По ту сторону Солнца

Капитан спецслужбы торопко привстал с дивана, и, прихватив из рук майора рюкзак, положил его подле на сидение. А Петр Михайлович между тем принялся расстегивать замок на куртке Даши и помогать ее снимать.

– Я думала, меня вызвали, чтобы допросить, – молвила Дарья, выуживая из куртки руки и оставляя ее саму в руках коротышки.

– Сначала тест, а затем если захотите, можем и допросить. Владимир Сергеевич в том большой мастак, – в шутливой форме отозвался Петр Михайлович, вызывая на губы женщины улыбку.

Как только и куртка была передана Юрию Анатольевичу и оказалась на диване подле рюкзака, Петр Михайлович оправил на Даше рукава голубой в тон джинсам рубашки, и, подхватив под локоть, повел к стоящему в правом углу помещения столу, усадив на деревянный стул с высокой тканевой спинкой. Он развернул стул таким образом, чтобы женщина смотрела на створку входной двери, поставив его немного диагонально. Затем выдвинул верхний ящик стола, где находилось небольшое устройство, на серебристой панели которого располагались маленькие световые датчики да мельчайшие клавиши, и, соединив его с ноутбуком, принялся вытягивать из самой поверхности технического средства тонкие белые проводки с укрепленными на их концах прозрачными пятачками. Сами пятачки он прижал к вискам, за ушами, по поверхности лба и даже на макушку головы женщины, потому последняя предположила, что ее будут проверять на полиграфе.

– Насколько я знаю, без моего согласия, вы не можете меня проверять на детекторе лжи, – дрогнувшим голосом проронила Даша, отклоняясь, когда майор попытался удлиненные, голубоватые с множеством присосок полосы укрепить вдоль линии ее носа.

– Не пугайтесь, это не полиграф, – останавливая свои движения, ответил Петр Михайлович. Он явственно в противовес капитану спецслужбы, пытаясь успокоить, говорил медленно, уверенно и мягко. – Хотя это техническое средство выполнит психофизиологическое исследование, но только работы мозга. Давайте, вначале проведем тест, – проронил он, ибо узрел, как рот женщины приоткрылся, жаждая вновь, что-то спросить. – А погодя я постараюсь ответить на ваши вопросы, Дашуня, – добавил майор, ласкательно произнося ее имя, и тем, определенно, желая успокоить.

Петр Михайлович укрепил голубоватые с присосками полосы и на запястья женщины, одел на голову беспроводные наушники, полностью поглотившие всякие сторонние звуки. И лишь после того как на экране ноутбука проступило темно-синее пространство неба с чуть вздрагивающей чертой, точно бьющейся жизни, да белыми вкраплениями созвездий по углам, одел Дарье на глаза черные, идущие полосой очки.

– Дашуня, – послышался голос Петра Михайловича из наушников. – Не волнуйтесь, пожалуйста, и расслабьтесь. Наблюдайте за сменой кадров.

А минутой спустя, перед глазами женщины и впрямь появились, замелькав, картинки, а в наушниках послышался высокий звук, иногда сопровождаемый звучанием струны гуслей. По первому звук подали столь высокий, что он оглушил Дарью, и враз от него задребезжало в барабанных перепонках, выплеснувшись тягучей болезненной волной прямо в мозг. Однако погодя боль вместе с дребезжание осели, а на первый план выступило звучание одной струны гуслей, и мелькающие картинки, похоже, принесли на себе давеча просмотренные сны. Дарья это поняла, когда в их бегло сменяющемся темпе, смогла узреть отдельные фрагменты, эпизоды когда-то виденных городов, природных ландшафтов или отдельные образы созданий. Напряженно замерев, женщина старалась выхватить из потока мерцающих изображений саму сюжетную линию, чтобы сопоставить события, определить и различить одиночные фрагменты. От этого мощного усилия Даша, кажется, перестала слышать и саму звучащую, бьющую по ушам струну гуслей, будто мозг в попытке разобрать увиденное, отстранился от всего стороннего, и, очевидно, не существенного.

Внезапно звук в ушах взвился до запредельной высоты, от которого внутри головы все тягостно заскрежетало и тотчас остановилось движение картинок перед глазами, явив раскинутую черную поверхность космического пространства укрытую разноцветными, разрозненными туманами и стайками мельчайших, точно просыпанных чрез сито, сизовато-голубых звезд. Длинный, схожий с самолетом космический корабль с серебристым корпусом и проложенными по спинке голубоватыми полосами люков, только без крыльев, впрочем, имеющий фюзеляж, хвостовое оперение досель ровно двигающийся через рыхлые, волокнистые туманности оранжевого цвета, внезапно застыл. Так, словно наткнулся на преграду, достаточно плотную. Еще пара секунд и из его слегка округлой головы вылез толстый серебристый бур. Он достигнув того невидимого препятствия, по-видимому, прозрачной стены упершись в преграду, принялся крутится. Сначала бур вращался не быстро, словно наращивая обороты, однако, вскоре набрал надобную скорость и вроде как преобразился в ядреный яркий луч света, который стал медленно, но верно прожигать в той препоне широкую брешь.

Из-под серебристого луча-бура в разные стороны отлетали комки густого света, лоскуты пламени и ошметки какой-то твердой породы, схожей с камнем. Все эти отломки некогда единого целого, отскакивая от своего родителя, превращались в горящие сгустки, хвостатые светила-астероиды, в болиды и метеориты, порой смешиваясь с парящей округ оранжевой туманностью. Бур меж тем зримо прожег преграду, обнаружив в том месте почти черную дыру с тремя жидкими голубоватого отсвета языками. Все еще не убирая бура, космический аппарат неторопливо пополз в образовавшуюся дыру. Чудилось это вытянутое космическое судно с трудом протискивается сквозь незримую, прозрачную, тем не менее, дюже крепкую и плотную препону. Каждую секунду, с натугой замирая, вновь полыхая серебристым буром, и продолжая свое едва заметное движение, свое едва заметное исчезновение. Космический аппарат поколь был все еще виден и подобно живому организму изредка втягивал в себя отдельные части собственного тела, извивался, иль подталкивал свой ход хвостовым оперением, нервно изгибая приподнятый вверх конец. Так, что немного погодя в прожженной дыре сначала пропала его голова, затем весь корпус, а напоследок, чуть качнувшись, исчез и сам хвост. Не более трех-четырех секунд просматривалась прожженная дыра охваченная лепестками голубоватых размывов, но после данная поверхность дрогнула и резко стала сворачивать собственные окоемы, стремясь войти в единую точку, в центр и с тем поглотить, и саму горловину, и ее голубоватые, размытые лепестки.

А на место космическому пространству, когда-то виденному Дарьей во сне, пришла натянутая по его верхнему слою одинокая струна, тронутая щипковым движением кончиков пальцев. Струна нежданно мелко-мелко задрожала, а мигом спустя ее металлическая видимая закругленная грань, будто множественно напаянная друг на друга, принялась рваться, сниматься слоем за слоем, слезать как обветшалая кожа, степенно превращая собственный корень в тонкую нить. Шелковистая, вроде только, что вытянутая из кокона тутового шелкопряда, нить теперь ощутимо завибрировала, и, дав, наконец, разрыв по своей поверхностной стороне, нежданно выпустила из надлома малую частичку красного света, огонька, искры!

О, нет! мельчайшей пятиконечной, красной звезды. Один-в-один ассоциирующейся с той, что когда-то носили октябрята Советского Союза на груди, с изображением маленького Володи Ульянова и с тем соотносившие себя с коммунистической партией великой страны. Звездочка, теперь разгорелась много ярче приняв прямо-таки рубиновый оттенок и свершив кувырок в воздухе коснулась одним своим лучиком носа Даши, зацепившись за его круглый кончик, насыщенно полыхнув светом и не просто ослепив ее глаза, а прямо-таки закупорив дыхание, застопорив биение сердца и течение крови в сосудах, застлав густой влажностью ноздри, легкие, гортань, склеив поверхность губ и ноздрей. Отчего допрежь недвижно сидящая Дарья резко вскинула вверх руки и принялась срывать с лица очки, с ушей наушники, стараясь освободить себя, свой мозг от оков, предоставить себе пространство для дыхания, место для движения и осознания происходящего.

Глава четвертая

Видимо, Дарья потеряла сознание и это впервые за тридцать два года жизни. Ибо в следующий момент, когда жидкий белесый туман заместился коричневым, под паркет, полом, а на смену стянутости дыхания пришло его дробное рокотание, четко расслышала взволнованный бас майора медицинской службы:

– Держите, держите ее руки.

Секундой спустя чередующийся с хрипло звучащим голосом Юрия Анатольевича:

– Володя, передай им все данные, чего ты тянешь?

Осознание приходило вяло и несмело, вроде мозг степенно включал свою работу, также как всегда медленно начиная собственный разгон, отчего еле-еле закончив первый и второй класс на четверки и тройки, в шестом даже в четверти, не больно-то и напрягаясь, Дарья не имела ни одной четверки. Кружащее же пространство с белесым, почему-то не оранжевым (как дотоль было видно), а именно белесым, дюже разрозненным туманом степенно заместилось на черные гладко начищенные, кожаные, туфли, опирающиеся на коричневый ламинированный пол, и прорезавшаяся склейность гортани, рта сменилась на неодолимую тошноту, скрутившую в тугой узел сам желудок.

– Дашуня, вы меня слышите? – послышался четкий вопрос исторгнутый Петром Михайловичем.

Непреодолимое желание вырвать, не столько на туфли майора, сколько вообще, привело к тому, что Даша резко дернула лежащей повдоль тела левой рукой и прикрыла рот. Лежала на правом боку, как оказалось, не только рука, но и сама женщина, на том самом темно-зеленом кожаном диване, с деревянными подлокотниками. Именно по этой причине она и видела пол и туфли майора, а также не менее лощенные туфли прохаживающегося подле шкафа Юрия Анатольевича. Впрочем, стоило ей вскинуть руку, как незамедлительно капитан спецслужбы остановился, а после, смыкая видимость, пред ней нависло лицо сидящего на диване Петра Михайловича с беспокойством, как оказалось в серых радужках глаз, спросившего:

– Дашуня, вам нехорошо?

– Сейчас меня вырвет, – чуть слышно через приткнутую руку отозвалась женщина, чувствуя как рвотные массы, выскочив из желудка, подкатили к самому рту.

Однако опережая их, перед глазами Даши возникла серая пластиковая корзина для бумаг, окутанная черным мусорным пакетом, точно выдернутая откуда-то или загодя заготовленная. Более себя не сдерживая, Дарья ухватила ведро правой рукой и склонив как можно ниже к нему голову принялась рывками рвать, ощущая одеревенение внутри желудка и стремительно вторившую, тем позывам, острую боль внутри черепа, мгновенно распространившуюся на лоб, виски, затылок и глаза. Ощущение многодневной, беспробудной попойки наполнило все тело женщины, и хотя она (как и многие другие) всегда писала, говорила о вреде алкоголизма, сама почасту тем грешила. Поутру мучаясь угрызениями совести, расстройством желудка и головной болью. Да только в состоянии легкой эйфории писалось всегда быстрее, а возникающие картинки были столь жизненными, четкими, что чудилось еще миг и можно будет коснуться того или иного создания рожденного на экране ноутбука степенно складывающимися словами, буквами и клацкающими по клавиатуре пальцами. Поэтому Дарья знала, что такое похмелье.

Однако нынешнее ее состояние было не столько отходником от чрезмерно принятого спиртного, сколько сильнейшим отравлением. Так, что отстранив в бок корзину для мусора, она, откинулась на диване на спину и сомкнула веки. Также разком почувствовав резкое сокращение мышц в конечностях, оцепенение распространившиеся теперь не только по всему желудку, но и поднявшееся вверх по легким до бронхов, трахеи, гортани и горла, слегка отяжелив само дыхание. Липкий пот, пробив все тело, выступил на коже рук, ног, особенно плотно покрыв лоб и подносовую выемку. Даша открыла рот и тяжело задышала через него, едва уловив разговор, происходящий в кабинете.

– Я переслал все данные, в течение минут пятнадцати они ответят. Потому ждем. Как она? – это сказал, определенно, Владимир Сергеевич, потому как его баритональный голос женщина слышала впервые.

– У нее поднялось артериальное давление, – ответил Петр Михайлович и влажной салфеткой утер лоб и губы Даши. – Необходимо его снизить, чтобы не вызвать нарушения мозгового кровообращения. Сообщите им о последствиях теста и запросите разрешения на проведение оперативных мер.

Майор слегка приподнял тяжелую голову женщины, и, подложив под шею, что-то плотное, тем самым немного облегчил в ней боль, вызвав возможность дышать через нос.

– Хорошо, – начальственно отозвался Владимир Сергеевич, впрочем, таким тоном, что сразу стало ясным, в этом кабинете старшим все же оставался и был он.

А Дашу внезапно срыву затрясло, словно все тело стал бить озноб, какой бывает при высокой температуре, и перед сомкнутыми глазами вновь появилась рубиновая звездочка, только сейчас не имеющая на своей поверхности изображение маленького Володи Ульянова. Вспять того она смотрелась объемной и свершающей значимые кувырки. Звездочка неожиданно врезалась в кончик круглого носа Дарьи (проступившего даже чрез тьму закрытых глаз) и замерла на нем, уткнутым в кожу лучиком, принявшись парой секунд спустя, вибрируя, мигать, будто передавая сообщение. Женщина совсем немного неподвижно наблюдала за мерцанием рубинового света, а потом медленно подняла правую руку к носу, попытавшись схватить звезду. Только пальцы, даже не задев ее, прошлись по кончику носа вскользь, едва сбив с самой пятиконечной, объемной звездочки мельчайший оранжевого сияния песок. Сыпучие крупинки, тем не менее, хоть и слетели в сторону, не просыпались. Вспять того они зависли чуть ниже правого глаза да зараз принялись наматываться промеж себя в виде пружины. Также степенно распределяя по винтообразной изогнутости полотна весь осыпавшийся песок и вдобавок медленно склеиваясь в единое целое, образовывая сверло или бур подобный тому, что Дарья видела давеча на картинке с космическим аппаратом, прожегшим дыру в оранжевой туманности.

Впрочем, сейчас сыпучие крупинки, обратившись в оранжевый бур, просверлили горловину в темном пространстве сомкнутых глаз, явив с обратной стороны окрашенную поверхность потолка и укрепленную на ней бежевого оттенка люстру с декоративными вставками и пятью ярко пылающими лампами. Мгновением спустя оранжевый бур принялся накручивать на себя и сам потолок, и люстру, с пылающими стеклянными лампочками.

Резкая боль в момент наполнила весь мозг, всю голову и точно выплеснулась из ушей, глаз, рта и даже ноздрей насыщенным, однократным проблеском света. Теперь принявшись наматывать на кончик бура кожу, вытягивая ее с лица, с кончика носа, щек, расширяя дотоль узкие глазные щели, выуживая отдельные полосы со лба и подбородка.

Эта невыносимая, острая боль сотрясла все тело женщины, или ей все досель испытанное лишь показалось. Так как в следующий миг времени она ощутила собственные пальцы на коже лица, вошедшие в сомкнутые веками глаза, щеки, расплющенный под поверхностью ладони нос. И тот же миг прорезалось понимание происходящего, также разком поглотившего в радужных кольцах, пляшущих перед глазами, оранжевый бур. Кто-то из мужчин, очевидно, Юрий Анатольевич ухватил ее за вжатую в лицо руку и с силой потянув в сторону, одновременно, удерживая на диване вздрагивающее рывками телом, гулко выкрикнул:

– Да, вколите же ей успокоительное, Петр Михайлович! Она сейчас вырвет себе глаза!

– Что делать, Владимир Сергеевич? – озабоченно прозвучал голос майора, наполнивший пространство вокруг женщины дрожащим силуэтом натянутых в разных направлениях струн гуслей.

– Колите, черт вас дери. Они не ответили пока, – глухо отозвался Владимир Сергеевич, и в мозгу Даши, что-то гулко щелкнув, приняло рвать на части наблюдаемые струны. Впрочем, точно разрывая на части, куски и сам головной мозг, снимая покрывающие его оболочки. Сначала мягкую, состоящую из рыхлой соединительной ткани, испещренную многочисленными сосудами, примыкающую к самому веществу мозга. Затем и вовсе тонюсенькую, называемую в медицине паутинной оболочкой, прилегающей к извилинам мозга. Высвобождая саму суть мозга – твердую оболочку, схожую с удивительным созданием. Черного цвета с чуть красноватыми тонами по бокам твердая оболочка мозга имела полусферическую форму, где сами края преобразовывались в шестнадцать коротких, замерших и направленных кончиками друг в друга, тончайших усиков (вроде ропалии) с голубоватым переливом.

Голова женщины ощутимо дернулась в бок, разрушая виденный изнутри мозг, и возвращая ее в настоящий миг, высвобождая наблюдение окрашенной поверхности потолка и укрепленную на ней бежевого оттенка люстру с декоративными вставками и пятью ярко пылающими лампами. Над Дарьей тот же миг проступило круглое, упитанное с бело-молочной кожей лицо Петра Михайловича, беспокойно уставившимися в нее маленькими глазками, а узкие губы, ограняющие небольшой рот, шевельнувшись, разрушили, дотоль правящую, тишину, встревожено вопросив:

– Дашуня, как вы себя чувствуете?

Сейчас в нос ударил острый, кисловатый запах спирта, и Дарья, скосив глаза, увидела стоящий подле дивана стул и лежащий на нем открытый кожаный дипломат, в коем находились упакованные шприцы, ампулы, бинты, рулонная вата и даже небольшие темно-коричневые пузырьки.

– Сейчас лучше, – отозвалась Даша, все еще не выпуская из наблюдения, коричневый пузырек на котором майор медленно закручивал крышку, одновременно, другой рукой придерживая ватный тампон на вене ее локтевой ямки правой руки.

– Как я ее повезу? Ты предлагаешь мне Владимир, если с ней, что-то случится в полете держать потом ответ перед ними? – послышался явственно раздраженный голос Юрия Анатольевича, а затем он, вероятно, шагнув, нарисовался стоящим возле шкафа. – А если у нее в дороге вновь начнется этот припадок или поднимется давление. Что я буду делать? Это пять-шесть часов пути, да еще и перелет. Пускай Петр Михайлович отправляется со мной, он все-таки врач.

– Замолчи, – пророкотал достаточно сурово Владимир Сергеевич, сейчас и он появился в поле видимости Даши, обойдя сидящего на диване майора со спины и воззрившись в ее лицо. – Чего ты запаниковал. Везти придется тебе, ты же знаешь Юра их распоряжения. Петр Михайлович вколет ей сейчас указанное ими лекарство, и она уснет.

– Одновременно, толимил нормализует артериальное давление и частоту сердечных сокращений, как сказано в их представлении, – дополнил Петр Михайлович, и, убрав пальцы от ватного тампона на локтевой ямке, согнул руку женщины в локте, слегка ее придержав. Он широко и ласково улыбнулся смотрящей на него Даше и поддерживающе кивнул, точно старому знакомцу.

– Кого везти и куда? – шевельнув несколько одеревеневшим на кончике языком, спросила Дарья.

Она продолжала лежать на спине, а под головой все еще находился какой-то сверток, видимо, ее куртка, потому как шея затекла, распространяя легкое покалывание вдоль позвоночника, вплоть до поясницы.

– Неудобно лежать? – вопросом на вопрос откликнулся Петр Михайлович, приметив, как слегка выгнула женщина шею, подав голову назад.

Он торопливо приподнял ее голову, и, сместив сверток выше, уложил Дашу в более удобную позу так, что мгновенно пропало покалывание в позвоночнике, осталось только тянущее состояние в пояснице, увы! последствия когда-то не долеченного миозита поясничных мышц.

– Все будет благополучно, – молвил Петр Михайлович, как поняла Дарья, направляя это толкование в сторону шагнувшего ближе к дивану капитана спецслужбы. – Не волнуйтесь, Юрий Анатольевич. Они знают, что нужно в таких случаях внутривенно вводить, потому как, и, это, очевидно, заинтересованы в Дарье Александровне. Сами же видели, даже не пришлось ждать положенного времени, а ведь тест, как я подметил, по показаниям ничего не дал. Лишь вырвал единичные реакции на поверхностные шумы и изображения. Никогда не пойму, каким образом они различают те или иные показатели работы мозга и вообще, что в них видят.

Майор медицинской службы слышимо усмехнулся и нежно огладил лоб Даши, да оттянув нижнее веко на правом глазу, заглянул в его недра. Его серые радужки глаз внезапно пошли малой волной, качнув на них черные зрачки, в свою очередь, живописав наполненный ярким светом летний день, неограниченное пространство бурой земли, покрытой бетонными надгробьями, деревянными крестами и мраморными памятниками. Кажется, секундой погодя, показав темно-красный гроб и лежащее в нем обряженное в белое венчальное платье тело юной девушки с неестественно желтым цветом лица.

– А! – громко вскрикнула Даша и мотнула головой в сторону, разрушая виденный погост, и отворачивая сам взгляд от глаз майора. Отчего кончики пальцев Петра Михайловича удерживающие ее правое нижнее веко, торопливо раскрывшись, скользнули по щеке.

– Все равно надо жить, – прошептала женщина, и сама не понимая, что и зачем говорит, однако, ощущая затаенную боль, живущую в этом мужчине, а может только в ней. – Несмотря не на что, Петр Михайлович, несмотря на смерть близких, родных, детей. – Дарья вновь вернула взгляд в исходное место, только не стала заглядывать в глаза майора, лишь уставившись на его удлиненный нос с расщепленным кончиком, как и у умершей девушки. – Ибо жизнь это единственное, что есть. Того света нет и никогда не было, это все человеческая выдумка, чтобы уменьшить боль от потери близких, чтобы иметь возможность с ними встретиться, попросить прощение, прикоснуться. – Женщина теперь тяжело вздохнула, будто ей придавили само горло, и не в силах смотреть на дрогнувшие черты лица майора, сомкнув веки, все также неосознанно договорила, – хотя бы раз прикоснуться.

На глаза Даши разком навернулись слезы, и, просочившись через сомкнутые веки, выступили из уголков, лениво принявшись бежать по щекам. И в Дарье вновь всколыхнулась до сих пор испытываемая боль от пережитой потери, а на смену ей опять же мгновенно явилась отстраненность от собственных близких, притупившаяся нежность к сыну и родителям, словно итог в понимание неизбежности происходящего и конечности всего существующего. Того, что будет невозможно вернуть, изменить, избежать, что придется принять. Невозможности, вследствие хода жизни, рождения и смерти не только самой планеты, системы, но и даже малой ее частички человека.

Потому, даже сейчас, стараясь отодвинуться от прозвучавших слов:

– Что вы сказали Дашуня? По поводу детей? – озвученных дрогнувшим голосом Петра Михайловича, Дарья не отозвалась. Она всего-навсего качнула головой, ибо и сама не понимала о чем только что говорила, и зачем обобщенно это сказала. Может, просто ощутив в этом смеющемся, почасту улыбающемся майоре мощную боль от когда-то пережитой боли, а может, всего-навсего переложив свою боль на него.

Она открыла глаза снова, когда Петр Михайлович (так и не дождавшись от нее ответа) выпрямил ее правую руку и обильно смазал локтевую ямку руки спиртом, после принявшись набирать шприцом зеленовато-сизое лекарство из пластиковой ампулы. Только сейчас, глядя на пухнущий от зеленовато-сизого лекарства шприц, Даша внезапно осознала (словно переварив разговор мужчин), что толимил вколют ей, чтобы она уснула, и ее смогли куда-то увезти. Потому она, резко поднявшись с дивана, села и также стремительно подалась вперед всем корпусом тела, жаждая обогнуть сидящего подле Петра Михайловича и стоящего позади него Владимира Сергеевича.

– Э! Куда? Куда? – первым будто пробудившись, вскричал Петр Михайлович, и, подскочив с дивана, отвел в сторону уже полный лекарства шприц, тем самым высвобождая место рядом с женщиной Владимиру Сергеевичу. Тот немедля отреагировав, шагнул вперед, и достаточно грубо схватив Дашу за плечи, с силой повалил на диван. Одновременно, предплечьем собственной руки он надавил на грудь и горло, притиснув своим весом женщину к поверхности сидения. Петр Михайлович попытался поймать дергающуюся руку Дарьи, однако, опережая его, это сделал Владимир Сергеевич. Свободной рукой, он перехватил ее правую верхнюю конечность, и, распрямив, сдержал в не менее мощной хватке.

– Не придушите ее, – встревожено дыхнул майор, снова обрабатывая ватным тампоном локтевую ямку правой руки Даши, да очень медленно введя конец шприца в вену, также неторопливо, малыми порциями инъецировал в нее зеленовато-сизое лекарство.

Дарья, несмотря на придавленность верхней части корпуса, все то время, что вводили лекарство яростно дергала ногами, стараясь вздеть колени и шибануть ими в спину Владимира Сергеевича. Но последний явно не раз справлялся со всякими брыкающимися, лишь плотнее придавил нижние конечности Дарьи к стенке дивана, собственным коленом, тем самым упреждая ее движения. Он ослабил хватку немного погодя, когда Петр Михайлович, вновь обработал вену женщине, и, прижав ватный тампон к выемке, согнул в локте руку, опускаясь подле.

– Я, вас Юрий Анатольевич, могу сопроводить до Архангельска, если Владимир Сергеевич позволит, – отозвался майор, когда Дашу перестали удерживать, и она резко села на диване. – Все равно сегодня больше никого не удастся осмотреть. Да и я согласен с вами, Юрий Анатольевич, так будет спокойнее за здоровье Дарьи Александровны. А завтра начнем обследование в Костроме, я посмотрел список, там, около десятка заявленных.