Кот, который ходил сквозь стены

Гвен закинула назад голову и издала вопль, от которого у меня заболели зубы. У Сетоса, видимо, тоже – я заметил, как он вздрогнул. Он долго смотрел на нее, затем нажал кнопку на столе.

– Игнациус, закрой счета доктора Ричарда Эймса и госпожи Гвендолин Новак… э-э-э… – лишь мгновение поколебавшись, он правильно назвал номера наших модулей, – и немедленно неси их в мой кабинет вместе с наличными для выплаты и квитанциями. Никаких чеков. Что? Слушай меня. Если провозишься больше десяти минут, мы устроим всестороннюю проверку твоего отдела… и посмотрим, кого надо уволить, а кого просто понизить.

Он отключился, не глядя на нас.

Гвен достала свою игровую консоль и запустила крестики-нолики, что вполне меня устраивало – ни на что другое мой интеллект сейчас не годился. Она выиграла четыре раза, хотя дважды первый ход был за мной. Правда, голова у меня все еще побаливала от ее сверхзвукового вопля.

За временем я не следил, но, вероятно, счета принесли минут через десять. Взглянув на бумаги, Сетос передал их нам. Мой, похоже, был в полном порядке, и я уже собирался поставить свою подпись, когда Гвен вдруг спросила:

– Как насчет процентов на мой депозит?

– Что? О чем вы?

– Об оплате обратного билета на шарик. Мне пришлось внести всю сумму на депозит наличными, без всяких долговых расписок. Ваш банк выдает кредиты частным лицам под девять процентов, поэтому он должен начислять на замороженные деньги сумму, как минимум равную проценту по сберегательному счету. Но еще правильнее начислять тот же процент, что и для срочных вкладов. Я пробыла здесь больше года, так что… посмотрим… – Гвен достала карманный калькулятор, на котором мы играли в крестики-нолики. – Вы должны мне восемьсот семьдесят одну крону и, если округлить, еще восемьсот семьдесят одну в виде процентов. В швейцарских золотых это будет…

– Мы платим кронами, а не швейцарскими деньгами.

– Ладно, пускай кронами.

– И мы не платим проценты на деньги за обратный билет – они просто хранятся на условном депозите.

Внезапно я насторожился:

– Не платите? Дорогая, не дашь свою машинку? Так, посмотрим… сто восемьдесят тысяч человек… а билет эконом-класса в один конец до Мауи, если лететь «Пан-Амом» или «Кантасом», стоит…

– Семь тысяч двести, – подсказала Гвен. – Кроме выходных и праздников.

– Так… – Я ввел все необходимые данные. – Гм… миллиард крон с лишним! Тысяча двести девяносто шесть и еще шесть нулей. До чего интересно и познавательно! Сетос, старина, да ты можешь получать по сотне миллионов в год, не платя налогов – просто вложив все средства, которые берешь у лохов вроде нас, в ценные бумаги Луна-Сити. Но ты, наверное, не поступаешь так – по крайней мере, не со всеми деньгами. Отчего-то мне кажется, что ты содержишь свою лавочку на чужие деньги… без ведома и согласия их владельцев. Я прав?

Лакей (Игнациус?) с нескрываемым интересом слушал нас.

– Подписывайте квитанции и проваливайте! – рявкнул Сетос.

– С удовольствием!

– Только выплати наши проценты, – добавила Гвен.

– Нет, Гвен… – Я покачал головой. – В любом другом месте мы могли бы подать на него в суд. Но здесь он и закон, и судья в одном лице. Впрочем, я не в обиде, господин Управляющий: вы подсказали мне превосходную и вполне продаваемую идею для статьи в «Ридерс дайджест» или «Форчун». Гм… я назову ее «Журавль в небе, или Как разбогатеть на чужих деньгах. Экономика частных орбитальных станций». Одна лишь станция «Золотое правило» обкрадывает общество на сто миллионов в год или что-то в этом роде.

– Только попробуйте опубликовать, и я вас засужу. Останетесь без штанов!

– Правда? Ладно, увидимся в суде, старина. Хотя сомневаюсь, что тебе захочется полоскать свое грязное белье в любом суде, где дело рассматриваешь не ты. Кстати, у меня возникла интересная мысль. Ты заканчиваешь постройку очень дорогого сегмента, и насколько я помню, в «Уолл-стрит джорнал» писали, что ты обошелся без продажи облигаций. Сколько из так называемых условно-депозитных денег крутится в виде колец, от сто тридцатого до сто сорокового? И сколько человек должны улететь в течение одной недели, чтобы разорить твой банк? Ты можешь выплатить деньги по первому требованию, Сетос? Или эти депозиты мошеннические, как и все твои махинации?

– Скажете это на публику, и я засужу вас во всех судах системы! Подписывайте квитанцию и уходите.

Гвен потребовала, чтобы деньги пересчитали в нашем присутствии, после чего поставила свою подпись. То же самое сделал и я.

Пока мы получали деньги, ожил терминал на столе у Сетоса. Экран был виден только ему, но я сразу же узнал голос главного проктора Франко.

– Мистер Сетос!

– Я занят.

– Это срочно! В Рона Толливера стреляли. Я…

– Что?!

– Только что! Я в его кабинете. Он тяжело ранен. Скорее всего, не выживет. Но у меня есть свидетели. Это дело рук того мнимого доктора, Ричарда Эймса…

– Заткнись!

– Но, босс…

– Заткнись, тупой никчемный идиот! Немедленно ко мне! – Сетос вновь переключился на нас. – А теперь убирайтесь.

– Пожалуй, я лучше подожду и познакомлюсь с этими свидетелями.

– Убирайтесь! Вон со станции!

Я подал руку Гвен.

7

Честного человека не обманешь. Нужно, чтобы воровство сперва поселилось в его душе

Клод Уильям Дюкенфилд[18] (1880–1946)

В коридоре мы обнаружили Билла, который все так же сидел на моей сумке, держа в руках деревце. Он встал, неуверенно глядя на нас, но когда Гвен ему улыбнулась, ухмыльнулся в ответ.

– Есть проблемы, Билл? – спросил я.

– Никаких, босс. Э-э… одно чмо пыталось купить у меня деревце.

– Почему ты его не продал?

Он ошеломленно уставился на меня:

– Чего?! Оно ведь ее?

– Именно. Если бы ты продал его, знаешь, что она сделала бы с тобой? Утопила бы в гусеницах, вот что. Ты не решился ее прогневать и поступил умно. Но зато – никаких крыс. Пока ты рядом с ней, крыс можешь не бояться. Верно, госпожа Хардести?

– Верно, сенатор. Никаких крыс, ни за что. Билл, я горжусь, что ты не дал ввести себя в искушение. Но я хочу, чтобы ты оставил свой жаргон. Кто-нибудь услышит и примет тебя за бродягу, а нам это совсем ни к чему. Не говори «чмо пыталось купить деревце», говори «мужчина пытался».

– Ну, ваще-то это была чувиха. Ну… телка. Сечете?

– Да. Попробуем еще раз. Скажи «женщина».

– Ладно. Это чмо было женщиной. – Он застенчиво улыбнулся. – Вы совсем как сестры, которые учили нас в Святом Имени на шарике.

– Я принимаю это как комплимент, Билл… и буду приставать к тебе с грамматикой, произношением и выбором слов даже сильнее, чем они, пока ты не научишься изъясняться так же красиво, как сенатор. Потому что много лет назад один мудрец и циник доказал, что успех в жизни в основном зависит от умения говорить. Понимаешь?

– Гм… не очень.

– Всему сразу научиться невозможно, и я этого от тебя не жду. Билл, если ты будешь каждый день мыться и правильно разговаривать, мир решит, что ты победитель, и станет относиться к тебе соответственно. Поэтому будем стараться.

– А пока что надо срочно убраться из этого гадюшника, – сказал я.

– Сенатор, это не менее срочное дело.

– Да-да, старое правило: «Как приучить щенка к улице». Понимаю. Но давайте двигаться.

– Да, сэр. Прямо в космопорт?

– Пока нет. По Эль-Камино-Реал, проверяя по дороге все терминалы: нам нужен такой, который принимает монеты. У вас есть монеты?

– Немного. Возможно, хватит на короткий звонок.

– Хорошо. Но посматривайте заодно, не попадется ли разменный автомат. Наши кредитные коды теперь недействительны, и придется обходиться монетами.

Вновь забрав наш груз, мы двинулись в путь.

– Не хочу, чтобы Билл слышал это, – тихо сказала Гвен, – но не так уж трудно убедить общественный терминал в том, что ты используешь верный кредитный код, хотя у тебя его вообще нет.

– Попробуем, если честный способ не сработает, – так же тихо ответил я. – Дорогая, сколько еще мелких уловок припрятано у тебя в рукаве?

– Не понимаю, о чем вы, сэр. Вон там, в ста метрах справа, кажется, стоит будка с желтым знаком. Почему так мало общественных будок, принимающих монеты?

– Потому что Большому Брату хочется знать, кто кому звонит… А если использовать кредитный код, выйдет, что мы почти умоляем его узнать наши секреты. Да, на этой будке есть знак. Сколько у нас монет?

Преподобный доктор Хендрик Хадсон Шульц ответил почти сразу же. Похожий на Санта-Клауса, он оценивающе уставился на меня, одновременно подсчитывая деньги в моем бумажнике.

– Отец Шульц?

– Он самый. Чем могу служить, сэр?

Вместо ответа я достал банкноту в тысячу крон и подержал перед его лицом. Взглянув на нее, доктор Шульц удивленно поднял щетинистые брови.

– Вы меня заинтересовали, сэр.

Бросив взгляд налево и направо, я постучал по уху, затем изобразил трех обезьянок[19].

– Что ж, я как раз собирался выпить чашечку кофе, – ответил он. – Не хотите ли присоединиться? Одну минуту…

Вскоре он показал листок бумаги, на котором было выведено большими печатными буквами:

ФЕРМА СТАРОГО МАКДОНАЛЬДА

– Может быть, встретимся в гриль-баре «Сан-Суси» на Петтикоут-лейн, прямо напротив моего офиса? – предложил доктор. – Скажем, минут через десять?

Продолжая говорить, он раз за разом тыкал пальцем в листок.

– Отлично! – сказал я и отключился.

Я не очень люблю бывать в сельской местности: моя больная нога плохо сочетается с полной силой тяжести, а фермам без нее не обойтись. Вернее, все не совсем так. Возможно, в системе больше станций, где ведут сельское хозяйство при меньшей силе тяжести, такой, какая им нравится (или такой, на которую рассчитаны мутировавшие растения), чем станций, где используют естественный солнечный свет и нормальную гравитацию. Так или иначе, на «Золотом правиле» основную часть свежих продуктов получают под воздействием солнечного света и при полной гравитации, хотя там есть территории с искусственным освещением и нестандартной силой тяжести – не знаю, сколько именно. Однако огромное пространство от пятидесятого кольца до семидесятого – это одна открытая площадка, где нет ничего, кроме опор, подавителей вибрации и дорожек, соединяющих основные коридоры.

На этих восьмистах метрах радиусы 0-60, 120–180 и 240–300 пропускают солнечный свет, а радиусы 60-120, 180–240 и 300-0 заняты сельскохозяйственными угодьями. Между сто восьмидесятым и двести сороковым радиусами, на кольцах 50–70 находится «Ферма старого Макдональда».

Это большая ферма. Здесь легко можно заблудиться, особенно в полях, где кукуруза даже выше, чем в Айове. И доктор Шульц польстил мне, предположив, что я знаю место нашей встречи – популярный открытый ресторан-бар «Сельская кухня», прямо посреди фермы: кольцо 60, радиус 210 и (естественно) полная сила тяжести.

Чтобы попасть в ресторан, нам сначала пришлось спуститься по лестнице вперед на пятидесятое кольцо, затем пройти назад (при полной гравитации, черт бы ее побрал!) четыреста метров до шестидесятого. Расстояние, конечно, небольшое – около четырех городских кварталов, – но попробуйте преодолеть его на искусственной ноге, с культей, натруженной за день ходьбы, и с багажом в руках.

Похоже, Гвен тоже заметила это – по моему голосу, или выражению лица, или походке, или еще чему-нибудь, а может, просто прочитала мои мысли; подозреваю, что она это умеет, – и остановилась.

Я тоже остановился:

– Проблемы, дорогая?

– Да. Сенатор, поставьте узел на землю. Древо-сан я удержу на голове, а узел дайте мне.

– Со мной все в порядке.

– Да, сэр. Конечно в порядке, и я постараюсь, чтобы так оставалось и впредь. Вы имеете право строить из себя мачо, когда вам вздумается… а я имею право строить из себя слабую неразумную женщину. Так что прямо сейчас я собираюсь лишиться чувств. И не приду в себя, пока вы не отдадите мне узел. Поколотить меня вы сможете позже.

– Гм… когда придет моя очередь победить в споре?

– В ваш день рождения, сэр. То есть не сегодня. Так что дайте мне узел. Пожалуйста.

Спор был не из тех, в которых мне хотелось бы победить, и я отдал узел. Билл и Гвен шли впереди, причем Билл возглавлял процессию, прокладывая путь. Гвен ни разу не уронила груз, который несла на голове, хотя мы шагали не по гладкому полу коридора, а по настоящей грунтовой дороге. Ненужное бахвальство, на мой взгляд.

Я ковылял позади, тяжело опираясь на трость и стараясь не нагружать культю. Когда мы добрались до открытого ресторана, я чувствовал себя уже намного лучше.

Доктор Шульц стоял, облокотившись на барную стойку. Он узнал меня, но не показал этого, пока я не подошел к нему вплотную.

– Доктор Шульц?

– Да-да! – Он даже не стал спрашивать, как меня зовут. – Поищем местечко поспокойнее? Мне очень по душе тишина, царящая в яблоневом саду. Попросим нашего гостеприимного хозяина поставить среди деревьев столик и пару стульев?

– Да. Но только три стула, а не два.

К нам присоединилась Гвен.

– А не четыре?

– Нет. Пусть Билл охраняет наши пожитки, как и раньше. Вон там есть пустой столик. Можно положить вещи на него и рядом с ним.

Вскоре мы втроем устроились за столиком, который по нашей просьбе перенесли в сад. Посоветовавшись с остальными, я заказал пиво для преподобного отца и себя, кока-колу для Гвен, а также велел официантке найти молодого человека с сумками и принести ему все, что он пожелает, – пиво, кока-колу, сэндвичи, что угодно. (Я внезапно сообразил, что Билл, наверное, ничего не ел с утра.)

Когда официантка ушла, я достал из кармана ту самую банкноту в тысячу крон и протянул ее доктору Шульцу. Она тут же исчезла у него в руках.

– Желаете расписку, сэр?

– Нет.

– По-джентльменски, да? Итак, чем могу помочь?

Сорок минут спустя доктору Шульцу было известно о наших проблемах почти столько же, сколько и мне: я ничего не утаил. Мне казалось, что он может помочь нам, лишь зная всю подноготную – в той же мере, что и я.

– Говорите, в Рона Толливера стреляли? – наконец сказал он.

– Я не видел, только слышал, как об этом говорил главный проктор. Вернее, слышал человека с голосом, похожим на голос Франко, и Управляющий обращался с ним так же, как с Франко.

– Хорошо. Если раздается стук копыт, стоит ждать лошадей, а не зебр. Но пока я добирался сюда, об этом ничего не говорили, и я не заметил никаких признаков волнения среди публики в этом ресторане – а убийство или попытка убийства второго по значимости акционера этой суверенной территории обязательно вызвали бы волнение. Когда вы пришли, я уже несколько минут стоял возле бара, но не слышал ни слова на эту тему, хотя именно в барах первыми узнают новости: там всегда висит экран, настроенный на новостной канал. Гм… А Управляющий не мог скрыть это происшествие?

– Этот лживый змей способен на что угодно.

– Я не имею в виду его моральный облик, хотя и согласен с вами, но лишь физическую возможность такого поступка. Попытку убийства скрыть непросто – кровь, шум, мертвая или раненая жертва. К тому же вы упомянули о свидетелях – вернее, о них упомянул Франко. Тем не менее судья Сетос полностью контролирует единственную газету, терминалы и прокторов. При желании он мог бы долго держать все в тайне. Посмотрим, что и как. Я сообщу обо всем, когда вы доберетесь до Луна-Сити.

– Возможно, нас там не будет. Мне придется вам позвонить.

– Разумно ли это, полковник? Возможно, нам удалось сохранить наш секрет… если только некое заинтересованное лицо, знающее и вас, и меня, не заметило, как мы вдвоем стояли возле бара. Нам действительно повезло, что в прошлом нас ничто не связывало, и ни одного из нас не обнаружат, если пойдут по следу другого. Конечно, вы можете мне позвонить… но нужно исходить из предположения, что мой терминал взломан, или в мою студию подсадили «жучка», или случилось и то и другое – такое уже бывало. Лучше воспользоваться почтой, если нет ничего крайне срочного.

– Но почту можно вскрыть. Кстати, прошу учесть, что я доктор Эймс, а не полковник Кэмпбелл. И еще: юноша, который пришел с нами, знает меня как «сенатора», а миссис Эймс – как «госпожу Хардести». Это последствия той кутерьмы, о которой я рассказал.

– Я запомню. За свою жизнь нам приходится играть множество ролей. Хотите верьте, хотите нет, но некогда я был известен как «младший капрал Финнеган из Имперской морской пехоты».

– Верю.

– Ну вот, сами видите. А я никогда им не был. Но мне приходилось заниматься куда более странными делами. Да, почту можно вскрыть. Но если я доставлю письмо к челноку прямо перед его отлетом из нашего космопорта к Луна-Сити, маловероятно, что оно попадет к тому, кто захотел бы его вскрыть. Ну а обратное письмо, адресованное Генриетте ван Лоон, «Мадам Помпадур», Петтикоут-лейн, двадцать тысяч двенадцать, доберется до меня почти без задержек. Старая опытная мадам имеет многолетний опыт аккуратного обращения с чужими секретами. Полагаю, человек должен кому-нибудь доверять. Искусство заключается в том, чтобы знать, кому именно.

– Док, полагаю, вам я могу доверять.

– Дорогой мой сэр, – усмехнулся он, – я с радостью продал бы вам вашу собственную шляпу, если бы вы оставили ее у меня на столе. Но по сути, вы правы. Я согласился, чтобы вы стали моим клиентом, и вы можете полностью мне доверять. Работа двойным агентом вызывает язву желудка… а я, как истинный гурман, не желаю заниматься тем, что может помешать мне наслаждаться хорошей едой. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Можно еще раз взглянуть на тот бумажник? Бумажник Энрико Шульца?

Я протянул бумажник. Доктор извлек оттуда удостоверение.

– Так, значит, это его фотография?

– Один в один.

– Доктор Эймс, надеюсь, вы понимаете, что фамилия Шульц сразу же привлекла мое внимание. Но, возможно, вы не догадываетесь, что в силу моих разнообразных интересов я отмечаю каждого, кто прибывает на станцию. Я ежедневно читаю «Вестник», проглядывая все подряд и уделяя особое внимание информации личного характера. И могу с уверенностью утверждать, что этот человек прибыл на станцию «Золотое правило» не под фамилией Шульц. Любая другая фамилия могла бы ускользнуть от меня, но моя собственная? Невозможно.

– Но именно эту фамилию он, похоже, сообщил по прибытии.

– Именно что «похоже». – Шульц взглянул на удостоверение. – В своем офисе я за двадцать минут – ладно, за полчаса – изготовлю удостоверение с этой же фотографией и такого же качества. И в нем будет написано, что владельца зовут Альберт Эйнштейн.

– Хотите сказать, что удостоверение не поможет проследить его путь?

– Погодите, я этого вовсе не говорил. Вы утверждаете, что фотография подлинная. Это хорошая отправная точка. Намного лучше имени, стоящего в документе. Этого человека наверняка видели многие, некоторые даже знают, кто он такой. Кое-кто вполне может знать, почему его убили, если его в самом деле убили. Вы поступили осмотрительно, не став утверждать определенно.

– Ну… в основном из-за танцев с бубнами, устроенных сразу после того, как его застрелили – если застрелили. Никакой суматохи, никакого замешательства. Те четверо вели себя так, будто отрепетировали все заранее.

– Хорошо, попробую разузнать с помощью кнута и пряника. Из человека с нечистой совестью или страстью к деньгам – а у большинства людей есть и то и другое – можно вытянуть то, что ему известно. Что ж, похоже, мы все обговорили. Но давайте убедимся как следует: у нас вряд ли будет возможность устроить еще одну консультацию. Вы занимаетесь всем, что связано с Уокером Эвансом, а я – остальными вопросами в вашем списке. Будем обмениваться любыми сведениями, особенно если след ведет в «Золотое правило» или за его пределы. Что-нибудь еще? Ах да, то самое зашифрованное сообщение… вы намеревались им заняться?

– У вас есть мысли на этот счет?

– Предлагаю оставить его себе и отнести в главный офис компании «Маккей» в Луна-Сити. Если они сумеют опознать шифр, вопрос лишь в оплате – законной или незаконной – за его расшифровку. Из содержания сообщения будет ясно, нужно оно мне или нет. Если «Маккей» окажется бессилен, попробуйте показать его доктору Джейкобу Раскобу из университета Галилео. Он занимается криптографией на факультете информатики. Если даже он не поймет, что с этим делать, останется лишь молиться. Можно я оставлю себе фото моего кузена Энрико?

– Конечно. Но пришлите мне, пожалуйста, копию – она может понадобиться, когда я займусь вопросом Уокера Эванса. Да, пожалуй, наверняка понадобится. Доктор, нам нужно кое-что еще, о чем я не упоминал.

– Да?

– Ваше преподобие, юноша, который пришел с нами – призрак, ночной бродяга. И к тому же совсем голый. Нам хотелось бы его прикрыть. Не знаете никого, кто мог бы этим заняться, причем прямо сейчас? Хотелось бы успеть на ближайший челнок.

– Минуту, сэр! Следует ли понимать, что ваш носильщик, молодой человек с вашим багажом, – тот негодяй, который притворялся проктором?

– Разве я плохо разъяснил?

– Возможно, я не расслышал. Что ж, приму это к сведению… хотя вынужден признать, что весьма удивлен. Хотите, чтобы я снабдил его документами? Чтобы он мог передвигаться по «Золотому правилу», не опасаясь прокторов?

– Не совсем. Мне нужно нечто большее – паспорт. Чтобы он мог покинуть «Золотое правило» и попасть на Свободную Луну.

Доктор Шульц потянул себя за губу.

– Что он собирается там делать? Впрочем, нет, вопрос снимается. Это ваше дело, а не мое. Или его.

– Я собираюсь слепить из него что-то стоящее, отец Шульц, – сказала Гвен. – Он должен научиться держать ногти в чистоте и не путать слова. И ему недостает твердости характера, которую я намерена ему передать.

Шульц задумчиво посмотрел на Гвен:

– Да, пожалуй, у вас ее хватит на двоих. Разрешите сказать, мадам, что я бы ни за что не взялся за такое, но безмерно вами восхищаюсь!

– Терпеть не могу, когда что-то пропадает впустую. Думаю, Биллу лет двадцать пять, но он ведет себя и разговаривает так, будто ему десять или двенадцать. Но он вовсе не дурак, – улыбнулась она. – Уж я-то поучу его уму-разуму, пусть даже придется расколотить эту глупую башку!

– Желаю успехов, – вежливо кивнул Шульц. – А что, если он и впрямь окажется просто тупым? Неспособным повзрослеть?

– Тогда, – вздохнула Гвен, – я немного поплачу и найду для него спокойное местечко, где он сможет заниматься чем хочет и быть кем хочет, в покое и уюте. Ваше преподобие, я не могу отправить его обратно в мир грязи, голода и страха – и крыс. Такая жизнь хуже смерти.

– Да, ибо смерти не следует бояться: она несет окончательное утешение, о чем рано или поздно узнаем мы все. Что ж, значит, Биллу нужен чистый паспорт. Придется найти одну даму и узнать, может ли она принять срочный заказ. – Он нахмурился. – Сделать это до ближайшего челнока будет непросто. К тому же мне нужна фотография Билла. Проклятье! Без похода в мой офис не обойтись, а это лишнее время и лишний риск для вас обоих.

Гвен пошарила в сумочке и достала камеру «Мини-Гельвеция» – в большинстве мест для владения ею требовалась лицензия, но, вероятно, предписания Управляющего на нее не распространялись.

– Доктор Шульц, я знаю, что фотография будет слишком мала для паспорта, но нельзя ли ее увеличить?

– Наверняка можно. Гм… впечатляющая камера.

– Мне она нравится. Когда-то я работала на… одно агентство, где пользовались такими камерами, а уволившись, обнаружила, что потеряла ее… Пришлось возместить стоимость. – Она озорно улыбнулась. – А потом камера нашлась. Все это время она лежала в моей сумочке… на дне, среди всякого хлама. Ладно, сейчас сбегаю и щелкну Билла.

– Используй нейтральный фон, – поспешно добавил я.

– Думаешь, у меня совсем котелок не варит? Извини, пожалуйста. Вернусь через секунду.

Вернулась она через несколько минут, и фотография уже начала проявляться. Еще через минуту фото обрело резкость, и Гвен подала его доктору Шульцу.

– Подойдет?

– Отлично! Но что это за фон, можно поинтересоваться?

– Барное полотенце. Фрэнки и Хуанита натянули его за головой Билла.

– Фрэнки и Хуанита, – повторил я. – Это кто такие?

– Главный бармен и управляющий. Отличные ребята.

– Гвен, не знал, что у тебя здесь знакомые. Могут быть проблемы.

– Никаких знакомых у меня тут нет – я раньше здесь не бывала, дорогой. Обычно я ходила в «Полевую кухню» на ранчо «Ленивая восьмерка», у девяностого радиуса. Там отлично танцуют сквэр-данс[20].

Гвен посмотрела вверх, щурясь в солнечных лучах, – величественно вращавшаяся станция приняла положение, при котором Солнце находилось прямо над «Фермой старого Макдональда». Она показала куда-то ввысь, примерно под углом в шестьдесят градусов.

– Вон там видна «Полевая кухня», а танцпол как раз над ней, в стороне Солнца. Видите, там танцуют? Опора частично загораживает вид.