане виднелся разбитый в хлам первый поясничный позвонок, который никто не заметил, ибо внимание врачей было сосредоточено на кишках.

Стало ясно, что после жесткого приземления крепкие мышцы спины десантника сработали как корсет и сгладили обычную для перелома симптоматику, но обусловленная травмой забрюшинная гематома вызвала парез кишечника.

Ликуя, Ян помчался к дежурному травматологу, который тут же забрал полковника к себе в отделение и назначил лечение. Формально Колдунов ничего не нарушил, поскольку действовал в пределах своих полномочий и в интересах больного, но в смысле цеховой солидарности он оказался не совсем безупречен. Он ведь имел дело не с простым ханыгой, а с высокопоставленным и заслуженным военным, протеже и личным другом Бахтиярова, поэтому должен был сидеть тихо и только утром шепотом доложить о своих открытиях Сергею Васильевичу на ушко. В крайнем случае, если уж совсем ему не терпелось, следовало позвонить профессору домой.

Ян понимал, что в своем рвении оказался не совсем прав, но, с другой стороны, и извиняться перед Бахтияровым представлялось чем-то неловким. Простите, что выставил вас дураком перед вашим другом, от которого, может быть, зависит ваше продвижение по карьерной лестнице, так, что ли?

Глупо, ведь жизнь есть жизнь, никто не застрахован от ошибок, сегодня ты заметил чужую, а завтра кто-то исправит твою. Рабочие моменты, если за каждый извиняться, то на дело времени не хватит.

Колдунов предпочел сделать вид, будто ничего не было, Сергей Васильевич вроде бы тоже, а теперь выясняется, что нет.

…Дописав злополучный эпикриз буковка к буковке, без единой помарки, Ян сложил «истории» аккуратной стопкой и спустился в приемник. Там ничего интересного не наблюдалось, к тому же смотровые буквально кишели курсантами, и Ян понял, что сегодня ему не дадут ни оперировать, ни выспаться, ребята займут все горизонтальные поверхности вплоть до каталок и перевязочных столов.

Он поехал домой, ожидая найти там как минимум филиал Валгаллы, но квартира встретила его уютной темной тишиной, когда не слышно, а скорее угадывается теплое сонное дыхание, тикает будильник, к которому ты так привык, что не замечаешь, просто знаешь, что все в твоем доме спокойно и хорошо.

Ян тихо разделся, прошел в ванную, положил мочалку на дно раковины, слегка открыл кран так, чтобы вода лилась на мочалку и никого не будила, умылся и почистил зубы.

В темноте прокрался в комнату, аккуратно обогнув бесконечные Димкины ноги, свисающие со слишком короткого для него дивана. Ян не любил зря будить людей.

– Я не сплю, – прошептал Вася со своей койки, – включай свет, если хочешь.

В свете бра Ян увидел, что Вася лежит, закинув руки за голову, и смотрит в потолок, как князь Андрей в небо Аустерлица.

– Ну что, предатель, – Ян попытался нахмуриться, но не смог, – променял?

– Променял.

Вася немного полежал, улыбаясь, а потом сказал, что девушку зовут Дина, она учится в Санитарно-гигиеническом институте, и подрабатывает в академии медсестрой, хотя Ян ни о чем его не спрашивал.

– Прикинь, судьба? В одной конторе крутимся, а встретились только сейчас, и то случайно. Такая девчонка…

На всякий случай Ян сказал, да, девчонка что надо, вытянулся на своей узкой койке, подмигнул Брюсу Ли, сурово взирающему на него с плаката над Васиной кроватью, и выключил свет.

– Все-таки странная вещь – судьба, – веско произнес Вася в темноте.

– И не говори, – буркнул Ян и натянул одеяло на голову.

Он в судьбу не верил, хоть побывал на войне, да и в мирной жизни видал всякое, но ему никак не хотелось думать, что бытие его определяется какими-то высшими силами, которые нельзя ни увидеть, ни понять, ни договориться с ними.

Вот Вася лежит с такой одухотворенной физиономией, что чуть не светится во мраке, и думает, что господь бог специально заморочился, чтобы столкнуть их с этой Диной на улице Салтыкова-Щедрина, для чего небесному воинству пришлось выдернуть из дому батю Зейды и девушку тоже каким-то образом загнать на место встречи, в общем, выстроить адски сложную комбинацию, хотя будь Ян на месте бога, то просто вложил бы в голову Васе чуть больше мозгов, тогда он не прогуливал бы занятия и увидел Дину в их же клинике гораздо раньше.

Любовь с первого взгляда, какая глупость, просто Вася так хотел познакомиться с девушкой, что не дотерпел до Дома офицеров.

В этом мире все имеет разумное объяснение, и великая любовь, и так называемая легкая рука и чутье, и чудесные способности, которые у него признают и которым завидуют, а ведь чуда никакого-то и нет. Легкая рука – это всего лишь небольшие секретики мастерства, которыми старшие товарищи не пожалели поделиться с Яном в самом начале его работы. Как чувствовать ткани, не давить, не мять – все это лежит во вполне материальной плоскости и доступно каждому, если не лениться и быть внимательным. Так же и чутье. Очень сомнительно, что какой-то ангел ходит за тобой и дергает за рукав халата: а ну-ка, Ян, приглядись к этому пациенту. Нет, дело обстоит почти наверняка не так, чутье приходит с опытом. Это как вязать узлы. Сначала ты мучительно думаешь, куда провести одну нить, куда другую, а через несколько дней переходишь в автоматический режим, так что, когда младшие товарищи просят показать правильную технику, требуется уже усилие, чтобы извлечь из подсознания правильную последовательность действий. Или как учишься читать – сначала буква за буквой, и кажется, что нет труднее дела, чем складывать из них слова, но проходит год, и вот ты уже выхватываешь глазами целые предложения. Опыт оседает в подсознании, вот тебе и чутье. И никакой божественной благодати… Ровно так и с любовью. Когда у людей общие интересы, схожие ценности, когда оба человека умеют владеть собой и заботиться друг о друге, то и любовь у них с годами растет, а не угасает. Вспышки безумной страсти – это для неуравновешенных людей, которые сами не знают, чего хотят… Ян улыбнулся, вспомнив, как папа, невропатолог, в двух словах объяснил ему всю суть любви. Все строго по академику Павлову, согласно учению которого рефлекторная дуга состоит из трех звеньев: анализаторного, контактного и исполнительного. Так вот любовь – это когда ты в своем контактном, или, иначе говоря, центральном звене умеешь подавить входящий импульс, не ответить ударом на удар, не побежать сломя голову за чужой самкой.

Ян Колдунов считал, что Соня, например, нравится ему не потому, что его сразила стрела Амура или какое там у высших сил табельное оружие. Она просто хорошая девушка и подходит ему по всем статьям, а он, хочется верить, подходит ей, хоть и нет у него родословной от Рюрика. Плохо, конечно, но пользы свежей крови для вырождающихся аристократических семейств никто еще не отменял. Ян засмеялся, представив себя героем сказки «Принцесса и свинопас». Да, пора, пожалуй, переходить в наступление, а то, пока он думает, Соню уведет жених посмелее.

Конечно, немного смущает, что она девчонка, как говорится, упакованная, даже своя машина есть, а он хоть тоже мальчик из состоятельной таллинской семьи, но сам пока не имеет гроша за душой. Когда Ян учился на последнем курсе, считаясь перспективным и «своим», Князев немножко ввел его в курс дела, показал, как за хорошую работу можно получать от пациентов хорошие деньги, научил правильно разговаривать с ними и с их родственниками, объяснил, когда можно брать, когда нет, словом, преподал науку жизни. Яну сначала это претило, но человек ко всему привыкает, а быстрее всего к комфорту, и не бывает так, чтобы он не мог объяснить свои действия с точки зрения высшей справедливости. Он освоился, привык к левым денежкам, но вышло так, что нужный человек не замолвил за Яна нужное словечко, Князев не стал биться насмерть за своего любимца, и курсант Колдунов, предусмотрительно снабженный «тройкой» по предмету «Организация здравоохранения», чтобы не претендовал на золотую медаль, загремел в Афган. И хоть по распоряжению высокопоставленного генерала вернулся на кафедру, но «своим» больше не был. Ян не сразу догадался почему, но в итоге объяснение оказалось очень простым. Генералу этому он был никто, не сын, не брат и не дальний родственник. Человек просто отплатил добром за добро, и все, дальнейшая судьба Яна ему была не интересна. Он свой долг благодарности выполнил с лихвой. Соответственно и реакция кафедры – навязали нам героя войны, ладно, как говорится, требует – примем, а там пусть колотится, как хочет. Завалит научную работу – сам дурак.

В общем, Ян теперь находился не в том статусе, чтобы допускать его к кормушке, и, наверное, стоит поблагодарить несуществующую судьбу именно за это. У него не хватило бы силы воли отказаться от денег, а так не дают, зато совесть чистая. Но и на Князева нельзя обижаться, от неофициальных благ он Яна отлучил, зато официальную часть работы выполняет на сто процентов. Больных дает, в науке помогает, обижаться не на что.

И все-таки как жениться и жить на одну аспирантскую стипендию? У него даже нормальную комнату в коммуналке снять денег не хватит, да и если бы даже и хватило, что с того – ведь Соня не поедет жить с чужими людьми. Так что придется ему заселяться в аристократическое гнездо Бахтияровых и жить там на положении бедного родственника, а за ужином слушать занудные речи Сергея Васильевича, который будет неустанно делать из Яна человека. И слова поперек нельзя будет сказать, потому что чужой хлеб надо есть с закрытым ртом.

А на службе как вести себя, если твой тесть и научный руководитель – заклятые враги? Как лавировать между ними? Черт побери, он окажется в положении Ромео, как если бы тот не погиб, а долго и счастливо жил с Джульеттой, ежесекундно получая люлей и от тестя с тещей, и от собственной родни.

В общем, сложная тема, и, наверное, люди затем и придумали великую любовь, чтобы игнорировать такие трудности, с которыми все равно приходится жить.

Тот же Вася, который сейчас млеет от своей чудесной встречи с Диной, назовет его расчетливым циником, точнее назвал бы, если бы знал такое слово. А Ян просто старается видеть жизнь как она есть, и людей принимать такими, как есть, вот и все.

Ладно бы еще Бахтияров с Князевым просто друг друга бесили, это дело житейское, но суть в том, что сейчас решается, кто займет должность заместителя начальника академии по лечебной работе, и оба они – главные претенденты. По общему мнению, либо один станет, либо другой, шанс, что выскочит темная лошадка, ничтожен.

Оба в принципе достойные кандидаты, но в любом исходе Ян, женившись на Соне, окажется между двух огней.

Поэтому надо или срочно внушить себе, что он так любит дочку Бахтиярова, что на все остальное плевать, или оставить эту затею. И ей-богу, лучше примириться с мыслью, что он холодный и меркантильный гаденыш, чем всю жизнь потом не знать, где сесть и как повернуться.

Сделав этот вывод, Ян погрузился в крепкий сон молодости, когда у человека за душой больше надежд, чем сожалений.

* * *

Всю неделю Вася Лазарев бегал за своей дамой, возвращаясь домой самым последним. Желтая шапка в снегу выглядела как буланый конек после изнурительной скачки, прислоненные к батарее ботинки не успевали просохнуть до утра, но в мир, где сейчас витала Васина душа, не проникала слякоть и непогода.

Наваждение нашло на бедного Василия, которого последнего из знакомых Яна можно было заподозрить в романтических порывах. Никогда раньше он не мечтал о любви, ценя в девушках веселость и доступность, а в перспективе домовитость и борщи, а вот поди ж ты…

Из любопытства Ян заглянул в клинику, где подрабатывала Дина, и только плечами пожал. Угловатая, некрасивая, со злым лицом, от чего там сходить с ума, непонятно. К тому же она в свои двадцать лет успела уже развестись, что не прибавляло ей очарования. Доктора, правда, очень ее хвалили, считали невероятно умной и ответственной, а туповатому Васе, может, как раз необходима мудрая спутница жизни. Ладно, что там стесняться, не туповатому, а просто нереалистичному дураку. Ян с Димой Лившицем до кровавого пота объясняют ему азы медицинской науки, а Васька, что называется, слушает, да ест. Димка так прямо и заявил однажды: «Лазарев, ты такой тупой, что точно станешь начальником академии». И, зная нынешнего начальника, Ян, ей-богу, не стал бы сбрасывать со счетов этот вариант.

Когда все оказывались дома, Николай Иванович, отец Вити Зейды, перекинув через ремень брюк посудное полотенце, обстоятельно накрывал на стол. Тут было и нежнейшее сало с тонкими розовыми прожилками, и рассыпчатая картошечка, от которой пахло домом и детством, и никогда после Ян не едал такой картошки, как варил Николай Иванович. Присутствовала и обязательная тарелочка с солеными огурцами, истекающими золотистой слезой, и крохотные белые грибочки, а к чаю густой тягучий мед. Ян немного стеснялся и переживал за старшего Зейду, что он тут кормит посторонних обормотов, когда родной сын чахнет на чужих черствых хлебах, но Николай Иванович так просто говорил «ешь, шо бачишь», что отказаться было невозможно.

Отец Вити приехал всего на неделю, и Ян с неудовольствием понял, что будет скучать по нему, а точнее по атмосфере семейного уюта и спокойствия, которую Николай Иванович умел создать. Да, материя первична, всякие биополя и ауры – это чушь зеленая, но они с Васей и Димкой и без Зейдиного бати ели огурцы с картошкой, а такого умиротворения Ян не чувствовал с тех пор, как в семнадцать лет уехал из отчего дома поступать учиться.

Николай Иванович и родители Яны целыми днями бегали по городу, трясли старыми связями, чтобы пробить молодой семье кооперативную квартиру, но пока безуспешно, везде им отказывали, тем не менее Ян ни разу не видел отца Зейды в плохом настроении. «Шо поробишь…» – вздыхал он, вернувшись с очередным отказом, надевал фартук с ромашками, неизвестно как затесавшийся в их холостяцкое хозяйство, и, напевая, принимался готовить ужин.

Лишь в последний вечер, когда Витя приехал переночевать, чтобы утром проводить отца на вокзал, Николай Иванович достал бутылочку своего знаменитого самогона. Тут уж было невозможно отказаться, да и не хотелось.

После первой рюмки Николай Иванович вдруг загрустил:

– Смотрю я на вас, хлопцы, и думаю, такие вы молодые, совсем дети, а столько вам испытать пришлось…

– Да какой там, Николай Иванович, – отмахнулся Вася.

– Ты давай не скромничай! Ты вон тонул, Ян воевал, Витька мой с радиацией сражался, даже Яночка, дивчинка, и та в бою побывала. Только в жизнь вошли, а уже как солоно хлебнули.

– Ну теперь-то что говорить, – сказал Вася смущенно, – все позади.

Николай Иванович разлил по новой и покачал головой:

– Оно так, но вот Ян не даст соврать, раны нагнаиваются не сразу.

– Не сразу.

– И заживают не в один день. Только, кажется, все наладилось, живи да радуйся, а прошлое как нахлынет, как придушит… Вы, хлопчики, берегите себя, а главное, держитесь друг друга, потому что самому трудно бывает справляться, а иногда и вовсе никак.

Этим вечером Ян прилично подпил, но продолжал думать над словами Николая Ивановича. В сущности, ничего нового с точки зрения физиологии сказано не было, после мобилизации всех ресурсов организма неизбежно наступает реакция, вплоть до истощения. Сын, кстати, мог бы подтвердить слова отца с научной точки зрения, ведь комбат-стресс, или, как его иногда поэтично называют, «сердце старого сержанта», как раз является предметом интереса военной психиатрии.

Интересно, присутствует ли этот комбат-стресс у него самого, и если да, то как проявляется? Вот Витин папа переживает за них, да и вообще все говорят, что боевой опыт меняет человека, а он ничего подобного не чувствует. Каким помнит себя с детства, такой и есть. Да, не идеал, да, черствый, но что поделать, таким уж уродился. И это не командировка в Афган и не медицинское образование сделали из него циника, нет, он таким уродился, поэтому и поступил в Военно-медицинскую академию, а не в какой-нибудь Литературный институт. Может быть, на какие-то вещи он смотрел в юности иначе, может, трепетало сердце, но скорее всего нет. Так что напрасно Николай Иванович кручинится о нем, все в порядке. За последний год пришлось пережить несколько трудных, даже критических минут, но они именно пережиты, так что прошлое прошло и теперь над ним не властно. Или нет? Или Ян все-таки потерял что-то важное и его душевное спокойствие сродни фантомной боли?

Ясно одно, чем больше об этом размышлять, тем быстрее свихнешься. Так можно додуматься, что Вася не просто так влюбился в девушку страшнее атомной войны, а именно из-за пережитого комбат-стресса. В одном только Николай Иванович прав – вместе легче.

Глава вторая

Забежав в рентгеновский кабинет, чтобы договориться о фистулографии, Ян столкнулся с Соней. В кокетливом белом халатике она сидела перед негатоскопом и описывала снимки.

– Привет! Ты теперь у нас будешь? – выпалил он.

– Временно, пока Михаил Семенович в отпуске.

– Это хорошо, – сказал Ян вежливо, хотя понятия не имел, хорошо ли это.

Михаил Семенович был опытный и ответственный доктор, а Соню Колдунов покамест знал только как красивую девушку и профессорскую дочку.

Она неопределенно пожала плечами и, щурясь, приблизила лицо почти вплотную к матово мерцающему стеклу.

– А можно рентгеноскопию с контрастом сделать? – робко поинтересовался Ян, вышколенный рентгенологами, которые дали понять, что это почти невыполнимая задача. То у врача нет времени, то аппарата, то кабинета, и только из глубокого уважения к Колдунову, так и быть, найдем окошечко в двадцать пять секунд послезавтра, а лучше через неделю.

Соня улыбнулась:

– Конечно, тащи. Контраст у тебя свой?

Ян энергично кивнул, еще не веря своему счастью.

– Ну давай, жду. У тебя один пациент?

– Вроде бы да…

– Смотри, если что, давай сразу всех, а то потом начнется в час по чайной ложке…

– Ты меня так разбалуешь.

Соня пожала плечами:

– При чем тут ты? Просто лучше сразу сделать и забыть.

– И то правда.

Фистулография получилась отлично, Ян составил себе четкое представление о топографии свищевого хода и в качестве приятного дополнения получил неплохие снимки. Обычно на этом аппарате получались абстрактные картинки, смутные тени, а Соня сделала такое качество, что не стыдно и профессору показать.

– Ты нас точно разбалуешь, – сказал Ян, с удовольствием разглядывая снимки на негатоскопе.

Неопределенно улыбнувшись уголком рта, мол, я тебя поняла, а ты понимай, как хочешь, Соня открыла ящик письменного стола и достала начатую шоколадку:

– Будешь? Вам, наверное, благодарные пациенты такое не носят.

– Такое – нет, – гордо приосанившись, Колдунов отломил маленький квадратик.

Соня снова заглянула в ящик:

– Ой, кстати, Ян, ты в филармонию не хочешь?

– Да, честно говоря, особо нет…

– Ладно, а то у меня тут билеты завалялись на органный вечер. Ну раз не хочешь, сплавлю кому-нибудь другому.

Ян помедлил. В низкое, над самой землей окно нехотя заглядывал темный декабрьский денек, теряясь в зарослях кактусов и других тропических растений, которые росли буйно и пышно, как всегда в рентгеновских кабинетах. В этом неверном свете Соня казалась особенно красивой, смотрела ласково, и Ян подумал, как хорошо и слаженно им сейчас работалось вместе. И любви, такой, чтоб сердце раскололось, конечно, не бывает, но, черт подери, нельзя допускать и того, чтобы твои лучшие порывы души вязли во всяких страхах перед папой-профессором и прочих житейских обстоятельствах.

Он заглянул Соне в глаза:

– На органный вечер? Что ж ты сразу не сказала, это моя любимая музыка.

– Так пойдешь?

– Естественно.

– Тогда давай завтра в половину седьмого у памятника Пушкину. Насчет денег не переживай, билеты шли в нагрузку к «Спящей красавице», а на нее я уже сходила.

– А я вот ни разу не был, – вздохнул Ян, некстати вспомнив, как в третьем классе ездил с мамой на зимние каникулы в Ленинград, и мама с невероятным трудом достала билеты на этот балет, и он мечтал о походе в Кировский театр, как о сказочном путешествии, а в день спектакля проснулся с распухшим горлом и температурой сорок и, естественно, никуда не пошел. Очень возможно, что в той лихорадке как раз и сгорела вся его вера в чудеса…

– Еще сходишь, какие твои годы, – улыбнулась Соня.

Ян на всякий случай повторил время и место встречи и побежал показывать снимки Князеву.

Плохо собираться в учреждение культуры, когда ты такой себе красивый и пропорциональный мужчина, вылитый Аполлон, а друзья у тебя гигант, метр с кепкой и глиста в обмороке. Совершенно не у кого попросить приличный для храма искусства наряд. В форме Яну идти очень не хотелось, но другого выхода не было, из гражданской одежды он располагал только джинсами, парочкой лыжных свитеров, джемпером, ковбойками и фрачной рубашкой, которую ему пару лет назад подарила девушка, о которой Ян старался лишний раз не вспоминать, слишком она была хорошая.

Редкий случай, он ушел с работы вовремя и, пользуясь тем, что дома никого, быстро принял душ, разложил в общей комнате гладильную доску и тщательно отпарил парадную форму. Начистил ботинки до зеркального блеска и остался, в общем, собой доволен. Пусть Соня сразу видит, кто он есть.

Денег у Яна оставалось негусто, он и так жил от стипендии до стипендии, а тут еще одолжил пятерку Васе, который ухаживал за своей Диной с поистине гусарским размахом. Пересчитав наличность, Ян решил, что сегодня на цветы и буфет хватит, а там как пойдет. Материя первична, никто не спорит, но по законам диалектики деньги, как самое материальное из материального, обладают одним почти мистическим свойством – появляться, когда их нет совсем и они отчаянно нужны.

Если живешь размеренно, считая каждую копеечку, то денег как не было, так и нет, но когда попадаешь в полный финансовый штопор, то стоит сварить последнюю горсточку макарон, как или благодарный пациент сунет тебе в карман десяточку, или товарищ вернет долг, о котором ты думать забыл, или приглашают на левую подработку, словом, ангел-хранитель, которого, естественно, не существует, все же не дает пропасть с концами.

Решив не мелочиться, Ян заглянул в цветочный магазин и купил три чайные розы довольно бодрого вида. Это должно сразу показать Соне, что он солидный мужчина с серьезными намерениями, а не сельский хлыщ и выскочка, как наверняка охарактеризовал его Бахтияров, узнав, с кем дочка собирается на концерт.

Ночь, темная и блестящая, как слюда, уже спустилась на площадь Искусств. В свете фонарей искрились снежные эполеты на плечах Пушкина, белели, как ребра, колонны Русского музея, а сквер и лавочки терялись в темноте, а вместе с ними и влюбленные пары. Ян перехватил свой букет и приготовился ждать, но Соня пришла без опоздания.

…Она была очень красивая в вишневом струящемся платье, легкая, как тень, загадочная и чужая, Яну даже не хотелось говорить с ней о работе. Он вдруг понял, что совсем отвык от культуры, мир театров и музеев, в который его ввели родители в детстве, сделался ему чужд, не то чтобы неприятен, просто Ян перестал ощущать себя его частью. Все эти люстры, колонны, сводчатые залы, мрамор стали казаться ему осколком прошлого, глупой декорацией и фальшивкой, которой люди в страхе заслоняются от неумолимого хода времени. От этой мысли стало горько, и Соня, наверное, тоже почувствовала что-то в этом роде, потому что молчала до самого начала концерта.

Ян не особенно любил классическую музыку и готовился скучать и думать о своем, благо натренировался в этом деле на дурацких, но обязательных лекциях по философии.

Он сочувственно подмигнул своей соседке, пухлощекой девочке, застывшей под ястребиным взглядом пожилой дамы в броне из самоцветов, очевидно, бабушки. Ребенок хихикнул, а бабка так сурово зыркнула на Яна, что он уставился на сцену, приняв самый одухотворенный вид, на который только был способен.

Концерт начался.

Колдунов прослушал даму-конферансье, и программку тоже почему-то забыл купить, поэтому не понял, какое произведение исполняется. Хотел тихонечко спросить у Сони, склонился к ней, почувствовал щекой легкие завитки ее волос, и раздумал.

Соня положила руку на его запястье. Ладонь была сухая и теплая, и Ян прикрыл глаза.

Он сам не заметил, как строгая и торжественная музыка овладела им. Нравилась она или нет, дело было не в этом. Просто он вдруг понял, что кроме того простого и правильного мира, в котором он живет, есть что-то еще, что-то прекрасное и мучительное, и которое наверняка так и останется ему недоступным. Душа рвалась куда-то, как цепной пес или птица с подрезанными крыльями, и от этого становилось грустно, тоскливо, но и одновременно странным образом хорошо.

Ян почти забыл, где он, не думал, что в его руке лежит Сонина рука, весь отдался своему странному переживанию, и казалось, еще чуть-чуть, и он все поймет, но тут музыка стихла, раздались аплодисменты, и он очнулся.