Я не планировала писать продолжение «Сияющего мира», но это получилось словно само собой. Естественно и необходимо, как воздух. Внезапно мне стало понятно, что я ещё многого не рассказала о героях, их переживаниях и приключениях. Теперь, когда «Капитаны» увидели свет, мне хочется выразить бесконечную благодарность моим близким людям и первым читателям за поддержку и вдохновение. А ещё я хочу поблагодарить моих персонажей. За то, что они выбрали меня и поверили, что я смогу рассказать вам то, что они рассказали мне.

Пролог

Мальчик смотрел на океан.

Он мог предаваться этому занятию в любое время дня и ночи, делая перерывы лишь на сон, еду и уроки морского дела, которые давал ему отец. Мальчик вообще считал себя счастливчиком: он родился в семье, неразрывно связанной с морской стихией, ― моряками, помимо отца, были два дяди, тётя и лучшие друзья семьи, а дедушка знал столько морских историй и легенд, что мальчик удивлялся, как они все умещались у него в голове. Но какое-то совершенно особенное отношение к морю было у его матери: именно она ещё младенцем принесла его на берег океана и тихо прошептала ему на ухо: «Вот ты и встретился со своим другом, Артур». Мальчик знал, что помнить этого не может, но всё же помнил.

Море было для него всем ― его силой, отрадой и надеждой. Глядя на его безграничную гладь, то подёрнутую лёгкой рябью, то ярящуюся в шторме, он испытывал ощущение, подобное полёту, и в этом полёте он переставал быть просто Артуром Рэдиентом, он становился водой и ветром, звёздами и скалами, становился той самой силой, благодаря которой волны то мягко качались, то взмывали до небес. Он многое слышал от отца о Вечном Сиянии и, хотя вряд ли смог бы словами объяснить, что это такое, в глубине души мальчик чувствовал, что именно с ним он встречался в этих слияниях с морем.

Мальчик знал, что отец понимает его как никто другой, но всё же иногда предпочитал не рассказывать о своих впечатлениях даже ему, оставаясь с этими мыслями один на один, как с близкими и дорогими друзьями. Впрочем, родители никогда не настаивали, чтобы он говорил то, о чём ему говорить не хотелось. При этом Артур мог быть уверен в том, что, если ему понадобятся совет и поддержка, его всегда выслушают и помогут.

Это же относилось и к другим членам семьи, с которыми мальчика связывали тёплые родственные отношения. С детства он обожал играть со своими двоюродными сёстрами Рози и Лили. Девочки тоже были очень дружны между собой, хотя различались и характерами, и внешностью. Старшая, Рози, унаследовала чуть смуглую кожу и орехово-карие глаза матери и была прямолинейна, находчива и немного упряма. У младшей, Лили, глаза были голубые, как у отца, но на этом всякое сходство с родителями заканчивалось. В отличие от крепкой Рози, Лили была хрупка, как стебелёк, молчалива, застенчива и даже боязлива. Иногда она словно терялась на фоне сестры, хотя Джессика и Ник Рэдиенты в равной степени окружали дочерей заботой, стараясь, чтобы ни у одной из них не возникло чувства, что ей уделяют меньше внимания, чем сестре.

Вместе с Артуром девочки часто придумывали новые развлечения, хотя в последнее время он всё чаще предпочитал играм созерцание моря или занятия с отцом. Мальчик вдруг начал чувствовать внутри себя странную грусть, которую ничем не мог объяснить. В ту ночь, когда ему исполнилось одиннадцать, он увидел сон: по морю шёл огромный корабль, на мачтах которого светились тусклые огоньки, и чьи-то голоса с палубы доносились до мальчика. Артур смотрел на парусник и не понимал, что в нём такого, что казалось ему необычным, даже пугающим. Лишь проснувшись утром, он понял: корабль во сне шёл по воздуху, почти не касаясь воды.

И ещё более странным показался ему тот взгляд, которым дядя Ник посмотрел сначала на него, а затем на его отца, когда утром за завтраком мальчик рассказал об увиденном. В этом взгляде читались смятение и немой вопрос без надежды получить ответ. Артур тоже посмотрел на отца, но тот лишь вымученно улыбнулся, сжал руку жены и долго не говорил ни слова.

Спустя несколько ночей сон повторился. А потом стал повторяться всё чаще и чаще.

Часть I. Сны и тени

Он знал, что этот день наступит. Но как странно было осознавать, что он пришёл так скоро и, может быть, даже раньше, чем он это осознал.

Люк понимал, что его сын взрослеет, но неужели это всё проснулось в нём так рано, ведь ему всего одиннадцать лет? Неужели в его ещё детскую душу уже начали закрадываться неявные, переменчивые тени, так знакомые самому Люку? Неужели отдалённый зов Вечного Сияния уже сейчас начал звучать в мальчике?

Чего только стоили этот взгляд синих глаз, смотрящий словно поверх всех вещей, эта странная полуулыбка, обращённая будто к кому-то невидимому, эта задумчивость, с которой Артур глядит на море, и эта всё больше проявляющаяся отстранённость от игр двоюродных сестёр, которым он всё чаще предпочитает одиночество. А теперь ещё эти сны про корабль, парящий над морем. Как посмотрел на него Ник, когда сын рассказал о своём сне за общим столом! Будто брат искал какое-то объяснение тому, что и сам давно знал, ― знал, что его племянник слишком похож на своего беспокойного отца.

Люк бы и сам не смог всего этого объяснить. Ему казалось, что годы спустя он всё ещё находится в непрекращающемся поиске, на пути которого никогда не будет финиша и окончательного ответа. Он давно уже понял, что истина не в конце дороги, а в ней самой. В странных снах и неожиданных откровениях. В объятиях жены и в смехе детей. В улыбке брата и в дружеской поддержке. В шуме волн, в гуле, который издают звёзды, если прислушаться к ним, в тихо скрипящих мачтах и шелесте парусов между морем и небом. Его истина пахла весенними цветами и бризом, землёй после дождя, тёмным ромом и просмоленным деревом, а на вкус напоминала терпкое и сладкое одуванчиковое вино. Свою истину он держал в ладонях, и в то же время она по-прежнему оставалась где-то за далёким горизонтом, и это будоражило и волновало его, заставляя снова и снова устремляться к далёким берегам. Так было всегда, но теперь он был не один.

С того дня, когда он встретил Мэри, он никогда не отправлялся в плавание без неё. Он был безмерно благодарен жене за то, что она всегда находилась рядом. Почти все женщины мечтают о простом семейном счастье, но далеко не каждая согласилась бы строить его в бесконечном странствии, в небольшой каюте на шхуне. Он старался максимально облегчить её быт на судне, хотя разница между «Рассветом» и её прежним домом всё ещё оставалась значительной. Однако Мэри жаловалась редко; лишь когда сильно уставала, она позволяла себе наедине с мужем в нескольких словах выразить недовольство, но почти сразу успокаивалась и, покрывая поцелуями его лицо, шептала, что не променяла бы эту жизнь ни на что другое.

Однажды он решил серьёзно поговорить с ней и прямо сказал: если ей трудно постоянно его сопровождать, если долгие путешествия для неё в тягость, он согласен купить для них с сыном благоустроенный дом, а сам будет выходить в море реже и не так надолго, потому что совсем прожить без «Рассвета» он бы не смог. «Может, я не идеальный муж, Мэри, ― сказал он. ― Но другим, наверное, уже не стану». То, что она ответила ему тогда, тихо, но твёрдо, с побледневшим лицом, на всю жизнь отпечаталось в его памяти.

«Люк, ― проговорила Мэри, глядя ему в глаза, ― я скажу тебе прямо. Знаешь, в моей жизни всё могло бы быть по-другому. Я могла бы остаться в родном городке и никогда не бывать ни в море, ни в других странах. Я могла бы выйти замуж за какого-нибудь хорошего парня, обычного, но работящего, и вести хозяйство, как подобает хорошей жене. У меня были бы подруги-соседки, с которыми мы бы говорили о наших мужьях и детях. Моя жизнь была бы удобной, простой и понятной, и все вокруг говорили бы, как мне повезло, как я счастлива, какой замечательный у меня муж и какой послушный сын или какая красивая дочь… И так на протяжении долгих спокойных лет… Во всём этом нет ничего плохого, многие были бы благодарны судьбе за такую жизнь. Но, ― на глазах её вдруг выступили слёзы, ― если ты знаешь, что хочешь большего, если в грёзах и снах ты уносишься куда-то за горизонт, как можно быть счастливой в такой жизни? Если ещё до встречи ты помнишь единственно любимое лицо, как можно любить кого-то другого, пусть даже очень хорошего, но другого человека? В моей жизни всё могло быть по-другому, Люк. Но… если не ты… не Артур… не эти странствия на „Рассвете“… зачем же тогда? Зачем, если не всё это?..»

Когда она договорила, он, потрясённый, притянул её к себе, обнимая её вздрагивающие плечи. Каждое её слово осело в его душе, оставив там отпечаток, который было уже не стереть. Смысл этих слов словно что-то сдвинул внутри него, заставив посмотреть на любимую новыми глазами, осознать в ней и в себе что-то, что было даже больше, чем любовь, больше, чем всё, чему можно было дать название. «Прости меня, Мэри… Мэри… родная моя», ― прерывисто шептал он, и гладил её распущенные длинные волосы, и целовал её щёки, мокрые от слёз, и боялся, что просто не выдержит этого огненного потока, который затопил его душу и разливался, разливался горячими волнами по всему его телу.

В ту ночь звёзды казались ему ближе, чем когда-либо. Их свет фиолетово-синим призрачным сиянием заполнял темноту, их гул звучал у него в голове, он парил среди звёзд и растворялся в них, и в этой непередаваемой высоте полёта он не помнил себя, а помнил её, только её одну.

А когда утром он посмотрел в блестящие глаза Мэри, он понял, что и она чувствовала это.

***

Иногда он заставал сына на палубе смотрящим на море. В самом этом занятии не было ничего необычного, но замершая неподвижность фигуры мальчика, словно он только что бежал куда-то, но вдруг остановился и застыл на одном месте, и его погружённость в себя, совсем не свойственная для детей его возраста, заставляли Люка постоянно размышлять о том, какие глубины скрываются в душе Артура. Он вновь и вновь мысленно возвращался в то время, когда он сам только начинал прислушиваться к тайнам мироздания, когда незнакомая, но манящая музыка чьих-то голосов звала его за океан, когда днём одолевали сомнения, правильно ли он поступает, стремясь в неизвестность, а ночью душили слёзы тоски по чему-то недостижимо-вечному и всепоглощающе-большому. И просыпаясь утром, он уже знал, что не сможет без этого обойтись; даже не понимая, что искать, он шёл за неведомый горизонт.

Уже потом он понял, что свет всегда горит в ладонях, хотя и это непоколебимое знание не искореняло сомнения до конца. А тогда, когда он был как Артур, и даже намного старше, эти сомнения не давали ему покоя. Они разъедали душу, являясь то приступами тихой ноющей боли, то настоящими штормами, выжимающими из него все силы. И всё же маленький огонёк света, как путеводная звезда над дорогой его судьбы, проводил его через бури.

Сейчас ему казалось, что он стал спокойнее и мудрее, но и в этом была пусть маленькая, но доля самообмана. По-прежнему мальчишка, смотрящий куда-то в неведомую даль, он искал Несбыточное с той же пылкостью и надеждой отчаянного мечтателя. Однако он подозревал: то, что раньше казалось ему его слабостью, на самом деле было его главной внутренней силой.

И вот теперь эта сила, которую сам Артур тоже сейчас наверняка считает слабостью, живёт в его сыне. Люк рассказывал мальчику о Вечном Сиянии, он был готов поделиться с ним всем, что знал сам, но вдруг как никогда осознал правоту слов своего учителя Гектора Фосиди: «Здесь нет перечня дисциплин, которые ты должен освоить: каждый новый урок будет твоим личным открытием». Вечное Сияние не было вещью, которую можно найти, потерять или передать другому человеку. Оно было тем самым Несбыточным, поиску и постижению которого не было и не могло быть пределов.

Контуры теней только начали очерчиваться в душе Артура. Он всё ещё был ребёнком, но Люк знал, что дальнейшие изменения неизбежны. Его сын не просто становился старше; он начинал чувствовать компас, он начинал искать.

Люк снова подумал о Гекторе и вздохнул. Они не виделись больше десяти лет. Как бы ему хотелось поговорить с ним…

Ник Рэдиент заканчивал наводить порядок в своём чемоданчике, когда в царящую в каюте тишину ворвался голос старшей дочери.

– Папа, привет! ― звонко выкрикнула Рози, чуть не сбив его с ног и бросаясь ему в объятия, словно они очень давно не виделись. Из её причёски выбилось несколько прядей, но выглядело это так, словно было сделано специально. Орехово-карие глаза весело блестели. ― Чем ты тут занимаешься?

– Привет, милая, ― Ник улыбнулся, осторожно отставляя в сторону чемоданчик и обнимая дочку. ― Вот, навожу порядок в своих сокровищах.

Когда-то, когда девочки были ещё совсем маленькими, они поинтересовались, что хранится у папы в чемодане. Ник, недолго думая, ответил, что там сокровища, после чего ему пришлось на ходу сочинять историю о пиратах, спрятавших на острове клад с золотыми слитками и ценными амулетами. В такие моменты он даже не подозревал, насколько сильно был похож на собственного отца, любившего рассказывать многочисленные морские легенды маленьким братьям Рэдиентам. Конечно, чуть позже Рози и Лили узнали, что папа занимается химией, и в чемоданчике у него хранятся различные приспособления и вещества, необходимые в этой сложной науке, но наивная привычка называть их «сокровищами» до сих пор сохранилась в их семье.

– Ой, здорово! Можно я помогу тебе?

– Ну что ж, давай. Я, правда, уже почти закончил, но и для тебя работа найдётся.

Ник с нескрываемым удовольствием следил за тем, как Рози ловкими смуглыми пальчиками перебирает коробочки и пробирки из небьющегося стекла. Малышка (он всё ещё называл её про себя малышкой, хотя ей уже исполнилось двенадцать лет) была удивительно похожа на Джессику, особенно заметно это становилось, когда мать и дочь стояли рядом. Да и характер девочка взяла материнский ― настойчивый, прямолинейный, чуточку упрямый, хотя Джесси иногда шутила, что это «чисто отцовские черты». Рози была подвижной и шустрой, в ней скрывалось даже что-то мальчишеское, и тут уже Ник с улыбкой говорил, что дочь пошла не в Джессику Рэдиент, а в Джека Кэмпбелла. Однако в ней уже проявлялась и женственность, и время от времени Ник ловил себя на мысли, что ещё немного, и Рози непременно будет притягивать к себе взгляды молодых людей… Хотя, пожалуй, думать ей об этом ещё рано.

– …Так вот, Лили с мамой что-то готовили с нашим коком, но мне стало скучно, и я ушла. Я хотела найти Артура, но он опять где-то пропадает, тогда я решила зайти к тебе, ― щебетала Рози без остановки.

Лили… Да, его младшая дочь совсем не похожа на сестру. Впрочем, она вообще ни на кого не похожа ― ни на отца, ни на мать. Лишь глаза у неё были его ― голубые, а в остальном… Слишком светлые волосы, слишком высокий голос, хрупкая, молчаливая, болезненная, уж она бы ни за что не выдала себя за Джека, да и представить её в роли настоящей морячки было совершенно невозможно. Лили всегда была ласкова и приветлива и с родными, и с незнакомыми людьми, но никогда не начинала разговор первой, а на её лице редко можно было прочитать какие-либо эмоции. Одно время Нику казалось, что у неё есть что-то общее с Люком, но и ему она не доверяла своих переживаний.

По-настоящему раскрывалась она только с сестрой и с двоюродным братом, когда они играли вместе. Тогда Ник замечал, как её бледное лицо розовеет, движения становятся более свободными, а сама Лили смеётся весело и задорно, как и все дети её возраста. Но в последнее время и с дочерью, и с племянником происходило что-то странное: они всё чаще отказывались от игр Рози (хотя оба были младше неё) и словно начали замыкаться в себе, проводя в одиночестве по многу часов. И если в Артуре Ник невольно видел брата, каким он был в юности и в детстве, то собственная дочь оставалась для него неразрешимой загадкой. Может быть, Рози знает немного больше, чем он?..

– Рози, дорогая…

– Да, папа? ― она оторвалась от перебирания содержимого чемоданчика и посмотрела на отца.

– Я хотел поговорить с тобой о Лили. Тебе не кажется, что её что-то беспокоит?

– Не знаю, папа. Она ведь у нас всегда такая… Размышляет о чём-то, в облаках витает…

– Ну, всё-таки, ― допытывался Ник. ― Может, она тебе что-то рассказывала? Что-то… необычное?..

– Ну, ― Рози задумалась, ― на самом деле было кое-что. Это мелочь, в общем-то, да и давно это случилось…

Ник насторожился.

– Расскажи мне.

– Хорошо, ― Рози пригладила волосы и сложила руки, словно собралась отвечать урок. ― Как-то раз ночью я проснулась и услышала, что Лили плачет. Я сразу её растолкала и спросила, что случилось. А она не унимается, только всхлипывает и всё твердит, что сон какой-то видела. «Кошмар?», ― спрашиваю. А она говорит: «Нет, не кошмар», ― и дальше рыдает. «Ладно, ― думаю, ― захочет, сама расскажет». Но она так ничего и не рассказала.

– Всё? ― Ник был сильно разочарован, но постарался этого не показывать, чтобы не подорвать доверие дочери.

– Нет, не всё. ― Рози помолчала, кусая губу. ― В общем… это было накануне того дня, когда Артур сказал, что видел сон про летающий корабль.

Кровь бросилась Нику в лицо, сердце застучало с такой скоростью, что он едва перевёл дыхание. Мало того, что Артур повторяет странности своего отца, так ещё и с Лили происходит какая-то чертовщина!..

– Папа, всё в порядке? ― осторожно поинтересовалась Рози. ― Я зря тебе это рассказала, да?

– Нет, малышка, что ты, ― Ник попытался улыбнуться. ― Ты всё правильно сделала, не волнуйся.

Он прижал Рози к себе и долго не отпускал её, гладя по непослушным волосам.

Когда-то он готов был отправиться с братом хоть на край света, и, хотя он очень боялся потерять Люка, он знал, что тот сам должен выбрать свой путь. С собственными детьми всё оказалось намного сложнее. Дочери были для него всем, и ему хотелось, чтобы Рози и Лили просто всегда были рядом…

Он по-прежнему любил «Рассвет», но вдруг как никогда почувствовал, как ему хочется обычной жизни. Обычной спокойной жизни, в которой так редки ветры перемен.

***

Сегодня ночью ему снова приснился тот сон.

В последнее время он стал повторяться с какой-то пугающей регулярностью. Не то чтобы Артур по-настоящему верил в знаки сновидений, собственно, он никогда о них и не задумывался. Но было в этом сне что-то совершенно необыкновенное, какой-то оттенок реальности происходящего. В нём у мальчика словно обострялись все чувства, он лучше видел, лучше слышал, ощущения становились более яркими и сильными. Он знал, что, если бы он в этом сне коснулся воды, его руки стали бы влажными, а если бы он попробовал облизнуть губы, то почувствовал бы на них солоноватый привкус моря.

И этот парящий корабль тоже был вполне реальным. Реальным, но каким-то… неживым. Настоящим, но не таким, как «Рассвет» или другие корабли, которых Артур повидал великое множество. Каким-то странным тусклым светом горели его бортовые огни, словно судно было окутано облаком дыма… или туманом. В этой пелене терялись и верхние мачты парусника, а бушприта и вовсе не было видно, ― Артуру казалось, что он, словно длинный острый меч, разрезает туман, чтобы дать дорогу идущему судну.

А ещё голоса. Далёкие, двоящиеся, как эхо в пещере. Мальчик не мог понять, звали ли они его, просили ли о помощи или просто переговаривались между собой там, на едва различимой палубе. Артур вглядывался, изо всех сил пытаясь обнаружить хотя бы одного человека, но все его усилия были напрасны.

Его дедушка, Дейв Рэдиент, однажды рассказывал ему о кораблях-призраках. Он говорил, что эти корабли прокляты и обречены бороздить моря и океаны до скончания веков. На вопрос внука, за что они прокляты, Дейв ответил так: «Капитаны кораблей, ставших призраками, отрекались от чего-то очень важного, Артур. Может быть, от любви. Или от веры ― истинной веры, даже не обусловленной какой-либо религией. Может быть, их подвела собственная гордость или жажда мести. Наверняка об этом знают только сами капитаны».

Почему-то сейчас эти слова отчётливо вспомнились Артуру. Возможно, и этот корабль из его сна был призраком? И мрачная тень его капитана лежала над ним, и будет лежать до тех пор, пока вина за что-то содеянное, быть может, много лет назад, полностью не искупится… Артур почувствовал, как его пробрала дрожь. Если всё так, как он подумал, при чём же здесь он?

От этих мыслей ему стало нехорошо. Он не испугался, нет. Но какой-то холод, неприятный и липкий, как стоячая вода, перехватил все внутренности и мурашками пробежал по коже… Захотелось закричать и броситься к маме или к отцу, чтобы они успокоили и защитили, как в раннем детстве, когда ему снился кошмар. Но сейчас он этого сделать не мог. Знал, что не мог.

К какой-то неясной, призрачной ― в прямом смысле слова! ― тайне прикоснулась его душа, и он уже понимал, что эта тайна станет его собственной тенью, хотя и не осознавал до конца подлинного значения этого слова. И страшное, до сих пор совершенно ему незнакомое одиночество, как и тот холод, пронзило его насквозь, и было оно таким болезненным, что даже физическая боль от удара или пореза показалась бы ему несущественной и ненастоящей по сравнению с ним.

III

Ночь была тихая и ясная, совсем как тогда, когда они встретились в первый раз. Подумать только, как давно это было!..

Люк снял фуражку и вздохнул несколько раз, собираясь с мыслями. Призрачное сияние луны золотило водную гладь; горизонт был хорошо различим, тёмной чёткой линией он расчертил море и небо. Среди мерцающих звёзд Люк сразу отыскал блестящий пояс Ориона и яркую Бетельгейзе, а чуть в стороне ― Сириус в созвездии Большого Пса. Какое странное чувство ― словно он на мгновение оторвался от земли и оказался там, за переливающейся завесой, отделяющую видимый мир от восхитительного Нечто. Его взгляд устремился в межгалактическую даль, которая отсюда казалась лишь рисунком из рассыпанных маленьких бриллиантов. Этот сверкающий узор был только проекцией, отблеском того, что Люк отчасти чувствовал сердцем, к чему прикоснулся однажды на Краю Вселенной.

Это была одна из тех ночей, в которые он слышал гул и пение звёзд особенно ясно. Не как отдалённое ощущение, а почти как настоящий звук, льющийся с небес и отражающийся в волнах, и звук этот был для него самой радостной, самой волшебной музыкой. Музыкой, которая родилась гораздо раньше него, на заре мироздания, музыкой вечной, непрекращающейся, незыблемой, музыкой, в которой были вся мощь, всё величие, вся ледяная нежность и огненное безразличие Вселенной, и за это он любил эту музыку, любил и восхищался ею. Она дарила ему спокойствие и уверенность, внушая ему осознание собственного одиночества ― но и собственной силы, его незначительности в этом мире ― но и принадлежности к нему, вручённой как величайший дар. Он любил эту музыку, потому что само Вечное Сияние звучало в ней, указывая путь к бесконечному свету.

Он вздохнул ещё раз, и гул стал немного тише. Постепенно он вновь почувствовал себя прежним ― обычным человеком, твёрдо стоящим на земле. Иногда ему удавалось пребывать в состоянии такой отрешённости довольно долго, но сейчас ему вдруг показалось, что на него словно кто-то смотрит, и он обернулся.

Он подумал, что ему померещилось. Но так ласково смотрели на него синие глаза, так много знакомого было в этом лице и в этом силуэте, будто освещённом невидимым источником света, что он готов был плакать и смеяться одновременно, но лишь улыбнулся, и эта улыбка показалась Гектору Фосиди удивительно мягкой ― так улыбались лишь те, кто видели звёзды.

– А ты стал сдержаннее, мой мальчик, ― он улыбнулся ему в ответ. ― И всё же по глазам я вижу, что ты всё тот же Люк Рэдиент, который бороздил океан и беззаветно искал самого себя.

– Гектор, ― он почти выдохнул имя учителя, и перемена произошла в нём за секунду, глаза вспыхнули и засияли, а тихая улыбка звёздного странника сменилась таким земным, таким обычным и радостным смехом, когда он бросился обнять своего наставника, что и самому Гектору хотелось смеяться вместе с ним.

– Вот теперь узнаю своего юного друга, ― улыбаясь, проговорил он. ― Сущий мальчишка, сколько бы тебе ни было лет!

– Гектор, ― повторил Люк, даже не пытаясь скрыть своего восторга. Впрочем, все эмоции открыто читались на его счастливом лице. ― Как я ждал этой встречи! Я боялся, мы больше не увидимся…

– Я же говорил тебе, что всё возвращается когда-то. Мы встретились, раз должны были встретиться.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3