bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 3

ЧАСТЬ I

В стране великой, на земле благодатной, в тесноте стен монастырских сошлись трое. Молодой послушник богатырского роста, розовощекий от природы, побагровел от недовольства сильного. Жадно глотая воздух в духоте комнаты, держал он слово перед игуменом о событии, которое не только увело его с дороги домой, но и напомнило о печали дня прошедшего. Печаль, принудительно и практически полностью заглушенная к вечеру водой огненной в теле молодца, стала причиной появления третьего собеседника.

– Он из этих, реставраторов, будет, начальник. Шел я, шел своей дорогой, вижу – копается опять там. Сегодня днем лазили в могилу, и вот… Мы, прости Господи, все обет молчать дали, но второй раз я не могу – грех! Покойника тревожить! Еще и такого! Люди гибли ради этого места, а тут… Я его остановил силой, он отпор не дал…

Рукой он крепко держал нарушителя за плечо пиджака, прижимая его к стулу, невольно ища опору для себя.

Сидел мужчина лет сорока с кровавым подтеком на брови. Сидел, смиренно опустив глаза. Руки его были сжаты в замок, а грудь поднималась при дыхании шумном. Казалось, если он разомкнет ладони, то из них высвободится сила нечеловеческая, а из груди вырвется огонь, дыханию дракона подобный.

– Отправляйся, родной, спать, ночь на дворе, а мы потолкуем с между собой, – успокаивал послушника игумен.

– Да я его… – богатырь резко потянул пиджак нарушителя на себя.

– Иди с Богом. Спасибо тебе, – батюшка приблизился к молодцу и рукой направил его к выходу.

Блюститель порядка, продолжая бубнить себе под нос недовольство коммунистами, безбожниками и прочими товарищами, порушившими страну великую, отпустил свою жертву и, зашатавшись в дверном проеме, как шар в лунке, преодолев порог, сошел вниз по дорожке.

Военный чиновник, коим оказался мирянин, поднявшись со стула и расправив плечи, обернулся великаном, ростом на голову выше задержавшего его послушника.

– Спасибо, что силу не применили против Георгия, Лев Константинович, беспокойство в нем поселилось, хоть и по́стриг у него вскоре, – благодарил настоятель. А вас какая сила на могилу опять завела?

– Батюшка, я справиться перед отъездом хотел, все ли на своих местах.

– От сего дня ничего на свои места встать уже не сможет… Та же печаль, тревожившая молодого послушника, черной тенью легла и на лицо старца.

Игумен смотрел холодно, и холод этот глубоко проникал в невосприимчивого Минина и заставлял оправдываться в той мере, на которую был способен человек, прошедший школу комитета безопасности страны великой, за свое любопытство во время перекура.

– А в столице благословили! Вы поймите, этот срок правителя идет тяжко – войны с горцами и террористы ошалелые… Мы нуждаемся в вашей поддержке. Вся страна нуждается. Теперь в монастыре капитальный ремонт проведут, холмы укрепят и могилу лучше оформят. Что в сравнении с этим несколько волос с головы мертвеца?

Минин светским жестом вытянул руку для прощания.

– Ну, вижу, утомил я вас. Еще раз спасибо за содействие!

Батюшка не ответил, руки на прощанье не подал. Глубокая скорбь таилась во всей его фигуре. Он отвернулся от гостя и тихо промолвил:

– Ступайте…

Минин вышел за ограду в темень надвигающейся ночи, отирая кровь со лба. Сел в служебный мерседес, растворившийся в вечерней мгле.

– Я, было, подумал, что вы поклоны отвешиваете по пути, Лев Константинович, – неожиданно громко после долгого молчаливого ожидания в одиночестве произнес светловолосый водитель.

– Да тут один справедливостью увлекся…

– Смелый какой…

– Да… дурак дураком.

Десятиминутный перекур шефа растянулся до разбирательства с послушником. За это время в голове шофера вызрели и роем вились вопросы многочисленные.

– А что если то не его волосы? Молвили люди, что, быть может, не его тогда здесь захоронили.

– Здесь, не здесь… А в записях будет отмечено, что волосы взяты именно из этой могилы! И ты это запомни!

– Ну-ну, а если в ходе эксперимента вырастет… другой?

– Смекай, башка. Ты думаешь, что мы бы начали программу, не зная, где настоящие взять?!

– Вот те на… Ни от кого правды не узнать!

– Да на кой она тебе нужна?!

Ухмыльнувшись, сплюнув крепко, кинул рулевой бычок в окно, и служебная машина, пузом шкрябая по ухабам, понеслась дорогой вдаль.

***

Наступал великий год – шел миллениум на Землю. Не конца света, предначертанного древними письменами, ждал народ, а чуда чудесного в свои жизнях. Утомленные смутой конца века двадцатого, лихими временами годов девяностых, ураганом природным, унесшим жизни человеческие, а после – ураганом экономическим с дефолтом и крахом рубля крепкого, ждали праздника и счастья, лелея надежду на светлое будущее.

И случилось чудо: в последний год уходящего века первый правитель страны молодой и необъятной слово перед гражданами молвил в обращении ежегодно-новогоднем. В своей манере протяжно-скрипящей он от поста своего главенствующего отказался, с благодарностью к народу передал его в руки преемственные, молодые и перспективные.

Сей своевременный уход главы страны власть имеющие подготовили заранее, дабы сохранить установленный курс относительно благ государственных и продолжить подпитывать интересы ряда заинтересованных мужей. Что становилось крайне проблематичным из-за состояния здоровья первого правителя и из-за его дерзкого нрава.

Идея преемственности витала в новогоднем воздухе и смешивалась с ароматом мандариновым. Она предвещала простым людям новое поколение политиков и рисовала оптимистичные перспективы светлого будущего. Граждане ликовали. Дети жгли бенгальские огни и радостно поддакивали возбужденным от перемен взрослым в разговорах на всех кухнях страны.

В те времена не было сети интернет развитой, и не могли простые люди что-либо разузнать про преемника – человека, назначенного без выборов чудом отречения управлять страной.

Летом того года чиновник-военный Лев Константинович Минин занялся садом. Хотел выкорчевать все полувековые яблони: их было много, света из-за них не видели, а плоды давали жалкие. Садовник, вызванный по распоряжению, объяснил, что, если обрезать почти полностью крону старой яблони и вылечить ее от болезней, даст она новый урожай быстрее, чем молодые саженцы на месте многолетних деревьев после вырубки. И Минин увидел в этом разумный подход.

Так и двадцатый век страны великой обрамили политические вырубки. И каждый раз молодые деревья принимались на залитой кровью почве поначалу быстро и хорошо, а потом всасывали в себя старые невылеченные болезни и постепенно начинали гнить. Урожай их был пропитан кровью и потом тех, на чьих костях он созрел. Так настала пора, когда вместо нового урожая дерево первого правителя, взращенное после путча, начало гнить. Поэтому в уходе его теперь уже опытный садовник и политический деятель Лев Константинович Минин выявил закономерность.

Лев Константинович был чиновником высокого ранга, однако новость об отставке президента узнал, как все простые люди, – «из телевизора». Этот факт настолько задел его самолюбие, что в организме надолго поселилось неприятное чувство неопределенности. Любые перестановки такого уровня хоть и не меняли внутренней государственной иерархии, но тем не менее являлись достаточно значимыми. Миссия Минина была настолько особенной, что его взаимоотношения с любым руководством государства оказывались неизбежными. Главы могли меняться, но он всегда оставался на своем месте. Через день Льву Константиновичу поступило приглашение отобедать с вышестоящим генералом.

Встреча состоялась в одном из ресторанов столичных в обстановке неформальной.

– Поздравляю вас с первенцем, Лев Константинович, – сиял в обманчивой фамильярности генерал.

Минин совсем не ожидал разговоров о личном: сын у него уже месяц как родился, и он успел попривыкнуть к его присутствию. Однако, благодаря поздравлению, вдруг вспомнил он ощущение маленького человека на руках, его беззащитность и чистоту, понимая, что именно сейчас, в этот момент он весь и есть душа. И захотелось ему сразу защитить своего ребенка, чтобы генерал ни единого слова о нем произнести не мог своими сальными от жирного борща губами.

– Благодарю.

– Большой, богатырь?

– Да. Ваши как?

– Моих не видел давно. Они у меня в Штатах заморских.

На этом любезность генерала поутихла, и после недолгого молчания во время трапезы Минин завел разговор о произошедшем:

– Вы знали, что глава уйдет в отставку?

– Да.

– Будут ли какие-то распоряжения по нашему проекту теперь?

– Ну, вы продолжайте растить Национальную Идею, как и растили. А мы будем Подвиг Народа Великой Войны пока использовать. От вас требуется альтернатива, ветеранов все меньше, а молодых пока не нарастили…

Генерал тогда еще не знал, что эта альтернатива была не обязательна. Что чем дальше событие отодвигалось в веках, тем проще им могли распоряжаться.

Что всего через двадцать лет Война Великая станет символом массовой культуры, крайне прибыльным действом с толпами ряженых и показательным прогоном орудий перед патриотично настроенными гражданами с младенцами в военных костюмчиках на руках.

Сам же Минин обычно смиренно ходил в этот день в церковь и ставил свечки за отца, прошедшего всю войну. Благодарил. А еще поминал убитых и тех, кто убивал. Потому что видел секретные военные архивы и все, что безмолвно в них застыло…

Генерал, не дожидаясь официанта, сам разлил содержимое графина по охлажденным рюмкам и продолжил:

– Вы, как и прежде, имеете статус особый, и вашему отделу пора переходить к испытаниям человеческим. Заканчивайте штамповать овец и свиней. Через полтора года мы должны получить результат, к июню, желательно, чтобы даты рождений оригинала и результата были рядом.

– Группы семей уже отобраны.

– Ну что же, в новом тысячелетии чудо сотворим! Выпьем!

В конце века двадцатого в стране великой для участия в проекте государственном рассматривались тысячи суррогатных матерей и десятки семей для дальнейшего воспитания ребенка, созданного силой науки. Граждане, замеченные в поликлиниках и центрах репродукции: госслужащие, силовики, врачи, философы и психологи, – подверглись тайному и тщательному исследованию и наблюдению во всех сферах своей жизни. В результате работы армии аналитиков было принято решение, что врачи и учителя станут лучшими кандидатами, смогут избежать осуждения среди люда простого и, что немаловажно, сумеют профессионально подойти к заботе о детях. Мария Петровна подходила для обеих групп, и суррогатных матерей, и родителей приемных, при этом и муж ее, Сергей Васильевич, был выдающимся хирургом.

И дала свое согласие Мария Петровна участвовать в программе клонирования солнца русской поэзии, и сравнивали потом люди этот поступок с подвигом первой женщины-космонавта, к настоящему солнцу приблизившейся. И тогда в месте секретном, в больнице, прекрасно оборудованной, в ее чреве, доселе бесплодном, из нескольких сотен яйцеклеток выжили и закрепились две.

Спустя срок, природой отмеренный, на заре нового тысячелетия два генетически идентичных ребенка –«мальчик Александрова М. П., 4250» и мальчик «Александрова М. П., 4100» – появились на свет в стенах родильного дома. Одного нарекли Василием, а брата его – Сергеем.

Мальчики ничем не отличались от других детей, разве что только тайной, незримо окутавшей семью Александровых, и количеством медицинских осмотров, обязательных к прохождению. Традиционную диспансеризацию братьев проводили дважды в год, для отчетности проекта.

Их матушка обладала безграничной женственностью и развитой невозмутимостью. Последнее качество особенно ценилось в женщине, вышедшей замуж за госслужащего порядочного, и щитом обороняло семью от невзгод. Их отцу названному удалось по молодости распознать зачатки этого чудесного свойства в потенциальной спутнице жизни: юный студент медицинского института Александров, приметив в Марии Петровне столь ценную черту характера, в тот же год женился. Так в простой жизненной повседневности, и душевной близости, и горестях проходящих, они вместе прошли десятки лет вместе и вырастили сыновей.

В четырнадцать лет мальчики потеряли отца: заслуженный врач, опытный хирург скончался от удара. Тогда дом заполнился бесконечным количеством услужливых мужчин в пиджаках вычищенных, готовых помочь, так что Марии Петровне не пришлось организовывать ни поминки, ни другие похоронные ритуалы. Мальчики мялись у стен в церкви, мялись у гроба, мялись в ресторане на поминках, и не могли они найти опору ни в чем. Скорбное мероприятие поразило их размахом – заведение, где собрались помянуть усопшего, гудело как шмелиный рой. Пришедшие то замирали во время очередного тоста, то нервно вздрагивали от возникавшего то тут, то там грудного женского всхлипа. Холодно-сдержанный отец вдруг оказался «добрым другом», «храбрым сердцем» и «родным человеком» для десятков мужчин, непроизвольно вызвавших ощущение опасности. В воздухе стоял смешанный запах корвалола и одеколонов, с легким шлейфом алкоголя и гвоздик. Мария Петровна застыла в тихой скорби.


В детстве внешне братья были милы, но к подростковому возрасту лица голубоглазых ангелоподобных мальчиков утяжелились выразительными носами, а кожа пострадала от воспаления. Благосклонностью судьбы один из Александровых подружился с со своей одноклассницей Леночкой еще до гормональных метаморфоз. И дружба эта прошла не только через испытания особенностями полового созревания, но и через всю жизнь.

Братья посещали разные школы. Причина раздельного обучения раскрылась для мальчиков, когда им исполнилось по семнадцати лет: в мире могла существовать только одна копия гения, вторая по замыслу создателей оставалась в тени. Им не было позволено отпускать длинные волосы и регистрировать личные страницы в социальных сетях, да и не искали они в этом особой надобности. Но запреты эти они считали отцовской прихотью и не поняли, почему даже после его кончины мать не стала ограничения снимать. Став постарше, братья, ожидаемо, завели привычку регулярно меняться местами. Трюк не создавал проблем, и Мария Петровна делала вид, что не замечала сыновьи шалости. Таким образом, и Вася познакомился с Сережиной одноклассницей Леночкой.

Леночка обладала ясным взглядом и была щедро одарена здоровым румянцем. Едва уловимый щекочущий импульс проходил по ее телу, когда утром ее приветствовал Вася вместо Сережи. Она не знала причины перемен, но для нее тихий друг становился притягательным, и в ней появлялось жеманство, а улыбка не сходила с ее лица. Бывало иногда, на физкультуре он цеплял ее за русую косу, крепкую и толстую, как сплетенные ветви молодого дерева, и вместо обиды в Леночке росла привязанность. Она, не признаваясь сама себе, ревновала, что Сережа (Василий на самом деле) принадлежал в такие дни всему классу – он был весел, высмеивал учителей, умудрялся обойти пропускную систему в школе, а после большой перемены от него пахло горечью табака. Василий замечал взгляды милой девушки и подогревал ее чувства не более чем для утехи своего самолюбия.

Васина же школа находилась в нескольких верстах от дома, и уже со второго класса ходил он туда сам. Это был образцовый лицей в самом центре столицы. Удивительным образом дети, учившиеся вместе с Васей, компенсировали свои недостатки маргинальным поведением.

Во время одной из диспансеризаций на Александровых надели браслеты для удаленной диагностики физического состояния, и они также позволяли отслеживать местонахождение братьев. Василий не знал, что за ним всегда на расстоянии следили охранники и вели молчаливую летопись подростковых забав. Доклад несли Минину, и новости те вызывали шевеление немногочисленных волос на голове чиновника. Поскольку на Васю и его одноклассников он повлиять не мог, все воспитательные меры в превентивном порядке доставались его сыну, Минину-младшему.

С начала одиннадцатого класса Василий добивался внимания педагога по английскому языку в своей школе. Как человек азартный, он поставил себе цель скандальную, дерзкую и всячески подогревал собственный интерес. Он «не справлялся» с заданиями и «был вынужден» просить дополнительных занятий у двадцатидвухлетней Каринэ Алексеевны, выпускницы факультета иностранных языков педагогического университета. Каринэ Алексеевну вдохновляли стремление ученика преодолевать трудности в познании языка английского и горячая любовь к стихам лорда Байрона. От этого ее смоляные кудри закручивались еще сильнее, а густые черные ресницы пушились при частом моргании в присутствии напористого Василия. Так, сама Карочка не заметила, как ее глубоко воспитанная нравственность растворилась, уступив место захватывающему роману, но вовсе не литературному, а реальному. При этом Василий нашел доказательство своей теории, что умственное ослабление наблюдается у любой влюбленной женщины и не зависит от возраста и положения. Это знание позволило ему иногда заманивать Карочку на вечеринки к одноклассникам, где она сидела у него на коленках на кухне и через силу, с непривычки, опрокидывала в себя водку стопку за стопкой наравне с остальной молодежью. Она наверстывала годы, проведенные за книгами в битве за красный диплом. Хмель крепких напитков сошел с нее быстро и безвозвратно вместе с девственностью и интересом юного подопечного любовника. Она познала запретные удовольствия, а он расширил границы собственной вседозволенности.

На следующий день после расставания с Карочкой Василий впервые за последние пару месяцев попросил брата поменяться местами в школах. Для Васи это был не первый опыт прекращения отношений. В своем поведении он не хотел быть жестким по отношению к несчастным оставленным, просто не углублялся в то, что называлось «серьезными отношениями». Абсолютное спокойствие и равнодушие ничего не подозревавшего Сережи ввергло оставленную учительницу в бездну самобичевания и отчаяния.

– Как прошел день? – спросил вечером Василий у Сережи.

– Англичанке вашей поплохело что-то после нашего урока, а так все тихо, не заметили, что это был не ты.

– Карочке… Каринэ Алексеевне?

– Ага.

– Ничего кринжового не исполняла?

– Да нет вроде…

– Ну и ок… Так… – хлопнул он в ладоши, и роман в этот момент улетучился из его мыслей окончательно. –Ну что, мы досрочно сдаем с тобой по одному предмету? Ты – русский, а я – математику, потом идем на нормальную сдачу по своему предмету, и получится, нам меньше в два раза каждому учить…

– Ну да, как и планировали.

Наступила пора летняя, а вместе с ней экзамены выпускные, и подросткам предстоял серьезный и жизненно важный выбор костюмов, сдача тестов и противостояние токсичным родителям. Большинство будущих выпускников к тому времени уже определили в высшие учебные заведения, откуда они потом попытаются сбежать, не находя смысла в происходящем.

Несмотря на то, что после смерти отца прошло несколько лет, Мария Петровна по-прежнему вела себя странно. Очень тихо. Из страха перед предстоящей популярностью мальчиков мать не мешала их детству и беззаботности. Братья истинных причин не знали и принимали все как должное. Их сыновними заслугами были сравнительно неплохая успеваемость и отличная обучаемость. Одноклассники ребят были загнаны в режим подготовки к общегосударственным тестам, необходимым при поступлении в вузы, а родители, в основном женская их часть, перенесли уже не по одному нервному срыву. Мария Петровна же окутала Сереженьку своей заботой и абсолютно попустительски относилась к Васиным выходкам. При этом обоим разрешила немного отпустить волосы. Наступала замечательная пора в жизни Александровых, и они считали, что скоро, наконец, вкусят настоящей свободы.

По прошествии экзаменационных испытаний на выпускном балу в зале ресторанном Леночка поцеловала Сережу. Сразу после вальса, на изучение которого ученики потратили вечера четвергов прошедшего года. В момент, когда Сережа наконец-то выдохнул, смог взять свой смартфон и погрузился в территории безопасные, где можно было сохраниться и откатить назад, а не опозориться перед всем классом, наступив партнерше на ногу в танце, Лена вдруг возникла между ним и экраном. Долго стояла, говорила что-то непонятное, а потом без предупреждения прикоснулась своими губами с черно-фиолетовой полоской от выпитого тайком вина. Прикоснулась и замерла в ожидании. Она чувствовала, что сегодня в Сереже не было того необъяснимого и притягательного обаяния, но надеялась, что поцелуй его пробудит.

– Ты чего? – Сережа вжался в стену.

– Я… – посмотрела она на него и улыбнулась. – Сегодня выпускной.

– И?.. – скривился Сережа.

– И ты мне нравишься.

Сережа инстинктивно спрятал глаза в телефон в поиске убежища и замер, как опоссум при возникновении опасности. Он всегда был не от мира сего, «погружен» куда-то. Он был «погружен» в утробу своей матери дольше, чем его брат, «погружен» в машину и довезен до школы и обратно, «погружен» в онлайн-игры, «погружен» в свои размышления. Когда их отец умер – он «погрузился» в себя на недосягаемую для окружающих глубину, и ситуация теперешняя вызывала в нем стресс.

Ему нравилась Леночка. Но она странно одевалась и двигала ушами во время диктантов. Брат вообще давно советовал ее соблазнить. Но Сережа не обладал навыками и не знал правил любовных манипуляций. Не говоря уже о том, чтобы сделать с ней что-то вроде того, как брат описывал. А сейчас она стояла рядом, красивая, немного пьяненькая и уже явно расстроившаяся, а он не хотел ее обидеть, поэтому решил по возможности уйти от разговора… домой.

– Лен, давай не сейчас. Тут вон учителя…

– Когда?

– Ну, я тебе позвоню, и поговорим.

День, другой, неделю, больше прождала она звонка… А Сережа так и не объявился.

Жизнь его кардинально изменилась, и он не нашел возможности объясниться с подругой.

Беззаботному детству Александрова старшего настал конец после выпускной пирушки. Василий очнулся на следующий после праздника день в квартире у одного из своих одноклассников и обнаружил на просторной кухне самых выносливых, отмечающих наступление взрослой жизни еще с прошлой ночи. В распахнутом окне, на залитом солнцем подоконнике сидели и хихикали девчонки, сжимая в кулачках электронные сигареты. Другие, расположившись на высоких стульях, в выданных им однокашником футболках, едва прикрывающих трусы, обсуждали, как Вальке из параллельного класса родители разрешили быть лесбиянкой, потому что тогда она не принесет незапланированных внуков.

– Ну согласитесь, друзья, бедность в наши дни – это порок, признак отсутствия целей, результат неправильного мышления и неполноценности. Мы такими уже не будем. И скоро не нужно будет работать. Низшая ступень развития – примитивный труд, который сделал из обезьяны человека, – исчезнет за ненадобностью, – на голове теперь уже у бывшего одноклассника был повязан галстук, и он вызывал поток философских мыслей, а рубашка прикрывала стан одной из девиц. На столе разыгрывалась партия алкогольных шашек.

– Ты о чем? – спросил Вася. Он нашел на заваленном остатками вчерашнего пиршества столе промокшую пачку сигарет и прикурил.

– Мы скоро эволюционируем в сверхлюдей…

– Ну-ну, с тем, как я вчера блевал, так точно. Новая сверхспособность…

Вася сел на стул рядом с другом, приобнял, дал ему перетянуться сигареткой, сделал ход за него, специально проиграл и выпил.

Чудом волшебным – удивительной способностью переносить невообразимые химические перегрузки и выводить алкоголь в кратчайшие сроки – обладает организм юных мужчин. Василий являлся подтверждением этого факта и приготовился было кутить дальше, но его отвлекло сияние экрана смартфона.

– Свет мой, мамочка, как ты?.. Я у Лехи. Ноу проблем, скоро буду.

– Так, котаны, я пошел, на связи! Где мой шмот?

Под прощальные выкрики он откопал в сваленных на диван выпускных платьях свой пиджак и покинул квартиру. На связь они с друзьями больше не вышли. В тот день Василий вернулся домой, проспался, а на следующее утро оказалось, что он не просто Василий Сергеевич Александров, а плоть от плоти солнца русской поэзии. Минин лично приехал сообщить эту новость братьям. Долго говорил о долге, предназначении и патриотизме.

Он обрисовывал умопомрачительные карьерные перспективы. Мама слилась с сероватым цветом стен в гостиной и наблюдала за тем, как вершилась судьба ее детей. Волнение Марии Петровны достигло своего апогея. Одновременное смешение материнской гордости за детей и неконтролируемый страх перед их выходом в большой мир вспенивались вместе с припущенной содой во время приготовления теста для выпечки, поглотившей Марию Петровну. Пирожки в тот день не удались, это заметили и Минин, и братья.

Поначалу на роль публичной фигуры руководители проекта и Минин хотели выбрать Сережу, поскольку он был покладист, спокоен и управляем. Но потом весы качнули в сторону обаяния Василия и его природного непреодолимого магнетизма: одноклассники хотели носить такие же, как он, рубашки, слушать такую же музыку и самозабвенно смеялись над его шутками, даже не смешными. Стоит ли говорить о его популярности у девушек и молодых женщин. История с Каринэ Алексеевной была лишь ручейком в бурном потоке женских слез. Не желая никому зла, он не имел обыкновения погружаться, как его брат, в переживания, тем более чужие. Особенно, когда все в жизни было просто – удовольствия понятны и открыты, возможности безграничны.

На страницу:
1 из 3