Опасные тайны

То обстоятельство, что Келси, по-видимому, решила его игнорировать, нисколько не трогало Гейба. Он не торопясь затянулся сигарой и, выпустив колечко дыма, стал молча любоваться открывавшимся ему зрелищем, которое нисколько не портили напряженные плечи и даже на беглый взгляд непримиримая спина. Гейб даже подумал, что они, напротив, только подчеркивают мягкие очертания бедер, длину стройных ног и красивую линию шеи.

Потом он задумался о том, насколько легко смутить ее саму и пробудет ли Келси здесь достаточно долго, чтобы он успел испытать ее на прочность.

– Сейчас подадут чай, – сказала Наоми, входя в комнату. Она совладала со своими чувствами, и, хотя взгляд ее был устремлен прямо на дочь, игравшая на губах улыбка была спокойной. – Ты не очень-то уютно себя чувствуешь, да, Келси?

– Не каждый день твоя собственная мать встает из могилы, – парировала Келси. – Неужели это было так необходимо – заставить меня думать, будто ты умерла?

– Тогда мне казалось, что – да. Я оказалась в таком положении, когда главной моей заботой было самой остаться в живых.

Наоми опустилась на стул. Ее светло-бежевый жокейский костюм сидел на ней без единой морщинки и сшит так, словно предназначался для светских приемов.

– Больше всего мне не хотелось, чтобы ты навещала меня в тюрьме. Даже если бы подобное желание у меня и возникло, твой отец все равно не допустил бы ничего подобного. Нам обоим было прекрасно известно, что мне предстояло исчезнуть из твоей жизни лет на десять-пятнадцать.

Что-то неуловимо изменилось в ее лице, и улыбка Наоми стала жесткой.

– Что сказали бы родители твоих товарищей и подруг, если бы они узнали, что твоя мать отбывает срок за убийство? Я сомневаюсь, чтобы после этого все они очень захотели, чтобы их чада водили с тобой знакомство. Боюсь, в этом случае ты росла бы гораздо более одинокой и не слишком счастливой…

Наоми не договорила и повернулась к дверям в коридор, где как раз показалась пожилая женщина с простым, но приятным лицом. Она была одета в серый костюм и белый передник и толкала перед собой сервировочный столик на колесах.

– А это – Герти. Ты ведь помнишь Кел, да, Герти?

– Да, мэм, – глаза горничной наполнились слезами. – Помню. Тогда она была совсем крошкой и все время прибегала ко мне в кухню – выпрашивала печеньице.

Келси промолчала. Ей нечего было сказать этой незнакомой женщине, которая готова была разреветься. Наоми тем временем положила свою ладонь на руку служанки и нежно пожала.

– Испеки немного печенья к следующему разу, когда Келси снова к нам приедет. А теперь иди, я сама разолью.

– Слушаю, мэм. – Поминутно шмыгая носом, Герти повернулась, чтобы уйти, но у самых дверей остановилась. – Она так похожа на вас, мисс Наоми, так похожа! Просто как две капельки…

– Да, Герти, – негромко согласилась Наоми. – Действительно, похожа.

– Я не помню ее! – Голос Келси прозвучал с вызовом, и она сделала два шага по направлению к матери. – Я не помню тебя!

– Я и не рассчитывала на это, – спокойно отозвалась Наоми. – Сахар, лимон? Может быть, сливки?

– Будем вести себя как порядочные, воспитанные люди? – взвилась Келси. – Мать и дочь воссоединяются за чашечкой чая. Ты что, серьезно ждешь, что я буду сидеть здесь и пить с тобой черный чай со сливками?

– Черный? Я думала, это «Эрл грей». – Наоми пожала плечами. – Честно говоря, Келси, я сама не знаю, чего я ждала. Пожалуй, гнева: у тебя есть все основания сердиться. Ну, еще обвинений, упреков, негодования… – Наоми передала Гейбу чашку с чаем, и Келси не без зависти отметила, что руки матери ни капельки не дрожат. – Честно говоря, я не представляю себе, что́ ты можешь сказать или сделать такого, чего нельзя было бы оправдать или понять.

– Почему ты написала мне?

Наоми потребовалось лишь одно мгновение, чтобы привести в порядок мысли.

– Тому существует множество причин, некоторые из которых имеют вполне эгоистическую природу, а некоторые – нет. Я надеялась только на то, что ты окажешься достаточно любопытной, чтобы захотеть встретиться со мной. Ты всегда была очень любознательным ребенком, к тому же мне известно, что в твоей жизни наступил не очень приятный момент и ты оказалась на распутье.

– Откуда тебе известны такие подробности?

Наоми подняла на нее взгляд, но по ее глазам нельзя было понять ровным счетом ничего.

– Ты думала, что я умерла, Келси. Я же очень хорошо знала, что моя дочь жива. Я продолжала следить за тобой. Даже в тюрьме мне удавалось узнать о тебе новости.

Ярость заставила Келси шагнуть вперед и сжать кулаки. С огромным трудом она подавила в себе желание сбросить на пол поднос вместе со всеми этими тоненькими чашками и блюдцами. Подобное действие, несомненно, помогло бы ей разрядиться и даже доставило удовольствие, но вместе с тем она выставила бы себя истеричной дурой. Лишь мысль об этом помогла Келси более или менее справиться с собой.

Потягивая крошечными глотками горячий чай, Гейб исподтишка наблюдал за этой тайной борьбой. «Нетерпелива, – решил он. – Нетерпелива и резка, но достаточно умна, чтобы не терять почву под ногами. Пожалуй, она еще больше похожа на мать, чем кажется на первый взгляд».

– Значит, ты следила за мной? – прошипела Келси. – Что же, ты наняла для этого детективов или как?

– Никакой романтики. – Наоми через силу улыбнулась. – Это делал мой отец. Пока мог.

– Твой отец? – Келси опустилась на стул. – Мой дед…

– Да. Он умер пять лет назад. Твоя бабушка и моя мать скончалась через год после твоего рождения, а я была единственным ребенком в семье, так что ты оказалась избавлена от тетушек, дядюшек и толпы двоюродных братьев и сестер. Как видишь, только я могу ответить на любые твои вопросы, и я постараюсь это сделать. Единственное, что бы мне хотелось, – это чтобы ты не спешила составить обо мне окончательное мнение. Нам обоим необходимо время: тебе подумать, а мне – рассказать тебе все.

На данный момент у Келси был только один вопрос – тот самый, что непрерывно стучал у нее в голове, – и она задала его немедленно, не успев ни обдумать его как следует, ни облечь в подходящую форму.

– Это правда, что ты убила того человека? Ты убила Алека Бредли?

Наоми немного помолчала, потом поднесла к губам чашку с чаем и посмотрела на Келси. Через секунду Наоми медленно опустила чашку на блюдце.

– Да, – сказала она просто, – я убила его.

– Прости, Гейб, – сказала Наоми, стоя у окна и наблюдая за отъезжающей машиной Келси. – Я не должна была ставить тебя в такое положение.

– Я познакомился с твоей дочерью, только и всего.

Негромко засмеявшись, Наоми крепко зажмурилась.

– Ты всегда был сдержан на язык.

Наоми повернулась и сделала шаг вперед, к центру комнаты, где на нее упал поток света из широких французских окон. Казалось, ее нисколько не беспокоит тот факт, что яркое солнце лишь сильнее подчеркнет тонкую сетку морщин возле глаз – безошибочную примету возраста. Слишком долго она была лишена солнечного света, слишком долго была далеко от него.

– А я жутко боялась. Когда я увидела ее, воспоминания просто нахлынули на меня, и их было слишком много. Чего-то я ожидала, но многое оказалось непредвиденным. Я просто не смогла бы справиться со всем этим одна.

Гейб поднялся и, подойдя к Наоми, положил ей на плечи руки, стараясь успокоить.

– Если мужчина не рад помочь красивой женщине, значит, он морально мертв.

– Ты настоящий друг. – Наоми подняла руку и сжала его запястье. – Один из немногих, с кем я могу ни капли не притворяться. Может быть, это потому, что мы оба сидели в тюрьме.

Быстрая улыбка заставила приподняться уголки его губ.

– Ничто так не помогает найти общий язык, как тюрьма.

– Ничто… – согласилась Наоми. – Правда, один из нас угодил в тюрьму за убийство второй степени, а другой – за то, что в юности слишком любил играть в карты, но жизнь за решеткой есть жизнь за решеткой.

– Ну вот, ты и здесь меня перещеголяла.

Наоми рассмеялась:

– В нас, Чедвиках, живет дух соперничества. – С этими словами она отошла от него и передвинула стоящую на столе вазу с ранними нарциссами на один дюйм вправо. Этот жест многое сказал Гейбу, и Наоми, кажется, это поняла.

– Что ты о ней думаешь, Гейб?

– Она – настоящая красавица. Точная твоя копия.

– Я думала, что буду к этому готова. Отец говорил мне, к тому же я видела ее фотографии, но видеть это своими собственными глазами – совсем другое дело. В общем, я испытала самое настоящее потрясение. Я-то помню ее совсем ребенком, и все эти годы Келси оставалась для меня ребенком, а она тем временем стала взрослой женщиной…

Наоми нетерпеливо тряхнула головой. С тех пор действительно прошло слишком много лет, и она знала это лучше, чем кто-либо другой.

– Но, кроме того… Что ты о ней думаешь?

Она бросила на него быстрый взгляд через плечо.

А Гейб вовсе не был уверен, может ли он подробно рассказывать ей о том, что он думал по поводу Келси. И должен ли. Он принадлежал к тем мужчинам, которых трудно чем-нибудь удивить, однако от встречи с дочерью Наоми он испытал настоящий шок. Красивые женщины появлялись и исчезали из его жизни точно так же, как он сам на некоторый срок появлялся в жизни очередной красотки. Гейб не был равнодушен к женщинам: он их ценил, восхищался, желал их, однако при первом же взгляде на Келси Байден сердце его едва не остановилось.

Ему было любопытно разобраться в своих ощущениях, однако Наоми ждала ответа, и он решил, что сможет сделать это позднее. Тем более что его мнение, несомненно, имело для нее значение.

– Она вся соткана из нервов и бешеного темперамента, – проговорил он. – Ей недостает твоего самообладания и власти над своими чувствами.

– Надеюсь, эти качества ей никогда не понадобятся, – пробормотала Наоми, обращаясь больше к самой себе, чем к нему.

– Твоя дочь была в гневе, однако ее сжигало любопытство, и она повела себя достаточно умно. Она сдерживала свои эмоции до тех пор, пока не оценила, так сказать, весь расклад. Будь она лошадью, я бы сказал, что мне необходимо посмотреть ее бег, прежде чем я смогу определить, есть ли в ней выносливость, мужество и красота. Но кровь… от нее никуда не денешься, а она говорит сама за себя. У твоей дочери есть характер и стиль, Наоми.

– Она любила меня. – Голос Наоми предательски дрогнул, но она этого не заметила, как не заметила первой слезинки, которая выкатилась из уголка глаза и поползла вниз по щеке. – Тому, у кого никогда не было детей, нелегко объяснить, каково это – быть объектом огромной, всепоглощающей, бескомпромиссной любви. Именно так Келси любила меня и своего отца. Это нам с Филиппом не хватило сил… или любви. Мы любили ее недостаточно сильно, чтобы сохранить нашу семью. Так я потеряла и то, и другое.

Наоми машинально подняла руку к щеке и, поймав слезу на согнутый палец, несколько мгновений смотрела на нее с удивлением, словно энтомолог на только что пойманный и еще никому не известный экземпляр красочного тропического насекомого. Она не плакала с тех пор, как похоронила отца. В слезах не было ни пользы, ни смысла, ни облегчения.

– Никто и никогда не будет любить меня так. До сегодняшнего дня я этого не понимала.

– Ты слишком торопишь события, Наоми. Это на тебя не похоже. Сегодня вы провели вместе четверть часа, и каждая минутка принадлежала тебе.

– А ты видел, какое у нее было лицо, когда я сказала, что убила Бредли? – Наоми повернулась к Гейбу, и на губах ее появилась улыбка – твердая, как стекло зимней ночью, и такая же холодная. – Я видела такое же выражение у десятков других людей. Ужас и отвращение цивилизованного человека перед дикарем. Воспитанные люди не убивают.

– Люди, вне зависимости от воспитания и общественного положения, делают все, что могут, когда дело идет об их собственной жизни.

– Она так не подумает, Гейб. Может быть, Кел и похожа на меня, но воспитал ее отец, и у нее – его моральные принципы. Господи, да есть ли в мире кто-то более высоконравственный, чем профессор Филипп Байден?!

– Или более глупый, коль скоро он позволил тебе уйти.

Наоми снова рассмеялась, и на этот раз ее смех прозвучал более раскованно и живо. Шагнув к Гейбу, она крепко поцеловала его в губы.

– Где ты был двадцать пять лет назад, Гейб? – Она покачала головой и сдержала вздох. – Играл со своими жеребятами…

– Что-то не припомню, чтобы я с ними играл. Вот ставить на них – это да… Кстати, у меня завалялась лишняя сотня, и я готов поставить ее на то, что мой трехлетка опередит твоего на майском дерби.

Наоми слегка приподняла брови.

– А шансы?

– Поровну.

– Согласна. Кстати, почему бы тебе не взглянуть на мою годовалую кобылу, пока ты не ушел? Через пару лет она станет настоящей чемпионкой, и все, что ты против нее поставишь, ты потеряешь.

– Как ты ее назвала?

– Честь Наоми.

«Она была так сдержанна, – думала Келси, отпирая входную дверь своей квартиры. – Так сдержанна и холодна. Она призналась в совершенном убийстве так спокойно, как другая женщина призналась бы в том, что красит волосы».

Что же за женщина ее мать?

Как она могла спокойно разливать чай и поддерживать светскую беседу? Как удавалось ей не утратить вежливости воспитанного человека, где она научилась настолько владеть собой? А эта безмятежная отстраненность? От одного этого у нормального человека волосы бы встали дыбом…

Келси прислонилась спиной к двери и потерла виски. Голова ее буквально раскалывалась от боли, а все происшедшее представлялось безумным дурным сном. Просторный, светлый дом, мирное чаепитие, женщина с таким же, как у нее, лицом, энергичный, уверенный в себе мужчина… Полноте, да с ней ли все это произошло?

«Кстати, какова роль этого Гейба? Неужели это новый любовник Наоми? Они что, спят вместе в той самой комнате, где был застрелен несчастный Алек Бредли? Наоми на это способна, – подумала Келси. – Она выглядит как человек, способный на что угодно».

Легким движением она оттолкнулась от двери и принялась расхаживать по квартире. Вопрос о том, почему Наоми написала ей, не давал Келси покоя. При встрече не было ни бури эмоций, ни заклания упитанного тельца в честь возвращения блудной дочери, ни мольбы о прощении за потерянные годы. Одно лишь вежливое приглашение выпить чаю.

И спокойное, без колебаний, признание в убийстве.

«Стало быть, Наоми Чедвик не лицемерка, – подумала Келси. – Она просто преступница».

Когда зазвонил телефон, Келси поглядела в ту сторону и заметила также мигающую лампочку на автоответчике. Решив не обращать внимания ни на то, ни на другое, она отвернулась. До начала ее смены в музее оставалось полных два часа, но у нее не было ни необходимости, ни желания разговаривать с кем-либо.

Перед Келси стояла довольно сложная задача: убедить себя в том, что неожиданное воскрешение из мертвых ее матери не обязательно должно изменить ее жизнь. Казалось, ничто не мешало ей продолжать жить как прежде – работать, посещать занятия в университете, встречаться с друзьями.

Келси бросилась на диван. Кого она хотела обмануть? Ее работа была чем-то вроде хобби, за которое она получала мизерные деньги, занятия вошли в привычку, а что касается друзей… Большинство ее друзей и знакомых были также друзьями Уэйда, поэтому теперь, после их развода, они должны были либо выбрать, на чьей стороне им остаться, либо вовсе исчезнуть.

Вся ее жизнь пошла кувырком!

В дверь постучали, но Келси не пошевелилась.

– Келси! – Энергичный стук повторился. – Открой, или я позову управляющего, чтобы он отпер ее для меня.

Келси неохотно сползла с дивана и открыла.

– Бабушка?..

Подставив щеку для обязательного поцелуя, Милисент Байден вплыла в комнаты. Она была, как всегда, безупречно одета и причесана, блестящие, чуть рыжеватые волосы были зачесаны назад, открывая ухоженное лицо, которое могло бы принадлежать женщине не старше шестидесяти лет, хотя на самом деле Милисент было на двадцать лет больше. С помощью жесточайшей диеты и энергичных упражнений ей удавалось поддерживать свою фигуру в идеальном состоянии. Элегантный светло-голубой костюм сорок четвертого размера от Шанель, подчеркивал все достоинства этой безупречной дамы. Светлые, в тон костюму, перчатки из мягкой кожи Милисент бросила на столик под зеркалом и повесила норковую горжетку на стул.

– Ты меня разочаровала, – были ее первые слова. – Запереться в комнате и дуться на весь свет. Как ребенок, право.

Прежде чем она села, ее миндалевидные глаза скользнули по лицу внучки.

– Твой отец совсем потерял голову, так он о тебе беспокоится. И он, и я звонили тебе сегодня по меньшей мере десять раз.

– Меня не было дома. Папе нечего было беспокоиться.

– Ой ли? – Милисент постучала накрашенным ногтем по подлокотнику кресла. – Вчера вечером ты ворвалась к нему в дом, чтобы сказать, что эта женщина написала тебе письмо, потом убежала и не отвечала на звонки целое утро.

– Эта женщина – моя мать, и вы оба – ты и отец – знали, что она жива. Нам пришлось объясниться. Ты, бабушка, несомненно, сказала бы, что воспитанным людям пристало выяснять отношения спокойно, однако мои чувства тоже можно понять.

– Не надо разговаривать со мной таким тоном! – Милисент даже подалась вперед, так она была возмущена. – Твой отец сделал все, чтобы защитить тебя от дурной молвы, чтобы дать тебе приличное воспитание, родной дом, наконец! А ты налетела на него как… как…

– Налетела? Я?! – Келси воздела вверх руки, хотя прекрасно знала, что такое открытое проявление чувств будет истолковано Милисент как вульгарное. – У меня было слишком много вопросов, на которые я хотела получить ответы. Я добивалась от него правды, на которую у меня есть все права.

– Теперь, когда ты узнала правду, ты удовлетворена? – Милисент слегка наклонила голову. – Для тебя – да и для всех нас тоже – было бы лучше, если бы ты продолжала считать ее мертвой. Но эта женщина всегда была эгоистична до мозга костей и думала только о себе. И редко о ком-нибудь другом.

По причинам, которые она вряд ли смогла бы себе объяснить, Келси подняла брошенную перчатку.

– А ты всегда ее так ненавидела? – с вызовом спросила она.

– Я всегда видела, что она собой представляет. Филипп был ослеплен ее смазливенькой мордашкой и тем, что казалось ему яркой индивидуальностью и тонкостью натуры. И он дорого заплатил за свою ошибку.

– А я очень похожа на нее, – негромко вставила Келси. – Теперь мне понятно, почему ты всегда смотрела на меня так, словно я в любой момент могу совершить какое-нибудь преступление. Или просто какой-нибудь неприличный поступок, который не допускают правила этикета.

Милисент со вздохом откинулась на спинку кресла. Она не собиралась опровергать утверждения Келси хотя бы потому, что не видела в этом необходимости.

– Вполне естественно, что я всегда была озабочена тем, как много ты унаследовала от нее. Ты носишь фамилию Байден, Келси, и большую часть времени давала нам все основания гордиться тобой. Но все твои оплошности и ошибки – все это от нее.

– Я предпочитаю думать, что мои ошибки – только мои и ничьи больше.

– Как, например, этот развод, – не преминула вставить Милисент. – Уэйд происходит из порядочной семьи. Его дед по материнской линии был сенатором, а отец владеет одним из самых престижных и респектабельных рекламных агентств на всем Восточном побережье.

– А Уэйд занимается развратом со своими фотомоделями.

Милисент нетерпеливо отмахнулась от нее движением руки, при этом на ее пальце холодно сверкнуло обручальное кольцо с бриллиантом – память о покойном муже.

– Ты, конечно, скорее обвинишь его, чем себя или ту женщину, которая его соблазнила.

Келси улыбнулась почти радостно.

– Совершенно верно, бабушка, я предпочту обвинить его. И уже обвинила. Мы развелись, развелись окончательно, так что ты напрасно теряешь время.

– Тебе принадлежит сомнительная честь быть второй за всю историю семьи Байден, кто решился на этот шаг. В случае с твоим отцом развод был неизбежен. Что касается тебя, то ты поступила так, как поступала всю свою жизнь: твоя импульсивная реакция на любые события вошла у тебя в привычку, и мне это не нравится. Но это не главное. Сейчас же меня интересует, что ты собираешься делать с этим письмом.

– А тебе не кажется, что это дело касается только меня и моей матери?

– Этот вопрос затрагивает честь семьи, – твердо сказала Милисент. – Отец и я – вот твоя семья.

Она снова побарабанила ногтями по подлокотнику, тщательно подбирая слова.

– Филипп – мой единственный сын. Его счастье, его благо были для меня основной заботой. А ты – его единственная дочь, – с неподдельной любовью в глазах она протянула руку и взяла Келси за кончики пальцев. – Я желаю тебе только добра, Кел.

Сомневаться в этом не приходилось. Как бы ни раздражали ее порой строгие принципы, которых придерживалась Милисент Байден, Келси знала, что она ее любит.

– Я знаю, бабушка. Знаю и не хочу с тобой ссориться.

– Как и я с тобой. – Милисент с довольным видом потрепала Келси по руке. – Ты была хорошей дочерью, и никто, кто знает Филиппа и тебя, не сомневается в том, как крепко вы привязаны друг к другу. Я уверена, ты не сделаешь ничего, что могло бы причинить ему боль. Дай мне это письмо, и я позабочусь обо всем вместо тебя. Тебе не нужно будет ни встречаться с ней, ни влезать в этот скандал.

– Но я уже встречалась с ней. Я ездила к ней сегодня утром.

– Ты… – Рука Милисент чуть заметно дрогнула и снова легла спокойно. – Ты виделась с ней? И ты отправилась туда, ни с кем не посоветовавшись?

– Мне двадцать шесть лет, бабушка. Наоми Чедвик – моя родная мать, и мне нет необходимости советоваться с кем-либо, встречаться мне с ней или нет. Мне очень жаль, если тебе это неприятно, но я поступила так, как считала нужным.

– Так, как тебе захотелось, – поправила Милисент. – Не думая о последствиях.

– Пусть так, если тебе это больше нравится. Только позволю себе напомнить, что, какими бы ни были последствия, касаются они только меня. Мне казалось, ты и отец поймете, что поступить так было с моей стороны вполне естественно. Может быть, вам нелегко с этим мириться, однако я не понимаю, отчего вы так сердитесь.

– Я вовсе не сержусь, – отозвалась Милисент, хотя Келси ясно видела, что ее бабушка в ярости. – Просто я за тебя волнуюсь. Мне не хочется, чтобы ты поддавалась первому же эмоциональному порыву, первому же желанию, которое диктуют тебе чувства. Ты просто не знаешь ее, Келси. Ты не представляешь, какой хитрой и коварной может быть эта женщина.

– Мне известно, что она добивалась права опеки надо мной.

– Она просто хотела побольнее уязвить твоего отца, потому что он смотрел на нее как на пустое место. Ты была для нее просто орудием. Она пила, встречалась с другими мужчинами и щеголяла другими своими пороками в бесстыдной уверенности, что всегда и во всем будет выигрывать. А кончилось все убийством.

Милисент ненадолго замолчала, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. При одной мысли о Наоми в груди ее с новой силой вспыхивал костер ненависти.

– Коль скоро ты с ней встречалась, она, наверное, попыталась уверить тебя, что это была самооборона? Что она защищала свою честь. – Не в состоянии больше сидеть, Милисент резко встала. – О, она была очень умна, умна и красива. Если бы улики против нее не были такими очевидными, она, наверное, сумела бы убедить суд в своей невиновности. Но когда женщина посреди ночи принимает мужчину у себя в спальне, одетая всего лишь в одну шелковую комбинашку, тут трудно настаивать на версии попытки изнасилования.

– Изнасилования… – шепотом повторила Келси, но Милисент не услышала ее потрясенного шепота.

– Кое-кто, разумеется, поверил ей. Существуют люди, которые всегда готовы верить женщинам подобного типа. – Взгляд Милисент стал жестким; в возбуждении она схватила перчатки со столика и принялась нервно похлопывать ими по ладони. – Но, в конце концов, они же ее и приговорили. Она исчезла из жизни Филиппа и из твоей тоже. И до недавнего времени о ней ничего не было слышно. Неужели ты будешь так эгоистична и упряма, что позволишь ей снова встать между нами? Неужели ты заставишь отца снова страдать?

– То есть вопрос стоит так: или она, или он?

– Вот именно!

– Для тебя, бабушка, но не для меня. Знаешь, до тех пор пока ты не приехала ко мне, я не знала, буду ли я встречаться с ней еще раз. Теперь я знаю точно, что обязательно снова туда поеду. А знаешь почему? Потому что она не пыталась защищаться или оправдываться, не предлагала мне сделать выбор. Я увижусь с ней еще раз и решу сама.

– Невзирая на то, что кое-кому это причинит боль?

– Насколько я понимаю, я – единственный человек, кто в этой ситуации чем-нибудь рискует.

– Ты ошибаешься, Келси, и это опасное заблуждение. Эта женщина… разлагает, пачкает, выворачивает наизнанку все, к чему ни прикасается… – Милисент опустила голову и стала аккуратно, палец за пальцем, разглаживать на ладони перчатки. – Если ты и дальше станешь поддерживать с ней отношения, она сделает все, что в ее силах, чтобы изменить твое отношение к отцу.