bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 5

Элен Каррер д’Анкосс

Генерал де Голль и Россия

Наш упадок начался с войны Наполеона с Россией.

Шарль де Голль

Предисловие

Генерал де Голль и его внешняя политика уже послужили предметом многочисленных исследований. Франко-советские отношения, какими их представлял себе основатель V Республики, также нельзя отнести к непопулярным сюжетам: они изучены с самых разных ракурсов. Есть ли смысл к ним возвращаться? И зачем это делать именно сейчас? Принимать этот вызов, а это именно вызов, стоит хотя бы потому, что мир, который мы на протяжении двух десятилетий считали стабильным и предсказуемым, к 2017 г. перевернулся вверх дном. Распад СССР и окончание «холодной войны» создавали иллюзию того, что зарождается мир гармонии и примирения, объединяющийся вокруг общечеловеческих ценностей, на основе общепризнанной модели. Но Россия, правопреемница СССР, отвергшая коммунизм и отказавшаяся от империи, своего места в этом мире так и не обрела. Сначала из-за хаоса переходных девяностых годов. Затем с приходом к власти Владимира Путина, когда стало очевидным взаимное непонимание Запада и России. Запад, торжествовавший победу над Империей зла, не мог рассчитывать на то, что Россия интегрируется на его условиях в однополярный, а значит, американский мир, возникший по окончании «холодной войны». Тем более не мог он рассчитывать на то, что эта страна изменится по западному образу и подобию. Путин изначально воспринимался как диктатор, опасный правитель, придерживающийся традиционных для России «империалистических» взглядов. У западных дипломатов, имеющих дело с этой столь трудной для понимания страной, проснулись рефлексы, выработанные «холодной войной». И второе десятилетие XXI в. развеяло иллюзии о рождении нового мира, которому чужды реалии «холодной войны». Понятия «государство», «нация», «великая держава» обрели былую значимость. Американская держава – со времен окончания «холодной войны» имеющая статус «гипердержавы» – остается, разумеется, в этом отношении эталонной, но США больше не единственная держава, определяющая вектор развития международных отношений. И что касается нашей темы, Россия как великая держава – пусть и со всевозможными оговорками – утвердилась в качестве полноправного участника нового мирового беспорядка. Ее уже нельзя держать на обочине мира: назрел пересмотр соотношения сил. Это касается и Франции, которая на протяжении веков поддерживала с Россией неровные, противоречивые, но тесные отношения и внешнюю политику которой после «холодной войны», и в особенности в 2008–2016 гг., как и политику других мировых держав – США, Евросоюза, характеризовало отдаление от России.

Именно здесь выходит на первый план стратегическое видение генерала де Голля. Оно остается – чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться ко всем политическим выступлениям – постоянным ориентиром во Франции. А ведь для генерала отношения между Францией и Россией имели особое значение, подтверждающее суверенный статус нашей страны. Не он ли говорил Алену Пейрефиту в 1965 г.: «Наш упадок начался с войны Наполеона с Россией»? Россия и Франция, близкие друг другу, объединенные осознанием общности своих интересов и исторических судеб, это постоянные составляющие философии де Голля. Поскольку Россия рассматривалась генералом как союзница в тылу, необходимая для безопасности страны, но в еще большей степени потому, что она являлась частью его концепции европейского равновесия и его представления о месте Европы в мире. Между тем оно также – и в этом никто не сомневается – требует в 2017 г. пересмотра, пусть даже мы пока не знаем, как он будет осуществляться. Во времена переоценки геополитических ориентиров нелишним будет обратиться к философии и опыту генерала. Да, мир уже не тот, каким он его оставил, но нынешние потрясения подтверждают его представления о важности государств и наций, о неизменности баланса сил и о снижении роли идеологии. Политика генерала де Голля по отношению к России часто вызывала возражения, его обвиняли в оппортунизме, наивности, суетливости. Но если рассматривать его отношения с Россией в долгосрочной перспективе, можно констатировать актуальность его оценок и по достоинству оценить его опыт. Франко-русские отношения и политика генерала де Голля в этой сфере охватывают три десятилетия. Десятилетия, отмеченные переломными моментами – Второй мировой войной, «холодной войной» и попытками поворота во внешней политике, предпринятыми генералом де Голлем – в первую очередь с целью выйти за пределы мира, созданного «холодной войной». Какой еще государственный деятель может похвастать тем, что вел столь длительную политику в столь сложных условиях в столь важной области? Более того, ни у одного государственного деятеля, кроме него, не было столь богатого опыта взаимодействия с теми, кто правил СССР, то есть одной из двух сторон биполярного мира, исчезнувшего в 1992 г. Не считая Ленина, который умер гораздо раньше, и Горбачева, пришедшего к власти спустя много лет после смерти де Голля, генерал был знаком и вел переговоры со всеми советскими вождями. Между тем, поскольку речь идет о политической системе, в которой решающее влияние у того, кто находится у руля, знакомство генерала де Голля со Сталиным, Хрущевым и Брежневым – это характеристика исключительно его политической деятельности, которой не может похвастать ни один современный ему государственный деятель. Вот почему его политика и его опыт, если не дробить их на эпизоды, а рассматривать в совокупности, на всем протяжении и в ретроспективе, позволяющей подводить итоги, могут внести неоценимый вклад в современную геополитическую мысль.

В тот момент, когда развеиваются все иллюзии, касающиеся международных отношений, когда на глазах меняется карта мира и он перестает быть исключительно американским, уникальным опытом генерала де Голля и его отношений с Россией, которую он видел за фасадом СССР, нельзя пренебрегать. Размышлениям об этом и посвящена данная книга.

Введение Франция – Россия: груз прошлого

Расположенные каждая на своем краю европейского континента Франция и Россия долго игнорировали друг друга. Да, мы знаем, что в 1050 г. княжна Анна Киевская, дочь Ярослава Мудрого, прибыла во Францию, чтобы сочетаться браком с королем Генрихом I. Но мы знаем также, что она была разочарована состоянием дел в своем новом отечестве, которое, по ее мнению, сильно отставало в плане культуры и цивилизованности от родного княжества, служившего тогда блестящим образцом христианской цивилизации. Затем на Киевскую Русь обрушилось татарское иго, на три века отрезавшее зарождавшуюся Россию от Европы и от Франции. Лишь в XVI в. Московия заменила Киев в качестве политической сердцевины необъятной русской земли. Эта земля тут же привлекла внимание английских купцов, в то время как Франция поздновато ею заинтересовалась. Генрих IV, впрочем, чувствовал мощь, таящуюся в этом загадочном краю, и желал, чтобы его соотечественники последовали английскому примеру. Но против этого выступал Сюлли, утверждавший, что неизведанная Русь – не что иное, как азиатское захолустье, населенное варварскими и дикими народами.

Действительно, в Европе сложился именно такой образ России благодаря побывавшим там путешественникам. Уже в середине XVI в. Герберштейн, посланник императора Максимилиана I и автор первых и наиболее полных путевых заметок о России1, отнесся к ней с любопытством и интересом, придя, тем не менее, к заключению, что Московия страна варварская и чуждая европейской цивилизации.

Век спустя француз по имени Жак Маржерет2, шесть лет находившийся на службе сначала у Бориса Годунова, а затем у Лжедмитрия I, выпустил нашумевший труд, который вызвал живой интерес у французов, стремящихся понять нарождающуюся империю Ивана IV и механизм опустошивших ее кровавых смут, эхо которых докатилось до Европы.

Маржерет описывает одновременно и растущую державу, которую Франция и Европа уже не могут игнорировать, и дикий народ, нравы которого вызывают отторжение у европейцев. Основные черты этого народа, по его мнению, лень, пьянство, беспрекословное подчинение властям и обычаи, порочные до того, что превосходят силу воображения.

Минуло еще три десятилетия, и ученый Адам Олеарий, хорошо знакомый с языком и историей страны пребывания, привез из длительной экспедиции не менее увлекательный труд, озаглавленный «Москва, Татария и Персия»3. Его суждение о Московии тем более достойно внимания, что книга выдержала во Франции пять изданий подряд, каждое из которых с восторгом принимала образованная публика. Олеарий пишет: «Когда наблюдаешь нравы и образ жизни московитов, то придется признать, что нет более варварского народа… Они лукавые, хитрые, упрямые, настойчивые, дерзкие и бесстыдные, их рассудок подчинен силе, и они отказались от всевозможных добродетелей, чтобы погрязнуть во всевозможных пороках». Описав эти пороки, среди которых и содомия, упоминаемая почти всеми путешественниками, Олеарий заключает: «Они живут по-скотски».

Во всех этих повествованиях описывается набирающая силу страна, управляемая тиранической властью и населенная варварами. Все путевые заметки подобного рода имели большой успех во Франции и, несомненно, способствовали тому, что у французов сложился внушающий тревогу, и даже страх, образ «чуждого» мира, о чем свидетельствует и позиция Сюлли. Желание держаться от этого мира подальше объединяло тех, кто правил Францией, и общественное мнение, подпитывавшееся такими путевыми очерками. Возможно, это объясняет длительное отсутствие отношений между Францией и Россией на межгосударственном уровне. Одним из первых официальных контактов между двумя странами стало письмо, которое царь Алексей, второй представитель династии Романовых, 29 января 1653 г. направил Людовику XIV. В письме, написанном на церковнославянском, государь жаловался на Речь Посполитую, тень которой нависала над русским государством. Эта попытка втянуть Францию в русско-польские распри не имела продолжения, поскольку дипломатия Франции отныне использовала Королевство Польское для сдерживания империи, формирующейся на другом конце континента.

«Антироссийский» выбор Франции был подтвержден в 1697 г., в ходе «Великого посольства», устроенного молодым царем Петром Алексеевичем с целью поучиться у Европы. При главных европейских дворах раскрыли инкогнито русского государя и оказывали ему теплый прием. Однако Людовик XIV не последовал общему примеру и дал понять путешественнику, что тот не будет дорогим гостем в его королевстве. Лишь в 1717 г. регент загладил нанесенную обиду и со всеми почестями принял того, кто уже торжествовал победу над Швецией Карла XII, еще одной страной, призванной, как надеялись французские политики, сдержать российскую силу.

К этому времени общественное мнение во Франции уже изменилось, и победы Петра Великого сыграли здесь не последнюю роль. Олеарий, несмотря на жесткость своих отзывов о России, в то же время отмечал, что московиты храбрые воины и их военачальникам недостает только опыта.

В 1710 г., незадолго до визита Петра в Париж, вышла книга – также имевшая успех у публики, – посвященная войне со Швецией4. В книге утверждалось, что «сегодня московиты бывают во всех уголках Европы, набираются знаний и хороших манер» и что «Петр уже изгнал из своих владений царившее в них варварское невежество».

В это же время в Париже зачитываются романом «Князь Ковшимен», авторство которого приписывается аббату Шуази. В этой анаграмме легко угадывается Меншиков, фаворит Петра Великого. В романе разворачивается настоящая сказочная история ученика пирожника, торговавшего пирожками на московских улицах, ставшего в России светлейшим князем, князем Священной Римской империи, советником монарха и генералиссимусом. Мораль истории в том, что в России личные качества позволяют подняться из самых низов на вершины государственной власти, а значит, людьми здесь движет прогресс. Роман ждали оглушительный успех и многочисленные переиздания. От пренебрежительных некогда взглядов на Россию до этого всплеска интереса ко всему русскому пройден значительный, но занявший не так много времени путь. В 1697 г. Людовик XIV предпочитает игнорировать Петра Великого; ровно двадцать лет спустя «Королевский альманах», который до тех пор бойкотировал Россию, упоминает ее среди великих европейских держав. Придворный летописец Сен-Симон становится глашатаем франко-русской дружбы. Альбер Лортолари назвал его «первым французским русофилом»5. Фонтенель, в свою очередь, вознес хвалу Петру Великому, подчеркнув, что «он сделал философию наперсницей искусства управления». Таким образом, речь идет о просвещенном монархе. Распространителями моды на все русское были французские философы, которые в XVIII в. задавали тон во Французской академии, в Академии наук и диктовали свои взгляды общественному мнению, и без того настроенному вполне русофильски. Вольтер, Дидро, Гримм – все они внесли лепту в признание модернизации империи, осуществленной Петром Великим и двумя его наследницами, Елизаветой I и Екатериной II.

Несомненно, Людовик XV, разделявший настроения скорее Людовика XIV, чем регента, не решался уступать русской моде. В середине XVIII в. на отношение короля влияло уже не отсутствие знаний об этой отдаленной стране или ее репутация как варварского края, а опасение увидеть, как в Европе вырастает держава, обладающая – это подчеркивали все путешественники – огромной территорией и неистощимыми природными ресурсами. Конкуренция России с точки зрения силы, вот что беспокоило короля Франции, озабоченного авторитетом своей страны в Европе. И это объясняет, почему он пытался оспорить легитимность Екатерины II, почему продолжал – через свою тайную разведывательную сеть – упорно настраивать Польшу против России и даже поддерживать Османскую империю в борьбе с этим потенциальным соперником. Более того, он использует королевский протокол против государыни так беспокоящей его страны – Екатерины II, – отказывая ей в праве на императорский титул. Это станет предметом беспримерных дрязг Версаля и Санкт-Петербурга. Тем не менее, несмотря на враждебность короля, мода на Россию наложила отпечаток на общественное мнение. XVIII в. оказался для французских писателей золотым веком русского миража.

Пелену иллюзий развеял Кюстин своей книгой «Россия в 1839 году», которая сразу же стала бестселлером первой половины XIX в. Эти путевые заметки, имевшие ошеломляющий успех, перевернули все устоявшиеся представления. Чудна судьба Кюстина, отправившегося в Российскую империю искать утешения после несчастий, постигших его родных, которые пали жертвами революционных событий. Но страна, где он надеялся найти прибежище, вызвала у него отвращение, и это омерзение, перемешанное с ужасом, пронизывает всю его книгу.

Россия, которую он увидел, это Россия Николая I, считавшего себя поборником европейского порядка и консерватизма. Кюстин описывает не только самый гнусный деспотизм, угнетающий отдельных личностей и целые народы («Да здравствует Польша!» – восклицает отныне вся Франция вслед за Кюстином), но и человеческую массу, достойную своих правителей – русского человека, слабого, даже немощного, послушного, безынициативного, рабскую душонку, которая сама призывает к побоям и тирании.

Существует множество причин, объясняющих невероятный успех Кюстина и поворот общественного мнения от моды на Россию до ненависти к ней. Прежде всего, Николай I был деспотом, но он стремился также укрепить авторитет России на Черном море. После Швеции, униженной Петром Великим, Польши, практически ликвидированной Екатериной II, казалось, наступает черед Османской империи, последнего противника России, которого так долго поддерживала Франция. Спор из-за Святых мест, воспринимавшийся в 1850 г. просто как «тяжба монахов» (как писал французский посол в Константинополе), привел к войне Франции и России в Крыму. После столкновения Наполеона и Александра I конфликт Наполеона III и Николая I положил начало уже не газетной, не дипломатической, а настоящей франко-русской войне. Второй раз в своей истории два географически отдаленных друг от друга народа, не имевших взаимных территориальных претензий, сошлись в сражении, и сражении жестоком. В глазах французской публики славы Севастополя 1855 г. должно было бы хватить, чтобы стереть из памяти казаков, расположившихся в 1815 г. биваком на Елисейских полях. Но в «Сельском враче» Бальзака, вышедшем в 1832 г., Гогла объясняет, почему столь живучи противоречия между Францией и Россией: «…прекрасная Франция… попробовала покорить русских, отогнать за их же пределы, чтобы они нас не съели, уж такая привычка у Севера». Здесь на первый план выходит страх перед русскими, под который Кюстин подвел теоретическую базу.

В то время как Франция становится антироссийской, а общественное мнение определяется риторикой де Кюстина, в России рассеивается европейский, а значит, и французский мираж, столь способствовавший сближению двух стран. От Петра Великого до правления Николая I необходимость подражать Европе никогда не ставилась под сомнение. Прогресс подразумевал «европеизацию» и разрыв с русской спецификой. Французская революция и ее последствия, несомненно, поумерили этот энтузиазм, и великий историк Карамзин пишет в 1795 г.: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя»6.

В царствование Николая I западный мираж еще активнее стали ставить под сомнение. Историк Погодин констатировал в 1841 г.: «“Европейский” период русской истории уступает место периоду национальному». Это сомнение в Европе, в ее авторитете подпитывает риторику славянофилов, для которых русское своеобразие – определяющий фактор истории и прогресса России. На обоих концах Европы во взглядах, направленных друг на друга, читается враждебность, причем и те, и другие ссылаются на историю и цивилизацию.

Франко-русские отношения – это «пряжа Пенелопы», и принялись за нее, чтобы примирить враждующие страны, опять-таки литераторы. Во второй половине XIX в., отмеченной двумя франко-русскими войнами, именно великие французские писатели взяли сторону России. Бальзак, собиравшийся посвятить «Полковника Шабера» Кюстину, отказался от этой идеи после выхода книги маркиза и порвал с ним все отношения. А помимо него, Ламартин, Виктор Гюго, Теофиль Готье также проложили дорогу к переоценке России. Затем пришло время переводов шедевров русской литературы, которые Мериме предложил вниманию читающей Франции, и моды на «русский роман», у истоков которой стоял Эжен-Мельхиор де Вогюэ, познакомивший соотечественников с Пушкиным, Достоевским, Толстым. После проклятий Кюстина общественное мнение Франции открыло для себя совершенно иной мир, мир классиков русской литературы, мир, обладающий также уникальной историей, о которой поведал публике в присущей ему рассудительной манере Анатоль Леруа-Болье. И «Ревю де дё монд», со своей стороны, внес значительную лепту в пополнение знаний о России.

XIX век, век шовинистического угара и ненависти, завершался великой эпохой франко-русской дружбы. В обеих странах писатели представлены переводами своих произведений, имеющих и там, и там огромный успех. Хотя немецкая философия перехватила эстафету у идей Просвещения в России, французский остался языком элиты. Французские предприниматели обустраиваются в России, а вкладчики расхватывают облигации «русских займов». Германская империя, которую по горячим следам Седанской катастрофы Бисмарк строит в самом сердце Европы, и «страх перед немцами» заставляют забыть о страхе перед русскими. Французские правители осознают, что эта держава, которую так долго боялись, может стать противовесом Германии и замечательным тыловым союзником. За русским миражом последовал союз, заключенный в 1894 г. и подтвержденный военной конвенцией. Тому, кто впоследствии станет последним русским императором, в Париже устроили тогда небывалый прием, поскольку он воплощал в себе надежду на сохранение равновесия в Европе. Любопытно, что торговля в этом отношении отставала. Хотя Россия изыскивала во Франции капиталы, необходимые для ее развития, благодаря высокому спросу на облигации «русских займов», треть российского экспорта и половина импорта по-прежнему приходились на Германию, а объемы торговли с Францией были вдесятеро меньше.

С 20 по 23 июля 1914 г. президент Французской республики Пуанкаре и премьер-министр Вивиани находились в России. Месяцем ранее произошло Сараевское убийство, тем не менее президентский визит отменен не был. Все еще сохраняли сдержанный оптимизм. 4 августа (28 июля. – Примеч. пер.) разразилась война, а 5 сентября три участницы Антанты – Франция, Россия и Англия – подписали Лондонскую декларацию, которая обязывала их не заключать сепаратный мир. Это обязательство имело особую ценность для Франции, которая первой испытала на себе мощь немецких войск и благодаря наступлению русских летом 1914 г., пусть даже оно дорого тем обошлось, сумела совершить свое чудо на Марне. Франко-русский союз действовал!

Но внутриполитические события ускорили крах русской монархии и приход к власти Ленина, сторонника сепаратного мира, подписанного в итоге в Брест-Литовске в марте 1918 г. Франко-русский союз был расторгнут, сменившись очередным витком вражды.

Более того, 14 января 1918 г. ленинское правительство, которое четырьмя днями позже разгонит Учредительное собрание, аннулировало все долги своих предшественников, в том числе по облигационным займам во Франции и в Англии. (Декрет ВЦИК об аннулировании всех внешних и внутренних долгов датирован 21 января по старому стилю [3 февраля по новому стилю] 1918 г. Учредительное собрание разогнано декретом ВЦИК от 6 [19] января 1918 г., одобренным СНК 18 [31] января. – Примеч. пер.) Долговые обязательства перед Францией оценивались по состоянию на 1914 г. в двенадцать с лишним миллиардов франков, приходящихся на несколько миллионов держателей царских займов. Отказ от политических и финансовых обязательств дискредитировал Россию в глазах французского общественного мнения, пусть даже эту катастрофу устроила другая, большевистская Россия. Отныне Россия превратилась для Франции в страну «человека с ножом в зубах». В то же время для части общества, выросшей в 30-е годы ХХ в., это была страна, несшая надежду для человечества. Вплоть до 1924 г. Россия, отказавшаяся от своих обязательств и в то же время проповедующая всемирную революцию, являлась врагом как официальной Франции в целом, так и разоренных держателей царских займов. И восстановленная Польша, не пожелавшая брататься с революционными войсками, вновь стала ключевым союзником, способным, как надеялись, сдержать Россию. Реванш королевской тайной дипломатии?

Бесконечные колебания маятника франко-русских отношений, ставших франко-советскими, политический реализм привели в 1924 г. к примирению (вопрос долгов не обошли вниманием, но они находились уже не на первом плане) – сначала в виде признания СССР де-юре правительством Эррио 28 октября 1924 г. Вскоре после этого французское руководство было вынуждено обратить внимание на возрождение угрозы со стороны Германии. Приход к власти Гитлера в 1933 г., его неприкрытое высокомерие, приведшее к выходу Германии из Лиги Наций, постоянные нарушения статей Версальского договора – все способствует тому, чтобы тема союзника в тылу вновь обрела актуальность. 2 мая 1935 г., по завершении крайне сложных переговоров с Москвой, Пьер Лаваль подписывает с советским полпредом Потемкиным Договор о взаимной помощи между СССР и Францией, а в сопутствующем Протоколе подписания приводилось официальное разъяснение статей договора. Он заключался сроком на пять лет, по прошествии которых автоматически оставался в силе до денонсации одной из сторон. Лаваль беседовал в Москве со Сталиным, о котором отзывался как о «хладнокровном, сдержанном, суровом», но в то же время «приятном человеке»: «Он начинал так же, как и я, мы сразу же окунулись в революционную среду».

Сталин считал, что пакта недостаточно и его необходимо дополнить военным соглашением. Тогда Лаваль добился того, чтобы Сталин надавил на французских коммунистов, дабы те не чинили препятствий наращиванию военного потенциала Франции. 15 мая по итогам встречи Сталина и Лаваля в Париже было опубликовано совместное коммюнике, гласившее: «Товарищ Сталин высказал полное понимание и одобрение политики государственной обороны, проводимой Францией в целях поддержания своих вооруженных сил на уровне, соответствующем нуждам ее безопасности». Пришедшая в полное замешательство французская компартия была вынуждена сворачивать свою антимилитаристскую пропаганду – в первую очередь выступления против увеличения срока военной службы до двух лет – и голосовать за военные кредиты. «Марсельеза» на ее демонстрациях сменяет «Интернационал» или следует за ним, а трехцветное знамя соседствует с красным. Французские коммунисты оказались застигнуты врасплох, поскольку не уделили должного внимания жестокой встряске, которую в то время Сталин устроил Коминтерну. Ему надлежало повиноваться беспрекословно.

На страницу:
1 из 5