В парке имени Горького на лавочке под шелестящими ивами сидели двое – красивая молодая женщина в синем шелковом платье и коренастый лысеющий мужчина лет сорока пяти в легком летнем костюме от «Большевички».

Солнце лениво валилось к горизонту, и река за гранитной кромкой набережной уже заискрилась золотыми вечерними бликами. Неподалеку на танцплощадке оркестр играл вальс. Воскресенье, единственный выходной на неделе, заканчивалось – и о необходимости возвращаться завтра с утра на работу думать не хотелось.

– Ты не голодна, Томочка? – спросил мужчина, складывая газету в карман.

Женщина повернулась к нему, с улыбкой покачала головой. Ее темные волосы были уложены в замысловатую прическу, над губой темнела родинка.

– Знаешь, Миша, с каким удовольствием я бы осталась тут с тобой, на лавочке в парке, насовсем. Глядеть на воду, на птиц, держать тебя за руку, слушать шелест ветра… Никуда не рваться, ничего не желать…

– А я бы с удовольствием перекусил сейчас, – крякнул Миша и завертел головой в поисках кафе. В конце аллеи прохаживались пары. В той стороне, на площади, крутились аттракционы, звучала музыка, лилась рекой жизнь. Тамара звонко рассмеялась, провела рукой по розовой круглой щеке своего спутника.

– Мне просто хорошо с тобой, понимаешь?

– Я люблю тебя, Томочка, – сипло сообщил Миша в ответ на ухо женщине, – люблю до смерти. Но надо же иногда кушать. Хоть червячка в животе заморить.

– Что ж… я бы съела сейчас мороженое. – Тамара лениво потянулась, как угревшаяся на солнышке кошка.

– Эскимо, пломбир? – Миша уже был на ногах.

– Без разницы.

– А ужинать все равно поедем в «Прагу»! – крикнул он уже на ходу.

Тамара снова рассмеялась. Михаил любил жить на широкую ногу. Несколько раз в неделю они ужинали в ресторанах – и повсюду у мужа имелись связи, столик в резерве и спецобслуживание. Они были женаты четыре года и каждое лето выезжали в лучшие здравницы Абхазии, Сочи и Крыма. Михаил никогда не отказывал жене ни в чем – и Тамара ценила это.

«Вот бы автомобиль, – соскальзывая в дрему, успела подумать женщина. – День рождения у меня в декабре… интересно, купит или нет? Придется учиться водить. Пустяки, научусь…»

Она вздрогнула, открыла глаза – и зажмурилась от яркого света. Солнце успело коснуться крыши многоэтажного жилого дома за Москвой-рекой и теперь светило прямо в лицо.

– Миша?

На аллее было малолюдно. Тамара нашла в сумочке часы: двадцать пять минут восьмого. «Когда мы присели отдохнуть на лавку, стрелки показывали почти семь. Мы немного поболтали, затем Мишка пошел за мороженым, а я, должно быть, уснула. Где же он так долго?..»

Тамара нерешительно зашагала в сторону танцплощадки.

«Я дремала минут пятнадцать или двадцать… разве возможно столько простоять в очереди за мороженым?»

Она обошла площадь, вглядываясь в лица. На площади обнаружились сразу три киоска, торгующих мороженым, но у каждого собралось едва ли пять человек. Где же Мишу носит? Постой. Он, наверное, сейчас вернулся к лавке, принес эскимо – а там никого. Тамара поспешила обратно на аллею… но скамейка была пуста. Несколько желтых листьев лежали на истертом деревянном сиденье, выкрашенном облупившейся белой краской.

– Что-то случилось, дочка? – участливо спросила пожилая женщина в красной косынке.

– Да ничего, собственно, – дрогнувшим голосом проговорила Тамара, – хотя, постойте… вы не видели тут только что мужчину в костюме и с мороженым? Газета в кармане, галстук такой серенький.

– Серенький? С мороженым? Нет, не видала.

– Ох… извините, пожалуйста, за беспокойство.

– Ничего, ничего.

Вот глупо-то как вышло. Потерялась, словно первоклашка какая-нибудь.

Тамара вернулась на площадь с аттракционами. Здесь все куда-то спешили или толкались в очередях. Девушки в босоножках и легких платьях, мальчишки с горящими щеками, белозубые студенты в массивных очках, рабочая молодежь, военные в блеске медалей – людской водоворот гремел взрывами смеха, испускал облака едкого папиросного дыма, и где-то хором пели «Я люблю тебя, жизнь», невпопад жарила плясовую гармошка, и громко звали какого-то Борьку. Стайка фабричных девчонок в очереди к тележке «Мосводторга» с любопытством смотрела на Тамару.

– Смотри, платье какое, шик. Артистка, должно быть… а бледная-то, страсть…

Чувствуя себя брошенной и беззащитной, Тамара отошла в сторону. У билетной кассы «комнаты смеха» покачивался с пятки на мысок постовой в белой фуражке; он с влажным интересом разглядывал длинные ноги нашей героини, шевеля пепельными усами.

– Скажите, пожалуйста, товарищ, – набравшись смелости, обратилась к усачу Тамара, – вы не видели тут моего мужа?

Она как могла описала внешность Миши.

– Тут, гражданочка, таких мужей, – постовой зевнул, – по миллиону в час шастает. Всех не упомнишь.

– Может быть, нужно сделать объявление через громкоговоритель? Сказать, что я жду его здесь.

– Это вам к администратору. Да только он как пить дать уже домой сбежал.

– Что же мне делать?

– Зачем же что-то делать? – удивленно поднялись под фуражкой усы. – Он у вас, чай, не мальчик, сам найдет дорогу до дома. Езжайте и вы, там и встретитесь.

Тамара послушно зашагала к выходу из парка. В легком оцепенении прошла гудящий клаксонами автомобилей Крымский мост и оказалась в вестибюле метро. С трудом нашарила в сумке пятачок (все деньги остались у мужа), уронила его в аппарат и спустилась по эскалатору под землю. «Разумеется, Миша уже поджидает меня дома, – подумала она. – Иначе и быть не может. Если бы с ним что-то случилось в парке, это привлекло бы внимание милиционера. Господи, я ведь всего-то десять минут не видела его, и вот…» Вагон громыхал и раскачивался на ходу, проносясь через тускло подсвеченную черноту тоннеля. Вокруг было множество людей, веселых, шумных и симпатичных, – но женщина вдруг остро ощутила одиночество.

Она вышла на «Кировской» и по улице Кирова почти бегом направилась к дому. Каблучки туфель глухо и часто стучали по асфальту. На крышах весело чирикали воробьи. «Конечно, Миша уже дома, – уверенно подумала она, – домчался, наверное, на такси. Сейчас я войду и попрошу у него прощения за свою глупость. А потом мы поедем в ресторан».

Вахтерша в подъезде встретила Тамару удивленным взглядом.

– Тетя Зоя, добрый вечер. Михаил Капитонович не приезжал домой?

– Не видела. Нет, еще не приезжали. А разве вы не вместе?

Тамара словно налетела на стену. Ей показалось – что-то холодное и острое вошло под сердце.

– Не видели… Представляете, мы с ним где-то потеряли друг друга в парке Горького. Он, наверное, меня ищет сейчас там. А я, глупая, домой помчалась.

– Милая моя, пустяки какие. Вернутся скоро. А может быть, они наверху уже, я-то отходила чаю налить – небось прошмыгнули.

Ну конечно, он проскочил мимо тети Зои, она уже стара и не заметила! Тамара с колотящимся сердцем побежала к лифту.

Квартира встретила ее пыльной тишиной и мягким золотым светом вечернего солнца в окне.

– Миша придет, – сказала женщина своему отражению в зеркале, – он скоро, скоро будет.

Она опустилась на край дивана и стала ждать.

Над городом сгустились сиреневые сентябрьские сумерки, а Михаил все не возвращался. Тамара зажгла свет в комнате. Загадала – муж появится в половине одиннадцатого, и они еще успеют съездить поужинать. Но в половине одиннадцатого он не появился, и в одиннадцать тоже. Миша придет до полуночи, вновь загадала Тамара. Теперь уж точно. Она не переодевалась в домашнее, не снимала туфелек – сидела и терпеливо ждала, глядя на входную дверь.

Муж не пришел в полночь. Не пришел он и в час, и в два часа. Когда старинные ходики на стене пробили три часа ночи, Тамара подошла к телефону и набрала номер дежурной части милиции (записанный на выцветшей карточке над аппаратом).

– Здравствуйте… алло, алло, товарищ… Я хочу заявить о пропаже человека. – Голос ее едва заметно дрожал. – Имя – Михаил Капитонович Монк… Монк… Мэ, О, Эн, Ка. Говорит его жена… Пропал сегодня около семи вечера. Мы гуляли в парке и… нет, не собирался… он отошел буквально на пять минут…

Мужской голос в трубке забормотал что-то долго и сердито.

– Он не пьет… много не пьет, – пробормотала смущенно Тамара. – Да поймите, это не тот случай… Пожалуйста, сообщите куда-нибудь…

Она повесила тяжелую черную трубку на рычаг и без сил опустилась на кровать. Господи, пусть бы это было правдой. Пусть Миша напился где-то с друзьями и лежит сейчас в медвытрезвителе. К утру проспится и явится домой. Пусть будет так – хотя так не бывало никогда, потому что Миша ни разу за годы их совместной жизни не напивался, он вообще пил умеренно. Однако представить какую-то иную причину его исчезновения вдруг оказалось очень тяжело. Могла его сбить машина? Но в парке нет движения транспорта. А если его забрали в милицию за что-то? Но Михаил Монк мухи в жизни не обидел. Да и позвонили бы уже домой в таком случае! Что же тогда? Сердечный приступ? Миша никогда не жаловался на здоровье… Впрочем, любые беды приключаются когда-нибудь в первый раз. Испуганная такой догадкой Тамара позвонила в справочную, записала в блокнот телефоны больниц и принялась их методично обзванивать. Потом взялась за морги. Тщетно. Фамилия Монк нигде не фигурировала. «Неопознанные» (от этого слова ей сделалось дурно) также сегодня не поступали.

Рассвет застал Тамару в лихорадочном возбуждении. В неясном белом свете утра она босиком расхаживала по гостиной, обхватив плечи руками, – высокая худая женщина с распущенными густыми волосами. Под глазами ее залегли тени.

В восемь часов она отправилась на службу в Госбанк. Весь день Тамара провела словно в полусне, механически сортируя счета и принимая звонки. Она ничего не ела, выпила только стакан воды; подолгу сидела за столом, глядя на свои белые холодные руки. Как пусто и тихо внутри. «Боже мой, я совершенно одна во Вселенной и не представляю, просто не представляю, что теперь делать. Пусть это кончится, пожалуйста, пожалуйста…» Несколько она раз набирала номер домашнего телефона и слушала длинные – бесконечные – гудки.

Михаил не появился дома и в этот вечер. Теперь Тамара уже лично направилась в милицию – и на этот раз ее внимательно выслушали, приняли заявление и обещали приложить все возможные усилия. Теперь ей оставалось сидеть дома и ждать.

«Это я виновата, – думала Тамара, глядя в окно на серую стену дома напротив. – Зачем я столько требовала от него? Еще автомобиль какой-то захотела. Жили прекрасно без автомобиля, прожили бы еще сто лет без него. И почему я не могла пойти с ним вместе за этим дурацким мороженым? Господи, только бы с ним было все в порядке. Как может случиться такое в советской стране, чтобы средь бела дня просто-напросто исчез человек? Мог он найти себе другую женщину?»

Словно ледяная рука обхватила горло.

«Нет, нет, исключено. Он в самом деле любит только тебя, он все время говорит об этом…»

И все же – если?

После второй бессонной ночи у Тамары поднялась температура до 38 и 5, она позвонила на работу и сказалась больной. В действительности ей не хотелось сидеть в банке, когда вернется Миша. А он не может не вернуться!

С утра зарядил дождь. По блестящей черной асфальтовой дорожке внизу суетливо пробегали люди под мокрыми зонтами. И Тамара на четвертом этаже ждала – вот-вот один из зонтов сложится, и знакомая коренастая фигура свернет к подъезду. Может быть, вот этот зонт… нет, проплыл мимо… может быть – тот? И тот мимо… «Я буду очень ждать. Очень-очень. Буду ждать сколько нужно, только пусть придет». Она почувствовала головокружение и без сил опустилась на узбекский ковер. «Нужно что-нибудь съесть, глупая. Ты же не ела ничего с воскресенья».

Тамара нашла на кухне кусок ситного хлеба и с трудом прожевала его, запивая водой. Больше никакой еды не хотелось. Она попыталась вызвать в памяти образы родителей. Мать и отец Тамары погибли в Ленинграде во время блокады, а девочку смогли эвакуировать в Вологду. Жаль, что родителей нет сейчас рядом, некому даже положить голову на плечо, поплакать в жилетку. У Тамары были друзья в студенческие годы, но после свадьбы отношения как-то незаметно со всеми оборвались. Михаил предпочитал навещать своих друзей в одиночку и никаких контактов жены с посторонними людьми не одобрял. Теперь некому даже рассказать о постигшей беде.

Усталая, разбитая переживаниями Тамара соскользнула в беспокойное болезненное забытье, сидя на кухонной табуретке.

Она очнулась от резкого звука, словно от удара в лицо. В прихожей заливался звонок. Решительно и громко!

– Миша, я иду! О Господи, я иду!

Путаясь в ногах, Тамара бросилась к двери. Непослушными пальцами сдернула цепочку. Наконец-то, ну наконец-то…

В тусклом свете электрической лампочки в коридоре стояли два милиционера в мокрых плащах и фуражках. Из приоткрытой соседской двери уже показывала длинный любопытный нос дореволюционная старушка Нина Осиповна. На лестнице внизу замерла, испуганно зажав рот рукой, тетя Зоя.

– Тамара Андреевна? Вечер добрый. Позволите войти?

Неизвестно почему, но каждого нормального советского гражданина охватывает трепет – если не страх, – когда в его жилище вот так запросто приходят с какой-то целью представители родной милиции. Но сейчас к страху примешивалась надежда.

– Конечно, входите, пожалуйста. Извините, я сейчас оденусь…

– Муж так и не объявился?

– Нет…

Милиционеры, не разуваясь, прошли в гостиную и расположились за столом. Старший (Тамара не разбиралась в званиях, но звездочек на погонах у него было больше), светлоусый блондин, неодобрительно разглядывал небедную обстановку квартиры; его товарищ, плотненький коротыш, достал из портфеля тетрадь в черной коже, чернила, перья – и приготовился писать.

– Оперуполномоченный Колесниченко, – представился блондин, – вдвоем с супругом на данной жилплощади проживаете? Детей нет?

– Вдвоем, – кивнула Тамара.

– Приятели какие-нибудь к нему заходили? Друзья?

– Никто к нам не ходит.

– Родня?

– Я сирота. А Миша…

Тамара попыталась вспомнить хоть что-нибудь о родственниках мужа, но вдруг поняла, что ни с кем из них ни разу не виделась.

– Место службы супруга?

– Он научный работник. Минутку…

Женщина подошла к секретеру, достала удостоверение из Мишиного института, положила на стол перед следователями.

– Институт морфологии животных, – с некоторым разочарованием прочел опер. – Куда же он мог исчезнуть, ваш специалист по морфологии?

Тамара вздохнула, молча глядя на цветные узоры ковра. От усталости она едва держалась на ногах.

– Так, ну а привычки какие-нибудь вредные у вашего мужа были?

Тамара покачала головой и вдруг расплакалась. От изнеможения, от обиды на этого бесцеремонного человека, от этого жестокого слова «были», словно подводящего черту под всей ее жизнью. Опер стал кумачовым, как первомайский стяг; он сбегал на кухню за водой и помог Тамаре успокоиться. Тон его смягчился. Следователи провели в комнате еще с полчаса, задавая вопросы о том, как Михаил был одет и не собирался ли куда-нибудь съездить, а затем попросили разрешения осмотреть квартиру.

– Здесь кухня, спальня… вот комната для гостей… уборная.

– А там что? – Колесниченко указал на закрытую дверь в углу.

– Там рабочий кабинет Михаила Капитоновича.

Следователь, не дожидаясь разрешения, толкнул дверь и вошел в кабинет. Нашарил выключатель… и, едва вспыхнул свет – выскочил обратно в гостиную.

– Етить-колотить. Ваня, – выдохнул он, – ты глянь только.

Из-за открытой двери по квартире густой волной покатился аромат сухих трав, смешанный с тяжелым запахом гари, прелого дерева, гнилой воды. Младший следователь и Тамара осторожно приблизились к двери в кабинет.

– Что же это такое, Тамара Андреевна? – растерянно спросил старший.

Она невозмутимо пожала плечами:

– Я сюда никогда не вхожу. Мне нельзя.

– Дверь ведь не заперта. Не любопытствовали?

– Зачем?

Тамара действительно никогда не заходила туда. Достаточно было Мише один раз запретить – и она словно забыла о дальней комнате, где муж мог иногда засиживаться часами.

Оперуполномоченный опасливо, бочком, вдвинулся в кабинет. Рука его лежала на кобуре. Всю дальнюю стену комнаты занимали связки сушеных трав. На многоэтажном стеллаже у входа стояли аккуратные ряды прозрачных террариумов, где лежали, свернувшись кольцами, или медленно шевелились серебристые, бурые, желто-черные клубки змей. В нескольких сантиметрах от лица опера тонкая змейка ткнулась головой в стекло, словно пробуя его на прочность. На мгновение показался раздвоенный язычок. В массивном стеклянном коробе у самого пола поднялись, раздувая украшенные «очками» капюшоны, две песчаные кобры – затанцевали на камнях, глядя на пришельцев масляно-черными бусинками глаз.

– Осторожнее, товарищ капитан, – просипел толстенький следователь, – может, ну его к шутам.

Колесниченко, словно не желая показаться трусом, сделал еще два шага вперед. В дальнем углу комнаты на металлическом листе лежали холодные угли, измазанная пеплом кочерга, покачивался на распорках закопченный котел. На дне его желтели какие-то кости, опаленные змеиные шкурки, скорлупки маленьких яиц. По левую руку от котла обнаружилась трехлитровая банка с густым зеленым раствором, в нем плавали отрубленные свиные копыта.

– Он что, здесь холодец варит у вас? – с ужасом спросил толстенький милиционер у Тамары.

– Я не лезу в дела мужа, – с достоинством ответила женщина, – у меня есть своя работа.

Наконец пораженные следователи ушли, пообещав назавтра прислать специалистов из зоопарка. Тамара закрыла дверь в кабинет и сразу же забыла об увиденном за нею. То, что происходило в кабинете мужа, отчего-то всегда казалось ей незначительным и малоинтересным. Женщина без сил опустилась в кресло в гостиной – «Буду ждать Мишу здесь…» – и сразу же провалилась в черный сон без сновидений.

Тамара очнулась от сверлящего мозг телефонного звонка. Пошарила в темноте в поисках выключателя, не нашла; встала, больно ударившись обо что-то коленом. Как же хочется спать… Что за надоедливый звук! Кто может звонить среди ночи?

Его нашли, прошелестело в мозгу. Нашли и звонят, чтобы сообщить.

Эта мысль привела Тамару в чувство. В лунном свете она босиком пробежала в коридор, нашарила на тумбочке тяжелую эбонитовую трубку.

– Да?

Тамара запомнит этот миг на всю жизнь. Она переминалась с ноги на ногу на холодном паркете, серебряный свет луны лился в окно – и все в примыкающей к коридору комнате казалось ненастоящим, призрачным, контрастной смесью черных теней и белого фосфорного свечения: сервант, наполненный льдисто сверкающим хрусталем, и новенький телевизор «Темп-22», и мерно тикающие антикварные ходики. Стрелки на циферблате показывали 02:38. Из эбонитовой чашки телефона доносилось шуршание, похожее на помехи в радиоэфире.

– Говорите? Алло?

Сквозь помехи в трубке прорвался какой-то странный звук, похожий на всхлипывание. После паузы звук повторился. На заднем плане доносился отчетливый плеск капающей воды.

– Я вас слушаю! Кто это?

Жуткое сдавленное мычание было ей ответом – Тамара в страхе отняла трубку от уха. Невыразимая боль и отчаяние смешались в этом всхлипе. И в то же время что-то в нем показалось Тамаре до ужаса знакомым. Она почувствовала, как крошечные волоски по всему ее телу встают дыбом.

– Миша? Это ты? Где ты? Мишенька?!

Мычание превратилось в нечленораздельное бормотание, как будто существо (Миша?) на том конце провода пыталось заговорить на каком-то грубом иностранном наречии, но вдруг откуда-то долетел злой гортанный окрик – и связь оборвалась. Не было ни коротких гудков, ни клацанья трубки о рычаг – просто наступила тишина.

Тамара еще долго кричала в трубку, надеясь уловить хоть что-нибудь. Затем она включила свет и долго стояла перед зеркалом, зажав рот обеими ладонями, чтобы не закричать от ужаса на весь дом.

Как ни удивительно – этот жуткий звонок привел ее в себя. Слетело сонное оцепенение, вернулась ясность мышления. Первым делом Тамара направилась на кухню и буквально заставила себя проглотить тарелку холодного позавчерашнего свекольника – ей нужны были силы. Пальцы дрожали, и багровые капли супа летели на белую скатерть. Затем оделась потеплее, прихватила из ящика конторки паспорт и вышла в лунное безмолвие улицы Кирова. В темноте черные мокрые ветви деревьев напоминали вытянутые в мольбе руки. Она дошла до метро и только тут вспомнила, что ночью станция закрыта. Это ее не остановило – Тамара пошла к своей цели пешком. Нужно было немедленно делать что-то, а на милицию надежды у нее не оставалось.

Ни один человек не встретился ей по дороге. Женщина свернула на спящий и пустой Чистопрудный бульвар в бледных огнях фонарей, вышла на улицу Дзержинского и прошла ее всю, до самой площади, где на высоком постаменте высится бронзовая фигура человека с высоко вскинутой головой и острой бородкой. Руку человек держит в бронзовом кармане пальто, словно готовый выхватить револьвер и не раздумывая стрелять на поражение.

Здесь Тамара обогнула многоэтажное светлое здание, облицованное внизу бурым камнем, и уверенно подошла к скромной двери под тусклым оранжевым фонарем. Сколько раз она проходила мимо этой двери по пути на работу, не представляя, что когда-либо может войти в нее. Отдадим Тамаре Андреевне должное – далеко не всякий советский гражданин смог бы набраться смелости прийти сюда по своей воле. Доска по соседству с дверью сообщала желтыми по черному буквами:

ОБЩЕСТВЕННАЯ ПРИЕМНАЯ КГБ СССР

Прием граждан круглосуточно

Никогда в жизни не видел такого восхитительного заката, подумал Андрей. Самолет плавно снижался над океаном, поводя крылом, и зарывшееся в волны солнце вдруг ударило в глаза, расплескалось огненными брызгами по водной глади от горизонта до горизонта. Машина спускалась плавно, скользила сквозь пушистые клочки облаков, и вот уже в овале иллюминатора показалась долгая полоска песчаного берега в снежной пене прибоя. Андрей никогда не был на море (Финский залив не считается), видел его только в кино – и сейчас замер в своем жестком кресле, завороженный видом огромной движущейся массы воды.

А самолет опускался все ниже. Он парил над белой песчаной полосой, лениво, как альбатрос на вечерней охоте. Андрей увидел внизу темную фигурку. Человек шел навстречу самолету, прикрыв лицо ладонью. Рыжее солнце почти уже свалилось в океан, от этого изломанная шагающая тень человека вытянулась на добрый километр, словно тень великана. Как долго, с тревогой подумал Андрей, очень долго мы висим над этим пляжем… Он хотел крикнуть что-то в сторону кабины пилота, хотел взглянуть на лицо пассажира рядом, чтобы убедиться, что не один обеспокоен происходящим, – но не смог отвести глаз от темной фигуры. Каким-то образом человек внизу также видел Андрея. Его босые загорелые ноги облепил песок. Сильный ветер с моря трепал крестьянскую рубаху – она когда-то была белой, а теперь приобрела оттенок мартовского снега. Мы не двигаемся, с ужасом понял Андрей. Он не хочет отпустить нас – и мы не можем вырваться. Руки покрылись гусиной кожей, и сердце мерными толчками перекачивало кровь в венах – все быстрее и быстрее, приближаясь к пределу, за которым неизвестность.

Человек внизу гортанно выкрикнул что-то – взмахнул рукой. Повинуясь его жесту, самолет, как подбитая птица, закувыркался навстречу волнам. Взревели в агонии двигатели…

Андрей проснулся.

В оглушительной тишине лишь тихонько стучали капли дождя о жестяной подоконник. За мокрым стеклом плыла в разрывах облаков задумчивая луна. На письменном столе уютно светила электрическая лампочка под зеленым колпаком – от нее исходило приятное тепло.

– Фу ты, черт, ну и сон.

Он потянулся за папиросами. Ладони были влажными от пота. Тело все еще оставалось в плену сна, мышцы рук и ног отходили от судорожного напряжения. Спать на ночном дежурстве в здании КГБ официально не возбранялось – но каждый, кто приходил в этот кабинет, боялся, что шеф узнает о такой слабости. Каким-то образом шеф всегда знал обо всем.

На столе затрезвонил телефон, и Андрей вздрогнул.

Он бросил взгляд на часы – 04:05.

– Слушаю.

Деревянный мужской голос на том конце провода пробормотал два слова – «Тамара Монк» и, не дожидаясь ответа, закончил разговор. В трубке коротко загудело.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6