Планета битв

Развернулась бабской правдою стена,Разревелась-раскачалась тишина.По чужим простым словам, как по рукам,По подставленным ногам – по головам.

Хор продолжил:

А в потресканном стакане старый чай,Не хватило для разлету старых дел.Фотографии – там звездочки и сны.Как же сделать, чтоб всем было хорошо-о-о…

Ефросинья уже выводила следующий куплет:

Все что было – все, что помнила сама,Смел котейка с подоконника хвостом.Приносили женихи коньячок,Объясняли женихи – что почем.

Закончили песню девушки отчаянно:

Кто под форточкой сидит – отгоняй.Ночью холод разогнался с Оби,Вспоминай почаще солнышко свое.То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит…

– Откуда они такое знают? – спросил я у Лапина.

– А чего? Народная наша. Почему спрашиваешь?

– Это в конце Великого века написала Яна Дягилева. «Нюркина песня» называется. Я в темной зоне И-нета нашел, когда… Ну, неважно. В общем, была девушка такая. Пела – как дышала. Потом она… погибла, короче.

– Дела-а… – протянул Прохор. – У нас лет десять назад с Новосиба три десятка семей переселились. Они эту песню с собой и принесли. Вона как бывает – песня человека на две с лишком сотни лет пережила, а?

И тут же, спохватившись, кинулся, распахнул окошко и заорал в ночь:

– Глафира! Как до Потеряйки дойдете, скажи Терентию, пусть арбалет возьмет да Фроську проводит! Слышишь, нет?

Из темноты долетели два веселых голоса, прозвучавших практически одновременно:

– Хорошо, дядька Прохор! – это, видимо, Глафира.

– Ой, да не надо. Сама дойду! – это уже Ефросинья.

Лапин, отдуваясь, уселся на лавку.

– Она без матери. Отец день-деньской на руднике. Дальше всех живет, на отшибе. Там через лес тропа. Ну, и грызло шалит в последнее время. А девка хорошая, жалко, если чего случится.

И помолчав, добавил:

– Была б плохая – все одно жалко…

– Что за грызло-то такое? – спросил я.

– А-а, – махнул тяжелой рукой сибиряк. – Зверь местный, лесной, видом вроде кабана, только хищный. По повадкам на росомаху похож. На одинокого человека напасть может запросто. Надо облаву сделать, повыбить их. Пока вот так вот обходимся.

Тем временем проворная хозяйка умудрилась накрыть на стол. Мы здорово проголодались, а от выпитого у Шерхеля вина у меня еще и разболелся желудок.

– Ешьте, господа хорошие, не брезгуйте. У нас все просто, да сытно… – ворковала Прасковья Карповна, наливая в глубокие миски ароматную похлебку.

– Ну, это… Пойду я. – Лапин махнул нам рукой. – Утром человека пришлю, проведет ко мне. Бывайте!

– Это как так – пойду? – всплеснула руками хозяйка. – Это куда ты пойдешь, не жрамши? Свою будить ведь станешь. Пусть поспит, а ты, Проша, нут-ка не рядись, садись за стол. Давай, вот тебе ложка, вот и кружка. Счас я…

И, подмигнув озорным глазом, Прасковья Карповна отворила низенькую дверь и нырнула в темный проем…

Помимо прыгуньей похлебки, умело сваренной с пряными корешками и кисловатыми листьями макаронника, на столе обнаружилось копченое сало, розовое, как весенний рассвет, страшная с виду, синяя, но необычайно вкусная кровяная колбаса («Альбу третьего дня резали», – пояснила хозяйка), запеченные в глине двухвостки, сочащиеся янтарным жиром, разнообразные соленья-моченья и стопка румяных лепешек из толченого мучного корня.

– Это вы всегда так едите? – спросил я, работая ложкой, а равно вилкой и ножом.

– Не, – усмехнулся Лапин, охотно принявший предложение Прасковьи Карповны поужинать. – Обычно у нас поболе всего будет. А это так… на скорую руку для ночных гостей.

– Ну чего лепишь! – укорила Прохора вернувшаяся хозяйка и обернула к нам улыбающееся лицо: – Заводские приезжали, инженера. По рудным делам. Принимали мы их. Понятное дело, осталось вот – и хлебово, и жареха, и закусь. Ешьте, ешьте, оголодали, видать. А я вам вот…

И хозяйка бухнула на стол запотевший кувшин.

– Наливочка это. Сама делаю. Не побрезгуйте!

– Эх, Прасковья, – пробасил Лапин, качая головой, но первым пододвинул кружку.

Забулькало, по горнице поплыл дразнящий запах. Прохор прищурился на дрожащий огонек лампы, посерьезнел.

– Ну, мужики, будем! За все хорошее!

Мы чокнулись, выпили. Наливочка оказалась приятной на вкус и весьма хмельной – мне сразу ударило в голову, руки отяжелели.

– Закусывайте, закусывайте, – суетилась Прасковья Карповна, подкладывая нам на тарелки. – Я вот вам еще компотику принесу…

Мы ели, пили, и постепенно напряжение последних дней спадало – по телу разливалось приятное успокоение, тревожные мысли уходили на второй план, прятались где-то в темных закоулках. Тихая ночь стояла над Медеей. За открытым окном звенели сверчки, вокруг лампы вилась мошкара. Я поймал себя на том, что именую местных насекомых уже безо всяких оговорок, хотя это только так говорится – сверчки, мошкара. Энтомологов среди выживших колонистов не оказалось, и насекомых никто толком не изучал. Мы просто называли их по степени похожести с земными аналогами – кузнечики, муравьи, комары. Например, сверчки, что стрекотали сейчас в темноте, больше походили на гусениц с большими овальными крыльями. В Фербисе их даже держали в домах, в изящных клетках, плетенных из медной проволоки. Считалось, что сверчок приносит в дом удачу и благополучие.

За этими размышлениями я и не заметил, как осоловел. Цендорж, похоже, вообще держался из последних сил, то и дело зевая. Пора было ложиться – мы толком не спали уже неделю.

Прохор, приняв хозяйской наливочки, раскраснелся и пустился в разглагольствования:

– Мы ведь, беловодцы, как – своим умом живем. Земля тут подходящая – вода есть, лес есть, руду ломаем, сланец. Торгуем помаленьку, дома строим, скотину держим, огородики там… И ничего другого нам не надо. Это у вас там – го-су-дар-ство! – Сибиряк произнес это слово с некоторой брезгливостью, нарочито раздельно.

– Ты кислое с пресным не путай, – вяло ответил я, отправляя в рот кусок копченого сала. – Государство, оно в первую очередь для безопасности. Не будь его – мы бы аллимотовой сытью давно все стали.

– Тьфу ты, опять эта песня! – чуть ли не обрадованно встрепенулся Лапин. – Ты что думаешь, мы свое государство построить не можем, оттого по-старинному, общиной, и живем? Да если б мужики захотели… Да если б нам надо было… Вырастили бы мы себе во-от такенные пасти – и пошли хавать всех подряд. Кто б нас остановил? А?! Дристуны эти заполошные? Блатота? Чуреки? Всех бы поели! Ам – и нету.

Я посмотрел в кружку, одним глотком «добил» наливку и откинулся на спинку лавки. Прохор, как ни крути, был прав – сибиряки воевали отчаянно. И, пожалуй, безо всяких оговорок являлись лучшими бойцами на планете.

– Сам понимаешь – не бахвалюсь я, – гнул свою линию Лапин. – На Земле мы поперек горла правительству стали, ну да и договориться не получилось. Уж больно высоко они там сидят, не допрыгнешь. А тут все свои, все рядом. Ты вот насупротив меня сейчас – скажи, чего мы вам покоя не даем?

Надо было отвечать, но отвечать не хотелось. Хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть. Я улыбнулся, хлопнул ладонью по столу.

– Успокойся. Все нормально. Будет вам покой. Живите, как хотите. У нас сейчас другая беда…

– Это да, – кивнул кудлатой сивой головой Лапин. – Что верно, то верно. Но просить беду избыть вы опять же к нам пришли, а? Получается, что как беда – без нас никак. А как нет беды – вы к нам лезете. Почему?

У меня сложилось стойкое ощущение дежавю – совсем недавно я уже имел похожий разговор.

– Знаешь что, Прохор… Давай-ка отложим эти разборки. Глаза у меня сами собой закрываются, и башка не варит. Давай завтра?

– Завтра, завтра… – пробурчал сибиряк, поднимаясь. – А то, что башка не варит, – это точно.

– Совсем ты заболтал гостей, – насела на него хозяйка, кивнула на похрапывающего Цендоржа. – Мальчонка вона сомлел совсем. Пусть отдохнут люди. И ты иди, поспи.

Прохор потер лицо большими ладонями, встряхнулся.

– И-эх! Ладно, Прасковья, твоя правда – спать пора. Ты, Клим Олегыч, на меня не серчай, я не со зла… И вот еще что. – Прохор вдруг хитро улыбнулся. – Я гляжу, винтовочки у вас. А с патронами как?

– Хреново, – откровенно ответил я.

– Я так и думал. Короче, есть у меня. Цинка полная. Когда еще на Лимесе заварушка была с этим… генералом, мать его… В общем, притырил я. Так что поделюсь. Но! – Лапин поднял толстый палец с носорожьим ногтем. – Все не дам. По полста на брата. Идет?

– Еще как идет! – Радуясь, что мы соскочили с неприятной, «политической» темы, я потер руки. Цендорж же немедленно проснулся и влез с простецким предложением:

– А по сотне можно?

– По шее можно! – ухмыльнулся сибиряк. – Ладно, хрен с вами, отсыплю по семьдесят пять. Ну все, мужики, утро вечера трезвее. Давайте на боковую…

* * *

Как и предполагалось, Елисеев пробыл у беловодцев пять дней. За это время они с Прохором Лапиным отобрали отряд добровольцев для похода к озеру Скорби, подготовили возы и припасы. К разговору о государственном устройстве Медеи и месте сибиряков в этом устройстве больше не возвращались, но Клим чувствовал, что Лапин помнит о нем.

Ветреным вечером пятого дня с Лимеса приехал на паровой моториссе Рихард. Он привез две новости, и обе хорошие. Во-первых, Шерхель закончил насос, отладил его, разобрал и подготовил к отправке. Кроме того, на озеро Скорби поедут паровая машина и кран, тоже в разобранном состоянии. Во-вторых, Восточный и Западный участки магистрали наконец-то встретились и путейцы положили «золотую плиту», символизирующую окончание строительства Большой магистрали. Теперь между Фербисом на западе и Лимесом на востоке имелось прямое меднодорожное сообщение. Это позволяло перебросить вакцину в бывшую имперскую столицу в самые кратчайшие сроки. Теперь оставалось ее только достать.

Клим распорядился немедленно выступать, и возы сибиряков потянулись от Медных гор к Лимесу. Сам Елисеев вместе с Цендоржем уехал на моториссе – проконтролировать отправку механизмов. Шерхель выделил ему в помощники инженера Жемчужникова, сам же от встречи уклонился.

Ранним утром шестого дня караван с техникой покинул Лимес. Над Посадом реяли черные карантинные флаги. На окраине собралась огромная толпа. Клим видел глаза людей – в них читалось отчаяние. Погонщики захлопали бичами, подгоняя прыгунов. Не дожидаясь Лапина и его людей, караван двинулся на юг…

* * *

Ночь неслышно опустилась на отроги Экваториального хребта, быстро залив холмистую равнину мраком. Высыпали тусклые звезды. Догорали багровые отсветы на ледяных шапках далеких вершин. В сгустившейся тьме под темными кронами каменных сосен стояли трое. Легкий ветерок шевелил ветви. В стороне похрапывали, чавкая травой, оседланные прыгуны.

Вызвездило. Из-за гор выглянул, точно из засады, краешек Аконита – и тут же спрятался. Сегодня была не его ночь. Ветер усилился, наливаясь промозглой стынью. Заунывно прокричала где-то в степи ночная птица.

Один из ожидавших под каменными соснами тревожно вслушивался в ночь. Двое других, привалившись спинами к толстому стволу дерева, переговаривались вполголоса:

– Что-то долго сегодня…

– А тебя что, ждут где?

– Ну, ждут не ждут, а торчать здесь большой охоты не имею.

– Чего ж ты вообще к нам пошел? Сидел бы дома, с бабой, прыгунов стриг да огород копал.

– Ишь ты – к нам! А может, это не я к вам, а ты к нам? Я-то с самого начала пошел, как клич кинули среди людей – кто, мол, за себя жить хочет, без правителей да командиров. Сразу и того…

– А я после войны. Зло меня взяло. Рубились, рубились, головы клали – и на тебе! Мир всеобщий, какое-то Временное правительство… Измена, короче! Лучше уж и впрямь, вот как ты говоришь – без правителей и командиров.

– Вот это ты правильно понимаешь: где власть, там и измена. Начальник всегда свою выгоду вперед общей поставит – и людей предаст. И я за то бьюсь, чтобы начальников не было, чтобы народ все решал, сообща. И если у меня желание какое – я о нем открыто говорю, чтобы обсудить с людьми. Так что про бабу и прыгунов мне тут не надо, брат.

– А-а, ты вон в каком смысле. Тогда конечно… Тогда я тоже тут быть не хочу. Надоело. Пока еще он придет, пока разговор, а потом полночи до койки ехать. Давай-ка старшому скажем, что пора двигать отсюда.

– Я вот сейчас как скажу кому-то обухом по загривку! – с угрозой пророкотал из темноты старший небольшого отряда. – Дурни вы. Ваша мать анархия, она только тогда возможна, когда врагов никаких не останется, и все братьями станут. А воевать без дисциплины, без командиров и строгого подчинения невозможно. Так что языки подвяжите и глядите в оба.

– Криг, а может, он и не придет вовсе? – несмотря на прямой приказ «подвязать язык», все же спросил один из анархистов.

– Цыц! – зашипел на него Криг, отступая в глубь зарослей. – Кажется, идет…

Вскоре со стороны невидимой в темноте дороги, тянущейся вдоль гор, послышался тихий посвист. В ответ каждый из троих тоже свистнул особым образом, прикрывая рот ладонью. Затрещали взводимые арбалеты. Зашумела трава, и на фоне темно-синего неба появился черный силуэт. Трое тотчас же взяли его на прицел. Тот, кого называли Кригом, выступил вперед и прошептал:

– Сила и Воля!

– Сила и Воля! – так же шепотом ответил пришедший. Арбалеты опустились, все облегченно выдохнули.

– Здравствуй, брасса. – Криг хлопнул пришедшего по плечу. – Чиста ли была твоя дорога? Что случилось, зачем подал знак?

– И тебе всех благ, брасса. Дорога была чиста, но длинна. Чудные у нас дела. Давай присядем. Я с обеда в пути – ноги гудят.

– Прости, брасса. Я постелю плащ – отдыхай. Шавчи! Бен! Сообразите попить-поесть гостю!

Некоторое время в небольшой рощице царила тишина, нарушаемая лишь бульканьем да приглушенным стуком горлышка кувшина о край походной кружки. Наконец пришедший снова заговорил:

– С севера по тракту пришли люди. Много. Полсотни и еще сотня.

– Почему так делишь? – быстро спросил Криг.

– Те полсотни – не простые. Это мастера, умельцы Бешеного немца. Они из-за Лимеса. А сотня с ними – бородачи, что у Медных гор живут. С собой много возов гонят. На возах машины всякие, припасы, снаряжение.

– Куда идут?

– К озеру. Больше некуда. Наша деревня на пути туда предпоследняя. Дальше только Закатный хутор, и все – озеро. У нас они не остановились, а в хуторе три дома да два сарая, там им и вовсе делать нечего. Значит, к тем, к черным, идут.

– Зачем?

– Кабы знать… Но машины с собой волокут не зря. Пощупать бы их… стрелой в брюхо! – сидящий на плаще человек хищно засмеялся.

– Полторы сотни. – Криг задумчиво смотрел на звезды, проглядывающие сквозь темные кроны деревьев. – Бойцы, охрана? С оружием там много?

– Да как сказать, брасса… – пришедший замялся. – Те, что от немца, они хоть и мастеровые, а рубятся не хуже легионеров. Да и простой народишко у нас за войну научился, как за звенч браться да из арбалета пулять. А за медногорцев и говорить нечего. Так что сам пойми – много там охраны или нет.

– Ну да, – кивнул Криг. – Вроде и нет совсем, а как до дела дойдет, так все полторы сотни встанут. Ясно. Плохо, брат. У нас и четырех десятков не наберется. И когда еще придут из степи наши верховые сотни…

Помолчали. Потом ночной гость начал собираться в обратный путь:

– Дорога дальняя, к утру поспеть надо.

– Давай прыгуна тебе дадим, – начал было говорить Криг, но пришедший отмахнулся: – Не, я на этих зверях скакать не обучен. Не волнуйся, брасса, дойду потихоньку.

Когда они, обменявшись прощальными напутствиями, расходились, Криг спросил:

– А кто у этих, из-за Лимеса, старший?

– Помнишь, был такой сержант из ВКС-ников, что на воздушном пузыре улетел и через три года вернулся?

– Клим Елисеев?

– Он. И монгол с ним. Ну, все. Бывайте здоровы, брассас…

* * *

Обоз подполз к озеру Скорби на пятые сутки пути. Елисеев нервничал, орал на погонщиков, сокращал время дневок, грозил, ругался, но тяжело груженные повозки не могли двигаться быстрее. Прохор Лапин, топорща бороду, все больше молчал, лишь изредка, проходя вдоль обоза, негромко бросал своим:

– Мужики, поднажмите. Не к теще на блины едем. Время, мужики…

Так или иначе, но первый этап большого и многотрудного дела, задуманного Лускусом и призванного спасти колонистов, подошел к концу. Миновав Закатный хутор, караван одолел крутой подъем и выбрался на водораздельную гряду, тянущуюся от гор на востоке и уходящую в степное марево на западе. Идущий вровень с передним возом Клим увидел слева внизу темную гладь озера, синие прибрежные скалы, а за ними мрачную громаду Спящего утеса. Он никогда не бывал здесь, но легко узнавал тысячу раз обсказанные ему другими детали пейзажа озера Скорби.

Зеленый степной язык, поросшая травой плосковина, с северо-запада доходила до самой воды. Тут серел круглыми каменными башнями угрюмый замок Скорбящих. Это были люди, не пожелавшие покинуть то место, где навеки упокоились их близкие. За годы, прошедшие с момента катастрофы Второго малого модуля, община Скорбящих изрядно пополнилась. Сюда шли те, кто отчаялся, изверился, кто потерял родных или себя. На сегодняшний день община насчитывала несколько сотен человек, живущих в изоляции от других поселений. Скорбящие не подчинялись ничьим законам, сами же чтили жесткий Уклад и слово Хранителя, бессменного лидера общины. Именно с ним Клим планировал поговорить в первую очередь.

В полукилометре от замка, возле густых лесных зарослей, Елисеев рассмотрел островерхие палатки, разбитые по квадратам. Тонкая дозорная вышка поднималась над палатками, на ней виднелось обвисшее знамя. Судя по всему, там разбили лагерь люди Лиссажа. У Клима отлегло от сердца – если француз здесь, значит, кое-что уже сделано и ему не придется начинать с чистого листа.

– А ну, давайте, давайте, мужики! – разнесся над обозом громкий голос Лапина. – Поднажмем, отдыхать на том свете будем!

– Ага. Мы до него как раз и добрались… – проворчал кудрявый погонщик и вытянул прыгуна кнутом: – Н-но, пошла, зараза ушастая!

Обоз встречала группа Скорбящих. Впереди всех, облаченный в черное одеяние, скрывающее фигуру, стоял высокий мужчина с черными усами и совершенно седой длинной бородой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.