Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести

Вильям Богуславский

Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести

© Вильям Богуславский, 2020

Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута»

(записки импотента)

Город Крайск. Первая городская больница. 11 августа 1997

Я стоял перед ним в приспущенных штанах, а он снял резиновые перчатки.

– Твои анализы я перепроверю, оставлю тебя на недельку у нас – может, что-то большее прояснится.

Он перешел на другую сторону стола, сел и (как мне показалось), посмотрел на меня с некоей усмешкой, мелькнувшей на гладко выбритом лице.

– Передай маме, чтобы она не беспокоила моих друзей. Ты совершенно здоров. Тебе посоветую завести тетрадь и записывать все, что покажется интересным. Лучшая медитация!

Некоторое время помедлив, он смотрел на меня.

– Студент? – сказал он. – Тем более политехнический институт!

– Третий курс, – сказал я.

– Палата, в которой ты будешь, – с тяжелыми больными. Готовится к операции Степан Евдокимович Ходоров, дело не в том, что он известный человек, изобретатель. Он свое положение понимает. Выговориться – для него облегчение. Да и для тебя должно быть любопытно. Не всегда это бред.

Он нажал какую-то кнопку, и в двери появилась медсестра – высокая девушка с кокошником на голове, из-под которого выглядывали свёрнутые в клубок светлые волосы.

– Отведешь больного в экспериментальную палату, ознакомишь с порядками.

Так я оказался на приеме у главврача первой городской больницы Крайска, уролога, кандидата медицинских наук Виктора Петровича Беспалько, которому моя мама, тоже врач, но педиатр, через знакомых меня показала.

Медсестра, сопровождавшая меня, толкала перед собой тележку с аккуратными ящичками.

– Зовут Светланой, – живо говорила она, – можно Света, а Светик – это не для тебя. А то сестричка, сестричка! Что-то экспериментальную загружают… Вчера на катафалке больного хлопца положили. Плачет бедный. А познакомишься со Степаном Евдокимовичем, Ходоровым, есть такой, – поумнеешь!

Я в синем с белыми пятнами от дезинфекции халате, зажимая полы, поспешал за ней.

– Больница наша считается инфекционной, – продолжала она, – посторонним вход запрещен. Общаются вон, через ограду. А наш корпус особенный – только четыре койки. Виктор Петрович помещает экспериментальных, он сейчас работает над докторской диссертацией, и я туда теперь по графику бегаю. Вот, все со мной. А тебя почему кладут?

– Ты, как я вижу, шустрая, узнаешь?

– У Виктора Петровича тайна Гиппократа. Захочет – скажет, а так ни – ни! Его жена в нашей больнице тоже работает, так я их никогда вместе не видела! Вот вход!

Я разглядывал, все-таки бывшая крепость. Может, это когда-то был боевой бастион, он отстоял отдельно от других корпусов. Возможно, какой-то штаб, но было пристроено крыльцо, и в палату вела одна дверь!

Только вошли, с койки напротив под окном приподнялся человек в наброшенном на плечи халате, худой с изможденным, злобно морщинившимся лицом и – выкрикнул:

– Сестра, двадцать пять минут! Я буду жаловаться Виктору Петровичу!

– Степан Евдокимович! Где ваша задница! – Светлана из своей тележки не торопясь достала шприц, по оголенному месту сделала неожиданный шлепок.

Позже я узнал, что если зажать между пальцами шприц, это уже особо профессиональный шик, шлепок с уколом – безболезненный!

– Спасибо!! Но придерживайся графика! Виктору Петровичу напомни, чтобы увеличил дозу!

Светлана показала мне койку.

– Твое место, – негромко сказала она, – еще наслушаешься!

Палата показалась большой, почти квадратной с низким потолком, три вытянутые окна и четыре койки. Одна, ближе к входу, пустая.

…Уже к вечеру меня позвали к ограде. Понятно. Появилась моя мама, прильнула к решетке и озабоченно смотрела.

– Ну как, Изенька? Я уже поговорила c Беспалько, и он мне сказал…

То раздражение, которое у меня копилось целый день, прорвалось.

– Что ты лезешь? Мало того, что ты упекла меня в эту клетку, ты еще и тут продолжаешь дальше совать свой нос. Я сам все знаю! И не появляйся тут, и без тебя тошно! Принеси общую тетрадь и ручку!

Так я оказался с тетрадью, и на первой странице пишу:

«Проба, проба, проба. Крепость. Воздвигнута в далеком прошлом, охранять Украину от набегов татар и турок. В наше время на ее территории больница во главе с главврачом Виктором Петровичем Беспалько.

Слева от меня оторвался от подушки и повернул ко мне круглое лицо молодой парень. Видно, положенный вчера. Дальше под окном явно старый человек, седой, небритый, покосился и отвернулся. И совсем напротив под вторым окном, – тот, который нас встретил. О нем, значит, говорил Виктор Петрович!

Вот так сразу представилась мне компания, в которой я оказался. И вскоре я уже знал, с чем каждый здесь лежит. О себе я почти ничего не говорил, да и не очень интересовались, каждый был занят собой.

Убедился, эти записи даже для себя требуют определенного порядка, лучше писать новое с промежутком и, как говорят, с красной строки, а воспоминания тоже как-то выделять, я решил – восклицательными знаками:

!!!

Все началось с того мальчика Юры, москвича, который приехал на каникулы с мамой к своей бабушке к нам в украинский районный центр Дымово. Москвич – и от нас, местных, он резко отличался. Было ему лет двенадцать-тринадцать не намного меня старше. Столичный, причёсанный, наискосок шлейка к синим штанишкам, важничал, но вместе с нами бегал. А самым излюбленным местом наших игр было старое запущенное кладбище вокруг «могилы». Так назывался курган, осевший от времени, и все еще возвышающийся над заросшими бурьяном редкими крестами и могильными плитами. Говорили, что там захоронен какой-то важный хан времен татаро-монгольского нашествия. И слава об этой могиле шла нехорошая, будто какие-то колдовские силы от нее исходят, даже хоронить вокруг него перестали, но нам мальчишкам лучшего места для игр не найти, особенно в прятки.

Как сейчас помню. Было лето, мы играли, и мы с этим Юрой залегли на самом верху «могилы», довольные, в заросшем кустарнике нас не найдут. И вдруг этот Юра расстёгивает свои штанишки, сдвигает трусики и показывает на свою «пипирку».

– Смотри!

И я вижу, как она вдруг оживает и становится столбиком.

– А ты можешь?

Я сдергиваю штаны, начинаю тужиться, надуваться, но ничего не происходит.

– Эх ты, импотент! – сказал этот Юра.

Забыл я об этом, но потом значительно позже все чаще вспоминал.

Я был тогда в седьмом классе. Среди ребят ходила подначка, вроде бы хохма такая. Соберутся, и весельчак невзначай произносил:

– Кто дрочит, у того на ладонях волосы вырастают!

И тут обязательно кто-то под общий смех смотрел на ладонь.

В классе учился Костя Худолей. По возрасту значительно старше нас. Так он и был главным онанистом, не считал он это чем-то зазорным. При случае, расслабившись, объяснял затаившим дыхание.

– Главное найти описание, где реально рисуется. В заграничных романах лучше всего. Сейчас у меня «Госпожа Помпандур и ее поклонники». Смак – обстановка. Я закрываю окно и зажигаю свечку, ставлю ближе на табурет, чтобы можно было читать. Дохожу до момента. Эх!! Это тебе не Дунька Кулакова!

Но я онанизмом не занимался.

Очень откровенным и простодушным оказался мой сосед справа, как я и догадался, доставленный недавно. Украинец. Почти все здесь украинцы, но говорят по-русски, а он выражается на суржике, смеси русских и украинских слов, которые я для себя перевожу. Мыкола – дальнобойщик, и рейсы его чуть ли не до Иркутска. Попал в больницу, по его мнению, из-за длительного сидения в кабине за рулем. Одно яйцо у него распухло, стало величиной в цветной сине-лиловый шар. В свое время он окончил курсы автомехаников и рассказывает, как выдужает и будет работать в гараже, ремонтировать машины – «Тилькы не сидить на яцйях». Его брат, с завистью говорит он, здорово устроился, двое вкалывают, а он принимает заказы.

Только появляется Виктор Петрович, Мыкола сбрасывает одеяло и зовет:

– Доктор! Наче стало меньше. Подывиться!

Тот, что под окном слева, показавшийся мне сильно старым, – Федор, по профессии стекольщик, ему 52 года, угрюмый, малоразговорчивый верующий человек. Крестится с самого утра, потом перед едой, которую нам привозят, молится и шепчет молитвы. У него была операция на предстательной железе. И, видно, неудачная. Это я услышал во время обхода врачей. На тесемке у него бутылочка для оттока мочи. Светлана ее периодически меняет.

Но самый беспокойный и непредсказуемый – Степан Евдокимович Ходоров, буду писать – просто Ходоров. У него рак, его готовят к операции, но она откладывается. Он полностью зависит от обезболивающих уколов. Светлана по графику его колет, но он все просит, чтобы увеличили дозу. Чаще всего лежит поверх одеяла в самой неестественной позе, подвернув под себя ноги, но когда наркотик начинал свое действие, преображался. Опускал ноги в мягкие кожаные тапки с каким-то витиеватым цветным узором, какими бывают одежды с севера. Его сухое, с резкими морщинами, лицо оживлялось, становилось приветливо-добродушным, но так было не всегда.

Вечером Николай или почувствовал себя лучше – и решил развлечь нас своими рассказами о тяжкой работе дальнобойщика. Он, вольно привалившись к подушке, живо рассказывал:

– Шел по кишиневской трассе без напарника. По сторонам мелькали голосующие. Увидел девушку в косынке в синем платьице – «гарненька»! Сдал назад и открыл дверцу. Она живо взобралась!» – «Я расплачусь» – и смотрит с улыбочкой. «Куда едешь?» – спрашиваю. – «До мамы. Студентка. Я ей гостинец везу». – «Лезь наверх!» Она живо, знает, где наши люльки. Я с трассы на первом же повороте съезжаю, зажигаю на всякий случай красный и лезу к ней. А она уже платье сняла, в трусиках и смеется. Я к ней, и штаны на ходу стягиваю. Притулился, и тут бац! Не кымарыть! Я туда-сюда! Нема! «Подожди, говорю, укачало!» С кабины выскочил, дохнул свежего воздуха и назад. Результат той же! Снова вниз! Бегаю вокруг, машины, по покрышке колес через раз хуем бью. Вернулся. Безрезультатно! Я ей зло кажу:

«Вылазь з машины, жды попутку!»

Ходоров поднялся с постели, сделал несколько шагов к Николаю.

– Ты! Жлоб с деревянной мордой, – неожиданно заорал он, – кому ты втюхиваешь свои сраные байки… Думаешь, дружки зааплодируют, что тут сидят!?! Кого ты тянешь в свою кодлу безмозглых похотливых идиотов!

Он весь трясся и, казалось, вот-вот бросится на Мыколу с кулаками.

– Да я полжизни отдал, чтобы забыть, не видеть и не слышать эту шваль, ленивую, пьяную, вообразившую себя человеками! Тьфу, блядь, плюнь и разотри!

Он вернулся, сел на свою кровать и обхватил голову руками и продолжал так же громко причитать, но о чем-то своем.

– Наде только команды… Дай! Принеси! Подай! Ей мне сделать приятное было за счастье. Такой был верный друг!! Она только надумает идти ко мне, а я и уже знаю! И смотрела на меня как на какую-то картину. Успокойся! Нет, не могу! Меня, когда она приближалась, бросало то в жар, то в холод. И звоны, и трели! Все обиды, все пропадало. Оставалась только она, только Наденька! Как живая! Вот она!

– Евдокимович, – позвал Федор, – не рвы душу. В писании сказано – не мечите бисер перед свиньями! Помолись лучше.

Ходоров вроде очнулся, уставился перед собой.

– Не верю я в бога, Федор, я атеист!

– Атеистов треба вбываты!

– И то правда, – уже спокойно сказал Ходоров. – Я библию, и старый и новый завет, изучаю как источник мудрости, а далеко не продвинулся.

!!!

Меньше года назад, вечером, 15 октября.

…В актовом зале старого здания Политехнического иногда по субботам проводили вечера с танцами.

Кресла, скамейки раздвигались, на сцене ВИА – вокально-инструментальный ансамбль, а внизу танцующие. Народу собиралось много, и не только наши приходили, но и приглашенные. Кроме того, надо было выставлять дежурный патруль, чтобы не пропускать чужих, ломившихся на эти танцы…

Я приходил, но не танцевал, даже не стремился…

Почти в конце зала в передышках собирались группами ребята, на сдвинутых стульях можно было посидеть, и я обычно держался вместе со всеми.

И тут руководитель ВИА торжественно объявляет.

– Белый танец!!

Круг ребят таял, я даже старался сторониться, чтобы не было толкотни. Она шла напрямик, рыжая, рослая, взлохмаченные волосы, очень уверенная, кто-то стоял передо мной, и она его отодвинула. Я тоже сделал движение в сторону, но она тронула меня за плечо.

– Я тебя приглашаю!

– Я плохо танцую.

– Здесь все плохо танцуют!

Она крепко сжимала мою руку. Я поддавался ее движениям. И мне даже показалось, что я сам ее веду, но сбивался. И снова подстраивался.

– Говорил, не танцуешь. У нас получается!

– Не очень!

Она ростом чуть ниже, лицо совсем близко. Она неожиданно сказала:

– Я знаю, как тебя зовут! Изя!

– Откуда знаешь?

– Подружки подсказали, – и она кивнула кому-то в толпу. – А меня Рая!

Танец закончился, и мы еще какое-то время продолжали стоять.

– Давай убежим отсюда! – вдруг сказала она и потянула меня в сторону выхода.

– Куда бежать?

– Отсюда!

– Двери там закрыты! Ребята охраняют!

Я не показал, как мне представлялось, какого-то внешнего удивления, вроде – всё в порядке вещей.

– Ты в самом деле хочешь отсюда уйти?

– Да! С тобой!

– Хорошо, – сказал я.

За год учебы в институте я знал все ходы и выходы. Находились места, где можно было прогулять лекцию, перекурить, между старым и новым корпусом – застекленный переход. Из актового зала через аппаратную можно было выйти к аудиториям, в коридор, а там выход.

– Идем, – сказал я этой Рае.

Под лестницей в противоположной стороне зала и была дверь в аппаратную, и не закрыта!

Я впереди, мы оказались в длинном коридоре старого учебного корпуса. Никого. Тихо. Свет только от окон. Справа двери аудиторий.

Рая подошла к одной из дверей, к другой… Потянула – и она отрылась.

– Хочу посмотреть, – сказала она. – Можно?

Это была обычная учебная аудитория. Преподавательский стол, и в три ряда столики с сидениями на двоих. Светло – за окном город с огнями.

Рая села за один из столиков.

– Просторно! Я уже за парту еле протискиваюсь! – засмеялась она. – За этим столиком буду сидеть. Получу золотую медаль – и к вам на химфак без конкурса поступлю.

– Так уверенно, золотую медаль!

– Я круглая отличница. И была победительницей конкурса имени Ломоносова по химии. Так что в коридорах твоего института встретимся!

Она снова засмеялась и вдруг настороженно замерла, словно прислушиваясь.

– А ведь доносится музыка, – сказала она, быстро приблизилась ко мне, – давай потанцуем!

– А что, идем!

Мы закружились в объятиях на узком пространстве между столиками.

– Скажи, удивительно! – прошептала она.

– Удивительно!

Возле преподавательского стола – остановились.

– Я посижу! – И она легко присела на край стола.

Ее мягкие голые коленки касались меня… разгоряченное взволнованное лицо… глаза были совсем рядом. – Ты мне нравишься, – вдруг сказала она, – ты очень мне нравишься!

Ее порыв меня захлестнул, но тут же точно волна схлынула и сменилась подступающей одеревенелостью. – Ты не такой, как все, – тихо произносила она. И эти ее слова были холодно-отрезвляющими.

– Нас еще, гляди, закроют, – сказал я, – не выберемся.

Возле ее дома я с ней попрощался. Очень сдержанно. У парадного она задержалась, и тут, точно вспомнив что-то, повернулась ко мне.

– Изя, у меня предложение. Скажи, что ты не откажешься! У нас с девчонками есть потаенное место, где мы одни секретничаем. А я тебе покажу! Мы с тобой в институте оказались, а там вообще чудо. Только теплее оденься, а то ты в этой курточке окоченеешь.

– Что ты все время пишешь? – спросил Ходоров, поднялся и подошел ко мне.

– Дневник веду. Виктор Петрович посоветовал.

– Виктор Петрович плохое не подскажет.

– Да, мне интересно, отвлекает.

– Я дневник никогда не вел, – сказал Ходоров, – тут он сжался, прошел к своей койке, сел, замер и уставился перед собой.

– Скажи, ты в Одессе был? – спросил он. – Я там практику на заводе «Красный пролетарий» проходил. На «Привозе» в стаканах продавали вареные креветки, розовые, очень вкусные.

– Прилягте, Степан Евдокимович.

Я ему помог лечь, но он снова сел и точно очнулся. – Все знают, что евреи – народ книги, что ты читаешь?

– Редко читаю.

– Скажи, а фантастикой ты увлекаешься? Каких знаешь фантастов? Бредбери, «Туманность Андромеды», Братья Стругацкие?

– «Место встречи изменить нельзя». Фильм видел.

– Скажи, а библию ты читал?

– У нас дома была книга «Библия для верующих и неверующих» Я ее читал и даже помню. Дома у нас никто не интересовался. Папа мой умер, когда мне было семь лет. Мама – детский врач. В бога не верует.

– Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй!!

– Федор, а у тебя книга есть? – спросил Ходоров.

– От отца. Как зеницу ока храню. Читаю, молюсь, да будет царствие твое, Отведи, Боже, от лукавого!

– Хвалю! Молодец! Да, да! Ее и сейчас трудно приобрести. А в нашем бывшем Союзе за нее в тюрьму! Мудрые наши правители были уверены – человек прочтет хоть строчку из Библии – станет врагом Советской власти. Я на Колыме шесть лет за троцкизм, не в шарашках, не в библиотеках, – мужиком. Ты Солженицына читал? Вот-вот! Шаламову надо верить. У него бога нет! Атеист! Святой человек, не то что Солженицын – вражина, выдавал каторгу в киселе…

– Ворогы людей, – запричитал Федор, – что ни скажут, а бога охают! Если не приносить покаяние Богу, – мало-помалу душа остывает, дьявол начинает борьбу, душа одержима бесами, уходит и не может человек противится без господа нашего Иисуса Христа!

– Воистину, – сказал Ходоров, – а Библию, что старый завет, что новый, надо читать! Великая загадка. С Виктором Петровичем поговорить, вот мудрый человек, все понимает. Ты моральный кодекс советского человека знаешь? Украли из Библии. Вся мораль человеческая из Библии. И самое интересное, сказка, многие знают, человека бог создал по своему образу и подобию. Как это, как? Задаются вопросом. А до этого говорится, как за шесть дней построена богом необыкновенная конструкция – Земля, небо, светила, использованы все виды умений и профессий вплоть до оживления человека.! Значит! – То, что совершил Бог, должен уметь делать и человек! Понял, о чем я говорю?

Я киваю.

– Мало этого, если переводы текстов библии правильные. Бог говорит Адаму: если ты хочешь, если ты приложишь усилия, если ты постараешься, то мы вместе. Ты и я сделаем из тебя человека. Наизусть помню!

Ходоров вытягивает шею, поднимает вверх палец.

– По образу и подобию! Такая сказка!!

Я подошел к подъезду ее дома, а она уже меня дожидалась.

– Наконец-то! Я показал часы.

– У меня, значит, спешат!

Она была яркая, праздничная. Красные полусапожки, замшевая светлая куртка, будто специально взбитые взлохмаченные рыжие кудри, за спиной рюкзак.

– Возьми меня за руку. Я себя очень хорошо помню маленькой, нас в детском садике выводили на прогулку парами. И мне нравился один мальчик. И я кричала: пусть Коля идет со мной! Только Коля! А теперь я кричу: только Изя!

– Давай твой рюкзак.

– Ты даже не спрашиваешь, куда мы идем. У меня с собой фонарик.

– Я тебе доверяю!

– Тогда скажу. Мой папа строитель. Я как-то попала к нему на работу, а он с двумя сотрудниками собрался ехать на объект – решать, восстанавливать или разрушить разбитый с войны дом, я за ними увязалась до самого шестого этажа. Сам увидишь!

Мы вышли в район – Алексеевки – сплошь новостройки, но этот дом высился в стороне – глядели только пустые проемы окон, но внутри среди развалин сохранились и лестницы, и переходы.

Рая уверенно подымалась с этажа на этаж.

Мы оказались на самом верху. Когда-то это была комната, но одна стена была совершенно разрушена, а над головой оставалась только половина потолка – и открывалось небо.

– Подожди! – сказала она.

В углу на кирпичах лежала дверь, я понял – как бы стол, – а за ней такая же дверь для сидения, только обитая остатками дерматина.

Рая из рюкзака достала какую-то ткань, и стала протирать поверхность стола и сидения. А потом накрыла стол каким-то подобием скатерки.

Извлекла термос и два пластмассовых стаканчика, пакеты.

– Кофе и бутерброды, – сказала она. – Какие ты больше любишь – с колбасой или рыбой?

– И те, и другие, – пытался шутить я.

– Вот и хорошо, но мы не будем спешить. Мои подружки тоже свое приносят. У нас есть ритуал. Мы тут бесимся, орем. И я тебе скажу – мы здесь сделали открытие, такого нигде нет. Вот стемнеет, и ты узнаешь!

– Ладно, – сказал я, – подожду!!

– У меня с первого класса четыре подруги. Мы тут поклялись ни одного парня сюда не приглашать. Это наше святое место. А я видишь, предатель. Тебя пригласила!

– Я тронут!

– Ты такой Куся!!

– И что это значит?

– Я папина дочка. Его дома так зовут! У папы точно такие же кудряшки, как у тебя. Скажи, а я тебе нравлюсь? Ты не обратил внимание, какие у меня глаза?! Посмотри, пока не стемнело, – серо-голубые, в сочетании с моими рыжими волосами уникальное явление, присущее только одарённым женщинам!

И засмеялась. Я тоже смеялся, подхваченный ее вроде бы шутливым порывом.

Между тем смеркалось, захода солнца не было видно из-за оставшейся стены, луна тоже оказалась скрытой нависающим остатком крыши, но потемневшее небо постепенно стало светлеть.

– Поднимаемся, – сказала Рая и вышла из-за стола, – наступает торжественный момент.

Она подошла к самому краю разрушенной стены и, что есть силы, закричала в открытое пространство:

– Дружба, дружба навсегда!

И тут из глубины, будто бы живой отклик, перекатываясь, пророкотало:

– Да! Да! Да! Да!

– Сори, Сори! Никогда!

– Да! Да! Да! Да! Да!

– Эхо! – сказал я.

– Иди крикни!

– Да! – закричал и я.

– А! А! А! – откликнулось.

– Тут, когда мы узнали, как оно отзывается, – как с ума посходили, кричали, кто во что горазд, потом только с утверждением «Да!». «Ася – моя самая близкая подружка, Боже, люби всегда!» И все вместе с эхом подхватывали – Да! Да! Да!!

– Здорово!

– Теперь и кофе можно попить!

– Согласен.

– Тебе не холодно? Ты все-таки плохо оделся!

– Нет!

Все было удивительно! И эта бывшая комната будто оторвалась от земли и словно корабль поплыла навстречу ветру в открытое небо. Меня охватило странное чувство то ли отрешенности, то ли изумления. Может быть, какой-то приступ сентиментальности.

– Ты замерз, – сказала она, – и расстегнула свою куртку. – Иди ближе!

Я придвинулся, положил голову ей на колени и замер!

Почти ежедневно Виктор Петрович в окружении врачей, иногда студентов, приходил с обходом. Все в белых халатах, в белых шапочках останавливались возле каждого.

… Меня пропускал.

– Обследуется!

Нередко вечерами он приходил в палату один. С наброшенным на плечи халатом, он поочередно присаживался на край кровати и вел добродушно успокоительные разговоры. Его ждали, задавали вопросы. Подсел Виктор Петрович к Федору.

– Отрыньте живу душу от Диавола. Обсели бесы Евдокымовыча.

– Вин бога любыть, – по-украински сказал Виктор Петрович. – Як вы зараз себе почуваете?

– Трохы легше? Подскажите, не поминать имя господа бога всуе!! Диявол тут! Когда в храм божий попаду? Свечи поставить!

– Успокойтесь. Не дадим обидеть. Оно попустит!

– За вас буду молытыся.

Федор поворачивается лицом к стенке и укрывается с головой одеялом.

Подсел Виктор Петрович и ко мне.

– Тебя выпишем, я еще посмотрю кое-какие анализы. Но скажу, ты здоровый парень. С моей точки зрения, абсолютно здоровый. Может, требуется иной инструментарий. Медицина не стоит на месте. Я верю в твои жалобы, они искренни. Другая область, тут и до Фрейда недалеко. Это я про себя.

Но, как я понял, приход его больше всего был связан с Ходоровым. Похоже, они были и раньше знакомы, но обращались друг к другу на «Вы» и по имени-отчеству. Речи вели не только о медицине или болезни, хотя просьба «Увеличьте дозу» не раз повторялось.

– Интересно, Виктор Петрович, – обратился к нему Ходоров, – все намереваюсь спросить, как обстоят дела с диссертацией?

– С другим я бы отшутился, но вам скажу – плохо!

– Не спрашиваю.

– Не мне вам говорить, что такое новизна. У меня авторов по теме перешагнуло за сотню. Даже с использованием чужого опыта можно завершить диссертацию, но свое!? Надо работать.