Безобразная Жанна

– А что зря гоношиться? – пожал он плечами. – Пойми, это феино отродье. Они думают иначе, чем люди. Они никого не любят, кроме себя самих, а если вдруг полюбят, то… избави Создатель человека от их милости пуще, чем от их ненависти! – Рыжий вздохнул. – Сестра твоя, ты сама, Эмилия – вы для Рикардо просто сосуды, из которых он может извлечь ключ, не более того.

– Мне уже хочется прокрасться во дворец, задушить племянницу, прирезать сестру и самой прыгнуть с маяка в море, – пробормотала я. – Чтобы эта тварь уж точно никогда отсюда не выбралась и сдохла здесь рано или поздно…

– Оставь этот план на самый крайний случай, – посоветовал он совершенно серьезно. – Но это уж если никакого другого выхода не останется… А пока подожди. Есть еще шанс добраться до самого Рикардо, и надо его использовать. А теперь ложись и вздремни. Дождь надолго зарядил… А меня не бойся. – Рыжий посмотрел на огонь, отчего в его темных глазах заплясали языки пламени, и добавил негромко: – У меня к феям свои счеты.

– Твой предок?..

– Не только, – коротко ответил он и умолк. Потом сказал: – Спи, хозяйка. Дождь смывает не только следы, но еще и тревоги, и печали.

– Я люблю спать под звуки дождя, – невольно улыбнулась я. – Как когда-то в охотничьем шатре, когда капли барабанят по парусине, а внутри сухо и собаки ложатся в ногах, чтобы греться самим и греть хозяев… И лошади фыркают снаружи, пахнет дымом, а…

– А утром пахнет свежо и остро, – негромко подхватил он. – Мокрой травой и сосновой смолой, лесной прелью и остывшим пеплом костра – горьковато так, да? И псиной несет, куда ж без того!

Я снова улыбнулась и попыталась представить, что я не в пещере теперь, а в том самом шатре, на меховой постели, и мои охотничьи псы, подаренные отцом, свернулись большими мохнатыми клубками по бокам и иногда поскуливают во сне, переживая заново сегодняшнюю охоту… А Тви бродит снаружи (она не признавала привязи, но и без нее не отходила от меня ни на шаг, сторожила лучше иной собаки), позвякивая недоуздком и шумно вздыхая, щиплет сочную траву. А у костра мужчины пьют вино, закусывают добытой за день дичью да рассказывают охотничьи байки, вкусно пахнет жареным мясом и дымом… Меня-то по малолетству сослали спать, служанка давно сопит с присвистом, а у меня не закрываются глаза. И не закроются, пока Саннежи не пройдет за тонкой стеной шатра и не скажет: «Доброй ночи!» Его одного Тви подпускала так близко, его да еще моего отца, а прочих мужчин могла и покусать, и угостить копытом…

Я сама не заметила, как уснула, а наутро проснулась от знакомого запаха: пахло дымом костра, конским потом и немного мокрой псиной, а еще хвойным лесом – сквозняк доносил снаружи этот запах, – грибами и глубокой осенью.

Оказалось, я лежу на сложенных попонах, прижавшись к бродяге, а он обнимает меня, вовсе не из низменных побуждений, а лишь чтобы согреть: костер давал не так уж много тепла, а накинутые сверху плащи от промозглого холода не спасали, потому как сами не успели просохнуть и грели из рук вон плохо.

Привстав, я вгляделась в лицо крепко спящего Рыжего: так спят люди, уверенные в том, что они в безопасности. Дыхание его было ровным, он даже едва заметно улыбался чему-то во сне… В полумраке пещеры сложно было разглядеть его получше, а жаль! Я ведь ни разу не видела его на дневном свету, только ночью, или в сумерках, или в отблесках костра.

– Проснулась? – спросил он, открыв глаза, будто и не спал вовсе, и сел, потягиваясь. – Спина болит, чтоб ее… Мало верховой прогулки, так еще эти камни клятые! Будто палками побили, честное слово… Что смеешься?

– Дряхлеешь, видно, – ответила я, роясь во вьюках. – Отец мой тоже говорил, что в юности мог спать на голых камнях и есть что попало, а как стал постарше, так после ночевки в походном шатре жаловался вот в точности как ты. И камни-то твердые, и лапник колючий, и одеяла сырые, и дует отовсюду, и холодно…

– Я еще не настолько стар, – фыркнул Рыжий, приглаживая лохмы. – Здесь понизу не дует и довольно-таки сухо. Но камни твердые, это уж точно! Пойду гляну, что там снаружи, да лошадей обихожу. Ты поешь пока, я потом перекушу.

Есть мне вовсе не хотелось, да и наружу выйти требовалось, так что я подождала немного и последовала за Рыжим. Он уже вернулся, судя по покрытой мелкими каплями воды шевелюре, и теперь задавал корм лошадям: заводных он навьючил изрядно, явно с запасом. И то, где теперь разживешься овсом? А на одном подножном корму они долго не протянут, это не Тви, которая умела добывать мороженую траву из-под снежного наста и могла грызть кору за неимением лучшего.

Тван тоже мог, уверена, хоть он и вырос в королевской конюшне. Просто Саннежи, помню, велел мне выгнать полугодовалого жеребенка вместе с матерью подальше в поле и посмотреть, как он справится и чему у нее научится. Всю осень и часть зимы они прожили на дальнем пастбище, близко к лесу, никто их не кормил – я запретила, – но они, считай, и не отощали вовсе…

– О чем задумалась, хозяйка? – спросил Рыжий, когда я принялась гладить Твана по белой проточине на лбу.

– Странно немного, – ответила я, помолчав. – Я столько лет не вспоминала Саннежи, а стоило поговорить с тобой… На что ни взгляну, о чем ни подумаю, так он перед глазами как живой!

– Ты просто запретила себе думать о нем, – серьезно сказал он. – Так бывает. Когда очень больно, человек, чтобы не сойти с ума, выстраивает у себя внутри крепостную стену и прячет за ней все, что связано с причиняющим боль, и не важно, была ли это смерть близкого человека, какое-то другое несчастье… А когда проходит время, стена начинает разрушаться. То один камень выпадет, то другой, и ты уже можешь понемножку вспоминать о былом, но не выть от горя и не разбивать голову об эту стену. Ведь так? – Рыжий повернулся ко мне. – Ты и о той роковой охоте ничего не помнишь, верно? То есть думаешь, что не помнишь…

«Жанна, стой, я сам!» – будто наяву прозвучал окрик Саннежи, и я вздрогнула.

«Погодите, госпожа, надо проверить…» – проговорил еще кто-то.

«Вот еще! Это моя добыча!» – ответил звонкий девичий голосок… мой собственный.

А потом раздался сдавленный вскрик, рычание, предсмертный взвизг, чьи-то вопли и яростный, полный боли и горя крик моего князя… В нем не было слов – не на кого было призывать кару Создателя, волка уже добили, а я сама была виновата, что сунулась так близко к добыче, не удостоверившись, что зверь действительно мертв…

– Вспомнила? – негромко спросил Рыжий, и я кивнула.

Да, верно, так все и было. Сквозь боль и страх я еще осознавала, что Саннежи несет меня на руках, а сам плачет навзрыд, не в силах ничем мне помочь…

Правильно, это потом я придумала, что он приехал, узнав о случае на охоте, но нет – он тоже там был и все видел. И, должно быть, корил себя за то, что не успел остановить меня.

Вот уж верно сказал Рыжий – я больно ранила Саннежи, раз за разом, а он все мне прощал. Только где было глупой девчонке-подростку это понять? А мамы уже не стало, и некому было подсказать мне, как быть…

– Ты прав, – сказала я. – В памяти действительно много таких стен, целый лабиринт. Наверно, эту я выстроила, чтобы забыть о том, как все было на самом деле. Не чувствовать вины перед Саннежи – он меня не уберег, хотя обещал отцу глаз с меня не спускать, и, должно быть, сильно терзался, хотя отец никогда не попрекал его этим… Не вспоминать его горя и слез – никогда прежде не видела, чтобы он хотя бы в лице переменился… Знаешь, страшно видеть, как сильный мужчина плачет, понимая, что помочь не в его силах? Отгородиться от всех и сделать вид, что от испуга лишилась памяти… куда уж проще!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.