bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Николай Дмитриев

На торный путь

1

Денёк в Санкт-Петербурге случился ненастный. Ветер, гнавший по небу низкие серые тучи, гулял как хотел над Невской першпективой, неся мелкую водяную пыль, которая то и дело сменялась хлёстким дождевым зарядом. Он разогнал праздную публику, и немногие спешившие по своим делам пешеходы кутались в плащи, пригибая пониже края шляп, чтобы как-то защитить лицо от секущих холодных капель. Не на шутку разгулявшийся ветер развёл по реке крупную волну, и шедшие куда-то шнявы, кренясь под зарифленными парусами, словно чувствуя опасность, спешили добраться к пристани. Дуло с моря, и многоопытные горожане побаивались, как бы своенравная Нева не выплеснулась на улицы очередным наводнением.

Зато в кружале неподалеку от Адмиралтейства было шумно, и там вообще дым стоял коромыслом. Ненастье нагнало в кабак всякого люда. Каждый, кто из промозглой уличной сырости попадал в тёплое низковатое помещение, спешил хлебнуть горячительного, а затем, отыскав себе местечко в переполненном зале, усаживался на лавку и, разомлев, тут же ввязывался в общую болтовню. Многие, отогревшись, доставали курительные трубочки, потому над головами посетителей стлалась прерывистая пелена табачного дыма. Света, попадавшего в кружало через мелкий переплёт двух голландских окон, было маловато, отчего торчавший за стойкой целовальник зажёг с десяток свечей и не сходя с места довольно поглядывал на битком набитый кабак.

За одним из столов ближе к окнам бок о бок сидели два офицера и, не выпуская из рук оловянных кружек, вели разговор. Это были гвардейцы. Один, семёновец, чувствовал себя здесь как дома, в то время как второй, измайловец, не забывая отхлёбывать из кружки, с интересом поглядывал по сторонам. Учреждённый по примеру императора Петра Алексеевича, велением царицы Анны Иоанновны новосозданный Измайловский полк, считавшийся, как Семёновский и Преображенский, тоже гвардейским, до недавнего времени размещался в Москве, рядом с селом Измайловом, где росла дочь царя Ивана, однако теперь был переведён в Санкт-Петербург, временно разместившись постоем на Адмиралтейском и Васильевском островах.

Офицеры успели опорожнить почти весь стоявший перед ними штоф, прежде чем их разговор с обычного трёпа перешёл на злободневную тему.

– Я полагаю, – начав так, семёновец сразу посерьёзнел, – государыня желает иметь свой полк гвардейцев.

– Мне то неведомо, – покачал головой измайловец. – Мы своим полком в Москве пребывали, а то всё дела петербургские.

– Оно так, – кивнул семёновец. – Небось, про наши дела наслышан?

– Не без того. – Измайловец тотчас навострил уши.

– Вот и вникай. – Семёновец сделал добрый глоток и, отставив кружку в сторону, заговорил обстоятельно: – Тут такое дело вышло. Верховники наши некие кондиции писать удумали. Чтоб, значит, вся власть им, отчего государыня без их соизволения ничего сама и решить бы не могла.

– Это что, – удивился измайловец, – выходит, все дела скопом решать?

– Да, почитай, вроде что так, – немного подумав, подтвердил семёновец.

– Не, с того дела не будет, – решительно заключил измайловец и чуть погодя добавил: – У нас в Малороссии ежели что скопом решают, то один крик да свара выходит, а толку ни на грош.

– Верно говоришь, у нас то же самое, – согласился семёновец и пояснил: – Как известно стало, что то дело верховников, каждый свою выгоду искать начал, вот через то и общий разброд получился.

Внимательно слушавший товарища измайловец довольно долго молчал, после чего, опорожнив свою кружку, с некоторым сомнением спросил:

– А как же тогда государыня Анна Иоанновна самодержицей стала?

– А то уже наша заслуга. – Семёновец, в упор глядя на товарища, важно откинулся и вскинул голову, словно пытаясь что-то рассмотреть сквозь плававший под потолком дым, с нескрываемой гордостью сообщил: – Мы, гвардия, не пожелали над собой осьмиличных затейщиков иметь, которые, ради правления, вместо одного лица сразу восьмерых тиранов учредить полагали.

– И как же вы столь сильных людей усмирили? – Не особо поверив в сказанное, измайловец недоверчиво сощурился.

– А просто. – Семёновец разлил всё, что ещё оставалось в штофе, по кружкам. – Как мы пали перед государыней на колени, верховники и не пикнули, иначе б мы их в окна выбросили. Вот самодержица и смилостивилась, порвала кондиции.

– Вон даже как! – восхитился измайловец. – Твёрдая власть – оно на пользу.

– Конечно, вот ты у себя в Малороссии в ландмилиции был, а теперь кто? – усмехнулся семёновец и подытожил: – Личного полка государыни гвардеец!

Завидев в дверях рослого преображенца, семёновец умолк и стал неотрывно смотреть на вошедшего. Перехватив его взгляд, измайловец тоже стал присматриваться, а тем временем преображенец, направляясь прямиком к столу, за которым сидели гвардейцы, по пути ухватил за плечо пробегавшего мимо полового и коротко наказал:

– Подай штоф!

– Бу-сде, ваша честь… – подобострастно вякнул прислужник и, ловко вывернувшись, тут же метнулся к целовальнику.

Глянув вслед прыткому половому, преображенец подсел к столу и, улыбнувшись семёновцу, спросил:

– Ну, чего звал?

– Да вот… – начал было семёновец и тут же оборвал себя на полуслове, так как из-за спины преображенца возник прислужник со штофом.

Преображенец одобрительно хмыкнул и, берясь за только что принесённый штоф, пристально посмотрел на измайловца.

– А тебя, молодец, как величать?

– Это Нерода Григорий, – ответил за него семёновец и, перехватив штоф у товарища, сам наполнил кружки.

– Григорий, значит?.. – Преображенец скептически посмотрел на измайловца.

– Ага, Гриць. – Нерода широко улыбнулся.

– Из хохлов, выходит? – весело подмигнул преображенец.

– Из малороссийской шляхты, – с некоторой обидой уточнил измайловец.

– Ты чего к парню цепляешься? – начал защищать Нероду семёновец. – Из своих же, не какой-нибудь там немец.

– Ну так и я о том, – примирительно отозвался преображенец и, подняв свою кружку, усмехнулся. – Давайте, дрей свинюшкен тринкен квас[1].

– Ты чего это вдруг не по-русски заговорил? – удивлённо спросил семёновец, чокаясь с преображенцем.

– Заговоришь тут, – неожиданно зло отозвался тот и пояснил: – У нас и прежде немцев всяких много служило, а теперь и вовсе: как офицер – то эстонец или курляндец.

– Это не про наш ли полк речь? – вставил и своё слово измайловец.

– Само собой, – подтвердил семёновец и, изрядно хлебнув из кружки, заявил: – Зато государыня у нас теперь русская, вон и квас, говорят, любит. Может, она и немцев, того, не особо допускать будет…

– Не похоже, – нахмурился преображенец. – Там, где она до сей поры пребывала, немцев полно. Вон Бирон этот, что следом из Курляндии заявился, теперь при ней неотлучно. А с ним Левенвольде и ещё куча всяких…

– Полагаю, должна обратить внимание, – выразил надежду семёновец.

– Да незаметно чего-то, – скривился преображенец. – Пока государыня на верховников, что её своими кондициями ограничить хотели, внимание обращает. За князей Долгоруких особо взялась. Почитай всех в ссылку, а самого младшего в солдаты сдала, да ещё чтоб без повышения в чине, а он ещё отрок совсем.

– Не наше то дело, – попытался смягчить разговор измайловец.

– А может, и наше, – напрямую дерзко высказался преображенец и, подтянув ближе к себе стоявшую на столе миску, принялся закусывать сушёной корюшкой…

* * *

Командир отдельного персидского корпуса принц Гессенский, сопровождаемый конвоем, подъехал к собравшейся у ограды мечети толпе и придержал коня. Приближались дни «ашура», чествования памяти потомков первого халифа, и сейчас в этой мечети шло религиозное собеседование «роузе-хани». За высокими чёрными шапками одетых в коричневое аба персов дервиша, рассказывавшего о страданиях шаха Гуссейна, было плохо видно, но его голос в общей тишине звучал отчётливо. О войне он говорит громко, отрывисто, и находящийся рядом, всегда следующий за принцем толмач переводил особо значимые фразы:

– Мусульмане против гнёта и насилия… Пророк, защитник ислама…

Понятно, что дервиш говорит о войне с турками и конечно же весьма прозрачно с некой угрозой намекает на занятую русскими округу, однако мечети пользуются правом убежища, тут можно говорить свободно, и принц, тронув повод, поехал дальше, ещё раз мысленно оценивая услышанное.

Занятая царём Петром область Персии не дала ожидаемых выгод, а содержать стоявшие там небольшие гарнизоны из-за климата было весьма накладно, и эту территорию после благоприятных переговоров обменяли на разные льготы в торговле. Однако удачно начавший войну с турками Надир-шах попросил несколько отсрочить вывод русских войск и, прикрывшись ими от возможного удара с тыла, стал наступать на Багдад. Именно поэтому принц Гессенский внимательно следил за ходом боевых действий и ждал разрешения покинуть Персию.

Вот только едва принц вернулся на место постоя, как давно ожидавший его адъютант немедля подал ему запечатанный конверт и доложил:

– Прислали с нарочным. Ещё передали, Терти-Гирей перешёл Терек.

Принц повертел конверт в руках и раздражённо сказал:

– Так, значит, ещё одно…

Под Багдадом у султана, по вступлении в войну, дела шли плохо, и он приказал крымскому хану кратчайшим путём, через русские земли, идти в Персию, чтобы нанести Надир-шаху удар с тыла. Принц Гессенский предупредил хана, что воспрепятствует походу силой оружия, но тот поступил по-своему и вдобавок принялся рассылать в подчинившиеся России орды прелестные письма, возбуждая их к мятежу. Однако старшины не распечатывая отправляли послания хана в ставку, и сейчас, глядя на ещё одно такое, принц спросил:

– Где сейчас Терти-Гирей?

– Лазутчики сообщили, хан от аула Черченеи идёт к станице Горячей скорым маршем, – чётко ответил адъютант.

Новые лазутчики подтвердили, что хан действительно движется двумя дорогами в этом направлении по расположенным недалеко друг от друга ущельям, причём одно было достаточно широким, а второе узким. Не зная точно, какую из дорог надо считать опаснее, принц разделил все свои силы на три отряда. Первый, самый сильный, был направлен в широкое ущелье, несколько сотен казаков перекрыли узкое, а сам принц, возглавив главный резерв, решил поставить его так, чтобы у него была возможность оказать помощь и тому и другому отряду.

Отдав все нужные распоряжения, принц вышел из невзрачного домика, где была его резиденция, отметил, что сегодня горные пики прорисовываются на фоне неба особо чётко, и приказал подать каурого. Надо сказать, конь этот был особенный. Его, как подарок русскому начальнику, привели из какого-то высокогорного аула. Поначалу, едва глянув на довольно невзрачную лошадь, принц вообще не хотел брать такой подарок, однако, когда толмач сказал ему:

– Бери, бачка, ой карош лошадь, – смилостивился и, поверив своему толмачу на слово, даже поблагодарил дарителей.

Толмач оказался прав. Уже во время первой же поездки в горы выяснилось, что конь совсем не боится высоты, легко взбирается на любую кручу и, главное, может как угодно долго идти рысью горной тропой, даже если она вьётся по самому краю глубокого ущелья. Именно поэтому принц всегда приказывал седлать своего каурого, направляясь на какое-либо серьёзное дело.

А дело и впрямь на этот раз завязалось нешуточное. Татары, как и предполагал принц Гессенский, пошли широким ущельем. Правда, сначала они произвели диверсию на другой дороге, сделав вид, что собираются, сбив не особо сильный казачий заслон, идти именно там. Видимо, Терти-Гирей ждал, что, пока силы урусов, которые наверняка бросятся помогать казакам, будут связаны боем, он сам ударит им в тыл через широкое ущелье. Поначалу вроде всё так и складывалось. Начав схватку с казаками, хан повёл главную часть своего войска дорогой, что шла по широкому ущелью, и атаковал преградивший ему путь русский отряд.

С громкими криками «Алла… Алла…» татары яростно бросились на этот заслон, но, встреченные дружным залпом, поначалу замешкались, а затем стали обходить каре по боковым кручам. В одном месте их фланговый удар достиг цели, шеренги смялись, и там солдаты, теряя строй, начали беспорядочно отступать. Казалось, татары берут верх, однако не попавшийся на ханскую уловку принц Гессенский уже вёл на помощь отряду основной резерв. Больше того, сразу оценив обстановку, принц послал нарочного, вызывая сюда же часть казаков из узкого ущелья.

Подмога пришла вовремя. Едва отряд принца успел выстроиться, закрыв дорогу, как татары, размахивая саблями, с победными воплями кинулись в атаку. Но слитный мушкетный залп, встретивший нападавших, сразу охладил их пыл, а когда вдобавок по ним открыли огонь установленные по обе стороны от дороги полевые пушки, татары откатились обратно. Впрочем, Терти-Гирей явно проявил упорство и, быстро задержав отступающих, ударил всеми силами по правому крылу, откинув на полверсты державший там оборону уже ранее сильно потрёпанный заслон.

Ситуация становилась критической, татары вот-вот могли прорваться через дефилей[2], и тогда принц Гессенский, бросившись вперёд лично, приказал развернуть стоявшие у дороги пушки. Однако на это требовалось время, и принцу не оставалось ничего другого, как потребовать от командира отступавшего заслона держаться столько, сколько он сможет. Сам же принц, возглавив команду драгун, атаковал в лоб продвигавшихся по дороге татар.

Поначалу эта отчаянная атака имела успех, но татары, оправившись от неожиданности, увидели, что драгун мало, и стали окружать их. Однако принц, рубившийся сразу с двумя всадниками, не заметил этого и, только увидав на фланге татар, приказал отходить. Захваченные боем драгуны не сразу расслышали команду, и получилось так, что их строй как бы сам собой разорвался, образовав некий проход, в который тотчас ворвались татары.

Пытаясь вновь объединить отряд, принц заметался между этими двумя группами и неожиданно оказался окружённым врагами. Рванув повод, он завернул коня, чтобы скакать обратно, но дорога назад была отрезана. В то же время татары, уяснив, какая ценная добыча попадает им в руки, угрожая саблями, закружились вокруг. Казалось, выхода нет и позорный плен неизбежен, но тут в глаза принцу бросился поросший хилым кустарником откос. Это был единственный шанс, и принц, ударив плашмя саблей по конскому крупу, послал каурого прямо на косогор.

Так и взвившийся от удара конь в три прыжка одолел откос, а затем уже сам свернул на еле приметную, шедшую наискось ложбинку, ведущую вверх. Татары было попытались преследовать принца, но их степные лошади не пошли на косогор, и тогда они начали стрелять. Несколько пуль просвистело возле головы принца, и он подумал, что, если у татар найдётся хороший стрелок, ему конец, но ложбинка неожиданно вывела к большому камню, за которым оказалась едва приметная спасительная тропа. Конь, словно понимая грозящую всаднику опасность, тут же перешёл на рысь и вскоре вывез принца из зоны действенного огня.

Тем временем пушки заняли новую позицию и дружно ударили картечью. По ущелью поплыли клубы дыма, а свист картечи заглушил вопли татар, получивших внезапный удар во фланг. На какое-то время исход боя оставался неясен, но затем противник, не выдержав пушечного огня, в беспорядке откатился обратно. Принц же, которого верный каурый только что спас от плена или гибели, вернувшись к своим, сразу столкнулся с командиром заслона.

Лицо полковника, командовавшего заслоном и непоколебимо исполнившего приказ стоять до последнего, было залито кровью, однако, прежде чем отослать его к лекарям, принц первым делом спросил:

– Как считаешь, ещё пойдут?

Полковник вытер ладонью окровавленную щёку, посмотрел назад и отрицательно помотал головой. Принц тоже окинул взглядом откос ущелья, густо заваленный вражескими телами, затем глянул на извивающуюся по ущелью дорогу и сквозь начавший рассеиваться пороховой дым увидел, что татары не строятся в новый боевой порядок, а, судя по всему, начали стремительный отход…

* * *

Варшава утопала в грязи. Затяжной дождь превратил пыльные немощёные улицы польской столицы в разливанное море топкой жижи, к вящей радости простолюдинов, которые за отдельную плату переносили на закорках расфуфыренных шляхтичей, съехавшихся сюда по случаю очередного бескоролевья. Несмотря на это, предстоящий сейм сделал улицы ещё оживлённее, однако командующий русскими войсками генерал граф Ласси оставался в отведённом ему просторном доме и сейчас расхаживал по малому залу, так и эдак прикидывая, что будет дальше.

Дело было в том, что король Польши Август II недавно умер, и теперь за польскую корону боролись два весьма сильных претендента: Станислав Лещинский, имевший много сторонников, которого к тому же всячески поддерживали французы и ставленник России курфюрст саксонский. При таком раскладе из Петербурга в Варшаву были посланы немалые деньги, а к польским границам отправлено сразу две группы войск, с целью обеспечить нужный результат выборов, и сейчас генерал Ласси думал, что ему сделать, дабы не дать французам взять верх.

Его очень беспокоило, что с самого начала ничего не получалось, а затем и вовсе всё пошло наперекосяк. Примас[3] и шляхта, опасаясь, что под русским влиянием ликвидируют liberum veto, прислушались к французам, и сейм, заседавший в Коле[4] пятнадцать дней, провозгласил Станислава королём Польши. После такого афронта русский и австрийский посланники напрямик объявили примасу, что польским королём будет признан только курфюрст саксонский. Но примас и его партия посчитали, что, хоть венский и петербургский дворы недовольны таким решением сейма, изменить его им не удастся.

Впрочем, надежды примаса и его людей оказались тщетными. Императрица Анна Иоанновна тут же приняла крутые меры, и в Литву вступил стоявший на границе 20-тысячный корпус Ласси, двинувшийся прямиком на Варшаву. Ему навстречу поспешили паны, недовольные избранием Станислава, однако, когда корпус подошёл к столице, выяснилось, что мосты через Вислу разрушены, а Станислав уже направился завоёвывать Данциг. Тогда полтора десятка сенаторов и до шестисот шляхтичей (все те, что не признали предыдущего решения сейма) собрались на поле у деревни Комиец, где уже происходили такие выборы, и там ими было решено объявить курфюрста саксонского новым королём Польши под именем Август III. Такая ситуация требовала кардинального решения, и именно поисками его были теперь заняты мысли Ласси.

Это занятие командующего прервал поднявшийся в доме шум, а затем и совсем уж неожиданное появление второго посланника – графа Левенвольде-младшего. Судя по его достаточно встрёпанному виду, граф был весьма встревожен, и генерал, выждав приличествующую паузу, спросил:

– Что, случилось что-то?

– Шляхта из-за выборов короля буйствует, – растерянно ответил граф, вытирая проступивший на лбу пот, и только потом уточнил: – На мою резиденцию напали, грозятся, я скрытно сюда ушёл…

– Что? – изумился Ласси.

Ответить Левенвольде-младший не успел, так как в зал вбежал адъютант и прямо с порога сообщил:

– По саксонской резиденции из пушек палят!

– Что, прямо-таки из пушек? – оторопел Ласси и растерянно посмотрел на Левенвольде. – Как это так можно?

– Не знаю, – развёл руками посланник. – Но я туда, чтоб всё вызнать, уже своего конфидиента отправил…

– Подсыл-то надёжен? – быстро спросил Ласси.

– Да, оно вроде бы… – сразу испытав сомнение, как-то неуверенно стал отвечать Левенвольде, но сбился и, чтобы не потерять лицо, преувеличенно бодро заверил: – Надёжен, вполне…

Посланнику вдруг вспомнились угрожающие выкрики сторонников Станислава, ломившихся в здание, напрасные попытки служек как-то урезонить разбушевавшихся шляхтичей и своё позорное бегство тайными переходами, которыми его вывел на задворки тот самый конфидиент. Позже, осознав, что прямая опасность миновала, Левенвольде приободрился и, отправив своего доверенного спутника разузнать, что делается возле саксонской резиденции, сам поспешил к Ласси.

Командующий знал, что поляки, стремясь как-то разрядить ситуацию, настоятельно требуют отъезда посланников русского и дрезденского дворов. Но то, что они решатся на пушечную пальбу, Ласси не ожидал. Видимо, думая о том же, Левенвольде-младший стал сокрушаться вслух:

– Мы всё делали, деньги давали немерено, переговоры вели, и вот результат…

Графу Ласси было известно о распоряжении императрицы не скупиться, и он понимал, что посланник ищет хоть какое-то оправдание для себя. Впрочем, говорить на эту тему не стоило, и генерал коротко бросил:

– Что из Петербурга?

– А что Петербург?.. – Левенвольде сокрушённо вздохнул. – Петербург далеко, пока туда отпишешь, а решать сейчас надобно…

– Зато мне, граф… – Ласси сделал многозначительную паузу, – велено государыней заставить Станислава вовсе уйти из Польского края.

– Да, да! – сразу оживился посланник. – Наши конфидиенты сообщают, что Станислав решил засесть в Данциге и собирается там дожидаться французской помощи, чтобы силой взять трон.

– Значит надо опередить французов, – твёрдо заявил Ласси.

Левенвольде хотел что-то сказать, но долетевший снаружи странный шум заставил его повременить, тем более что в залу вошёл адъютант и несколько растерянно доложил:

– Там какой-то шляхтич к вашей милости сюда рвётся. Говорит, он знает, что посланник здесь.

Ласси посмотрел на Левенвольде, и тот закивал головой.

– Да, да, это вероятно он, конфидиент…

– Пусти, – бросил Ласси, и адъютант, тихо прикрыв за собой дверь, исчез.

Шляхтич не заставил себя ждать, вот только, войдя, он застыл на месте, поочерёдно глядя то на посланника, то на генерала, не зная, к кому следует обращаться. Вид у левенвольдовского конфидиента был залихватский. Одетый в лазоревый кунтуш, вышитый золотой нитью по вороту, с высокой шляхетской квадратувкой[5] на голове и висевшей на боку явно дедовской саблей, давно не чищенная серебряная рукоять которой потемнела от времени, он, казалось, с кем-то повздорив, только что выскочил из придорожной корчмы.

Видя, что шляхтич никак не решится заговорить, Левенвольде поторопил его:

– Ну, что узнал?

– У вас всё разграблено… – Шляхтич наконец-то обрёл дар речи.

– Я это понял, – отмахнулся Левенвольде. – Что у саксонцев?

– Ваша милость… – Шляхтич запнулся, бросил короткий взгляд на Ласси и только потом заговорил: – Конфедераты требовали, чтоб саксонский посланник и его люди уехали из Варшавы, а когда те отказались, подвели пушки.

– Значит, это они стреляли? – уточнил Ласси.

– Так, они, – подтвердил шляхтич и уже увереннее продолжил: – Шесть пушек подвезли и стрелять ядрами начали. А когда ворота в щепы разбили, за ограду лезть начали. Там народу много собралось, только, как пушки пальбу учинили, обыватели разбегаться стали.

– Не про них речь, – оборвал его Ласси. – Саксонцы что?

– Ответную стрельбу тотчас учинили. А когда у конфедератов больше трёх десятков шляхтичей побило, то их ярость укоротилась, и люди в доме саксонского посланника капитуляцию истребовали, по силе которой они в дом имперского посланника перешли, – единым духом выложил шляхтич и замолчал.

Выслушав конфидиента, Левенвольде кивнул.

– Ладно, иди, подождёшь меня там.

Ласси же, проводив шляхтича взглядом, поинтересовался:

– Он что, не бедный?

– Да где там… – махнул рукой Левенвольде. – Один гонор шляхетский. Правда, сейчас у меня на пару злотых расстарался.

– Я вот что подумал… – Ласси выдержал довольно долгую паузу. – Может, те посольские деньги на таких, как шляхтич этот, стоит тратить?

– Сие заманчиво, но, увы, невозможно. Практичнее иметь дело с влиятельными особами, – возразил Левенвольде.

– Оно так, – вздохнув, согласился Ласси и поинтересовался: – Ведомо ли, кто со Станиславом в Данциге засел?

– Ясное дело, ведомо. Теперь главными там примас и французский посланник, – ответил Левенвольде.

– Значит, с французами дело иметь придётся, – заключил Ласси, и Левенвольде понял: план действий у генерала уже есть…

* * *

Русский посланник Левенвольде-младший не ошибся: генерал Ласси уже получил предписание петербургского двора, собрав сколько можно войска, идти к Данцигу, чтобы заставить Станислава выйти из города или совсем покинуть страну. В Польше к тому времени находилось до пятидесяти тысяч русского войска, но под началом Ласси оказалось немногим более двенадцати тысяч, поскольку стоявшие в разных местах отряды были нужны для обуздания края, а не менее двух полков следовало оставить в Варшаве. Вот с этими небольшими силами Ласси и выступил, устроив по пути в признавшем короля Августа городе Торн промежуточный магазин, а придя в окрестности Данцига, сделал свою главную квартиру в местечке Пруст.

На следующий день к городским воротам прискакали несколько всадников, один из них вскинул трубу, и над городом полетел сигнал, оповещавший о прибытии переговорщиков. Какое-то время ворота оставались закрытыми, но потом тяжёлая створка несколько приоткрылась, и начальник стражи, явно делая вид, что не понимает, кто перед ним, спросил:

На страницу:
1 из 4