Замок у моря

– Индия, – заметив мое любопытное внимание, произнес сэр Джон. – Этому изделию лет двести.

Мы сели и я зажал в оба кулака по пешке, предлагая хозяину выбрать цвет, но он категорически отказался, настояв, чтобы я как гость играл в первой партии белыми.

Для того чтобы понять – с каким игроком имею дело, я всегда выбираю ферзевый гамбит. Если противник начинает здесь путаться уже через три-четыре хода, дело ясное и несложное – он слабее меня. Если же первые пять-шесть ходов он делает уверенно и быстро, это – не слабенький, любящий переставлять фигуры дилетант, а вполне грамотный игрок.

Сэр Джон без всяких затруднений принял мое дебютное начало и дело пошло всерьез. Над восьмым ходом уже мне пришлось надолго задуматься, а к двадцатому постепенное давление его черных фигур приобрело угрожающий характер.

Главное для меня при игре в шахматы – сильно разозлиться. Это получилось и дало неожиданно сильный результат. Вскоре я пожертвовал качество, но сделал пешкой вилку на двух коней, к тому же черные фигуры потеряли взаимодействующие линии и могли помышлять уже лишь о ничейном окончании.

Теперь надолго задумался сэр Джон, а я получил возможность расслабиться и в ожидании его хода встал, чтобы рассмотреть корешки книг на полках.

Возраст некоторых доходил, по-видимому, лет до четырехсот. Было немало и современной литературы, главным образом по истории и политике. Возвращаясь к шахматному столику, я заметил, как сэр Джон вынул из нагрудного кармана тюбик с пилюлями и быстро проглотил одну.

– Возможно, нам стоит прерваться? – не на шутку обеспокоился я. – Или даже послать за доктором?

– Не волнуйтесь, мой друг, если позволите себя так называть, Это обыкновенное для меня лекарство. Оно не связано с приятным игровым волнением, которое я сейчас испытываю. Если бы я в этой жизни испытывал только такое, – тихо добавил он, возвращаясь мыслями к позиции на доске.

Прошло некоторое время, сэр Джон сделал свой ход, а еще через пять минут нам обоим стало ясно, что после вынужденной для каждой стороны серии обменов игра неизбежно закончится ничьей.

– А ведь неплохо складывалась борьба, мистер Дастингс. И, как противники, мы вполне соответствуем друг другу.

– Совершенно с вами согласен и буду рад, если наши поединки станут регулярными.

Мы еще немного побеседовали, потом, чтобы не утомлять хозяина и не злоупотреблять гостеприимством, я попрощался и, обещав появиться завтра, отправился домой.

Каспер, выпуская меня наружу, вежливо улыбнулся и пожелал счастливого пути, а я еще раз обратил внимание на его внешность.

При высоком, сильном, чуть сутуловатом теле, в нем не было ничего крестьянского или вообще от человека из сельской местности. Отдельные черты лица, может быть, не стоили специального описания, но ощущалось их общее умное и сильное выражение. Глаза небольшие, карие, очень внимательные. И с абсолютно доброжелательным выражением. Но ничего заискивающего, услужливого. И кажется, вся его мимика была сосредоточена в этих глазах и окружавших их очень подвижных морщинках.

Я отправился к себе, не встретив никого из молодежи. Видимо, им хватало места в большом замке или просторном окружавшем его парке. Мои часы показывали без четверти семь, и летнее солнце только еще приближало свой путь к горизонту.

Когда я вышел на улочку, где находился дом Роббинсов, с другой ее стороны появился доктор. Он двигался почти прогулочным шагом, с видом человека, выполнившего все свои дневные обязанности.

– Оказали помощь своему пациенту? – спросил я, когда мы сошлись на середине улицы.

– Да, хотя, – он поморщился, – если бы мне эти деревенские олухи все сообщили толком, я бы не потратил время на чаепитие. Больного все-таки пришлось отправить в Саутпорт. Только что его туда забрали на дежурной карете.

– И что же, его жизнь в опасности?

– Нет, к счастью нет. Там неплохая клиника. Хотя ее можно было бы сделать лучше и пустить дело с большим размахом. Но все же, это не Южная Америка.

– Вы там долго работали?

– Долго. Причем не только в городах, но и в сельской местности, поначалу. Сколько, знали бы вы, я там видел нелепых смертей. От простого невежества, ленивого благодушия. Легкомыслие среди тамошнего народа поразительное. Всегда надеются, что болезнь сама пройдет.

Вид у доктора был уставший.

Мы некоторое время помолчали.

– Знаете что, – предложил он, – тут в деревне вполне приличный паб. Чистый, и хорошее пиво. Впрочем, может быть, вы не любитель пива?

– Любитель, да и время еще не позднее.

– Вот и хорошо. К тому же, есть одна деликатная тема, о которой бы надо поговорить…

Паб оказался действительно вполне приличным. Подошел бы и для лондонской периферии. Состоял он из основного зала, в котором сидело человек тридцать, и нескольких зарешеченных тонкими деревянными планками кабин, в одну из которых мы сразу направились. В отдельном помещении на другом конце находилась бильярдная, откуда, из-за полуприкрытой двери, раздавались иногда гулкие удары шаров и повышенного тона возгласы. В остальном – было спокойно и чинно.

Нам тут же поставили средних размеров бокалы, и отхлебнув, я убедился, что пиво действительно хорошего качества.

– Могу порекомендовать превосходные копченые анчоусы, – предложил официант, – старый Роббинс умудрился наловить их более пятидесяти фунтов. Очень свежего приготовления.

– Ну, дайте, – согласился доктор, – отведаем ваших анчоусов, капитан.

Через минуту рыба была на столе.

Я совершенно не думал, что это так вкусно и мало похоже на то, что под тем же названием продается в столичных рыбных магазинах.

– Они их оригинально готовят, – объяснил доктор, – коптят как-то особенно на мелкой яблоневой стружке и добиваются такого результата, что от этой закуски еще больше хочется пива. Хитрые ребята.

И правда, я еще не успел доесть небольшую рыбку, а бокал мой был уже пуст.

– Так вот, о чем я собирался потолковать с вами, мистер Дастингс, – произнес Бакли после того, как мы уже допивали вторые бокалы.

Он ненадолго задумался, явно подбирая для нужного начала слова.

– Аристократы – непростой народ, капитан, не так ли? По моим наблюдениям, они очень внимательно относятся к самим себе. С ощущением того, что они не как-нибудь, а в принципе отличаются от простых людей. Есть, разумеется, исключения, вроде того же Джеральда, но и здесь еще надо разбираться. Конечно, я не хочу задеть консервативных чувств истинного англичанина, воспитанного на представлениях, что аристократия, королевский двор, являются важным элементом национального быта. Более того, я и не ставлю это под сомнение. Но вот для нас, американцев, подобные вещи просто не имеют никакого значения. И тем не менее, мы принесли и принесем еще миру немало пользы. Ведь лучше всего, когда люди не слишком замыкаются на себе.

Я согласно кивнул, пока не понимая – к чему он клонит.

Мы закурили. Я трубку, а доктор – тонкую ароматную сигарку.

– Здесь слишком небольшое общество, мистер Дастингс. И вы, естественно, в него быстро вошли, а как шахматный игрок будете к тому же часто общаться с сэром Джоном. В этом все и дело. – Он глубоко и с удовольствием затянулся. – У вас в Англии многие бы решили, что я не должен касаться чужой, да еще связанной с трагедиями жизни. Но я считаю – наоборот: и как американец, предпочитающий открытую игру, и как врач, лечащий сэра Джона. Его сердце на волоске, и одно неосторожно сказанное слово или неудачно заданный вопрос… – он неопределенно провел рукой в воздухе и конец его сигары оставил за собой красивую темно-голубую дугу.

– Он так плох?

– У-гу. Бывает, впрочем, что и несколько лет живут с таким сердцем.

Доктор немного помолчал. Потом заговорил снова:

– Сэру Джону всего пятьдесят семь лет. А выглядит он, сами видели, под семьдесят. И всему виной история с его старшим братом, приключившаяся двадцать два года назад. Не буду передавать ее вам во всех известных мне подробностях – это было бы и не к чему, и не очень тактично. Но расскажу то главное, что может при неудачных вопросах с вашей стороны привести… ну, сами понимаете к каким результатам.

Официант спросил, не нужно ли нам по новому бокалу пива, и мы, согласно взглянув друг на друга, заказали еще. Это было кстати – я как раз докуривал трубку, а мистер Бакли свою сигару.

– Да, так вот, двадцать два года назад, – начал он, – Майкл Холборн – старший брат сэра Джона – убил их отца. Старого лорда Чарльза. Здесь, в замке. – Он сделал небольшую паузу: – Это, так сказать, в общем. А если чуть более подробно, они много лет не выносили друг друга. И вот в один прекрасный вечер, – он, досадуя, поморщился из-за невольно выскочившего совершенно неподходящего слова и поправился: – так вот, в один летний вечер, Майкл удавил своего отца веревкой или шнурком. Набросил его сзади. Дело происходило в той самой библиотеке, где вы с сэром Джоном играли сегодня в шахматы.

Я отставил уже поднесенный ко рту бокал. Заметив произведенное на меня рассказом впечатление, доктор слегка покачал головой и несколько поучительно произнес:

– Такие вот истории творятся порой в древних как сама Англия замках. Вы все-таки пиво пейте, пиво-то хорошее.

Я машинально отхлебнул:

– Странно, ведь это должно было стать громким судебным процессом, а я ничего подобного не запомнил.

– И не удивительно. Майкл Холборн пропал. Исчез через несколько дней и не был найден. Суд, тем не менее, конечно, в конце концов состоялся и признал его виновным заочно. Но что такое заочно, по первой судебной инстанции, при полной незаинтересованности семьи в общественной огласке дела…

– Простите мое любопытство, действительно неприлично залезать в чужие дела, но случай столь необыкновенен… каковы же у этого страшного события причины?

– Очень трудно сказать, – задумчиво произнес мистер Бакли, – мы сами-то здесь всего два года. Разумеется, общаясь с пациентами, за это время я успел услышать все, что известно местной публике. Но известно, в сущности, очень мало. – Он вынул еще одну сигару, надо полагать, усвоив эту южноамериканскую привычку – часто курить. – Старый Чарльз Холборн состоял видным членом парламента, был, по разным отзывам, личностью несколько спесивой, властной, но антипатии у большинства людей не вызывал. Уже знакомый вам младший сын, Джон, политикой не занимался, жил главным образом в замке. По профессии он что-то вроде литературоведа, кажется, специалист по ренессансу. Пописывал, говорят, в научных журналах толковые статьи. По темпераменту всегда был инфантильным кабинетным человеком. И жену ему, как я слышал, подобрал в свое время отец. Кого-то из дальних родственниц.

Доктор сделал затяжку, выпустил два аккуратных кольца дыма и пронзил их длинной струей. Я невольно усмехнулся.

– Простите, – тут же извинился он, – когда долго живешь среди этих латиносов, трудно потом бывает избавиться от мелких дурных манер. Так вот, – он заговорил более энергично, – в отличие от младшего брата Джона, старший брат Майкл был сгустком энергии. Говорят, что некоторые люди его даже инстинктивно побаивались, хотя он был обычного роста, приятной наружности и, безусловно, хорошо воспитан. Но сколько я могу с чужих слов судить, он принадлежал к людям редкой психологической формации, – доктор сощурил глаза, – совсем небезобидной. Вы сами по жизненному опыту вероятно знаете, что существуют одержимые личности со своей совершенно особенной системой ценностей. Иногда это приобретает такие формы, что мои коллеги с полным основанием помещают их в психлечебницы. Иногда зря туда помещают, – он затушил сигару, – сложный вопрос. Встречаются, например, типы, одержимые музыкой настолько, что, запретив этим заниматься, их можно попросту убить. То же самое с другими искусствами. А сколько история знает полководцев или фанатов-мореплавателей, которые, употребив ту же энергию в обычном гражданском деле, могли скорее достичь спокойствия и материального благополучия. Но им всем не этого надо. Они могут жить только в определенной среде. Вот такие социальные типы чувствуют себя хорошо лишь постольку, поскольку им не мешают добиваться своего. Если не так, они способны на любые крайности. Очень похоже, что к этой как раз категории относился и Майкл Холборн. Только в политике. И политические разногласия с отцом со временем переросли в лютую ненависть. Вы скажете, что это ненормально? А я и не буду спорить.

Он задумался и чуть замедлил речь.

– Во всяком случае, старый Холборн и его старший сын, как считают все, в том числе и их близкие, в последние год-два до трагедии уже не могли переносить друг друга. И вот, в конце концов, произошла такая развязка.

В пабе прибавилось публики. Появился и Роббинс. Он заметил нас с доктором и поприветствовал, но издали, деликатно, не пытаясь встревать с разговорами.

– Чтобы довести до важного конца мою информацию, капитан, должен кое-что добавить. Года полтора назад из тех же южноамериканских краев прибыл сюда знакомый уже вам Стив Харди: не кто иной, как родной племянник сэра Джона, а еще проще – сын Майкла Холборна.

Слишком сильное удивление требует для себя времени, поэтому доктор терпеливо выдержал паузу прежде, чем продолжать.

– Занятная деталь, не так ли? Приехал, что называется, запросто – повидать дядю и родовое поместье. Отец за полгода до этого, как он сообщил, скончался, и всегда внушал сыну, что невиновен в убийстве старого Холборна. Прислал брату письмо. Прощальное, и опять же с уверением в полной своей непричастности к страшной истории. Насколько я знаю, факты слишком убедительно свидетельствовали об обратном. Но и сэр Джон, и Мэтью, и Джеральд, естественно, решили, что мальчик-то во всяком случае не причем, и приняли его как полноправного члена семьи. Так что, видите, не все здесь просто.

– А кем, я имею в виду семейную линию, является Мэтью Уиттон? Джеральд называет его дядей, сэр Джон называл его «брат», и тот его так же?

– И здесь есть маленькая тонкость, но уже безобидного, так сказать, свойства. Очень скоро после рождения младшего сына Холборна – Джона – его мать умерла. А еще через пару лет Чарльз Холборн завел, внебрачную связь с женщиной из Саутпорта, которая имела больного и старого мужа вот с этой самой фамилией – Уиттон. Родился мальчик. Чарльз Холборн вполне добросовестно заботился о нем, дал образование. Никогда не отрицал, что это его сын, хотя юридически и не оформлял такого факта. Мэтью, по-моему, славный малый, трудяга, добровольно тянет на себе хозяйство по замку. Очень хорошо отнесся к Стиву, кстати сказать.

* * *

На следующее утро я с удовольствием прогулялся в Саутпорт.

Этому весьма способствовали хорошая дорога и окрестный пейзаж. С одной стороны – душистый от выпаренных трав степной простор и море за ним со своей бесконечной далью, с другой – лесной массив: сначала из редких дубов и кустарника, потом – сгущающийся и высокий. Где, как сказал Джеральд Холборн, было так много всякого в далеком прошлом. Я подумал о страшных арбалетных стрелах из зеленых засад, пробивающих панцири и кольчуги, черных кованых копьях, тяжелых мечах с крестообразными рукоятями… наверное, были здесь и заброшенные на ветки веревки с петлей на конце для тех, кто достался в плен победителю.

Теперь – тихо, безлюдно и мирно.

Пару раз всадники из местной отдыхающей публики легкою рысью проскакали мимо, да два грузовичка с сельским товаром проехали по дороге в город. Было по-детски радостно от окружавшей природы и мыслей о полном покое, предстоящих морских купаниях, рыбной ловле, милых людях в соседнем замке.

«Места чудесные, – написал я на телеграфном бланке в Лондон. – С нетерпением жду».

Потом я немного послонялся по городу, который действительно не только разросся за эти последние шесть лет, но и заметно изменил старый облик: из тихого и провинциального превратился в деловой, спешащий и, я вспомнил слова Мэтью Уиттона, очень мало подходящий для курортного времяпрепровождения.

В городе не было недостатка в такси, но мне захотелось вернуться назад пешком – уж больно приятно было еще раз окунуться в этот простор и аромат. К тому же, дорога занимала неспешным шагом всего минут сорок пять.

Вечером я решил отправиться в замок попозже. Не очень ловко было являться к чаепитию не получив на то прямое приглашение. Такое приглашение, я, конечно, понимал, имелось в виду само собой, но правила хорошего тона и еще не очень короткое знакомство с моими соседями все-таки требовали некоторой тщательности в поступках. Я отправился на час позже, и не доходя сотни ярдов до замка, столкнулся с Каспером.

– Вот тебе на, мистер Дастингс! А меня послали за вами, узнать – все ли в порядке, вас ждали к чаю, даже не садились некоторое время.

Я, как мог, объяснил этические соображения своей задержки.

– Ми-истер Дастингс, – улыбаясь своими умными глазами с симпатичными морщинками вокруг них, укоризненно протянул слуга, – лорды в своих провинциальных замках проживают почти что по деревенским правилам. А сэр Джон в особенности не любит всякие церемонии. И пожалуйста, придумайте какую-нибудь другую причину, по которой вы не появились к чаю. Он может очень огорчиться, оттого что вам не сделали подобающего правилам приглашения, что вас этим обидели, а ему очень вредно любое волнение.

– Да, доктор говорил мне вчера об этом.

Каспер понимающе кивнул:

– Доктор Бакли – большой мастер своего дела. Работает с утра до ночи, и без большого разбора между бедными и богатыми, хотя человек – состоятельный. Из Аргентины сюда приехал уже с приличными деньгами, купил сразу хороший коттедж, вы видели, наверно?

Мы направились к замку.

– А вы сами из этих мест? – спросил я.

– Да, из этих, точнее – из Саутпорта.

– И давно работаете у Холборнов?

– Давно, еще за год до смерти старого лорда Чарльза. – Он слегка покосился на меня, но я сохранил на лице индифферентное выражение. – До этого место дворецкого занимал мой дядя, а после его смерти должность, как бы наследственно, передалась мне.

Когда мы приблизились к крыльцу, Каспер предупреждающе ускорил шаги, чтобы распахнуть передо мной входную дверь, а я почему-то подумал о том далеком прошлом, когда этот сильный и по-своему обаятельный человек, лет двадцати пяти от роду, пошел вдруг в дворецкие. Странный выбор – ведь раньше он жил и работал в портовом городе, а недалеко был большой Ливерпуль. Почему же в деревню? На работу, которой занимаются обычно немолодые семейные люди, и жена дворецкого может выполнять роль горничной или кухарки.

– А кто еще у вас делает работу по дому? – спросил я, когда он уже приготовился открыть дверь.

– В первой половине дня работает приходящая из деревни кухарка, пару раз в неделю две местные девушки производят общую уборку, а остальное делаю я. – Он улыбнулся и показал на клумбу: – Но уход за цветами мистер Уиттон добровольно взвалил на себя.

Я с удовольствием посмотрел на уже знакомый круг алых роз, окаймляющих центр из белых.

В расположении розового цветка, его повороте или склоненности, всегда есть что-то благородное и немного завораживающее. Все алые розы слегка клонили свои очаровательные на грациозных шейках головки. Белые – держали их гордо и абсолютно прямо. Они проиграли своим соперницам тогда, пятьсот лет назад, и казалось, теперь не хотели их знать.

– Прекрасные цветы, мистер Дастингс, на них нельзя налюбоваться. Прошу вас, сэр Джон в библиотеке.

Я, конечно, отговорился по поводу опоздания к чаю какими-то словами об устройстве на новом месте, походом в город и тому подобным.

Поговорили немного о прекрасной библиотеке, почти целиком прочитанной сэром Джоном, который не без доли гордости сообщил мне, что в свое время даже получил предложение занять профессорское место в одном из английских университетов. Потом речь перешла на замок, и я отметил, как разительно отличается его передняя часть от той, что выходит к морю.

– Да, по сути дела – это два разных здания. Второе, где мы сейчас находимся, пристроено к первому, очень древнему. Конечно, они соединены между собою и представляют общий комплекс, хотя, – сэр Джон неопределенно поводил рукой в воздухе, – в старую часть никто не ходит. Там даже есть заколоченные дубовые двери XIII–XIY веков, но никому не известно – кто и когда их в последний раз открывал. Я как-нибудь покажу их вам, однако, знаете, как человек, связанный всю жизнь с историей, я постепенно уверился в том, что прошлого нельзя касаться без особой необходимости. Оно как бы не умирает и может зло огрызнуться, а может помочь… – он произнес последние слова с той неопределенной интонацией, когда говорят о вещах, полный смысл которых не может быть дан до конца человеку.

Белыми на этот раз играл хозяин, и поначалу мне казалось, что он не настроен на серьезную борьбу. Предложен был известный вариант защиты Нимцовича, который обычно предполагает спокойную игру и заведомо дает большие ничейные шансы черным. Все так некоторое время и шло. Потом мой противник сделал несколько, на мой взгляд, безобидных перемещений, а еще через пару ходов я почувствовал тот хорошо известный всем шахматистам неуют, когда прямых угроз еще нет, но возникает некоторый вакуум собственных действий и ощущение, что с той стороны работают по слишком четкому плану.

После тридцатого хода противник сумел сгруппировать большие силы на моем королевском фланге и кроме этого стало ясно, что мне придется отдать в центре пешку без всяких за то тактических компенсаций. Напрягая все умственные и волевые силы, я сделал еще четыре хода и несколько демонстративно откинулся на спинку кресла. Сэр Джон, нагнувшись над доской, взглянул на меня довольным, хоть и едва заметным взглядом.

– Позиция проиграна, – мрачно промямлил я.

– Ну, почему же, – пытаясь соблюсти утешающую вежливость, возразил хозяин. – Можно еще попробовать обороняться.

– Оставьте, пожалуйста! – не очень вежливо возразил я. – Что проиграно, то проиграно! Давайте, лучше, если время позволяет, сыграем еще одну партию.

– С удовольствием.

На этот раз я выбрал открытый вариант королевской пешкой с последующими разменами легких фигур, дабы перейти потом к трудному, но любимому мной ладейному окончанию.

Однако и здесь моим замыслам не суждено было сбыться. Сначала все, как и в первый раз, шло по понятному плану, но в середине игры какими-то ухищрениями противника позиция отклонилось от мной намеченной. Что-то снова стало вязнуть и не получаться, хотя никаких заметных ошибок я не делал. А кончилось, хоть и после более продолжительной борьбы, но тем же самым плачевным для меня результатом.

К сожалению, мне не всегда удается скрывать пустяковую досаду.

– Я отстал в дебютной подготовке, и вы меня на этом ловите.

– С большим трудом, должен признаться, – попробовал меня успокоить хозяин.

– Ладно, не утешайте. В ближайшее время я поработаю над дебютом. Еще, как говориться, не вечер.

Вечер, тем не менее, уже наступал, и сэр Джон вышел проводить меня на крыльцо. Я уже пожимал ему на прощание руку, когда из дома весело высыпала молодежь.

– Мы отправляемся на морскую прогулку, папа, – обратился Джеральд к отцу, – покататься у берега. Может быть, все-таки присоединишься к нам, доктор утверждает, что для тебя это очень полезно.

– Нет-нет, оставьте меня, пожалуйста, в покое, – быстро ответил тот, и я отметил тень недовольства, пробежавшую по его лицу.

* * *

Я никогда не обольщался на предмет серьезных у себя шахматных дарований и не занимался этим профессионально, но, как любитель, очень был к этой игре привержен.

Вы не замечали, что любители шахмат и тенниса бывают не менее честолюбивы, чем профессионалы? К сожалению, за мной это тоже водится.

Я решил завтра же дать телеграмму Пэро с подтверждением всех местных прелестей и просьбой захватить с собой два известных шахматных учебника по дебютным системам и типовым игровым ситуациям, указав магазин, где можно их приобрести. Утром, встав не очень рано, я совершил, как и прежде, прогулку в город, послал ту самую вторую телеграмму и, не торопясь, возвратился домой.

Старик Роббинс орудовал во дворе с большой видавшей виды сетью.

– А, мистер Дастингс! Готовлюсь, вот, к завтрашнему лову. По всем признакам анчоус пойдет уже по-настоящему. Может подвернуться и косяк крупной сельди.

– Тогда не возьмете ли и меня с собой?

Роббинс замялся:

– Та ловля, знаете ли, была небольшой прогулкой, забавой. А завтра может выдаться тяжелая работа, мистер Дастингс. Там уж нельзя плошать. Если повезет – придется гнуть спину вовсю.

– Ну, этим меня не испугаешь. К тому же, физический труд после городской жизни мне только полезен.

– Нет, – Роббинс резко замотал головой, – у нас так не принято. Если будет настоящая работа, я отдам вам двадцать процентов выручки. Здесь так принято – уж не менее двадцати процентов. Мне это выгодно, поверьте.