Агент его Величества

Пассажиры вновь оживились, полезли к Семёну Родионовичу с расспросами. В оживлённых беседах незаметно пролетело время.

Спустя пять часов поезд прибыл в Вашингтон. Толстяк, проникшись к Костенко дружескими чувствами, оставил ему свою визитку и приглашал посетить его дом. Титулярный советник долго прощался с ним, благодаря за участие; наконец, они расстались.

Костенко предстояло отыскать российское посольство. На руках он имел адрес и рекомендательное письмо от его сиятельства князя Горчакова. Вашингтон – город небольшой (даром что столица), а потому поиски не заняли у русского агента много времени. Первый попавшийся полисмен рассказал ему, как добраться до посольского квартала, и вскоре Костенко уже стоял перед дверьми русской миссии.

Барон Эдуард Андреевич Стекль был человеком осторожным и хитрым. Немец на русской службе, он являл собою полную противоположность Костенко. Если Семён Родионович упорно, ступень за ступенью, поднимался по карьерной лестнице, преодолевая сословные рогатки, то барон вознёсся на вершину дипломатического Олимпа мгновенно, двигаемый происхождением и родственными связями. Отправленный в США на место поверенного российского посольства, он уже спустя четыре года, после смерти прежнего представителя, занял должность посла, каковую и исполнял на протяжении последних одиннадцати лет, женившись на американке и став практически своим в кругах местного высшего света. Можно сказать, Америка стала его третьим домом, после России и родной Австрии.

К Костенко он вышел в простом чёрном фраке, накрахмаленной рубашке, идеально выглаженных брюках и мягких туфлях с загнутыми носами. Под стоячим белым воротником болтался шёлковый синий шнурок. Он приветливо улыбнулся, пожимая руку Семёна Родионовича, указал ему на кресло.

– Что же, очень рад, очень рад, – рассеянно проговорил посол, садясь напротив Костенко и разворачивая пакет от великого князя. – Надеюсь, нашим морякам будет оказан достойный приём в Нью-Йорке. Американский народ ценит протянутую ему руку дружбы. Как долго Степан Степанович намерен пробыть в Соединённых Штатах?

– Пока не получит приказа возвращаться.

– Да-да, разумеется, – пробормотал Стекль, углубляясь в чтение.

Пока русский посол знакомился с инструкциями, Костенко оглядывал обстановку комнаты. Ему ещё не приходилось бывать в дипломатических приёмных, и это было для него столь же познавательно, как и первое путешествие за границу. Несколько изящных стульев из кедра стояли вдоль пурпурных стен; возле огромного окна, наполовину задёрнутого белой шёлковой занавесью, отсвечивало чёрное фортепиано; две стены с противоположных сторон закрывали тяжёлые гобелены, изображавшие мифологические сцены; на круглом резном столике из красного дерева стояли дорогие мраморные часы с фигурами амуров и атлантов; кресло, в котором он сидел, было обтянуто бархатом, на спинке лежало расписное кашемировое полотенце.

Сам барон Стекль – подтянутый кудрявый шатен лет шестидесяти, с холёными бакенбардами и ровно приглаженными усами – производил впечатление человека дотошного, хотя не лишённого приятности. Круглое моложавое лицо его, почти лишённое морщин, говорило о некотором педантизме, простительном для немецкого чиновника. Тщательно уложенные виски свидетельствовали об определённом самолюбовании. Читая бумаги от великого князя, он иногда беззвучно шевелил губами, проговаривая про себя фразы. Это означало, что барон, как подобает истинному дипломату, придавал большое значение форме выражения мыслей. Закончив чтение, он сложил бумагу и поднял глаза на Костенко.

– Любопытно. А вы имеете что-нибудь добавить к сему письму?

– Нет. Разве только… – Костенко заколебался.

– Да-да?

Степан Степанович просил обсудить с вами возможность переговоров с американской стороной по поводу польских капёров.

– Вот как? – барон задумался. – Я поставлю этот вопрос перед госсекретарём. Ещё что-нибудь?

– Больше ничего.

– Какова ваша задача?

– Я должен передать его превосходительству контр-адмиралу Попову, командующему Тихоокеанской эскадрой, распоряжения морского министра на случай открытия боевых действий, и доставить Степану Степановичу информацию, собранную Поповым в восточных морях.

– Хм… Задача не из простых. Вам предстоит дважды пересечь весь континент. – Он посмотрел куда-то вдаль и побарабанил пальцами по столу. – Признаться, нахождение наших военных судов в американских портах вовсе не кажется мне такой уж удачной мыслью. А впрочем, великому князю виднее… Вы встречались с князем Горчаковым перед отбытием?

– Да.

– И что он сказал по поводу этого похода?

– Мм… В общих чертах, то же, что и вы.

– Я так и думал. – Он покосился на Костенко и, слегка улыбнувшись, чуть наклонился к нему. – Между нами, всё это сильно отдаёт авантюрой. Но распространяться об этом, разумеется, не стоит. – Он приложил палец к губам. Затем поднялся с кресла, взял со стола трубку и принялся ходить по комнате, посасывая мундштук. – Я писал его сиятельству, что Конфедерация – это мощная сила. Посмотрите, кто командует её армиями – генералы Ли, Джексон, Лонгстрит… Джексон, впрочем, погиб, но это неважно… Блестящие вояки! Разве могут с ними тягаться те прохвосты, что ведут в бой союзные войска? Линкольн набирает ландскнехтов со всего света, думая, что деньги способны восполнить отсутствие опыта. Но он ошибается. Располагая поддержкой европейских держав, Конфедерация сумеет отстоять свою независимость. Люди из Вашингтона не могут понять, что никакие поляки, ирландцы и немцы не сохранят для них союз. – Он всплеснул руками. – Вы знаете, что в союзной армии есть даже один русский – некий Турчанинов, несомненно, такой же проходимец, как и остальные, к тому же изменник. О неграх я и не говорю! После освобождения рабов они полились в армию сплошным потоком, надеясь поживиться имуществом белых. Правительство позволило формировать полки из этих дикарей, на манер индийских сипаев, надеясь, что этот сброд устоит против джентельменов с Юга. Тщетные потуги! Единство Союза обречено, о чём я не раз имел честь докладывать его императорскому величеству. Увы, мой голос не был услышан. Теперь, с подачи великого князя мы вынуждены вступиться за гиблое дело, окончательно испортив отношения с европейскими державами. Но это ещё не самое худшее! Плохо то, что Соединённые Штаты никогда не оценят нашей жертвенности. Эта страна – пристанище для самых отъявленных смутьянов. Они носятся со своими химерическими идеями, сбивая с толку народ и вызывая у него сочувствие к себе. Их фетиш – так называемая демократия, а по существу охлократия, которая уже довела их до гражданской войны и боюсь, скоро совсем погубит эту страну. Мы для них – разновидность восточного деспотизма. Все наши жесты дружбы – пустой звук для этих господ, польские анархисты всегда будут им дороже, чем император всероссийский. Не дайте себя обмануть! Они будут говорить вам о сердечном согласии, но в душе всё равно останутся невежественными снобами. Анархия и свобода для них – одно и тоже. Мне тяжко говорить такие вещи, я люблю Америку, но это так. – Барон остановился, вынул трубку изо рта. – Надеюсь, я не слишком запугал вас этой импровизированной речью? Просто мне хотелось уберечь вас от некоторых иллюзий, которые, к прискорбию моему, владеют умами некоторых весьма уважаемых людей в России.

– Под этими людьми, как я понимаю, вы разумеете великого князя, – полувопросительно сказал Костенко.

Стекль пристально посмотрел на него.

– Надеюсь, этот разговор останется между нами.

– Безусловно, – подтвердил Семён Родионович.

Стекль уселся обратно в кресло и задумался.

– Великий князь, – проговорил он, помолчав, – слишком полагается на добрую волю здешних политиков. Сам исключительно благородный человек, он стремится всех мерить по своей мерке. Между тем я хорошо знаю, что США ни в коем случае не поддержат Россию в её конфликте с европейцами. Не слишком обольщайтесь бравурными заголовками нью-йоркских газет – они выражают мнение определённой группы лиц, стоящей за скорейшее заключение мира с южанами. Большинство населения, к величайшему моему сожалению, не поддерживает этих лозунгов, а стало быть, война будет продолжаться, пока Север не убедится в своём бессилии. Такова природа всеобщего избирательного права! Недалёкие индивидуумы, повинуясь своим инстинктам, толкают народы в бессмысленную бойню, остановить которую может лишь взаимное истощение сторон. Этого не может понять великий князь, выросший в стране, где надо всем довлеет авторитет самодержца. – Он опять помолчал, и вдруг сменил тему. – Вы служите по дипломатическому ведомству, не так ли? Но при этом выполняете указания великого князя. Как это сочетается?

– Князь Горчаков остановился на моей кандидатуре, когда понадобилось найти человека для передачи инструкций от его высочества. Разумеется, он предпочёл чиновника своего ведомства тёмным лошадкам из морского министерства.

– Другими словами, его светлость настоял на том, чтобы с подобной миссией отправился кто-то из его сотрудников.

– Совершенно верно.

– Что ж, разумно. Вы, по крайней мере, не наломаете дров.

Они заговорили о положении дел в стране, Стекль попросил Костенко рассказать о его жизни, дал несколько советов, затем поднялся.

– Не смею вас больше задерживать. Если возникнет какая трудность – прошу ко мне. Деньгами вы обеспечены? Прекрасно. Помните: в Штатах развита телеграфная сеть, это вам не матушка-Россия с её дикими полями, так что проблем со связью возникнуть не должно. Искренне желаю вам преуспеть в вашей миссии.

– Благодарю вас, – поклонился Семён Родионович, пожимая жёсткую ладонь российского посла.

Излишне говорить, что он был весьма озадачен услышанным. Трения между князем Горчаковым и его высочеством не были для него секретом, но лишь здесь он в полной мере оценил их глубину. Костенко вдруг ясно представилась двусмысленность его положения: он – агент по особым поручениям при статс-секретаре министерства внешних сношений, и в то же время служит курьером от великого князя Константина Николаевича, выполняя задание, которое идёт вразрез с позицией его собственного учреждения. Было от чего закружиться голове.

В некоторой растерянности ехал он обратно в Нью-Йорк, ощущая себя песчинкой, зажатой меж двух жерновов. Как не прогадать и угодить всем? Это был главный вопрос, который мучил его. Но прибыв на флагманский корабль Атлантической эскадры «Александр Невский», он получил известие, которое заставило его пересмотреть свои планы. Согласно телеграмме, доставленной часом ранее с нью-йоркского почтамта, контр-адмирал Попов выслал в Нью-Йорк двух человек, каковые и должны были прибыть в самом скором времени, если обстоятельства войны не создадут для них непреодолимых препятствий. С явным неудовольствием Лесовский показал эту телеграмму Костенко, немало раздосадованный тем, что дал себя втянуть в какие-то бюрократические склоки.

– Что же вы, милейший? Говорили мне, что отправляетесь в Калифорнию, а сами ждали телеграмму?

– Клянусь вам, не подозревал. Ничего не понимаю. Я имел чёткие указания от его высочества…

– Прошу вас впредь самому разбираться с начальственными распоряжениями, чтобы не ставить меня в неудобное положение.

– Обещаю вам.

В полном замешательстве Костенко вышел из адмиральской каюты. Круговорот событий выбил его из колеи, спутав мысли и планы. Он не знал, как поступить, и в недоумении почёсывал щёку. Впервые с момента выхода из Кронштадта у него зародилось сомнение относительно способности справиться с заданием. Он гнал предательскую мысль, но она возвращалась, словно приступы язвы. Наконец, он решил, что лучшим выходом для него будет остаться в Нью-Йорке и дожидаться гонцов от Попова. Этот вывод не слишком его утешил, но ничего другого ему не оставалось.

Штейн и Чихрадзе выехали на следующий день после прибытия эскадры в Сан-Франциско. Переодевшись в гражданское платье и дав телеграмму в Нью-Йорк, они сели в вагон третьего класса Сакраментской железной дороги и направились в Фолсом, лежавший в тридцати милях к северо-востоку от побережья. Компанию им составляли главным образом военные и фермеры, несколько клерков и золотодобытчиков. Времена были неспокойные, кругом шныряли отряды южан, поэтому все были вооружены.

– Чёрт знает что, – ворчал Штейн. – Совершенно не представляю себе, как мы будем добираться до Нью-Йорка. Мне сказали на вокзале, что ближайшая железная дорога начинается в Иллинойсе, а это добрых полторы тысячи миль отсюда… Ты представляешь, что нас ждёт? – говорил он Чихрадзе. – Горы Сьерра-Невада, безводные пустыни, солёные озёра и тучи индейцев. Даже если каким-то чудом мы не погибнем от жажды или вражеской пули, нам ещё предстоит пересечь целую дюжину штатов, пребывающих в состоянии междоусобной войны. Кто-то, возможно, найдёт это увлекательным, а по мне всё это одна большая авантюра. Не понимаю, о чём думал Попов, отправляя нас в столь безнадёжное предприятие…

– Чего бояться? – улыбнулся Чихрадзе. – Бог не выдаст – свинья не съест.

– Твоя беззаботность удивительна.

Черноглазый грузин весело посмотрел на него и ничего не ответил.

– Утопия, просто утопия, – бормотал Штейн. – Что, если мы попадём в плен? Никто не станет выяснять, кто мы такие – просто вздёрнут на виселице, и вся недолга. Следи за деньгами, – вдруг заволновался он. – Не хватало ещё остаться без гроша в этих диких местах.

Чихрадзе провёл рукой по левой стороне сюртука и одобряюще похлопал Штейна по плечу. Лейтенант затравленно повёл глазами.

– Пропадём, видит бог – пропадём…

– Зачем ты так волнуешься? – удивился гардемарин.

– А ты не волнуешься?

– Нет.

– Восточный флегматизм, – криво усмехнулся Штейн.

Чихрадзе ещё раз пожал плечами.

Поезд долго огибал залив Сан-Франциско, густо обставленный католическими миссиями, ранчо и посёлками рыбаков, затем въехал в плодородную долину. Потянулись бесконечные луга с россыпями жёлтых, красных и белых цветов; на лугах паслись лошади и коровы; ковбои с ружьями у сёдел и мексиканцы в просторных рубахах, сидя на конях, провожали глазами поезд. Тут и там торчали полуразрушенные чёрные скалы, их сменяли ровные ряды виноградных и апельсиновых посадок, за которыми виднелись деревянные крыши особняков и кресты на остроконечных куполах церквей. Деревья здесь были редки, лишь иногда попадались стройные кипарисы да раскидистые орешники. То и дело мелькали живописные озерца, полные уток и прочих водоплавающих птиц.

– Странно, что нет индейцев, – разочарованно заметил Штейн. – Я мечтал взглянуть на этих детей прерий. – Он покосился на Чихрадзе. – Красивый вид, не правда ли? Деревьев вот только маловато… – Он, кажется, слегка унял волнение и теперь мог насладиться путешествием.

– И гор нет, – вставил гардемарин. – Без гор какой вид?

– Будут тебе горы, – усмехнулся лейтенант. – И горы, и пустыни, и полноводные реки. – Он вздохнул и добавил, глядя, как стая уток поднимается с озера. – У нас в Курской губернии сейчас самый сезон. Отец бекасов бьёт. Они у нас крупные, жирные, пальчики оближешь! А ещё фазаны есть, тетерева, рябчики… Бывает, и лось забредает. Мы с отцом всегда, чуть осень, берём ружья и в лес. Удовольствие несказанное! Вообрази – молчаливая чаща, деревья обнесло первой желтизной, под ногами шелестит сухой лист, морозца ещё нет, но уже слегка похолодало, пахнет сырой травой и мхом. Птица собирается в стаи, слышен стук дятла и быстрое порхание птичьих крыльев. Соловьи перелетают с ветки на ветку. Ты идёшь в больших сапогах, ноги слегка проваливаются в мягкую землю, впереди крутится Черныш – это наша гончая – поводит носом, дрожит всем телом, чувствует добычу. Рядом тихое болотце, окружено поникшими ивами и дубками, и кого там только нет! Хрустнешь неосторожно веткой, и ввысь взмывают тучи птиц. Можно бить, не целясь. Но ведь ты – охотник, тебя привлекает азарт. И вот ты неслышно раздвигаешь кусты, взводишь курок, выбираешь добычу – и бац! Один выстрел – и кругом начинается свистопляска. Тучи птиц срываются с застоялой тины. Ты стреляешь ещё и ещё, Черныш мчится вперёд, несётся сквозь заросли камыша и осоки, затем плюхается в воду – ты слышишь этот всплеск – и скоро приносит тебе подстреленного кроншнепа. Ты треплешь его за ухом, а он трётся о твой сапог, довольный, что нашёл добычу. Затем ещё долго бегает вокруг болота, вынюхивая подстреленную дичь, после чего мы возвращаемся домой, предвкушая пиршество и гостей. Как это, право, восхитительно! – Он опять посмотрел на товарища. Тот сохранял молчание, неотрывно глядя в окно. Вид его не выражал никаких эмоций. – Отец мечтает увидеть меня в адмиральских эполетах, – пробормотал Штейн, слегка обескураженный невозмутимостью спутника. – Он не говорил об этом, но я знаю. Если бы не он, я бы не пошёл во флот. Ему хотелось видеть сына морским волком – первым в нашей сухопутной губернии… – Лейтенант усмехнулся. – У него есть связи в морском министерстве, троюродный брат на хорошем счету у Краббе. Но не в этом суть. Он у меня либерал, почитатель великого князя Константина Николаевича. После февральского указа освободил всех крестьян без выкупных, сдал землю и устроился жить на казённое пособие. Все соседи потешались, мать тоже была против, но отца разве остановишь? Решил – как отрезал. Когда я выпустился из училища, то хотел отчислять родителям кое-что из жалованья. Немного, но тоже деньги! Отец не взял. Гордый! Никогда ни от кого не зависел, и теперь не будет. Вот так! Я, конечно, тайком передаю кое-что матери, но всё равно сердце болит. Как-то они там? – Штейн вздохнул и отвернулся к окну. Помедлив, спросил Чихрадзе. – А тебя каким ветром занесло на флот?

– Я вырос на берегу моря, – коротко ответил грузин.

– И что?

Гардемарин неохотно перевёл взгляд на товарища.

– Мне хотелось покорить его. – Он помедлил. – У нас в селе все ловят рыбу; у каждого в доме есть сеть. Но никто не был на другом берегу. Понимаешь? Мы боимся моря. Для нас оно – не источник пищи, а господин. Необоримая стихия. Мне надоело бояться. Я захотел обуздать его.

– И ты решил стать моряком?

– Да.

Они помолчали. Штейн заметил, что своей беседой на непонятном языке они привлекли внимание окружающих. Люди недоверчиво косились на них, поглаживали стволы ружей. Двое военных с эмблемами армии Соединённых Штатов на рукавах, поднявшись с деревянных скамеек, приблизились к русским офицерам.

– Капитан Пирс, – представился один из них. – Могу я проверить ваши документы, господа, и полюбопытствовать, кто вы и откуда?

– Офицеры русской Тихоокеанской эскадры, – быстро ответил Штейн, волнуясь. – Я – лейтенант Штейн, а это – младший офицер Чихрадзе. – Он облизнул губы. – Едем в Нью-Йорк по служебной надобности.

– В Нью-Йорк, – протянул капитан, проверяя их паспорта. – Нескоро же вы туда доберётесь. Не те нынче времена, чтобы колесить по стране. – Он отдал им документы и откозырял. – Опасные нынче времена, что и говорить.

– Другие пассажиры с интересом разглядывали подозрительных иностранцев.

– Куда намереваетесь двигаться из Фолсома? – продолжил расспросы Пирс.

– Пока не знаем. Я слышал, на Восток ходят дилижансы. Это правда?

– Да. – Капитан с сомнением поглядел на русских. – Вам лучше ехать через Орегон. Так безопаснее.

– Вы полагаете?

– Однозначно. Это, правда, удлинит вам путь, зато доберётесь без приключений.

– Благодарю за совет.

Пирс перевёл взгляд на Чихрадзе.

– Ваш товарищ не говорит по-английски?

– К сожалению.

Гардемарин сообразил, что разговор о нём, и поднял на капитана взгляд чистых грузинских глаз.

– Большой недостаток для человека, собирающегося пересечь всю Америку, – заметил Пирс.

Штейн смущённо развёл руками.

– Почему вы не в форме своего флота? – не унимался настырный американец.

– Начальник рассудил, что человек в русском мундире будет привлекать к себе внимание. Зачем нам неприятности?

– Справедливое заключение. По прибытии в Фолсом я бы попросил вас отметиться в военной комендатуре. Для вашей же безопасности. Заодно отправите уведомление в Сан-Франциско о своём приезде. Пусть начальство знает, что вы не потерялись в дороге. – Он бросил взгляд на русских и ещё раз отдал честь.

– Желаю благополучного путешествия.

– О чём он говорил? – спросил Чихрадзе, когда военные удалились.

– Спрашивал, куда едем. Сокрушался, что ты не владеешь английским.

– Не его собачье дело, – пробурчал грузин.

– Лучше нам не болтать по-русски, – проворчал Штейн.

– Что ты трясёшься? Ведь ничего же не случилось.

– Сейчас не случилось, потом случится.

Чихрадзе иронически покачал головой.

– Тебе и впрямь стоило остаться на корабле. Накаркаешь нам беду.

Лейтенант бросил на него хмурый взгляд и уставился в окно.

Глава вторая

Интрига начинается

Несколько дней Костенко неотлучно пребывал на корабле. Лесовский его не жаловал, офицеры игнорировали, заняться было нечем. Безделье и подвешенное состояние, в котором он находился, действовали угнетающе. Он ждал ответа от Стекля, но тот молчал, и тем приводил русского агента в неистовство. Не находя себе места от скуки, Костенко принялся бродить по Нью-Йорку, присматриваться к незнакомой жизни. Ограниченный в средствах, он не мог позволить себе разъезжать на трамваях, а потому вынужден был ходить пешком, как во времена студенческой молодости. Это, впрочем, не слишком огорчало его, ибо позволило внимательнее присмотреться к городским реалиям, заметив детали, которые он бы неизбежно пропустил, если бы катался в экипажах или на трамвае. Он заходил в дешёвые лавки, обедал в забегаловках, отдыхал в парках, и неустанно прислушивался к разговорам прохожих. Надо сказать, их речь была ему не слишком понятна. Местный диалект, пересыпанный итальянскими, ирландскими, голландскими словечками, и щедро сдобренный жаргонизмами, не раз ставил его в тупик. Он скрежетал зубами, не в силах понять этой тарабарщины, внутренне поражаясь, насколько далеки могут быть друг от друга разные варианты одного и того же языка. Это был даже не язык, а какой-то суржик, немыслимый винегрет из самых разных выражений, понадёрганных по всей Европе, приправленный солёными еврейскими ругательствами и впитавший в себя солидный пласт негритянского фольклора.

Надо сказать, народ здесь был пугливый. Стоило Костенко пристроиться к какой-нибудь компании, как разговоры сразу стихали, и люди принимались подозрительно коситься на него. Семёну Родионовичу оставалось напускать на себя непринуждённый вид и, сунув по местному обычаю руки в карманы, удаляться, насвистывая незатейливую мелодию.

Он не рисковал уходить далеко от порта. Кварталы здесь были всё больше мрачноватые, повсюду крутилось множество нищих, то и дело попадались группки каких-то молодчиков самого злодейского вида в толстых холщовых рубахах и штанах на подтяжках. Если бы не толпы иностранных моряков, Костенко чувствовал бы себя очень неуютно.

Однажды Лесовский сказал ему:

– Губернатор штата устраивает приём в честь нас. Все офицеры получили приглашения. Относительно вас разговора не было, но я полагаю, не будет дурным тоном, если…

– Искренне благодарю, – быстро ответил Костенко. – От приглашения не откажусь. Надеюсь увидеть на этом приёме его превосходительство посла – нам есть о чём поговорить.

– Именно. Как продвигается наше дело?

Семён Родионович вскинул брови. Так вот почему адмирал хотел видеть его на приёме! Что ж, и на том спасибо.

– Как раз об этом я и хотел спросить барона при встрече.

– Очень хорошо.

В тот же день Костенко отправил Стеклю телеграмму с намёком на польских капёров. Слишком долгое молчание барона заронило в него некоторые сомнения относительно решимости Стекля поднимать этот вопрос.

Стекль ответил на следующий день. Сказал, что имел беседу «об интересующем нас предмете», но чётких гарантий не дал. Спросил, будет ли Костенко на приёме. Семён Родионович не ответил.

Приём состоялся в трёхэтажном дворце с высокими окнами, располагавшемся на одной из самых престижных улиц Нью-Йорка. За русскими офицерами приехали десятки экипажей, кортежем руководил лично Фернандо Вуд – бывший мэр Нью-Йорка, и добрый знакомый президента Линкольна, как он сам отрекомендовался. Костенко, успевший за время плавания ознакомиться с политической структурой США, был несколько удивлён таким заявлением, ибо знал, что Вуд принадлежал к партии врагов президента. Однако просветить адмирала на тот счёт не успел, ибо отставной градоначальник сразу же уволок командующего в свою коляску, а заодно и Костенко, которого, как сотрудника министерства внешних сношений, упросил быть переводчиком.

В Фернандо Вуде – американском политике с испанским именем – не было ничего испанского. Лицо его являло собой образец британского купца или морехода. Прямоносый, с большими глазами и мощным подбородком, он словно только что сошёл с борта рыболовного судна, перенеся не один ужасный шторм. Загорелые щёки его слегка обвисли от возраста (ему было уже за пятьдесят), зато прямые, зачёсанные на пробор, волосы отливали безупречной смолью и щегольски вились на висках. Бывший мэр был среднего роста, улыбчив, казался глубоко вдохновлённым ролью гостеприимного хозяина, и в первые минуты засыпал Лесовского вопросами о его впечатлениях от Нью-Йорка.