Когда мы произносим, а произносим мы их частенько, хрестоматийно известные мысли Н. М. Карамзина и Н. В. Гоголя, давнымдавно ставшие крылатыми афоризмами: «Смеяться, право, не грешно / Над тем, что кажется смешно!», «Чему смеетесь? – Над собою смеётесь!» – то ничего больше к ним не можем добавить… И добавлять-то не требуется!..

Что же – человеку свойственно смеяться надо всем. Над временем, над государством, над собой… Состояние пересмешника из карнавальной маски стало его органичной природой. Оно необходимо ему, как воздух. Без него он уже не представляет собственной жизни. Оно становится неотъемлемой частью любой мисте-рии и неизменной основной составляющей религии и мифологии. Объяснить это можно осознанием собственной греховности, присущим, безусловно, в меньшей степени античному, а в большей – средневековому человеку.

Тягостное чувство личной греховности, возникавшее духовной антитезой принятой за образец идеальной модели святости, не могло, в конце концов, не вылиться в эпатажное осмысление повседневной действительности, что в какой-то мере способствовало возникновению «института шутовства» в Европе и «института юродства» на Руси.

Сами «институты шутовства и юродства» как духовные проявления историко-культурного плана и как социоструктурные образования имеют огромное значение для изучения мирового культурного процесса в целом, не говоря уже о разделении на виды искусства и более конкретном делении на жанры.

Многим с детства приходилось слышать синонимы: скоморох, юродивый, Петрушка, Арлекин, Полишинель, клоун… Действо перечисленных персонажей нередко именовали буффонадой… Ошибочно полагать, что шутовство и скоморошество – только профессия, занятие шута и скомороха в средневековой Европе или на Древней Руси. Это понятие значительно шире, чем его трактуют различные словари. Шутовство и скоморошество – образ жизни, мировоззрение практически любого средневекового художника. Природа скоморошества и юродства в средневековой Руси была точно такой же, как природа трубадуров, миннезингеров, менестрелей и вагантов средневековой Европы. Частные различия, обусловленные национальным своеобразием, жизненным укладом, не отменяют общих закономерностей развития названных направлений. Следовательно, шутовство и скоморошество необходимо рассматривать как исторические явления европейского масштаба. Это, как никто другой, понимал М. М. Бахтин – создатель поэтики КАРНАВАЛА и КАРНАВАЛИЗАЦИИ…

Мы привыкли к традиционному изображению шутов. Когда мы произносим слово шут – сразу же перед глазами встаёт картинка: эдакий остряк-балагур в немыслимом колпаке с бубенцами. Три длинных конца колпака символизируют ослиные уши и хвост – атрибуты карнавальных костюмов во время римских Сатурналий и «ослиных процессий» раннего средневековья.

В картах шут играет роль символа. В Таро, к примеру, шут – карта Старших Арканов (карта 0 в английской традиции, карта 22 – во французской). Занятно, что и в споре двух школ Таро основным камнем преткновения является именно нумерация карты «Шут». В стандартной колоде игральных карт существуют два Джокера. Это карты с изображением шута, которые в большинстве игр стандартной колодой могут заменить в комбинации любую другую карту по желанию играющего.

О существовании шутов как профессиональной касты допустимо говорить со времени родоплеменного общества. Плиний Старший, описывая визит Апеллеса во дворец эллинистического царя Птолемея I, упоминает царского шута («planus regius»). Тем не менее, как отмечал М. М. Бахтин, в основном определение шут ассоциируется с европейским средневековьем.

Шут – символическое зеркальное отражение, близнец, тень короля. Шуты воспринимались как люди, оставшиеся по божьей воле недоразвитыми детьми. Не только люди с актёрскими способностями, но и люди с психическими заболеваниями зачастую зарабатывали шутовством средства к существованию.

Суфийские мистики издревле слагали притчи о Ходже Насреддине, который, по одной из версий, был шутом самого Тамерлана.

Все королевские дворы средневековья нанимали различного рода шутов, в число умений которых входило музицирование, жонглирование, актёрство и загадывание загадок.

Наибольшего расцвета институт шутовства достиг в период правления Елизаветы I Английской, современником и подданным которой был легендарный Уильям Шекспир, в сущности, также являвшийся Шутом и Лицедеем.

C наступлением эпохи Просвещения и Реформации традиция найма шутов прервалась.

* * *

Если говорить про шутовство на Руси, то это, как уже мною указывалось выше, – скоморошество, имеющее давние, ещё языческие традиции.

Постоянный персонаж русских сказок Иван-дурак (ср.: англ. Fool, Joker) часто противопоставляется царю именно в качестве носителя некого тайного знания, на первый взгляд кажущегося глупостью.

При русском барском доме или дворце содержались шуты, в обязанности которых входило развлекать забавными выходками господ и гостей.

При дворе русских царей, а после и императоров также содержались шуты. Известны придворные шуты Петра Великого – Иван Александрович Балакирев, вошедший в историю множеством рассказанных якобы им анекдотов, и Ян д`Акоста, которому за политические и богословские споры Пётр пожаловал остров в Финском заливе и титул «Самоедского Короля».

Во все времена и у всех народов шуты были мудрыми советниками королей. Они со знанием дела и весьма активно занимались политикой. Имя польского дворцового шута Станьчыка сохранилось в устной народной традиции как синоним острослова, высмеивающего текущие политические события. В период новой истории эта фигура стала символом для многих поляков.

Герб рода Балакиревых, к которому принадлежал и И. А. Балакирев, придворный шут Петра Первого

Король Тонга Тауфаахау Тупоу V – первый в новейшей истории монарх, официально нанявший шута на королевскую службу. Шутом стал некто Джесс Богдонофф, призванный на эту должность в 1999 году. Сохранить должность ему, однако не удалось, так как в 2001 году «шут» был уличён в серьёзных финансовых хищениях (параллельно Богдонофф занимал должность финансового советника короля) и вынужден был покинуть королевство.

Некоторые современные исследователи, на мой взгляд, вполне оправданно считают средневековых шутов также и носителями древних духовных традиций и тайных знаний.

Я считаю, что книга Д. Гаврилова «Трюкач. Лицедей. Игрок: образ Трикстера в евроазиатском фольклоре» – дерзкая исследовательская попытка осмыслить мировую мифологию с иных, не онтологических позиций, но, если быть более точным – стремление создать свою онтологию.

Кто такой Вакх? – Трикстер? – Трикстер. Кто такой Прометей? – Трикстер? – Трикстер. Не говорю уже о Дионисе и Гермесе (он же Меркурий), близком нам, атлантологам,1 – Гермесе Трисмегисте (он же Тот Трисмегист, Атлант), Локи, Мефистофеле, Велесе, Бароне Субботе, Сунь Укуне, Тескатлипоке…

В эпических литературных памятниках и фольклоре есть великое множество примеров Трикстеров… Кто такие Гильгамеш, Зигфрид, Беовульф, Мерлин, король Артур, Гамлет Саксона Грамматика, Тиль Уленшпигель, Святогор, Илья Муромец, если не Трикстеры?..

Архетип Трикстера с течением времени значительно эволюционировал в контексте мировой литературы – Ахиллес, Одиссей, Панург, Гамлет, великолепные шекспировские шуты – Оселок («Как вам это понравится»), Шут («Король Лир»), Тринкуло («Буря»), Башка («Бесплодные усилия любви»), Фесте («Двенадцатая ночь»), Ланчелот Гоббо («Венецианский купец»), Лаваш («Все хорошо, что хорошо кончается»), Йорик («Гамлет»), Шут («Тимон Афинский»), Пэк (««Сон в летниюю ночь»), Терсит (комедия «Троил и Крессида»), Шут («Отелло»), Дромио Сиракузский и Дромио Эфесский («Комедия Ошибок»), Спид («Два веронца»); развесёлая гоп-компания из поэмы Себастиана Брандта «Корабль дураков», Фауст, Шико, Франкенштейн, доктор Джекил, Панночка, наконец, Воланд со свитою и Мастер с Маргаритою, Остап Бендер, альтист Данилов…

Музыкальная культура также изобилует образами шутов – это и Риголлетто – титульный герой оперы Верди, и Паяцы – действующие лица в одноимённой опере (итал. Pagliacci) Руджеро Леонкавалло, и Дагонет – шут короля Артура в средневековых романсах…

C 2001 года в Москве, на сцене театра «Ленком» идёт последняя пьеса Григория Горина «Шут Балакирев» (постановка Марка Захарова). Прототипом главного героя является реальный исторический персонаж – уже упомянутый Иван Александрович Балакирев – придворный шут и слуга императора Петра I и императрицы Екатерины I. Шут в трактовке Горина – это не просто остроумный лицедей, но и всеобщий любимец, вобравший в себя оптимизм народа, его отвагу и весёлую удаль.

В России существует популярная рок-группа «Король и Шут», творческая философия которой основана на образе Шута. Также группа использует русские фольклорные элементы и элементы европейской средневековой готики.

ХХ век открыл новые грани в образе Трикстера. Произошло это благодаря кинематографу. Ряды Трикстеров пополнили обаятельные герои Чарли Чаплина, Трус – Балбес – Бывалый – кинообразы, созданные Георгием Вициным, Юрием Никулиным, и Евгением Моргуновым; Фантомас, Стэнли Ипкисс в маске бога Локи, капитан Джек Воробей из серии фильмов «Пираты Карибского моря», Джокер из фильма «Тёмный рыцарь», фотожурналист из фильма «Апокалипсис Сегодня», как и Рядовой Шутник (private Joker) из «Цельнометаллической оболочки», а далее различные невероятные монстры, которых невозможно перечислить при всем желании…

Архетип Трикстера прочно занял своё место в мировой культуре и без осмысления и осознания его духовного феномена невозможно получить полной картины достижений человечества, чему, на мой взгляд, способствует новая книга Дмитрия Гаврилова, которую держит в руках внимательный и взыскательный читатель…

Олег СТОЛЯРОВ, кандидат филологических наук, доцент МГОУ, член Союза писателей

От автора

В этой книге я рассматриваю роль трюкача и лицедея на материале некоторых фольклорных источников и литературных текстов ряда индоевропейских и азиатских народов, а также их мифологии. Мною проанализированы образы классических трюкачей: языческие боги – Локи, Один, Гермес, Велес; традиционные фольклорные персонажи – чёрт, Насреддин, Уленшпигель, а также те, за которыми качеств трикстера ранее не усматривали – Диоген Синопский, Одиссей, Илья Муромец, Мерлин и св. Николай. Несколько меньше внимания уделено прочим родственным образам из сказок народов Азии и Европы, а также трикстерам из литературных произведений XVIII–XX вв. «За кадром» остаётся и сама идея ученичества (то есть инициации, посвящения) у дьявола или колдуна, но она требует специального рассмотрения и заслуживает отдельной книги.

Приступая к работе и уже проделав значительную часть её в виде умозаключений, я понял: сама неординарная тема этого исследования окажет соответствующее влияние на его характер. Потому я сознательно не стал устранять некоторую неоднородность стиля изложения, который варьируется от строго научного до почти художественного. Это следствие противоречивости главного героя данной работы, стало быть, бороться с этим и неправильно, и просто бесполезно. Я должен предупредить читателя: книга может (по меньшей мере, на сам период чтения, а то и на последующие времена) внести коррективы в его жизнь. И на обложке следовало бы поместить картинку: «Осторожно, Трикстер!» – приблизительно так, как добросовестный производитель алкоголя и табака сообщает мелкими буковками о вреде пития и курения для здоровья. Но нет! Я вовсе не хочу внушить читателю мысль о вредности этого персонажа, однако тот, кто с трудом переносит перемены и не склонен радоваться сюрпризам, должен отложить эту работу до лучших времён. Тот же, кто смел, пусть читает до конца! И… готовится к внесению разнообразия в свою повседневность.

В 2006 г. я стоял в какой-то дурацкой очереди, держа под мышкой папку с рукописью к первому изданию. Мимо меня, приплясывая и пританцовывая, двигался рыжий рябой старикашка. Я был зол и хмур, рукопись отклонили уже не в одном издательстве. А рыжий приблизился ко мне, да как дёрнет за бороду. Я папку так и выронил. Только хотел дать гадёнышу затрещину, а его и след простыл. Исчез. Рассказываю, как на духу, всё так оно и было – знамение богов. Посмеялся я, собрал выпавшие листы и пошёл дальше. Так что готовьте и вашу бороду, а у кого её нет – косу! И ждите своего «рыжего»!

Я, что называется, на собственной шкуре испытал все прелести общения не только с этим, вполне безобидным, но и иным – вороватым и не знающим правил приличия Трикстером. Теперь же, выполнив свою миссию, скромно надеюсь, что внимание этой Силы переключится на читателей, а всякие «мелкие безобразия» в моей жизни сойдут постепенно на нет.

Дмитрий ГАВРИЛОВ

Часть I.

О ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ РОЛИ ТРИКСТЕРА

Cмех – единственное испытание серьезного, а серьезность – смешного. Подозрителен предмет, который не переносит насмешки, и лжива шутка, которая не выдерживает испытания серьезностью.

Горгий из Леонтии, древнегреческий софист

Основатель аналитической психологии Карл Густав Юнг утверждал, что есть психические структуры (архетипы), присутствующие в каждом из нас (Юнг, 2004). Как гены определяют наше физиологическое развитие, так и архетипы, словно инварианты, определяют характер нашего психологического развития. Наиболее распространённая формулировка определения архетипа звучит скупо и примерно так: «Форма без собственного содержания, определяющая и канализирующая психический материал». Юнг поясняет смысл архетипа, образно сравнивая его с пересохшим руслом реки, которое и определяет направление будущего потока, но не характер течения. Архетип сам по себе неосознаваем, но может быть представлен в сознании в виде разных образов, которые зависят в том числе и от культуры, к которой принадлежит человек, и от его личных представлений об окружающем мире.

Одним из этнопсихологических инвариантов традиционной культуры является трикстер (подробнее см. Гаврилов, 2004, с. 18–26; Гаврилов, 2005, с. 3–28). Ему посвящён ряд работ, подчас опровергающих одна другую. Это совершенно неудивительно с учетом противоречивости самого образа трикстера и его задач. В первой части книги я рассмотрю различные точки зрения предшественников, отдавая должное их смелому шагу: исследовать тему трикстера. В последующих частях будут приведены конкретные примеры деятельности этого хитреца и лицедея.

«Нарушитель спокойствия – ветер, дующий в Европу из бескрайней и первобытной Азии, проносящийся по широкому фронту от Фракии до Балтики. Иногда он дует извне и разметает народы перед собой, как сухие листья, а иногда действует изнутри и внушает людям идеи, сотрясающие основы мира. Это стихийный Дионис, врывающийся в Аполлонийский порядок. Назовем творца этой бури Вотаном, и мы очень много сможем узнать о его характере, изучая историю и ход революций и беспорядков, которые он породил в духовном и политическом мире. Но чтобы понять его характер совершенно точно, надо вернуться в то время, когда человечество использовало мифологический язык и не пыталось объяснить каждую вещь, примеряя ее на человека и его ограниченные способности. Язык мифов уходит вниз, в глубочайшие первопричины, в психику и ее автономные силы. Древнейшая интуиция человека воплотила эти силы в богов и описала как можно полнее и тщательнее в соответствии с их разнообразными характерами в мифах. Это стало возможным, потому что здесь – проблема основных и неизменных типов или образов, присущих бессознательному многих народов. Поведение народа получает свой специфический характер из собственных, лежащих в основании образов, и, следовательно, можно говорить о некоем архетипе <Вотана>. Как автономный психический фактор, Вотан порождает эффекты коллективной жизни людей и в соответствии с этим также раскрывает свой характер» (Юнг, 1936).

Собственно слово «трикстер» в буквальном переводе с английского означает «обманщик, хитрец, ловкач» и происходит от trick – трюк, хитрость, обман; шутка, шалость; глупый поступок; фокус, умение, сноровка. Производные формы: tricksy – ненадёжный, обманчивый, шаловливый, игривый, разодетый, нарядный; tricky – сложный, запутанный, мудреный, хитрый, ловкий, находчивый, искусный – в зависимости от контекста. В современном русском языке для этого понятия есть множество синонимов или слов, близких по смыслу: шут, скоморох, плут, обманщик, лицедей, «дурак», или заимствованных – паяц. Все они в той или иной степени отражают стороны трикстера как вещи, объединяющей их в себе, ибо она нарушает общепринятые границы, установления, порядок.

Слово «дурак» я заключил в кавычки намеренно. Причину появления кавычек можно понять, вспомнив слова Шекспира, говорящего устами Виолы, о шуте Фесте в одной из самых знаменитых комедий:

«Он хорошо играет дурака.Такую роль глупец не одолеет:Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,И разбираться в нравах и привычках,И на лету хватать, как дикий сокол,Свою добычу. Нужно много сметки,Чтобы искусством этим овладеть.Такой дурак и с мудрецом поспорит,А глупый умник лишь себя позорит».

«Когда Юнг впервые встретился с образом трикстера, последний сразу же напомнил ему карнавальные традиции, для которых характерна обращённость традиционного иерархического социального порядка, а также средневековые традиции, в которых чёрта называли «дураком от Бога». Юнг подметил в образе Трикстера большое сходство с алхимической фигурой Меркурия, с присущей последнему тенденцией к лукавству, совершению то забавных, то злых проделок, способностью к мгновенному перевоплощению, обладанию двойственной божественно-животной природой, подверженностью пыткам и мукам самого разного рода, близостью к образу целителя и спасителя. Однако, несмотря на присущие ему качества героя, в результате присущей ему глупости Трикстер создаёт то, для создания чего никто иной оказывается непригодным, даже если потратит свои самые лучшие силы.

Юнг обнаружил, что в качестве мифического образа трикстер соответствует ещё и внутренним переживаниям. Когда бы и где бы ни появлялся трикстер, несмотря на свой невзрачный вид, он обладает способностью превращать то, что казалось ранее бессмысленным, в нечто, наделённое смыслом… Пробуждение образа трикстера означает: подступила беда или, по меньшей мере, возникла опасная ситуация. «Когда Трикстер начинает действовать в сказках, художественных произведениях, синхронизированных событиях, ошибочных действиях, фантазиях-проекциях и личных переживаниях… коллективная фигура Трикстера воссоздаётся вновь и вновь, она наделяет человека пробуждающей его энергией, а также божественным образом потенциального целителя и спасителя» (Samuels, 1968).

Первым образ трикстера в его эволюционном развитии рассмотрел Поль Радин применительно к первобытной мифологии индейцев (Радин, 1999)2. С его точки зрения иррациональное поведение трикстера есть не что иное, как возможность выхода низменных страстей, не признанных моральными устоями племени и общественным укладом. Этими безрассудными выходками трикстер зачастую ломает имеющиеся традиции и создаёт новые. Так, согласно Радину, в мифологии индейского племени Виннебаго присутствует мотив перехода трикстера в культурного героя, стоящего на более высокой ступени развития.

Взвешиватель жребиев бог Гермес-Меркурий. Античное изображение

Карл Густав Юнг в изданной в качестве послесловия к английскому изданию книги Радина статье отметил: «Так как рассказы о трикстерах грубо примитивны, неудивительно, если человек видит в мифе просто плод раннего, архаического сознания…» (Юнг, 2004, с. 338–358).

«Мотив трюкача, – пишет Юнг в том же исследовании, – проявляется не только в мифической форме, но также присущ ничего не подозревающему современному человеку, когда он чувствует себя игрушкой в руках “случая”, который парализует его волю и действия своим откровенно злым умыслом. Мы тогда говорим о “вещах, приносящих несчастье”, “заколдованности” и “зловредности” объекта. Здесь Трикстер представлен противоречивыми тенденциями бессознательного… и в некоторых случаях – подобием второй личности детского или подчиненного характера…»

Первыми симптомами в жизни тех, кто подвергся «атаке трикстера», я бы назвал крушение самых точных и выверенных наперёд планов. Это порождение многовариантности в любой, даже самой определённой ситуации. Словно за левым плечом вашим беспрестанно прицепился какой-то толкающий под руку мелкий бес.

«Я думаю, – продолжает Юнг, – что нашёл подходящее определение для этого компонента характера, когда назвал его Тенью. На культурном уровне он воспринимается как личные ошибки, или промахи, которые затем рассматриваются как дефекты сознательной личности. В карнавальных и им подобных обычаях мы находим пережитки коллективного образа Тени, которая доказывает, что личная Тень частично коренится в коллективной фигуре сознания. Эта коллективная фигура постепенно разрушается под воздействием цивилизации, оставляя в фольклоре следы, которые трудно распознать. Но основная её часть олицетворяется и становится предметом личной ответственности».

Итак, «дух трикстера» по Юнгу ярко обнаруживается в средние века, проявляясь главным образом в празднике «Пир дураков», во время которого, как сообщается в хронике 1198 г., совершалось «столь много мерзостей и постыдных действий», что святое место было осквернено «не только непристойными шутками, но даже пролитием крови». Спустя 250 лет в хрониках можно прочитать, что во время этого праздника «даже священники и духовные лица выбирали архиепископа, епископа или папу и называли его Папой дураков <…> В самой середине церковной службы маски с нелепыми лицами, переодетые женщинами, львами и фиглярами, плясали, пели хором непристойные песни, ели жирную пищу с угла алтаря возле священника, правящего мессу, играли в кости, бегали и прыгали по всей церкви».

Действие романа сэра Вальтера Скотта «Айвенго» приходится как раз на конец XII в. В нём действует шут Вамба. По ходу романа шут переодевается священником, чтобы проникнуть во вражеский замок, а затем избавляется от рясы, нарядив в неё своего хозяина Седрика, чтобы тот, напротив, сумел выбраться из того же замка. Устами своего героя писатель дал явственно понять о насмешливом отношении к церковникам в народной среде, как во времена написания романа, так и в описываемую им эпоху:

« – Боюсь, – сказал Чёрный Рыцарь, – что здесь никого не найдется, кто бы годился на роль отца-исповедника.

Все переглядывались между собой и молчали.

– Ну, я вижу, – сказал Вамба после короткой паузы, – что дураку на роду написано оставаться в дураках и совать шею в такое ярмо, от которого умные люди шарахаются. Да будет вам известно, дорогие братья и земляки, что до шутовского колпака я носил рясу и до тех пор готовился в монахи, пока не началось у меня воспаление мозгов и осталось у меня ума не больше чем на дурака. Вот я и думаю, что с помощью той святости, благочестия и латинской учёности, которые зашиты в капюшоне доброго отшельника, я сумею доставить как мирское, так и духовное утешение нашему хозяину, благородному Седрику, а также и его товарищам по несчастью.