Ковчег Могущества

Ольга Евгеньевна Крючкова

Ковчег могущества

© Крючкова О.Е., 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

От автора

Тема Древнего Египта всегда казалась мне сложной. Одних только богов основного пантеона историками насчитывается почти два десятка, а что уж тогда говорить о так называемых «местных» богах, число которых доходит аж до семисот?! Разве всех их упомнишь, разве возможно разобраться в их генеалогии и матримониальных отношениях?! И все-таки, когда у меня возникла идея написания «Ковчега Могущества», я приняла решение хотя бы попытаться это сделать.

Разумеется, пришлось изрядно потрудиться – проштудировать десятки томов исторической и научно-популярной литературы. И, к вящему своему удивлению, я обнаружила в них немало любопытных трактовок, весьма существенно разнящихся между собою.

В ходе работы я невольно задумалась: а кто они – боги Египта? Откуда вообще взялись? И почему нам известно о Долине Царей в Луксоре, о пирамидах в Гизе, сфинксах, древних столицах Мемфисе и Фивах, но при этом мы практически ничего не знаем о базальтовых плитах, словно специально заготовленных для какой-то цели, однако отчего-то «забытых» в Саккаре почти на пять тысячелетий?! (Кстати, способ обработки этих плит до сих пор вызывает у современных специалистов полное недоумение.) Так может, эти плиты предназначались для строительства Базальтового дворца кому-то из древних богов? Почему туристические маршруты современного Египта организованы таким образом, чтобы лишний раз не будоражить умы людей? Почему информация об уникальной древней цивилизации выдается нам дозированными порциями? Не потому ли, что официальные и правдивые объяснения могут оказаться слишком смелыми и затронуть вопросы современной религии? Ведь ни для кого не секрет, что многие артефакты, обнаруженные в Египте, до сих пор надежно укрыты от взоров публики, жаждущей познания.

Одним из таких артефактов (относящихся, согласно общепринятому мнению, к иудейской культуре и считающихся утерянными), является, в частности, библейский Ковчег Завета, или, как его еще называют, Ковчег Откровения. Правда, у сей реликвии имеется еще и другое название – Ковчег Могущества, и вот именно оно, на мой взгляд, соответствует данному артефакту более всего.

Если внимательно, с пристрастием изучить Книгу Исхода, повествующую об исходе евреев из Египта (примерно XIV век до н. э.), и проанализировать посвященные этой же теме современные труды, то поневоле возникнет множество вопросов, касающихся не только личности Моисея и его деяний, но и появления у него Ковчега Завета.

Так, если на миг забыть об общепринятой библейской версии, можно выделить три основных вопроса:

Кем на самом деле был Моисей?

Откуда у него появился Ковчег?

Какое отношение имеет Ковчег к древней истории Египта?

Продолжая свои исторические изыскания и изучив множество существующих на сегодняшний день разнообразных версий, я пришла к неожиданно смелым выводам. Однако хочу сразу предупредить: в целом мой роман не посвящен еврейской теме так таковой. Я также не ставила перед собой задачу анализировать всем известные библейские сказания, в том числе Пятикнижие. Мой роман – прежде всего художественное произведение, поэтому не стоит воспринимать описанное в нем как непреложную истину. Ведь, как известно, в художественной литературе, основывающейся на исторических фактах, не возбраняется добавление толики авторских домыслов.

Предвидя, что при скрупулезном и придирчивом чтении моего романа читатель может столкнуться с некоторыми историческими несоответствиями, сразу оговорюсь: они допущены мною умышленно – для придания «Ковчегу Могущества» большей, если хотите, интриги. Разночтение же датировок обусловлено тем обстоятельством, что при написании романа я пользовалась одновременно абидосским и туринским списками правления фараонов, поэтому позволила себе вольность привести их к некоторому усреднению. Что же касается отдельных трактовок, могущих показаться читателю чрезмерно смелыми, отвечу коротко: увы, сделать из романиста историка невозможно.

Герои романа

Семья фараона:

Тутмос IV – правитель Египта, Нубии, Эритреи и Ливии

Аменхотеп III – преемник фараона Тутмоса IV

Тея – царица, жена Аменхотепа III

Тутмос – старший сын Аменхотепа III, эрпатор (наследник престола, князь)

Нитоприс – дочь первого советника, первая жена Тутмоса

Эхнотеп – младший сын Аменхотепа III, впоследствии – Аменхотеп IV (Эхнатон)

Нефертити – первая жена Эхнотепа, дочь жреца Эйе

Кийа – вторая жена Эхнотепа, дочь фараона Аменхотепа III от наложницы

Сановники, сегеры (знатные подданные фараона), их жены и дети:

Эйе – жрец храма Осириса, отец Нефертити; впоследствии – верховный жрец Инебу-Хеджа (в переводе означает «Белые стены»); позднее приобрел известность под именем Мемфис

Хану – верховный чати (визирь), доверенное лицо фараона

Ранеб – верховный жрец Инебу-Хеджа

Джер – командир дворцовой стражи

Нефрури – дочь Джера

Мемес – первый советник фараона

Таусер – жена первого советника

Камос – сын первого советника, наперсник Тутмоса

Сепати – жена Камоса

* * *

Хафра – жрец храма Ра в Ону

Хаба – старшая жрица храма Исиды в Инебу-Хедж, любовница Ранеба

Миритра – дочь жрицы Хабы

Анеджети – номарх (префект) Ону, отец Сепати

Семерхет – один из потомков Птаха, хранитель Ковчега Могущества и Золотого диска Ра

Фарбис – дочь Семерхета, жрица богини Уаджет (богиня-кобра, олицетворяющая божественную власть фараона)

Мут – жена Семерхета, жрица богини Уаджет

Нахмин – начальник военного гарнизона Элефантины

Мермос – наместник Нубии

Рафия – хозяйка увеселительного дома

Эннана – знахарка

Итмос – девушка из свиты Теи

Пент – придворный врачеватель

Асо – наложница Маджесута, царя Нубии; колдунья

Хапшет – дочь Асо и Маджесута, наложница Сета – царя Верхнего Египта

Панезий – номарх Уасета

Неферхеб – верховный жрец храма «Миллион лет» в Абидосе, один из потомков Шемсу-Гора (Железного воина бога Гора), хранитель жезла-уреи Ра

Биридия – правитель земель Пер-Атума

Интеми – жена Биридии

Мицраим – помощник, доверенное лицо Биридии

Сараим – знахарка

Аарон – глава рода Левиев

Элишев – жена Аарона

Надав – старший сын Аарона

Мириам – сестра Аарона

Хецрон – муж Мириам

Служители искусства:

Паренефер – зодчий

Юти – скульптор

Сезофрис – художник

Боги (основной пантеон):

Ра – бог солнца[1], сын Атума – творца-демиурга и прародителя жизни

Шу и Тефнут – его дети: бог воздуха и богиня жизни

Геб и Нут – дети Шу и Тефнут, внуки бога Ра, соответственно: бог земли и богиня неба

Их потомки (дети Геба и Нут):

Осирис – бог загробного мира

Исида – сестра и жена Осириса, богиня плодородия

Сет – младший брат Осириса, бог пустыни и песчаных бурь, бог войны, олицетворение зла

Нефтида – жена Сета, покровительница домашнего очага

Анубис – сын Сета и Нефтиды, бог смерти, помощник Осириса

Полубоги (дети Ра от земной женщины):

Сехмет – богиня войны

Маат – богиня истины и порядка

Хатхор – богиня любви

Гор – бог света, первый фараон объединенного Египта[2]. Предположительно правил в конце XXXIII века до н. э.

Советники бога Ра:

Тот – бог мудрости

Птах – покровитель Инебу-Хеджа, бог ремесел и живописи, зодчий

Дети Тота:

Сешат – дочь Тота и Маат, помощница Тота

Татенен – сын Тота и Маат; бог времени (обеспечивал долгие годы жизни фараону)

Унуат – сын Тота и земной женщины; бог-покровитель караванов, проводников, разведчиков

Дети Птаха:

Нефертум – сын Птаха и Сехмет, бог растительности

Сатис – дочь Птаха и земной женщины, богиня прохладной войны

Баст – дочь Птаха и земной женщины, богиня веселья

Карта Древнего Египта (Та-Кемет) и прилегающих территорий в XXXV–XIV вв. до н. э.

Расположение храмов (обиталища богов) на плато Ростау (Гиза) в XXXV–XXX вв. до н. э.

Созвездие Орион (Царь звезд)

Федотову Д.С. – в знак глубочайшего уважения и признательности, – посвящаю

Часть 1. Наследник трона

Глава 1

1391 год до н. э., Инебу-Хедж

Фараон Тутмос IV медленно умирал в своих покоях. Почти семь дней подряд врачеватель и жрец Ур-Хеку, обладатель священных сил, с помощью неустанных молитв и всевозможных чудодейственных снадобий пытался восстановить силы, неумолимо покидающие тело фараона, но несмотря на все его старания жизненная энергия Ка, доселе благоволившая к Тутмосу IV, стремительно иссякала…

Помощницы Ур-Хеку – жрицы из храма Исиды – зажгли благовония и снова, в который раз, запричитали в унисон молитву:

– О, Исида, Исида, Исида! Трижды повторяем имя твое! О, Исида, мать жизни и плодородия! О, богиня, наполняющая нас жизненной силой! Да будет прославлено имя твое! О, Исида, смилуйся и вдохни Ка в нашего фараона!

Увы, Исида явно оставалась глуха к молитвам своих служительниц: фараон продолжал слабеть с каждой минутой.

Жрицы смолкли. Фараон открыл глаза.

– Исида мне уже не поможет. Надо молить Осириса, дабы он облегчил мой путь в загробный мир… – едва слышно произнес Тутмос IV.

Жрец встрепенулся:

– Не говори так, божественный! Ты непременно исцелишься! Я повелел молиться за тебя во всех храмах Инебу-Хеджа, Саккары, Гизы и Дахшура!..

– Минувшей ночью я слышал голос Осириса… Он сказал, что настал и мой черед покинуть этот мир. Осирис ждет меня… – задыхаясь, с трудом промолвил фараон. – Вели принести «Книгу Воскрешения»[3], пусть начинают читать тексты…

Ур-Хеку подал знак жрицам, и те, пав на мгновение ниц перед ложем фараона, столь же поспешно поднялись и заторопились к выходу.

Вскоре с объемным свитком папируса в руках в покои вошел молодой жрец Кхер Хеб, храмовый писец и хранитель священных книг, и почтительно поклонился фараону. Тот в ответ слабо кивнул и, с трудом оторвав правую руку от ложа, ткнул дрожащим перстом в сторону невысокого прямоугольного столика черного дерева.

Хеб повиновался. Приблизившись к столику, опустился на колени, раскатал на нем свиток священного папируса и вопрошающе взглянул на Ур-Хеку.

– Приступай… – распорядился старый жрец.

Кхер Хеб аккуратно отмотал часть свитка на специальную деревянную дощечку и остановился на сто двадцать пятой главе, где описывается свершение Осирисом посмертного суда над умершим. Главу украшала прекрасно исполненная художником картина: восседавший на троне Осирис, царь и судья загробного мира, был изображен со всеми атрибутами царской власти – короной, жезлом и плетью. Вокруг Осириса плотно расположились сорок два бога, а место в центре зала было отведено весам, на которых боги Гор и Анубис традиционно взвешивают сердце каждого очередного усопшего. На одной чашечке весов покоилось сердце (то есть совесть[4] умершего – легкая либо отягощенная множественными грехами), а на другой – Правда (в виде статуэтки богини Маат). Если человек вел на земле праведный образ жизни, то его сердце и статуэтка весили одинаково, если же грешил – сердце значительно перевешивало. Оправданного покойного суд Осириса отправлял в итоге в загробный рай, а грешника бросал на съедение свирепому чудовищу – льву с головой крокодила.

Молодому жрецу уже не впервой приходилось зачитывать оправдательную речь, которую произнес бы любой умерший, появись у него возможность лично обратиться к Осирису и его многочисленным помощникам, поэтому взирал сейчас на красочное и весьма убедительное изображение суда спокойно и даже несколько отстраненно. Другая причина его отнюдь не показного спокойствия крылась в том, что Инебу-Хедж был весьма многонаселенным городом, так что богатые сановники и многочисленные номархи (правители областей) умирали ничуть не реже простолюдинов. Правда, первые еще при жизни строили себе роскошные усыпальницы-мастабы[5] в Дахшуре и Саккаре, дабы оказаться после смерти поближе к храмам Осириса. Именно для них-то Кхер Хеб и изготовлял во множестве копии священных папирусов, которые проникновенно читал затем в присутствии родственников подле ложа умирающих, что, в свою очередь, позволяло ему неплохо пополнять свой кошелек.

Наконец Кхер Хеб сосредоточился, и по покоям фараона поплыл его приятный ровный голос:

– «Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливости относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист».

Фараон, умиротворенный ароматом благовоний и приятным голосом молодого жреца, впал в забытье… Боль, мучавшая его все последние семь дней, притупилась… Тутмосу слышалось, что Осирис оправдал его. Да, будучи фараоном и утверждая свою власть в Ливии, Нубии и Эритрее, он пролил немало крови – как врагов, так и соплеменников. Но сейчас ему казалось, что он уже ступает на землю Иары, откуда прямиком переносится в райские кущи…

* * *

Кхер Хеб читал священные тексты несколько часов кряду, в связи с чем изрядно притомился. Наконец, набравшись смелости, он замолк, дабы перевести дух.

В тот же момент фараон Тутмос IV очнулся от грез и совершенно отчетливо произнес:

– Прибыл ли Иниотеф, наместник Ливии? И где, кстати, мой верный чати Рехмир?

Кхер Хеб оживленно встрепенулся, решив, что Тутмос пошел на поправку именно после его чтения.

– Хвала богам, наше Солнце! Вы выздоравливаете! – воскликнул молодой жрец, не удержавшись от радости, но, тотчас осознав свою оплошность, пал ниц прямо у столика черного дерева.

– Ты хорошо читаешь священные тесты, Кхер Хеб. Я распоряжусь, чтобы тебя назначили верховным жрецом одного из новых храмов… – благостным голосом пообещал фараон.

Молодой жрец, не ожидавший от Великого господина подобной милости, распластался на мозаичном полу всем телом.

– Мы одни?… – снова заговорил фараон после недолгого молчания.

– Да… – подтвердил Хеб, приподняв голову. – Ур-Хеку отправился в храм Имхотепа[6], дабы самолично молить там всесильного бога о ниспослании вам здоровья.

– Пусть молится… – неожиданно равнодушно произнес Тутмос. – Боги все равно призовут меня со дня на день. Я сейчас говорил с Осирисом…

При этих словах душу молодого жреца охватило ни с чем не сравнимое чувство религиозного благоговения.

– О, мой Великий господин! – взмолился он. – Простите меня, ничтожного, за дерзость мою, но…

– Говори, не бойся… – милостиво вспорхнула рука фараона над ложем.

– А как… как выглядит Осирис, о, Великий господин?!

Тутмос задумался.

– Мне Осирис представился таким, – заговорил он наконец медленно и размеренно, – каким мы привыкли видеть его на рисунках, запечатленных в древних свитках. А теперь… – фараон тяжело вздохнул, – теперь пошли немедленно за Иниотефом и Рехмиром. Надеюсь, они уже прибыли, дабы успеть проститься со мной, пока я жив. Впрочем, не сомневаюсь, что вскоре придет и их время, и тогда они снова верно мне послужат…

Кхер Хеб поднялся и поспешил к выходу, дабы как можно проворнее исполнить волю фараона. Отворив дверь и окликнув слуг, дежуривших возле покоев Тутмоса на случай своевременного оказания той или иной помощи, молодой жрец в точности повторил им слова умирающего. И в тот же миг ему невольно подумалось: «Вероятно, на смертном одре все становятся добрее – и фараоны, и бедняки… А ведь еще совсем недавно имя Тутмоса IV Менхеперура повергало в ужас не только простых людей, но даже и нас, жрецов… Вряд ли несколькими днями раньше фараон снизошел хотя бы до взгляда в мою сторону, не говоря уж пусть и о короткой, но все же достаточно теплой беседе, которая состоялась только что».

С этими мыслями Хеб вернулся на свое место и вновь расположился подле столика черного дерева. Однако не успел он перемотать свиток папируса до следующей главы, как в покои фараона стремительно вошли двое: чати, срочно прибывший с южных рубежей царства, и наместник Ливии, также поспешивший оставить вверенные ему владения, едва узнал об ухудшении здоровья Тутмоса.

Выражение лица фараона потеплело, на губах появилось подобие улыбки.

– Рехмир, ответь, сколько уже лет ты мне служишь? – неожиданно с ходу спросил он.

Чати задумался.

– Почти двадцать, о, мой повелитель, – ответил он после короткой паузы.

– А ты, Иниотеф? – Тутмос перевел взгляд на ливийского наместника, кожа которого изрядно почернела от долгих лет службы под палящим пустынным солнцем.

– Двадцать семь, о, солнцеподобный, – с поклоном ответил тот.

– Двадцать семь… – с ноткой грусти повторил фараон. И вдруг оживился: – А помнишь, как ты спас меня от слона?…

Конечно же, наместник прекрасно помнил тот случай, хотя он и произошел более двадцати лет назад. Тогда фараон Тутмос IV прибыл в Ливию именно с этой целью – поохотиться на слонов. И все бы ничего, да только вот одно из животных, явно не желая становиться жертвой энергичного фараона, неожиданно обхватило обидчика своим мощным хоботом и приподняло над землей, намереваясь, очевидно, поднять еще выше, а потом грохнуть с огромной высоты оземь. По счастью, помогло своевременное вмешательство наместника: не растерявшись и не позволив слону поднять незадачливого охотника слишком высоко, он ловким ударом меча отрубил слону часть хобота, благодаря чему Тутмос вышел из схватки с более сильным противником целым и невредимым.

– Помню, солнцеподобный, помню. Славные были времена…

Фараон слабо улыбнулся.

– Жизненная сила Ка оставляет меня, слуги мои! Молитвы жрецов служат всего лишь жалкой отсрочкой моего перехода в царство Осириса. Но я буду ждать вас там, мои верные слуги! И даже обещаю замолвить словечко перед верховными… – не закончив фразы, Тутмос хрипло рассмеялся.

Чати же, напротив, громко разрыдался в ответ.

– Рехмир! – воскликнул, нахмурившись, фараон. – Не смей лить по мне слезы! Ты должен радоваться за своего господина!.. Совсем скоро меня встретит бог Тот, и мы войдем вместе с ним в священную золотую барку, которая доставит меня в царство Осириса… Впрочем, я позвал вас не для прощальных речей, а чтобы наградить за многолетнюю и верную службу. – C этими словами Тутмос IV повернул лицо к Кхер Хебу и приказал: – Распорядись, чтобы внесли приготовленные шкатулки.

Молодой жрец привычно проворно исполнил волю повелителя.

И почти тотчас в покои фараона впорхнули две юные девушки в прозрачных одеяниях. Обе были стройны, грациозны и хороши собою, яркая самобытная внешность выдавала примесь у обеих нубийской крови. Каждая из красавиц держала в руках по шкатулке, выполненной из розового травертина.

Фараон едва заметно приподнял руку, и девушки, повинуясь его жесту, синхронно откинули крышки шкатулок.

За свою относительно короткую жизнь Кхер Хеб вдоволь успел уже налюбоваться красотой драгоценных камней и украшений, принадлежавших номархам, сановникам, их женам, многочисленным наложницам и дочерям, но камни столь потрясающего великолепия и таких внушительных размеров видеть ему еще не доводилось. А уж от мгновенно подсчитанной в уме их возможной стоимости у жреца буквально перехватило дух.

Верные же слуги фараона тем временем приняли щедрые дары с непритворной благодарностью. Благо юные нубийки тоже оказались частью подарка.

* * *

Рано утром Аменхотепу, сыну и преемнику Тутмоса IV, доложили об ухудшении состояния его солнцеподобного родителя. Аменхотеп тотчас отправил верного слугу в покои жены Теи и сыновей: старшего – Тутмоса (мальчику недавно исполнилось десять лет, и старый фараон особенно благоволил именно к нему) и младшего – Эхнотепа, который был тремя годами моложе брата.

Аменхотеп понимал, что наступивший день означает для него очень многое: его отец, Тутмос Менхеперура, именно сегодня должен будет надлежащим образом (то есть с соблюдением всех священных и светских формальностей) передать ему власть – как государственную, так и духовную. И именно с сегодняшнего дня Аменхотеп станет наконец не только фараоном с тронным именем Небмаатра Менес Аменхотеп III Гехеммут, но и Верховным жрецом Египта, служителем бога Ра![7] А на церемонии подобной важности и значимости требовалось присутствие и царицы, и малолетних наследников.

Когда Аменхотеп, облаченный по столь торжественному случаю в белые одежды, приблизился к покоям отца, то сразу же увидел толпящихся у дверей сановников, среди которых заметил и советников – первого и второго. Благодаря завидным росту и стати на фоне собравшихся особенно выделялся министр Хану. После вступления на трон Аменхотепа сей господин искренне рассчитывал на получение вожделенной должности чати, ибо не сомневался в душе, что новый фараон, приступив к правлению царством, первым делом отправит сторонников отца на покой и освободит тем самым лакомые посты и должности исключительно для своих людей, к коим не без основания причислял и себя.

Стоило Аменхотепу окинуть пеструю толпу царедворцев снисходительно милостивым взглядом, как все тотчас пали ниц перед «восходящим солнцем» Египта.

Согласно своему статусу царица Тея не имела права являться на какое бы то ни было мероприятие раньше супруга, но сей факт, по правде говоря, не особо ее и удручал: напротив, именно благодаря этому обстоятельству она могла уделять своему туалету самое тщательное внимание.

Но вот наконец появилась и Тея – в сопровождении свиты прелестных девушек, услугами которых не гнушался время от времени и сам Аменхотеп. Не смотря даже на то, что имел, помимо жены, еще и нескольких наложниц. Одна из них, в частности, родила ему дочь Кийа, которая по возрасту была почти ровесницей Эхнотепа.

Когда двери покоев Тутмоса отворились, первым вошел Аменхотеп, за ним – Тея, следом – сыновья и дочери, затем – сановники в соответствии с их иерархическим положением при дворе. Вконец обессилевший старик-фараон по-прежнему пребывал на своем ложе. Голова его неподвижно возлежала на подушках, набитых размягченным хлопком.

Тутмос, старший внук умирающего фараона, отвел глаза и невольно обратил внимание на небольшую фреску, расположенную над изголовьем деда: на ней были изображены витиеватые иероглифы. Первая строка означала личное имя старого фараона, вторая – его тронное имя. Маленький Тутмос вдруг отчетливо осознал, что совсем скоро эта фреска исчезнет и на ее месте появится другая – с именами его отца, Аменхотепа III.

Согласно ритуалу, принятому в подобных случаях, Аменхотеп воссел в кресле, установленном в центре покоев. По правую руку от него расположилась Тея, по левую – разместились дети: сыновья Тутмос и Эхнотеп и дочери Сатамон и Бакетамон. Позади кресла Аменхотепа замерли, вытянувшись в струнку, хранитель печати (по совместительству – главный писарь) и молодой нубиец, носитель царского опахала. Маленькая Кийа вместе со своей матерью-наложницей стояла чуть поодаль, в рядах сановников.