Аркан

Леон залился смехом. – Вы друг друга стоите!

Впервые за день посмеявшись они почувствовали облегчение.

Никогда

– И что я по твоему должен был сделать ?

– Поговорить с ней. – Леон сидел у костра за походным столиком, вращая в руке стеклянный стакан с виски.

– О чем же?

– О своих чувствах. Не только ты страдал от всего этого. Тебе не кажется, что ты сам построил стену между вами?

– Хорошо. Будь по твоему. Я бы приполз к ней с моим обливающимся кровью сердцем в руках. Бросил бы к ее ногам, сказал бы, что это из-за неё. – Он держал перед собой перевёрнутую шляпу, изображая сердце, и швырнул ее на пол к ногам Леона. – Сказал бы, что из-за любви к ней я не способен жить спокойно? – Его челюсть сжалась до скрежета зубов. Леон знал, что делал. Перед ним был раненый зверь, с огромной запущенной раной. Вжимаясь в стул и стараясь не смотреть Дункану в глаза, он сделал глоток виски. Дункан продолжал, уже истерически посмеиваясь и расхаживая туда обратно у костра. – Нет, чтоб плюнуть и сказать: «Да, к чёрту! После зимы всегда приходит весна. Не наша с тобой, так с кем-то ещё», и пойти чинить забор, как в том дрянном фильме. Но нет! Вместо этого, я чувствую удавку на своей шее! И чем дальше она отходит от меня, тем сильнее петля затягивается! – Он схватил и сильно натянул платок на шее. Его лицо исказилось гримасой гнева и боли, а голос начал дрожать. – Понимаешь, какая шутка? Раньше, эта петля сжимала меня страхом потерять ее. Каждый раз, когда я уезжал на зимовку и оставлял ее одну. По ночам я думал: «А что если чужаки забредут в наши края? А если чертов медведь залез в дом?». Мое сердце сжималось от ужаса и я шептал себе под нос: «Боже, какой я кретин… Как я мог оставить ее одну?». – Он сжал в кулаке платок так, что костяшки рук побелели, и уставился в пустоту. – Эта петля сжималась каждый раз, когда меня выбивал из седла дичок, сотрясая все мои кости, словно они вот-вот поменяются местами сверху вниз и обратно. Душила меня, когда в темноте, куда не дотягивается свет костра, еле слышно рыскали волки. «А что если я не вернусь?». – Он уставился на Леона. Тот на секунду поднял глаза и снова отвёл вниз, к стакану. Дункан медленно перевёл взгляд на огонь костра. Пламя плясало в его остекленевших глазах. Спустя несколько мгновений он заговорил. – Когда я возвращался, я забывал обо всем этом, как о страшном сне. Мое сердце было спокойно и безмятежно рядом с ней. Только я был слеп. Я думал только о ней, а не о том, что все это время чувствовала она. Я и не замечал, что со временем эта удавка не ослабевала даже когда она была рядом. Другой взгляд, другая улыбка. Грустнее, чем обычно. Реже, чем обычно. Что я должен был с этим делать? – Он спрашивал уже сам себя, продолжая смотреть в огонь. – Я уже отдал ей сердце. Всю теплоту на какую я был способен. Я связал себя вечным страхом потерять ее. Я приплелся бы к ней через любую бурю, но я не выдержал ее же холода. – Он долго молчал, проглатывая ком, который годами распирал его горло. Но сегодня у него хватило мужества сказать все вслух. Даже после двух бутылок виски ему страшно было вскрывать эту старую рану. Слёзы душили его, пытаясь прорваться наружу. Несколько раз едва начиная говорить, но отворачивался и делал глубокий вдох. Он не хотел признаваться даже себе, в том, что хотел сказать сейчас брату. – Она имела право разлюбить меня в любую секунду, я знал это. Я даже думал, что я справлюсь с этим, потому что… Потому что, на то должны быть весомые причины… – Он покачал головой и с усмешкой, горькой, выдавливал из себя, казалось бы несвязные фразы: «Поговорить?», «Сказать, что мне необходимо то, чего у неё больше нет?», «Выпрашивать любовь?», «Как голодный пёс подбирать огрызки, даже если они были брошены из милосердия?», «Из жалости?». – Его плечи содрогались, дыхание сбивалось, а горло жгло огнём. «Какого черта так больно до сих пор», – подумал он. Леон молчал и смотрел в пляшущие языки пламени. Это лучшее, что он мог сделать. Дункан отвернулся, будто всматриваясь в черноту безлунной ночи. По грубой коже, выжженной солнцем и высушенной ветром, бежала слеза. Жгло уже во всей груди. Он очертил круг головой, пытаясь смахнуть эту слабость. Сжал переносицу пальцами, и сдавленно, едва слышно сказал:

– Кто, кроме меня, имеет право прекратить эти страдания, чтобы спасти свою душу? – Леон молчал, вращая в руке пустой бокал, не решаясь потянуться к бутылке. – Это точило бы меня, как вода точит камень. Это мое слабое место и сделать его прочным я не в силах. Так что я ушёл. Сбежал. – Он сорвался на крик. – Струсил! Называй это как угодно! И по сей день я избегаю новой удавки, как зверь познавший капкан… – Едва он замахнулся на бокал стоявший там, где его оставил, что-то екнуло в его груди, он замер. Через пару мгновений его рука расслабилась и медленно опустилась. – Может я слаб? Да, я слабак, Леон, я все понял! Но сейчас это не важно. Наверное, не всем дано это. Да… и неважно уже это всё. – Он вылил виски из бокала на землю, и сел за стол. Леон не поднял глаз и сейчас, казалось, он вовсе перестал дышать. – Мое сердце губит меня. Уж лучше я буду «черствым отшельником», как ты говоришь…

Той ночью они больше не проронили ни слова. Но это было единственным верным исходом. Дункан вскрыл гниющую годами рану и прижег ее огнём. Теперь нужно было лишь время. Мясо покроется коркой, а после рубцом.

***

Зачем ты меня позвал?

– Я прошу ответов.

Всего лишь ответов?

– Да. Прошу! Умоляю! Зачем я вообще здесь? Все что я делаю, это ненавижу себя! Я не способен быть один, но стоит поверить, что я кому-то нужен…

Ты прямо сейчас мочишься на плечи своего единственного близкого друга. Прямо сейчас ломаешь его жизнь на «до и после» этой ночи. Прямо сейчас обрекаешь его и родителей, что тебя приняли, задаваться вопросами без ответов: «За что?» и «Что мы сделали не так?». Ты стыдишься только того, что обмочился умирая? Нет, не стоит. Твой друг не замечает этого. Он надрывает голосовые связки, сотрясая лес нечеловеческими криками. Его колени предательский слабеют, под весом твоего тела. Он понимает, что в одиночку не снимет с тебя петлю и не перережет веревку. Он в ужасе. Он будет видеть твое багровое и распухшее лицо в кошмарах, твои слюни…

– Нет!!! Не надо… – Его голос пронзила боль. – Я хочу быть как они, честно! Я хочу быть добрым, счастливым… Но я словно проклятье, вечная боль и злоба, что пачкает все вокруг…

Там где есть любовь – всегда приходит боль. Там где есть боль – всегда приходит любовь.

– Я устал от жалости! Их любовь выжигает на мне клеймом мою ничтожность! Я ненавижу их! Ненавижу их жертвенность! Каждое их доброе слово – плевок мне в лицо! Я устал от этого!!!

Ты пришел за ответами?

– Да!

Тогда вернись.

– Что?! Нет, я не могу!

Здесь нет ответов. Ты задаешь вопросы, которые следует задавать живым.

– Что?! Это все что ты скажешь??? Я всю жизнь ждал этого момента! Я ждал ответов! Я влез петлю ради этого!!!

ЗДЕСЬ НЕТ ОТВЕТОВ. Ваш гнев…

– Наш гнев? Ну да, это чертовски разочаровывает! Ни кому не известно зачем родиться, страдать, и сгинуть без ответов. Наверное, многие в последний момент высказывают тебе свои ощущения.

По твоему, свеча живет, когда горит, или когда лежит на полке дожидаясь своего часа?

– Горит – значит умирает. Но в то же время, нет, хм… Свеча невредима на полке, но не имеет смысла пока не горит. Хотя, можно же сжечь и собрать ее заново, лишь фитиль заменить…

Так что по твоему, что в этом жизнь, а что смерть?

– Я не… Это одно и тоже?

Здесь нет ответов. Здесь свечи лежат на полке.

– Кажется, я начинаю понимать.

Значит твое тело еще борется. Иначе ты бы прекратил мыслить – здесь можно лишь помнить.

– Черт!! Я и забыл… Если я захочу вернуться… Это еще возможно?

Я не влияю на происходящие. Но я могу позвать ту, что сможет.

– Роккайо? Боже… Я знал, что будет не просто… Она ненавидит меня, за то что я сбежал.

Ты был прав на счет фитилей. Смотри.

– Дункан? Я чувствую, что ты рядом, что здесь происходит? Где мы?

– Роккайо?! Я так рад тебя слышать. Прости меня, что я сбежал. Я трус и слабак, поэтому я здесь. И поэтому мне нужна твоя помощь. Правда, я не совсем могу объяснить где мы.

– Та женщина… Она пришла в норму, я не думаю, что ее предсказаниям стоит верить. Мы все были напуганы, но я жду тебя. Я очень скучаю по тебе.

– Женщина? Предсказания?

– Да, это случилось пару дней назад, ты не помнишь?

– Д-да, помню, наверное… Ты ждешь, значит… Ты все еще любишь меня?

– Ох, Дункан, я хотела запрячь всех своих коней и вырвать с корнями дуб, под которым мы впервые заговорили о чувствах, так сильно ты меня разозлил своим уходом. Но я всем сердцем жду, когда ты вернешься, любовь моя. Я жду тебя.

– Это невозможно… Было невозможно… Не хочешь остаться здесь, со мной?

– Почему ты не веришь? Здесь так странно. Это сон?

– Да. Долгий сон, где нас никто не потревожит.

– Звучит прекрасно. Я устала от тревог. Где ты, покажись?

Покажи ей правду.

– Нет!

– Что-то не так? Где ты? Мне не по себе, Дункан.

– Останься, все хорошо. Здесь хорошо… Иди на мой голос.

– Дункан, здесь пахнет смертью. Я ничего не вижу. Только… Дуб?

– Да, иди ко мне, я тут!

– Ты вернулся, я знала!

Дункан уловил странный запах. Стоя в темноте, он неожиданно ощутил в руках свечу и зажигалку. Не раздумывая, он высек искру и пламя осветило что-то у его ног. Давая свече разгореться он сделал шаг назад и его ботинок в чем-то запутался. В чем-то опутывающем и длинном… Едва разглядев, что это было, он в ужасе выронил свечу и пламя быстро занялось на сухой траве. Под его ногами, окруженные ползущим пламенем, лежали два изуродованных выстрелами тела. Молодой, черноволосый мужчина навсегда остался лежать в объятьях женщины. Его голая спина, когда-то напряженная от страсти, зияла рваными дырами. На Дункана смотрели стеклянные глаза цыганки, навсегда запечатлевшие удивление и ужас.

– Это невозможно… Это не могут быть они!

Здесь нет ответов. Здесь только память. Память каждого, кто когда-либо горел.

– Я не понимаю… Я не понимаю!!!

– Дункан, мне страшно! Где ты?

– Не подходи! Я был не прав! Уходи отсюда, сейчас же!

– Я не уйду без тебя, где ты?

– Уходи, Роккайо! А ты! Сделай же что-нибудь?!

Я не влияю на происходящее.

– Сделай!! Ради все святого!

Здесь нет святого. Но мы можем попросить мальчонка… Он медлит.

– Возьми ее за руку, щенок!

***

Роккайо резко проснулась от кошмара, жадно хватая свежий воздух. Металлический запах еще витал в воздухе. Нило ошарашено смотрел на цыганку.

– Я слышал Дункана.

– Я тоже, Нило. Он перешел черту…

***

– Она в безопасности?

Да.

– Значит я отсюда не выберусь?

Твоя судьба изменилась. Скоро ты и не вспомнишь этого разговора, все будет иначе, но и этого ты не поймешь. Останется только легкое предчувствие.

– Что??? А как же, Леон, и… я, в петле?

Так же, как и убитые тобой мальчонка с цыганкой.

– Я не мог этого сделать!!! Я не убийца!

Не думай об этом, для тебя это не постижимо. Запомни только то, что она ждет тебя. У тебя есть шанс начать с начала.

– Но это тоже невозможно… Это место сплошная ложь! Ты рассказываешь мне сказки перед смертью?

Рассказываю их не я. Я лишь запоминаю, и хочу это исправить. Еще увидимся, волчонок, петля затянулась. Ты нам нужен.

Платок

Вопреки своим привычкам, Дункан переночевал под терновником. Он не рискнул ехать во тьме до самого Уотерфорда. После тяжелого пробуждения на рассвете, не в состоянии вспомнить, что именно ему снилось, он не мог отделаться от мерзкого чувства сдавливающего горло. Он несколько раз пытался прочистить горло и связки, вспоминая не мерз ли он ночью, и не простыл ли, но все безуспешно. Он даже проверил не саднит ли где пчелиный или змеиный укус, вдруг это аллергия на яд. Это тоже не внесло ясности, по ощущениям все было в порядке. Наконец, разозлившись, Дункан снял с шеи платок, и швырнул его в кусты позади дерева. Стало чуть легче. Он очень сильно хотел выпить чего-то горячего и, на удивление, еще сильнее, хотел увидеться с Леоном.

Утренняя прохлада постепенно прояснила голову. Вздрогнув от мурашек, он свернул попону, которую ночью бросил на землю для сна. Альдо спал стоя под деревом. Он был привязан к дереву за шею с небольшим колокольчиком под узлом, чтобы разбудить Дункана в случае опасности, гораздо раньше, чем ее смог бы заметить сам Дункан. Ночь была спокойной, не считая странного и тревожного сна, которого вспомнить он не мог. Только непонятное чувство ныло в груди. Иногда, оно было похоже на нетерпение, иногда, на страх, иногда, и вовсе, на тоску по чему-то важному… Кому-то важному? Его тревога росла, Альдо уже был оседлан. Желудок сжался от голода и волнения, руки немного дрожали. «Сейчас бы кофе, или сигарету.» – думал он. Поставив ногу в стремя, он представил путь домой, и чем дальше уносили его мысли, тем сильнее ныло в груди. Он выругался, сплюнул, перекинул поводья на шею Альдо и поставил ногу в стремя. В голове вспыхнуло отчетливое желание выпить пива. Во рту все словно наполнилось горьковатым вкусом ржаного хмеля. Волна удовольствия прокатилась вниз по горлу, желудок ответил урчанием.

– Может я тоскую по брату? – На последнем слове он почувствовал отголосок того странного чувства, что кажется притупилось мыслями о пиве. – По брату… – Повторил он, словно вспоминая, насколько это важное слово. – Леон еще в городе. К вечеру я тоже буду там, если выдвинусь сейчас. А почему бы и нет? – Он улыбнулся, и с усилием, но как обычно плавно, поднялся в седло, похлопал по шее рыжего за терпение, и двинулся в путь.

…

Дункан зашел в бар рядом с постоялым двором, что занимал его отец, из года в год посещая ярмарки и сезонные выставки. Его надежды оправдались, среди мужчин и женщин, окруживших барную стойку, в самой гуще, виднелась рыжая копна волос. Лавируя между зеваками и бывалыми гостями бара он, как и многие, прислушивался к истории, что рассказывал Леон. Он бурно жестикулировал изображая всадника родео, и его эпичное падание. Потом описывал восхищение конем, что высадил того бедолагу, и его щеки ярко румянились под ирландскими веснушками. Дункан подошел еще ближе и с улыбкой на лице слушал до тех пор, пока Леон не остановился на нем взглядом, явно недоумевая, от факта его присутствия. Еще немного помедлив, он бросился с объятиями к Дункану.

– Даже не буду спрашивать, что тебе занесло в город, но я так рад тебя видеть! – Леон по привычке стиснул Дункана в медвежьих объятиях, отметив, что тот стиснул его ни чуть не слабее.

– Я немного заскучал дома. Решил разделить с тобой пару пинт пива.

– Ооо, брат, парой не обойдется. Я уехал как раз когда оставил тебя одного с гостями. Я должен знать все!

– Тогда дай мне набить живот горячей едой и пивом, чтобы я не издох на середине рассказа от голода.

Дункан смеялся, а Леон ломал голову, что же так его обрадовало, какие новости он принес, какие перемены случились за месяц его отсутствия. «Словно подменили», – думал он, подставляя уже сытому и довольному Дункану пинту за пинтой, в ожидании заветного рассказа, сам он был уже крепко пьян.

– Я мечтал о полном брюхе весь день, – Дункан стер пенные усы и расплывшись от хмеля глупо улыбнулся.

– Давай пройдемся, от духоты я совсем дурею.

– Веди.

После заката люди рассыпались по барам и гостиницам, толкотня прекращалась, и можно было спокойно разговаривать. Спустя пару улиц они вышли на центральную площадь, рассеченную аренами и бочками. В некоторых из них еще устраивали импровизированное родео на лошадях и мулах, давно не трезвые наездники.

– Ну как тебе? Ты еще днем не видел какая тут суматоха. Музыка, крики, танцы со всех сторон.

– Как раз все то, чего я стараюсь избегать, – сказал Дункан с улыбкой.

– Ты выглядишь таким счастливым. Не томи, что там было, дома?

– Дома, все хорошо… – Они подошли к одной из бочек, ее перекладины тесно облепили шумные наездники и простые гуляки. Происходящее внутри, с каждой секундой все сильнее и сильнее, распаляло наблюдателей. Через спины и свисающие сверху ноги, вблизи уже можно было различить вздымающийся силуэт серого, рослого коня. Его тело в изящной ярости сокращалось и растягивалось ударяя ногами в воздух, раз за разом сильнее выбивая седока из седла. Когда зад паренька окончательно съехал в бок, конь сделал заключительный рывок. Его длинная и гордо изогнутая шея сложилось почти что пополам в противоположную сторону, мощным рывком выдергивая повод из рук седока, обрекая его на жесткую встречу костями с перекладинами бочки. С пылью поднялся смех и свист.

– Красавец не правда ли? Вообще он не для родео, его привели на продажу, но он никому не дается второй день.

– Пегас, – неожиданно для себя сказал Дункан.

– Пегас? Ты тоже так думаешь? Я хотел его купить, когда закончатся желающие его опробовать. Он словно из мифов.

– Да, он смышленый… – Дункана охватило чувство дежавю. – Давай купим его? Где продавец?

– Вот это я понимаю, пойдем! Посмотри его своим наметанным глазом, я уверен он великолепен, просто…

– Просто ему одиноко. – В ушах зазвенело, что-то накатывало волной, готовое прорваться, но Дункан лишь встряхнул головой, убеждая себя, что это кружит голову хмель, а может и тошнота.

Леон недоверчиво посмотрел на брата. Он ожидал чего угодно, но не такого ответа.

– Я уже говорил с торговцем, что его привел. Он просил четыреста долларов за этого рысака, я намерен торговаться до суммы вдвое меньше, раз уж второй день он калечит людей.

Торг был бурным, владелец, будучи разочарованным поведением серого рысака, гордости его ранчо, неохотно сбавлял цену. Леон наседал все сильнее, комментируя падения молодых парней, что до сих пор испытывали судьбу, в надежде, что конь наконец устанет и сдастся именно под ними. Но этого не случалось. Цена упала до заветных двухсот долларов. Леон гордо зашел в бочку, расстегнул подпругу под громкие улюлюкания и сбросил недоуздок для родео на землю. Конь громко дышал и выгибал шею, пока Леон вязал недоуздок с одного конца веревки прям на его длинной и изящной голове. Словно мурлыкая под нос, он говорил с конем отхаживая его в бочке. Зрители расходились, пока у перекладин не остался один Дункан.

– Я все еще жду, – сказал сияющий от счастья Леон, обвороженный своим новым рысаком, не переставая водить его под уздцы.

– Ах, да… – Дункан пытался сосредоточиться, в груди снова заныло, отвлекая его от рассказа. – Когда ты уехал, мы сблизились – не с Нило, с Роккайо. Если какой-то месяц и можно было назвать медовым, так этот точно. Я от нее без ума.

– Я знал, что так будет, – Леон усмехнулся, продолжая идти, тихо что-то мурлыкая рысаку. – Помнишь, как ты одурел в первую нашу встречу, я думал придется разжимать тисками челюсть мексиканца на твоей глотке. Как он вообще тебе это позволил?

– Нило? Нило хороший парень, я не сразу это понял. Да, он безгранично предан ей, но он уважает ее выбор.

– Вау, у него точно есть яйца. Я думал он как влюбленный ребенок за ней волочится.

– Я тоже так думал, пока… – Рысак поравнялся с Дунканом и его лиловый глаз пытливо всматривался в него. Темный, глубокий, он смотрел с укором, надменно. Дышать стало невыносимо тяжело, в голову ударила тошнота, ноги подкосились. Словно вспышка молнии, в голове пронеслись мысли, не его, чужие, он такого никогда не видел и не знал: Два трупа под деревом, и его нога запутавшаяся в ее волосах. Он роняет лампу, и яркое пламя освещает его самого, в судорогах, с петлей на шее, ноги дрыгаются в поисках опоры, из-под штанин на землю капает… Раскат грома за вспышкой ударил новой волной тошноты, вывернув его наизнанку прямо под ноги. Крик старухи гремел в его голове: «Она убьет тебя, беги!». Отражаясь от стен его сознания, это неравномерное эхо сливается в гул, из которого едва слышно прорывается: «Я жду тебя.». Снова и снова, пока не становится четким, мягким, спасительным. «Я жду тебя, Дункан.». Он повис на перекладине, оглушенный этими видениями. Колени подгибались от слабости. Его плеча коснулся Леон.

– Ну ты и набрался. Пойдём умоем тебя. Она ждет тебя.

– Что?! —Дункан не различал реальность и бред.

– Я говорю, пойдём тебя умоем в той бочке. Не надо было есть как волк, и пить как медведь. – Леон, смеясь, перекинул руку Дункана себе через плечо, помогая ему встать.

Дункану хотелось расплакаться. Он как ребенок, напуган, слаб, но его так легко прощают за это.

– Неужели, все всегда было так просто?

– Что, ты о чем?

– Может я сошел с ума, но кажется, мне дали чью-то другую жизнь. Жизнь, которой я не достоин.

– Ты и правда на себя не похож, но я думаю это из-за того что ты влюбился. Я так рад за тебя, Дункан.

– Почему тогда я здесь, и не помню, где я последний раз ее видел?

– Потому что ты нажрался до чертиков, до того, как начал рассказывать все что было. Будь ты умнее, сделал бы это сразу. – Леон умывал его, ни капли не испытывая отвращения от прикосновения к кусочкам рагу, что заказывал ему совсем недавно в баре. Не нащупав платок на его шее, он снял свой. – Где твой платок, я так старался выбрать его под цвет твоих глаз. – Дункана охватил ужас. Леон заботливо вытирал капли воды неприятно стекающие по шее, норовясь спрятаться под рубашкой. «Я никогда не носил платок. Я его не принял…». Его стеклянный взгляд начал беспокоить Леона. – Что-то ты совсем разучился пить, братец. Давай-ка, пойдем, тебе надо проспаться. Завтра утром мне все расскажешь.

Дункан смутно слышал, как Леон без умолку рассказывал кому-то о родном доме в Ирландии. О бесконечных каменных заборах, о туманах и дождях, о бурях и снегопадах, ледяных реках и ветреных фьордах. Дункан блуждал в картинах, что рисовали рассказы Леона в его сознании. Ему чудилось, что он стоит у обрыва, его одувает штормовой ветер разбивающийся о скалы. Ветер пахнет морем и грозой, гнет и без того кривые и приземистые деревья, бросает на волнах лодки. Но Дункан стоит, твердо, неподвижно. Он прикован взглядом к солнцу, что скрывается за тучами. Он чувствует его, чувствует как его лучи несутся на него, завлекая к себе навстречу, с огромной силой. Он чувствует его тепло, его непоколебимость. Он чувствует прикосновение, такое знакомое.

…

– Я слышал Дункана.

– Я тоже, Нило. Он перешел черту.

Нило бережно держал ее ладонь, она была холодной, хотелось ее согреть. Роккайо не противилась этому. Они просидели так какое-то время не нарушая тишину.

– Так что с этим подонком? – наконец, тихо спросил Нило.

– Мне многое нужно тебе рассказать, чтобы ты понял.

– Мы уложимся до заката? Если честно, я не хочу здесь задерживаться. – Нило обернулся, солнце склонялось к горизонту бросая длинные тени деревьев, которые угрожающие тянулись к ним по земле, как длинные руки. – Последнее время мне не по себе после закатов.

– Мне тоже, Нило. Давай переночуем у Квиквеллов, и там все обсудим.

Короб

– Давно его лихорадит?

– Второй день.

– Я сделаю все возможное.

– Спасибо, Мисс Роккайо, он крепкий парень, я верю в него

…

Он отчаянно стремится к смерти. Отпусти его.

– Он просил меня о помощи, ты сама об этом говорила. Я не могу его бросить там.

С тобой или без тебя, он рано или поздно делает это. Когда остается один. Обычно он остается один.

– Обычно? Если сейчас он со мной, и это необычно, как он может остаться один?

Он слаб. Настолько, что от отчаяния может прекращать не только собственную жизнь.

– Ты хочешь сказать, что он может и меня убить? Ему стоит поторопиться, мне самой пророчат запачкать руки в его кровью.

Вмешательство в судьбу приводит к путанице. Но разве не ты начала это?

…

– Долго ты спал. Я уже начала переживать.

– Роккайо… Если ты здесь, я все еще в бреду?

– Кто знает. – Она выглядела усталой. Свет прикроватной лампы отчетливо выделял морщинки вокруг глаз. Роккайо боролась за него трое суток лишь урывками засыпая в кресле.

– Где я?

– Дома у Ори и Сэма.