Аркан

Корнелия была миниатюрной девочкой лет пяти с фарфоровой кожей. В полу бредовом состоянии она то хныкала, то выгибала бровки, пытаясь понять кто все эти люди. Ее мать – Софи, была не менее измученной, под глазами образовались темные круги. Двое младших детей спали рядом, в кресле, она даже не могла уйти с ними в комнату и уложить их в пастели.

– Говорите, началось с утра?

– Да, Мисс. Она капризничала, и была вялой, а за завтраком ее чуть не стошнило.

– Она очень бледная, что-то хроническое, вы не пускаете ее на улицу?

Софи вопросительно посмотрела на Ори, что-то ее беспокоило. Ори посмотрел на Дункана обдав его волнами печальной синевы. Устало закрыв лицо ладонью и смяв брови, он повел рукой вниз оттягивая кожу лица, пытаясь снять напряжение, пока ладонь не сомкнулась на подбородке. Глубоко вздохнув он решил ответить сам.

– Наша мать вернулась, – он еще более устало посмотрел на Дункана.

– Что?! Как давно?

– Два года назад. Она была в монастыре, почти пятнадцать лет. Отец ее туда отправил. А сейчас сестры не могут с ней справиться и попросили забрать.

– Сэм… Он…

– Да, он избегал тебя и из-за этого тоже. Но суть не в этом. Она… Она нездорова, она говорит что видит правду, что читает мысли людей. При этом она очень агрессивна в своих суждениях. Она много раз доводила до слез детей и Софи, своими криками и обвинениями. Но иногда она бывает права… Что пугает нас не меньше. Сейчас мы построили ей отдельный домик, и не пускаем туда женщин, она их ненавидит почему-то, может из-за монастыря. Она говорила ужасные вещи про будущее Корнелии, и Сэм в какой-то момент начал верить… Он запретил дочке выходить из дома, чтобы обезопасить ее от всего, что наговорила… мать. – Последнее слово далось ему особенно сложно, он и сам не верил, что это чудовище – его настоящая мать. Не прекрасная Аверин, которую привык считать таковой.

Дункан переваривал информацию сопоставляя даты и поведение Сэма. Недоумевал, почему узнал правду только сейчас, и то, от безысходности. В это время Роккайо уже собирала нужные пропорции трав от лихорадки, и продумывала план лечения анемии.

– Лишая ребенка солнца, вы лишаете его всего. Ее кровь пуста, в теле нет нужных составляющих, нет защиты от болезней. Она ест сама себя, пока не живет полноценной жизнью. Вы уморите ее, погасите, как свечку под куполом – холодно произнесла цыганка.

Софи закрыла лицо руками и выжимала из себя молитвы.

– Я говорил Сэму, – ответил Ори. – Она не всегда была такой, раньше она светилась как солнышко, сейчас похожа на приведение. Но он так боится за нее. Сэм не слушает нас…

Ори положил руку на плечо Софи, пытаясь ее утешить, и внимательно наблюдал за действиями цыганки. Даже Нило спустился услышав суету и наблюдал стоя в дверном проеме комнаты. Он думал о своей семье, о том как мать обтирала их уксусом во время лихорадок, скулы свело от внезапно накатившего запаха виноградного уксуса. Потом подумал о том, как повезет детям Мисс Роккайо.

Спустя пол часа Корнелия мирно спала освободившись от лихорадочного бреда. Софи приняла успокоительные, которые дала цыганка, и ушла наверх с младшими. Нило помог отнести одного из мальчиков и бережно уложил в постель. Роккайо, грустно улыбнувшись пожелала всем спокойной ночи, после чего ушла в комнату писать рецепты и процедуры для будущего лечения. Ори и Дункан вернулись на веранду еще более вымотанными.

– Спасибо, брат, – тихо сказал Ори.

– Я рад, что смог помочь, но это заслуга Роккайо, она невероятная, правда?

– Дааа, – протянул Ори, откидываясь на спинку кресла. – Знаешь, я боюсь за Сэма, он слушает бредни старухи, и тоже становится злобным. Она рушит нашу семью.

– Это ужасно. Даже не знаю, как тут можно поступить. Сэм гордый упрямец. Всегда таким был, но безобидным.

– Он стал мрачным. – Ори потянул пиво. – Даже Софи досталось, он подозревает ее во всяких пакостях из-за чертовых «видений».

Дункан молчал. Он сам столкнулся с чем-то ужасным. Стоило ли ему рассказывать об этом. Пока он решался, Ори заговорил.

– Почему вы едете в город?

– Прикупить одежды, ингредиенты для лекарств. – Дункан все таки соврал, он не хотел вываливать свои страхи на чувствительного Ори, тот бы всей душой прожил его ужас, а глаза стали бы еще печальнее и совсем погасили бы. «Его свет нужно беречь», – подумал Дункан.

– Что думаешь делать этим летом?

– Не знаю, – он задумался, будет ли жив еще. – Роккайо так вскружила мне голову, что может и женюсь, начну свое собственное дело.

Ори расцвел улыбкой. Мысли о будущем его оживили. Он рассказал о младшей дочери Уилсона, красавице, что он встретил на городской ярмарке, она так лихо отплясывала под банджо, что тот не удержался и присоединился к ней. Счастливые и запыханные, они наконец познакомились. Всю зиму им пришлось общаться письмами, у Ори не было уверенности и подходящего приданого, чтобы просить ее руки у старика Уилсона, одного из самых состоятельных владельцев ранчо в округе.

– Знаешь, а ведь та одноглазая кобыла с жеребенком Уилсона. Хочешь, приведешь их вместо меня? У сосунка на всю жизнь останется след когтей на задней ноге. Я расскажу как все было, а ты уже расскажешь от себя, будто ты пуму подстрелил. Роккайо говорила, что если вернуть кобылу ее хозяину, она принесет большую удачу. У нее было видение.

На слове «видение» огонек в глазах Ори погас, это напомнило о старухе. Он был не так упрям как Сэм, и готов был принять подарок ради возможности повидаться с любимой, но боялся, что в противовес услышит еще о каком-то ужасном видении. Поэтому хотел держать свое счастье в тайне.

– Ты так добр ко мне. Я не знаю, как тебе отплатить за это. Мы не знаем, как отплатить вообще за все…

– Стой, прекрати. Я говорил это сотню раз и тебе и Сэму. Мы всегда вас любили и будем любить, потому что вы подарили нам… мне подарили столько счастья. Ты даже не представляешь! Мы часто говорим о вас, мы смеемся и грустим, когда вспоминаем те зимы, нам вас не хватает. Мне, мне вас не хватает… Вы меня понимали… – его голос дрогнул, Ори поднял глаза. – Я тоже не знаю как отплатить отцу и матери, я не знаю как отплатить Леону за этот шанс, на любовь и достаток… Я иногда готов сквозь землю провалиться от неуместности в этой семье. Злобный, мрачный, грубый. Я хочу закрыться от них, потому что не могу дать то же самое, я как инвалид…

Дункан сам удивился, что сказал это. Последнее время он много болтал с Роккайо, с ней было так безопасно и комфортно, что он расслабился, начал говорить то что думает без опаски. И обжегся о свои же слова. Он доверял Ори, но никогда не был таким откровенным по отношению к семье. Земля под ним горела от мысли, что его также забрали, в этот прекрасный дом, навсегда. Он отдаст за мать сердце, за любого брата, за отца – но сделает это молча. «Как верный пес, а не как любимый ребенок», – эта мысль его больно уколола. «Неужели то, что я не могу сказать семье, что люблю их, всю жизнь приравнивает меня к безмолвной собаке?»

Ори чувствовал, как мрак поглощает мысли друга с каждой секундой все сильнее. – Сколько лет ты носишь это в сердце?

– С тех пор как впервые взял тебя на руки и понял, что любить кого-то – это счастье. Это был мой выбор. Осознанный выбор. Я не был обязан тебе жизнью, просто был рад, что ты у меня есть.

– Ох, брат… Если бы ты не молчал. – Глаза Ори наполнились слезами, но это были слезы счастья. – Ты такой дурак! Ей-богу! – Он рассмеялся и растер слезы по щекам. – Такой глупец… А ты не подумал, что твоя семья так же рада, что ты у них есть?

Дункан потупил взгляд. И правда. Столько лет он не мог этого осознать. А тем более сказать. Даже Леону, самому близкому человеку за всю его жизнь. Это чувство неоплатного долга перед ним, убило так много… тепла в их дружбе. Казалось, что ни один его добрый поступок не мог покрыть тот долг. Лет в тринадцать плохие мысли начали одолевать его впервые: «Что бы я не сделал, всегда будет недостаточно. А если стараться слишком сильно, это будет выглядеть фальшиво. Да, они меня спасли, но тогда они были чужими людьми. Это лишь показывает их доброту, сидел бы там другой полумертвый мальчик, они забрали бы и его… Он был бы более благодарным? Он бы полюбил их как я? Или сильнее? А если бы меня забрали другие люди, я бы полюбил и их?». Все это годами крутилось в голове Дункана, который взрослея становился более замкнутым, но не менее преданным. Семья пережила о нем, Кеган и Аверин предполагали, что он тоскует по дому, что ему трудно найти свое место в другом мире, с другими по духу людьми. Но сидя здесь, сейчас, в компании Ори, зная, что завтра утром он крепко обнимет Роккайо, найдет решение их проблемы и вернется домой, но почувствовал невероятную теплоту в груди. Он хочет сохранить это все…

– Да, я идиот, – сказал Дункан и рассмеялся с облегчением.

– Нет, ты просто необычный, ты показываешь людям, что они особенные для тебя, своими поступками. Это даже более искренне. Но ты дурак, что так думаешь о своей семье. И я дурак, и Сэму нужно это понять… Ох, и дров мы наломали. Ей-богу! Столько лет глупостей…

Теперь смеялись оба, почувствовав облегчение и смелость исправить ошибки. Ори засиял улыбкой и поднял свое пиво приготовившись к заявлению.

– Знаешь, я прерву эту череду глупостей. Я отведу кобылу, женюсь на Элизабет, и позову всех О'кейнов на свадьбу!

Снова раздался смех и стук стекла. Дункан и Ори еще долго болтали, разрушив стену едва начавшую возводиться между ними. Когда они качались от хмеля и усталости, глаза щурились, а лица стали тяжелыми и глупыми, было решено идти спать. Они поднялись со стульев, покачиваясь и хихикая, и держась друг за друга побрели в дом. Дункан хотел зайти в комнату к Роккайо, но оставшейся крохотной долей ясного сознания представил, как завалится к ней с пивным перегаром. Эта картина напомнила об отце Ори и окатила волной отвращения. Дункан решил не опускаться так низко и прошел мимо.

2. Жрица

Проснись…

Проснись…

Роккайо проснулась от тревожного сна, не до конца понимая откуда доносится голос, словно что-то пыталось достучаться до нее из глубин сознания. Луна слабо освещала комнату, мебели было мало, кровать стояла напротив двери, вызывая неприятное чувство, будто она в любой момент откроется.

Она идет… не бойся…

Едва голос стих, дверь медленно сдвинулась с места. Черная полоса становилась все шире, по спине цыганки поползли мурашки от ужаса. Она хотела вскочить на ноги и закричать, но тело предательски обмякло, а горло сковал страх. Приподнявшись, она лишь больно вжалась в спинку кровати лопатками.

Не бойся…

Снова раздался голос. На этот раз он звучал знакомо, даже заботливо. Темная полоса поглотила уже половину дверного проема. Что-то мелькнуло в темноте. Блеск глаз? Фигура подалась вперед и свет луны придал ей форму. Безумно выкаченные глаза таращились на цыганку. Иссохшая кожа вваливалась во впадины черепа, рот блестел слюной как у бешеного зверя. Костлявая рука, дрожа и неестественно искривляясь от напряжения, поднималась указывая пальцем перед собой. Прерывистое хрипение заполнило комнату – старуха замерла.

Не бойся…

«Голос… был… чей?». Едва цыганка обрела способность мыслить, как старуха взревела и резко кинулась к кровати угорающей тыча пальцем.

– Мертвец! Мертвец! – ревела она не моргая и брызжа слюной. – Привели в дом мертвеца! – ее рыбьи глаза на миг закатились, рот искривился подобием улыбки. – Так ты еще и убийца! – Мерзкий смех резал уши, старуха сделала шаг назад, будто готовилась к нападению. Позади нее из коридора послышался топот. Старуха этого и ждала. Когда Роккайо встретилась взглядом с мертвецки бледным Дунканом, старуха резко обернулась и пытаясь схватить его за нательную рубаху взревела: «О, ты следующий! Она убила своего муженька, ты следующий!». Дункан попятился назад испугавшись ее слов сильнее, чем безумного вида. Он посмотрел на Роккайо поверх старухи в ожидании… Чего? Отрицания этих слов? Но та, лишь застыла в ужасе, сидя на кровати как каменная статуя. Старуха размахивала тощими руками и истерически радуясь верещала: «Шрам! Шрам самоубийцы!». Не справившись с перевозбуждением она качнулась вперед и наконец схватила ткань рубашки в поисках опоры. Дункан отшатнулся назад и врезавшись в грудь подоспевшего Нило резко пришел в себя. Отпихнув старуху он проскользнул мимо Нило в коридор и помчался на улицу. Старуха, вопя, повалилась на пол. Нило же, не обращая на нее внимания, в два прыжка очутился у изголовья кровати и схватил цыганку за плечи. Та медленно перевела взгляд с вопящей на полу старухи на лицо Нило, капельки пота блестели на его лбу отражая лунный свет.

– Надо уходить, быстрее. Я позову хозяев, это их мать, наверное…

Он аккуратно стаскивал ее с кровати настойчиво повторяя, что нужно уходить. Старуха немного притихла лишившись внимания. Ее вопли стали походить на плач. Нило уводил Роккайо из комнаты, старательно закрывая ее собой от старухи, к его счастью, она неподвижно сидела на полу и вовсе замолчала. Едва они приблизились к выходу из комнаты, старуха очертя комнату пустым взглядом бросилась им в ноги. Холодная костлявая рука вцепилась в лодыжку цыганки.

– Помоги мне… – стонала она. – Я хочу лишь забвения… прошу… Избавь меня от этого…

Неожиданно, старуха обмякла и тихо заплакала, совсем как обычная женщина. Роккайо остановилась, вынудив Нило тоже задержаться в комнате. Его этот концерт вовсе не волновал, он очень хотел убраться подальше, и еще раз потянул за талию цыганку. Но Роккайо лишь утвердилась в своём намерении остаться, и собравшись с духом наконец заговорила.

– Мы же не можем ее так бросить.

– Я позову хозяев, они позаботятся об этом.

– Нет, тут что-то другое… – цыганка потянулась рукой к старухе, та лежала на полу и тихо плакала. Нерешительно замерев, едва коснувшись распластанного тела, она уже хотела податься давлению уверенной руки Нило, как снова услышала голос.

Не бойся… она все покажет.

Убедившись, что разочарованный ее решением Нило не изменился в лице, а значит ничего не слышал, она снова потянулась к плечу старухи.

***

Святой отец, я согрешил… – глухо доносилось из обветшалой исповедальни.

– Он снова ее избил?

– Вас это не касается, сестра.

– Но она каждое воскресенье приходит на службу и молится о спасении, неужели мы не можем спасти ее от мучений? Почему вы не вразумите его, Отец?

– Это последнее предупреждение, сестра. То, что вы подслушиваете исповеди, кажется мне более серьезной проблемой, чем личные дела этой семьи. Вы лишь думаете о бренном теле, забывая, что страдания – и есть земная жизнь.

– Избиения пьяницей, которому вы отпускаете грехи, тоже замысел божий? Где же его кара небесная?

– Как вы смеете осуждать замысел Творца своим низким человеческим умом?! Ваша гордыня ведет вас путем богохульства, я запрещаю вам нести службу и распространять ересь. Уходите, немедленно!

– Но…

– Немедленно!

***

– Думаешь, если ты была святошей, то можешь меня поучать?! Тебя прогнали в наш мир, мир безбожников, интересно за что?

– Не смей говорить со мной таким тоном! Я вышла за тебя и родила двоих детей не для того, чтобы ты разорил нас и смешал с грязью своим пьянством и воровством!

– О, неужели я одна паршивая свинья в семье? За что тебя выгнали?! Говори, или я вышвырну тебя как твои святоши!

– Ты не посмеешь!

– Кому поверят? Мне, хозяину Ранчо, мужчине, что взял тебя в жены несмотря на твое прошлое. Кто знает, как ты оступилась в тот раз? Воровство? Сбежала с мужчиной? За что гонят паршивых овец? Честно, мне было плевать, хоть ты прирезала кого, но сейчас ты стоишь на моей земле и уверяешь, что я конченый человек, не признавая при этом своей вины! В этом все вы святоши. Тычете людей в их пороки, пряча свои собственные за масками благодетелей. Мы уже разорены! Ты плохо молишься за наше благополучие, может за это тебя выгнали? Ты им, так же как и мне, принесла проклятье и неудачи? За это тебя выгнали? Может ты ведьма?

– Я никогда… Я всегда заботилась о тебе, о детях… Почему ты винишь меня?

– Мне ведь всегда везло, до твоего появления. Вот я и задумался, может это ты толкаешь меня к пьянству? Искушаешь как демон?

– Не смей перекладывать на меня свою слабость! Ты катишься вниз из-за своего невежества, а не злого рока! Ты сам портишь отношения с работниками, все избегают тебя, а не меня! Твой яд…

– Вот как ты запела. Я ждал этого, продолжай. Говори все что думаешь, говори как нужно правильно. Но сперва расскажи, за что тебя выгнали.

– Я лишь боролась… за угнетенных. Я требовала справедливости…

Он разразился смехом. – Справедливости?! – засмеялся еще громче. – Всего-то?! До самой границы придумывали наиболее грязные и чудные предлоги для твоего изгнания. Но ты лишь боролась за справедливость! – Он снова разразился смехом и закашлялся. – Я думал в тебе есть что-то от дьявола, мне это нравилось. Мысль, что даже в таком ангеле как ты, внутри сидит сам дьявол, нравилась мне. Я думал, это оправдывает меня, что нет идеальных, а ты… Ты сделала все еще хуже. Теперь я еще большее чудовище на твоем фоне. Лучше бы отпиралась и дальше, мне нравилась эта игра… Я представлял самые страшные злодеяния, и мне становилось легче. Но сейчас все стало еще хуже. Справедливость… Ты прижала даже святош своей порядочностью, как ты могла выйти за меня? Ты же всегда знала, что я картежник и конокрад, почему ты выбрала меня?

Ты боролась за справедливость, так скажи правду.

– Нет…

– Что? Отвечай, почему?

Скажи эту правду, и тебе откроется вся правда мира.

– Я… Ты… Ты был моим единственным шансом…

– Что?! Скажи громче, что ты там мямлишь?

Скажи.

– Ты был моим единственным шансом, я никогда не любила тебя, не уважала, не верила в тебя. Но мне нужен был дом, и я всегда хотела детей. Чистых и невинных, чтобы хоть кому-то верить…

***

– Ах, Рози, как поживаешь? Как твои сломанные ребра? Я бы тебя пожалела, но я слышала все, что ты говорила обо мне. Я слышала все, за что тебе стоит вырвать язык. Но у тебя уже свой есть палач.

***

– Доброе утро, Шериф! Я могу рассказать вам много занятных историй, но сперва, вам нужно получить заслуженное наказание за сделки с некоторыми преступниками.

***

– Здравствуй, мой нелюбимый муж. Снова пропил недельную ставку погонщика и будешь расплачиваться скотом? Я вижу слишком много твоих черт в моих сыновьях. В моих любимых крохах. Как же мне спаси их от твоего влияния?

***

– Ори, солнце мое, почему ты меня обманываешь? Я знаю, что это ты разбил окна на заднем дворе. Почему ты мне лжешь?

– Мама, это я сделал, – вмешался старший ребенок.

– Не лги и ты мне, я знаю правду!

– Мама, ты нас пугаешь, кто тебе все это говорит?

– Говорит что? Правду? Она всегда была со мной, просто я была слепа.***

– Проваливай отсюда, жалкий коновал! Я мыслю яснее любого из вас! Если ты, Генри, еще раз притащишь кого-то в дом, чтобы назвать меня сумасшедшей, я спалю здесь все к чертям! И расскажу о всех твоих грешках!

– Доктор, вы же слышали, она опасна! Сделайте что-нибудь!

– Сэр, я не могу насильно ее забрать.

– Она жестоко наказывает детей в своем бреду.

– Наглая ложь!

– Прошу вас! Я заплачу сколько угодно, я не хочу вернуться домой и застать растерзанных детей! Умоляю, придумайте что-нибудь.

– Хорошо, сэр. Я свяжусь с коллегами, мне нужно это обсудить. Это необычный психоз, мне кажется им будет интересно.

– Скольких вы замучили доктор? Сколько слабоумных страдали от ваших методов? Я вот знаю сколько боли вы причинили, если тронете меня хоть пальцем, я расскажу и о вас всю правду!

***

– И так, Мистер Квиквел, даете ли вы согласие на изоляцию вашей супруги, Маргарет Квиквел, в лечебницу для душевно больных, при монастыре святого Стефана?

– Да.

– Даете ли согласие на лечение передовыми методами?

– Да, если ей это поможет.

– Подтверждаете ли вы, что ваша супруга – Маргарет Квиквел, будет находиться в лечебнице не менее 15 лет?

– Да, за это время вырастут наши дети.

– Тогда распишитесь здесь и здесь, а еще вот здесь, что вы даете согласие на подавление сопротивления в случае особо буйных пациентов.

– Вы не причините ей вреда?

– Лишь дадим успокоительный препарат на время переезда.

– Хорошо.

– Советуем вам увезти детей, туда где они будут чувствовать себя в безопасности. Мы госпитализируем ее когда вы будете готовы.

– К этом невозможно быть готовым… Я взял детей, мы уедем сегодня же, у нас тут есть друзья… Но она очень подозрительна, что если она сбежит?

– Мы свое дело знаем. Как думаете, куда она может направиться в таком случае?

– Эм… Она редко покидает наши земли. У нее не осталось друзей, родных тоже, весь город ее ненавидит. Свой бывший монастырь она презирает. Если только в лес. Но она долго там не протянет.

– Мы ее найдем, не переживайте.

***

– Дай мне больше! Я хочу знать, все что будет!

Ты не справишься с этим.

– Твоя сила привела меня сюда! Из-за тебя на меня охотятся с псами, как ты можешь меня бросить?

Это уничтожит тебя. Ты станешь никем и всем одновременно.

– Тогда я буду знать больше правды и добьюсь справедливости! Я слаба, меня никто не слушает, но я говорю правду! Мне нужна сила, чтобы меня услышали.

Больше не будет тебя и желания за что-то бороться. Ты будешь никем и всем одновременно.

– Плевать! – она расплакалась. – Я слышу псов… Я лишь хочу вернуться к детям… Давай же!

Псы громко лаяли подзывая всадников. По среди леса, на земле, в припадке корчилась женщина. Точнее оболочка, что от нее осталась.

– Осторожнее с ней. Она очень ценный экземпляр. Грузите в фургон.

***

– Я хочу лишь забвения… прошу… Избавь меня от этого… – Повторяла она все 17 лет остатками сознания. Эти слова предназначались той силе, что покинула ее, обременив знанием. Знанием, что стерло ценность любой жизни, даже собственной. Но волей судьбы, эти слова услышал единственный человек, способный понять это бремя.

– Нило, принеси мою сумку с ядами.

– Что? Вы хотите, буквально…

– Нет. Доверься мне. Прошу.

Озадаченный решением Роккайо, Нило выбежал на улицу к фургону. Неподалеку, в конюшне, кто-то в темноте седлал лошадь. Вернувшись в комнату, он застал Роккайо на полу, она погрузилась в свои мысли, обняв старуху как ребенка выбившегося из сил после истерики. Ее тощее тело теперь выглядело хрупким и невесомым, а расслабленное лицо и закрытые глаза показали ее истинный возраст.

– Боже, она так изменилась. Она же гораздо моложе… – сказал он тихо, стараясь не потревожить ее сон.

– Да, она пережила много боли, больше, чем мы можем представить.

Нило не стал расспрашивать, что это значит, лишь протянул сумку с маленькими бутыльками, которые прятались в фургоне самым тщательным образом. Цыганка аккуратно нащупала нужный бутылек в форме капли. Ее руки уже не дрожали, кто-то наблюдал за происходящим со стороны из темноты. «Я исправляю твои ошибки, не так ли?» – подумала она, мысленно обращаясь к тьме в углу комнаты.

Осторожно приподняв веко, она капнула в каждый глаз ровно по одной капле. Тело женщины обмякло. Нило все это время сидел рядом едва дыша, до тех пор, пока Роккайо не попросила его отнести женщину в соседний домик, о котором говорил Ори. Поборов брезгливость, он считал, что от стариков разит смертью, и что лучше к ним лишний раз прикасаться, чтоб не навлечь ее на себя, он смиренно поднял ее легкое тело на руки и пошагал во двор задаваясь вопросами: «Она же ее не убила?», «Как она в кромешной тьма поняла сколько было капель? Или это не важно?», «А где вообще хозяева? Как можно было не слышать таких криков?». Его Размышления прервал огорченный голос Роккайо.

– Дункан, ты уезжаешь?

Тот держал в руках поводья оседланного рыжего, нервно перебирая их в руках.

– Я не уеду, если ты скажешь, что все это неправда.

– Пусть катится отсюда, пришибленный, если слова сумасшедшей так его напугали. – Процедил сквозь зубы Нило, все еще оберегая сон женщины, что держал на руках.

– Это не твое дело, щенок, – ответил Дункан.

– Прекратите оба! – Повысила голос цыганка. – Если ты еще не понял во что ввязался, то да, она сказала правду обо мне. То, что она говорила о тебе, мне неизвестно! – выпалила она, поддавшись гневу нахлынувший из ниоткуда. До этого момента она и забыла, в каком положении находится, и как это выглядит со стороны. Но она слишком устала, чтобы нянчиться с его чувствами, когда он стоит одной ногой в стремени и собираясь ее бросить.