Правдивые байки воинов ПВО

Приказав дежурному подать себе порцию «рогов», он начал ее поглощать на наших глазах. Было видно, что Гиббону не доставляет это никакого удовольствия, но он мужественно съел глубокую тарелку. Весь дивизион наблюдал за этой картиной.

«Ну что, очень питательно, и мяса много», – торжественно сообщил нам Гиббон по окончании процедуры.

«Может, добавочки хотите, товарищ полковник?!» – подсунул ему ещё одну тарелку Черезниченко.

Гиббон злобно зыркнул на него и от «добавочки» отказался.

Некоторое время после этого нам варили рога пореже, потом снова вернулись к прежнему порядку.

«Эх, придётся опять Гиббону „рога“ жрать!!!» – пугали мы столовских начальников новой акцией неповиновения.

Одним из самых известных «проколов» Гиббона была эпопея с «внуком политрука Клочкова».

В 1976 году среди абитуриентов училища, получивших неудовлетворительную отметку на вступительном экзамене, был некий Клочков. Он должен был бы, как и сотни других «двоечников», уехать домой и готовиться поступать в следующем году.

Но этот Клочков каким-то образом познакомился с прапорщиком Жировым, который занимал тогда должность начальника гауптвахты училища.

Жиров и посоветовал ему нестандартный приём: «Что ты нюни распустил?! С такой-то фамилией!!! Подойди к начпо училища, скажи, что ты родственник легендарного политрука, авось он и сжалится над тобой!»

Клочков так и сделал: пробился на приём к Гиббону и рассказал ему, что он – внук того самого политрука Клочкова, автора знаменитых слов: «Велика Россия, а отступать уже некуда. За нами – Москва!!!»

Для «поколения пепси» это, наверное – китайская грамота, а тогда мы все были воспитаны на подвигах героев, и Клочков был для нас – легендой.

Гиббон почему-то поверил «внуку» и дал команду принять его в наше славное училище.

Более того, по команде Гиббона внука начала отчаянно «пиарить» (говоря современными словами) наша училищная газета. Вышло несколько статей под броскими заголовками типа «Внук пошёл по стопам легендарного деда» и т. п.

Клочков стал ефрейтором и выступал на всяких училищных митингах и собраниях, призывая нас «хранить традиции отцов и дедов». Его в первых рядах приняли кандидатом в партию, весть о нём подхватили сначала армейская, а потом и окружная газеты, тоже выпустившие бравурные статьи об этом «внуке». Наконец и «Красная Звезда» тоже написала заметку о столь неординарном курсанте.

Эта-то известность и сгубила внука. Сначала в «Звезду» пришло какое-то письмо от родственников настоящего Клочкова. Чуть ли не единственная его дочь написала, что никогда не имела сына-ефрейтора. А потом и сам «внук», которого назначили каптёрщиком, позорно проворовался на этой должности.

В общем, больше о «внуке политрука» мы не слышали…

Перед выпуском солист дивизионного ансамбля «Август» Чуня написал песню про «Третий, любимый вагон» гореловской электрички, посвящённую окончанию нашей учёбы:

«Последняя сессия,И грустно, и весело…И летние дождики робко стучатся в окно,С весёлыми песнями,Прощаемся вместе мы,Прощается с нами наш третий, любимый вагон.Невзгоды забудутся,Лишь только всё сбудется,И выйдет на плац батарея, в сияньи погон!Родное Горелово,Что с нами не делало…Тебя вспоминая, садились мы в третий вагон.И мчались мы лихо так,В «Париж», или Лигово,В театры, на танцы с подругами ехали мы,Вовек не забудутсяПроспекты и улицыПрекрасного города на берегахСинеглазой Невы.Знакомства случайные,Улыбки печальные,Всё помнит прокуренный, но не сгоревший вагон:Как в пять минут первогоМы едем в Горелово,Бросая окурки в окно,Как поленья в огонь…Разъедемся скоро мы,Составами скорыми.На службу нелёгкую вдаль от уютных квартирИ будем в ответе мы:За небо родной страны,Надёжность воздушной границы,За счастье и мир!!!»

Гиббон, услышав про «Париж», насторожился и потребовал объяснений. После того, как музыканты убедили его, что «Париж» или «Тихий Лондон» в песне – не столицы стран членов агрессивного блока НАТО, а всего лишь названия женских общежитий в Ленинграде, успокоился и «разрешил» исполнение песни. Но каждый раз перед ней объяснял залу, про какой там «Париж» поётся.

Жора

Нашим взводом командовал Жора Черноус. Он имел капитанские погоны, красную цветущую физиономию и рыжеватые волосы. Будучи в двадцать девять лет холостяком, Жора пользовался заслуженной славой грозы всех окрестных «барышень и вдов». На груди у Жоры красовался знак об окончании среднего военного училища: овал, с красным флагом на вершине и буквами «ВУ» в середине, на белом фоне.

О, сколько пищи для армейских острословов дал этот знак! Скромная аббревиатура «Военное Училище», задуманная его неизвестными дизайнерами, расшифровывалась в армии на все лады: «Выпить Умеет», «Велосипедное Училище», «Вроде Учился», «Вечный Узник»… Именовали знак и просто «бычий глаз» за некоторое сходство. Мне больше нравился вариант «Внук Ученого».

Справедливости ради надо сказать, что готовили офицеров в таких училищах очень неплохо.

Так, Жора, несмотря на немалые, по нашему тогдашнему разумению, годы, на всех кроссах, где взводные бегали вместе с курсантами, финишировал всегда в первых рядах. При этом он успевал по ходу забега «подбодрить» отстававших курсантов: кого пинком в задницу, кого «добрым» словом. Это при том, что он курил, как паровоз, был «не дурак выпить» и вообще вел не самый спортивный холостяцкий образ жизни.

Настоящую славу и почтение у нас Жора заслужил, произнеся историческую фразу: «Здоровому – спорт не нужен, а больному – вреден!»

Однако сам он был очень сильным мужиком и недолюбливал тех, кто «хромал» в спортивных дисциплинах. Однажды, глядя, как Рома в муках «исполняет» на перекладине подъем переворотом, Жора изрек: «Романенко, ты же мой земляк. У нас на Дону однорукие калеки через двухметровые заборы с ходу перескакивают, а ты тут через перекладину свои яйца по одному перекатываешь!»

Жора в самом начале нашего обучения поразил нас, прибыв на службу на собственном мотоцикле «Днепр» с коляской, в полной капитанской форме и в красном мотоциклетном шлеме. В зубах его торчала неизменная «беломорина». Что и говорить, вид он имел колоритный…

Через некоторое время Жора прикатил в училище на этом мотоцикле с двумя младшими братьями. Все три братца были похожи, как близнецы: медноволосые, со свекольным румянцем во всю щеку. Оба младших брата были в прапорщицкой форме и чуть меньше Жоры габаритами. Жора же отличался от них капитанскими погонами, значком «Вечный Узник» на груди и «беломориной» в зубах.

Однажды, едучи по территории училища в таком виде, Жора наткнулся на полковника Васильева. Выплюнув «беломорину» Жора браво отдал ему честь приложив руку к красному шлему, тарахтя мимо грозного начальника. Васильев, отдавая честь Жоре, проскрипел: «Капитан Черноус, после развода – ко мне!» История умалчивает о подробностях визита, но после него Жора появлялся в училище на мотоцикле в исключительных случаях, когда сильно опаздывал на службу.

В ленинской комнате висела «планшетка», доставшаяся нам по наследству от наших предшественников старшего выпуска. На ней была большая фотография Жоры и историческая подпись под снимком: «Командир взвода, капитан Черноус Е. Е. постоянно интересуется: «Как дела у коммунистов?»

Жора был запечатлен фотографом с выражением лица, которое лучше всего описывается известной фразой «глядит, как солдат на вошь». В его глазах читалась любовь к водке, женщинам и полная индифферентность к «делам у коммунистов». В общем, глупее подписи подобрать было невозможно.

Свои выступления перед строем Жора неизменно начинал присказкой: «Тааак, не понял…» и дальше шла результирующая часть речи.

В зимнем карауле на 1-м курсе нашу смену подняли для заряжания оружия и следования на посты. Спать отдыхающей смене полагалось в застегнутой шинели, сапогах и ремне с подсумком, где хранились 3 обоймы к карабинам СКС, которыми мы были вооружены.

Было часа 3 ночи, все стояли продрогшие, спросонья. По команде разводящего приступили к заряжанию карабинов, Жора стоял за нашей спиной со своей неизменной папиросой.

Внезапно Ефрейтор Юрьев доложил дрогнувшим голосом: «Товарищ капитан, я патрон потерял…». В те времена это было немалым ЧП.

Жора отреагировал блистательно: «Та-ак, не понял… Яйца ты свои не потерял?! Марш в караулку искать!!!»

Юрьев, с несвойственной ему живостью, метнулся в караулку. Через пару минут он вернулся с радостным воплем: «Нашёл, нашёл, товарищ капитан!!!»

Патрон выкатился из подсумка во время сна, и теперь Юрьев нашёл его в комнате отдыха на полу. Жора вяло обматерил Ефрейтора, и мы отправились на посты нести службу.

Чувство юмора тоже оказалось не чуждо Жоре. Наша училищная газета «Политработник», за скукоту и убожество материалов, курсантами именовалась «Гальюн таймс». Одним из главных обязанностей почтальона Гроссмана было при получении очередного тиража газеты разделить его поровну и отнести в оба батарейных сортира. Там мы ее и использовали по прямому назначению, не читая.

(Впрочем такая же незавидная судьба была у армейской «Часовой Родины» («Стой, кто идет?» на нашем языке) и окружной «На страже Родины» («Настороже» по-нашему).

С окружной газеты и прорезался наш неформальный интерес к военной публицистике. Один из номеров опубликовал на 1-й станице фотографию. На ней был изображен «обветренный как скалы» пехотный старший лейтенант. Подпись гласила: «Командир взвода Сидоров несет службу в нелегких условиях Заполярья. Седьмой год подряд его взвод подтверждает славу «отличного».

Да…

Семь лет, и всё ещё командир взвода! Да ещё в Заполярье!

Про таких в армии говорят – «карьерист».

Это фото показало нам, что и армейская печать способна приносить радостные минуты своим читателям!

И вот, однажды, свой талант появился и в «Гальюн таймс».

Молодой корреспондент, лейтенант Кириллов, начал писать благостные очерки по мотивам курсантской жизни, написанные с таким щенячьим восторгом и прекраснодушием, что чуть ли не каждая фраза вызывала взрывы здорового смеха в нашей среде. Дошло до того, что мы стали ждать появления очередного опуса Кириллова и вслух читать его бредни с ядовитыми комментариями.

В одном из номеров вышла статья, с «описанием жития» неких курсантов, которые из патриотических соображений набрали в училище землицы и отвезли ее на родину в отпуск то ли живому дедушке показать, то ли на его могилку насыпать. Эта фантазия газетчика вызвала бурю наших восторгов и эмоций. Дело шло к отпуску, и мы вовсю потешались над идиотской выдумкой Кириллова.

Жора, сроду не читавший никаких газет, тоже заинтересовался причинами веселья в казарме. Прочтя опус, Жора крякнул и дал команду каптерщику: «Нартыш, а ну-ка спрячь вещмешки, а то вдруг все за землицей кинутся!»

(Если уж вспоминать о военной печати, надо рассказать и ещё про одну историю о ней. Много лет спустя, уже «на гражданке», работая в крупной московской компании, мы готовились к очередному Дню Советской Армии и ВМФ. У отдела персонала компании возникла идея – попросить офицеров запаса принести свои «военные» фотографии и вырезки из газет про свою службу. У многих такие вырезки бережно хранятся в домашних «архивах».

Их принесли и, как водится, все стали рассматривать фото и заметки 25—30 летней давности. Особенно порадовала нас заметка из армейской газеты 4-й ОА ПВО «На страже». Она была посвящена нашему товарищу Диме Чернову. В годы его боевой, «старлейской» молодости, он служил оперативным дежурным на КП бригады. Дима – воспитанник суворовского училища и, как все «кадеты», он отличался особой выправкой, статью и подготовкой. Это и решил подчеркнуть штатный корреспондент армейской газеты. Красочно описав безупречную Димину службу, он завершил свою заметку следующей фразой: «Есть офицеры, о которых говорят: „В них военная жилка заложена в каждой косточке!“. Так в нашем подразделении говорят о старшем лейтенанте Дмитрии Чернове».

В общем – снова порадовала нас военная пресса глубиной армейской мысли!)

Наши предшественники, учившиеся под Жориным руководством 4-мя годами раньше, благоговейно хранят в памяти ещё одно знаменитое Жорино изречение. Устав бороться с самовольщиками, бегавшими по ночам к гореловским девушкам, Жора поразил курсантов знанием мужской физиологии: «Мужчине на всю жизнь природа дает только два ведра сперматозоидов!» – поведал он перед строем взвода. «А некоторые курсанты хотят их полностью расплескать за четыре года учёбы!»

Однажды Жора серьезно повздорил с Изюминкой. Дело было на новогоднем вечере. Мы справляли его в курсантской столовой. Особого веселья не было: трезвый стол, первый курс, мороз и недостаток дам не способствовали «искрометному» состоянию души.

Жора числился ответственным, и времени даром не терял. Несколько раз он исчезал из столовой и возвращался во всё более приподнятом настроении.

У нас была довольно симпатичная официантка Наташа, которой многие курсанты пытались оказывать знаки внимания. Но она была постарше нас и никому не отвечала взаимностью.

Жора в новогодний вечер с лихвой восполнил этот пробел. Оперативно вскружив девушке голову, он уединился с ней в одном из помещений для хранения уборочного инвентаря. Народ, еще не развращенный грядущей сексуальной революцией, столпился у двери, пытаясь угадать по звукам, что происходит за закрытой дверью. В это время в столовую прибыл Изюминка, для контроля за ходом праздника. Увидев толпу у двери в шваберное хранилище, он мгновенно решил, что там распивают спиртное, и попытался «накрыть» нарушителей с поличным.

Этому выводу способствовало и то, что на его вопрос: «Что тут происходит?!» группа любопытных, пытавшихся подслушать у двери, бросилась врассыпную. На стук Изюминки с требованием открыть дверь ответа не было, и он всей тушей вынес косяк двери, вломившись в «храм любви».

Через мгновение он вылетел оттуда красный, как рак, и исчез на улице.

Жора появился чуть позже, морда пылала у него ярче обычного.

«Где этот мудак?!» – спросил он у курсантов. Все поняли, о ком он, и показали на дверь.

После праздников Жору вызвали к себе Комдивка с Изюминкой… Содержание их беседы осталось в тайне. Самое удивительное, что на Наташе на 4-м курсе женился один из наших сержантов. Любовь зла…

Спорить с Жорой, когда он был не в духе, бывало опасно. Однажды Веня Грабар решил воспитать его за какую-то провинность.

Рома, рисовавший очередную стенгазету, рассказывал нам потом о «битве гигантов».

Из канцелярии долго доносились вопли, проклятия и угрозы. Периодически доносился примиряющий голос Хиля: «Жора, только без рук! Только без рук!!!»

Потом, с возгласом: «Да пошел ты на хер!!!» – Жора покинул помещение, оглушительно хлопнув дверью.

За ним вылетел взбешенный Грабар: «Черноус, стой! Смирно!!!» – заорал Веня не своим голосом.

Жора схватил двухпудовую «машку», которой мы натирали полы, и с разворота через голову хряпнул ее об пол так, что затряслись все окна в казарме. Грабар мгновенно скрылся в канцелярии и не выходил из нее до прихода батареи с занятий. Жора, проорав комбату несколько непечатных эпитетов, тоже покинул помещение.

Однажды, будучи «ответственным» по дивизиону, Жора неожиданно сводил нас в культпоход в Красное Село.

Дело было на 2-м курсе летом, Жора успел к этому времени жениться. Он прибыл в батарею с молодой женой, был весел и слегка пьян.

Приказав построить тех, кто не был отпущен в увольнении и скучал в казарме, Жора обратился к нам с пламенной речью: «Та-а-а-ак, не понял…

Кто хочет пойти со мной в культпоход на англо-франко-итальянский фильм «Сто грамм для храбрости?!»

Вызвались все поголовно. Жора отвёз нас в Красное Село в какой-то затрапезный Дом Культуры. Там мы посмотрели кино, которое оказалось весёлым и смешным, несмотря на советское, а не импортное происхождение.

Потом Жора с молодой женой уехал домой, а мы весело добрались до казармы.

«Англо-франко-итальянский» фильм запомнился нам надолго. В нём прекрасно играли Вицин, Куравлёв и Крамаров.

Жора, вскоре после женитьбы, «ушел» на повышение комбатом в соседнюю казарму.

Последний подвиг для нашей группы Жора совершил, уже будучи майором и комбатом в соседнем дивизионе.

Мы сдавали спецкурс №2 (техника ЗРВ, комплекс «Волхов»). Вел курс и принимал экзамены у нас полковник Кучминский, Кучма в просторечии.

(Вот уж гримаса истории, его однофамилец Кучма станет через пятнадцать лет президентом «Нэзалэжной…)

Кучма был строг, и экзамен шел нервно. После того, как Кучма «зарезал» кого-то из отличников, поставив «тройку», наш замкомвзвода Шура Керогаз кинулся к Жоре за подмогой.

Жора вник в ситуацию и пришёл на помощь, согласившись «подсветить» несколько билетов. Заявившись на экзамен, он пожал руку Кучме и уселся за экзаменационный стол. Нашего нового взводного Валеру Сынулина, ранее пытавшегося «просто поприсутствовать», Кучма безжалостно выставил за дверь без всяких проволочек.

Жорина красная рожа была известна в училище всем, и его Кучма допустил «поболеть за своих бывших подчиненных».

Жора блестяще справился с задачей. Спустя полчаса, подсветив с десяток билетов, он вышел к нам, якобы покурить. Экзамен шел к концу, нас осталось как раз столько человек, сколько Жора подсветил билетов. Раз десять мы спрашивали Жору, где и в каком порядке лежат билеты, пока он не нашел выход. Нарисовав мелом на доске стол, лежащие на нем билеты и пронумеровав их, во главе стола он изобразил профиль головы человека. Ткнув мелом в глаз рисунка, Жора начал инструктаж: «Вот тут это чучело сидит. Вот справа от него билеты, вот слева, подходите отсюда. Што непонятно?!» Теперь было все понятно, наглядность сыграла свою роль.

Шура Керогаз отобрал себе самый легкий билет, мы разобрали остальные и начали их лихорадочно учить. У меня до входа в аудиторию было минут пять. Быстро пробежав содержание вопросов, я вошёл в класс. Взял билет, убедился, что Жора не подвел, и приступил к подготовке. После меня еще пара человек вошло и, судя по их довольным физиономиям, они тоже взяли «свои» билеты. Все шло как по маслу.

Настал черед Вовы Колосова. Войдя жутким строевым шагом, Вова дрожащей рукой взял билет и застыл.

Кучма: «Ну, товарищ курсант, докладывайте».

И Колосов «доложил», от волнения «булькая» скороговоркой больше обычного: «Товарищ полковник, я взял не свой билет. Разрешите взять второй билет?»

Кучма смерил Жору уничтожающим взглядом, перемешал все оставшиеся билеты, добавил новых и сказал: «Разрешаю!»

Вова трясущимися руками взял билет.

«Ну, теперь – свой?!» – ядовито поинтересовался Кучма.

Колосов, выпучив глаза, сумел кивнуть.

«Садитесь, готовьтесь».

Кучма пресек попытку пунцового Жоры покинуть экзаменационный класс: «Посидите пока, товарищ майор!». После этого он сам вышел в коридор и приказал Керогазу: «Заходите все оставшиеся вместе!»

Оставшиеся курсанты, не подозревая ни о чём, дружно вошли. Выражение их лиц, когда они брали билеты и читали их номера, не поддается никакому описанию. Все эмоции в диапазоне от предвкушения удачи до «это песец!!!» отражались на них. Каждый, после того, как обнаруживал, что номер – не его, с ужасом и мольбой глядел на Жору. Тот, с кирпичного цвета мордой, ненавидяще смотрел на Колосова.

Когда Керогаз увидел номер доставшегося ему билета, он скривился так, что я стал опасаться, что его парализует.

Рассадив всех, Кучма выставил за дверь Жору: «Идите, товарищ майор, вам тут больше делать нечего!» и приступил к экзекуции.

Итогом было: куча незапланированных «троек», в том числе Керогазу. Колосов исписал мелом две доски и «булькал» минут пятнадцать. Кучма подвел итог: «Очень слабо, товарищ курсант, «два!»

Колосов обратился к нему с просьбой взять третий билет!

Кучма, не без яду напомнив, что для того, чтобы получить хотя бы «тройку», Колосов должен ответить на «пять», разрешил.

Вова взял третий билет и исписал ещё две доски. Кучма, выслушав его ответ, сообщил: «Могу вам поставить только „неуд“!»

В результате Колосов загремел вместо отпуска в «дурбат», а оставшиеся два года учёбы на все экзамены (включая государственные) ходил только первым. За этим лично следил возненавидевший его Шура Керогаз.

Хиль

Нас ждёт нелёгкий труд,

Нас комары – сожрут,

Вы дома не увидите отныне…

Но спросишь у ребят:

«Комар, или комбат?!» —

И комары – покажутся родными…

Старший лейтенант Нахилюк командовал первым взводом нашей батареи. Это была – ФИГУРА!

Хиль начинал свою службу в училище лейтенантом, с бесславной прапорщицкой должности начальника гауптвахты, но быстро «вырос» до взводного, а затем сменил Грабара на должности нашего комбата, к великой радости всех курсантов.

На первом курсе мы частенько слышали, как старшекурсники приветствовали Хиля, ведущего наш строй, репликами: «О, начальник гауптвахты Нахилюк идёт!»

Хиль тоже носил значок «Внук Ученого» и был ярким выразителем лучших качеств украинского народа в армии. Умный, хитрый, любящий поучить других уму-разуму, говоривший с мягким южным «гэ», он на фоне мрачного Грабара смотрелся «лучом света в темном царстве». Будучи взводным, он докладывал комбату, немного «глотая», обычно, своё воинское звание: «Батарея на развод построена! Старший Нахилюк!» Так его сначала и звали, но потом к нему прижилась кличка «Хиль», созвучная его «щирой» фамилии.

Тем более что голос наш Хиль имел такой силы, о которой его знаменитый в те годы сценический прототип мог только мечтать.

Когда что-нибудь случалось во взводе или батарее, Хиль имел привычку построить нас и учинить словесный разнос, различной силы и интенсивности. Одним из самых любимых выражений его было «Вакханалия!!!». Мы и именовали эти соло Хиля «вакханалиями». Со временем они получили градации «Вакханалий 3-й, 2-й и 1-й степени, в зависимости от продолжительности, громкости хилевских воплей и образности используемых метафор, эпитетов и определений. В ходе исполнения «Вакханалии» Хиль краснел, как помидор, шея его раздувалась порою шире головы, и голос приобретал силу иерихонских труб. Нам казалось, что его рулады были слышны даже на гореловской платформе электричек. Пару раз за 4 года обучения мы слышали незабываемые «вакханалии экстра – класса» в его исполнении. О них стоит упомянуть.

Первая случилась по трагическому случаю. В конце первого курса в 21-й группе хилевского взвода повесился курсант Попов. Дело было так: группа сдавала рядовой зачет по английскому языку, несколько человек его с первого раза не сдало, что было обычным случаем и не грозило никакими неприятностями. Отдельные индивидуумы умудрялись сдавать зачеты по 10 – 15 раз, не теряя оптимизма и бодрости духа.

Среди не сдавших в этот раз зачёт оказался и Попов. Время было предобеденное, они опаздывали, и замкомвзвода Цыпа, наскоро построив группу, бегом отправил ее на обед.

Когда мы, пообедав, возвращались в казарму, посреди плаца батарею поджидал Хиль. Его вид не предвещал ничего доброго: багровое лицо и раздувшаяся шея говорили, что впереди нешуточная «вакханалия».

«Анциферов! – гаркнул Хиль. – Где у вас Попов?!»

«В строю!!!» – бодро ответил Цыпа.

И тут грянула буря: «Он у тебя в сортире 2-го учебного корпуса висит!!!» Дальше минут пятнадцать Хиль бушевал с неимоверной силой. Из того, что он сказал Цыпе, печатными были только предлоги.

Это была первая «вакханалия экстра – класса» в исполнении Хиля…

Выяснилось, что Цыпа не стал «считать» всех курсантов перед отправкой в батарею, а в это время Попов пошел в уборную учебного корпуса и повесился на своем брючном ремне.

Причин такому трагическому шагу не было ровным счетом никаких. Он был членом сборной училища по бегу, вел довольно свободную по сравнению с нами жизнь, частенько бывая на сборах и соревнованиях. За самых тупых «спортсменов», при крайней необходимости, «сдавали» зачеты и экзамены комбаты, договариваясь с преподавателями. Опасности для Попова от несдачи этого зачета не было вовсе. Про то, что у нас вовсе не было никаких «неуставных отношений», и говорить не приходится. Тот случай остался для всех нас загадкой человеческой психики.