Золотой тупик IV

Игорь Бахтин

Золотой тупик IV

Глава XXXIIX. Эндшпиль

Эдди позвонил старику, тот сообщил ему номер поезда, время прибытия в Москву и номер вагона. К трём вокзалам он подъехал за час до прихода поезда. Сыпал редкий снежок, площадь была заставлена грязными машинами, у которых стояли небритые, разбойничьего вида водители, предлагающие свои услуги; плотные массы людей с одинаковыми выражением фатального отчаяния и безысходности на лицах, сновали с поклажей и без; кучки путан пританцовывали от холода, приставали к мужчинам, матерясь, лавировали между людьми и машинами носильщики с гружёнными тележками, дерзко задирались с прохожими стайки грязных детей попрошаек, клянчили деньги и сигареты; пожилые женщины с усталыми лицами предлагали приехавшим жильё, у киосков «Союзпечать» стояли очереди, – не за газетами, там продавали всё, что придётся. Это была какая-то серая опасная зона, в которой люди на время остались без сталкера.

Пройдясь по сонному залу ожидания, где не было ни одного свободного места, а люди спали даже на полу, Эдди заглянул в осаждённые шумными и злыми людьми кассы, прошёлся по перрону, закурил у мусорной урны, цепко озираясь. Милиции было много, у них был вид хищников, высматривающих добычу. Вагон Матвея Лукича был в голове состава, Эдди решил следовать за стариком с хвоста поезда, на расстоянии, чтобы осмотреться.

За последние недели у него отросла борода, он был в тёплой куртке, адидасовских кроссовках. Бейсболка на голове и спортивная сумка, небрежно перекинутая через плечо, дополняли образ спортивного, уверенного в себе человека. Женщины с интересом поглядывали на него, он отвечал им голливудской улыбкой.

Когда поезд, натужно фыркая, подходил к перрону, Эдди продрался сквозь толпу к хвосту состава и медленно двинулся вперёд. Метров за двадцать до вагона Матвея Лукича он притормозил, пропуская приехавших вперёд, нагнулся завязывать шнурки. Матвей Лукич, озираясь, стоял у вагона с двумя сумками. К нему подскочил носильщик, он что-то ему грубо сказал, отмахиваясь, и тот ушёл. Эдди оглянулся, толпа за ним почти вся рассосалась, старик топтался у вагона. Проводница с участливым видом что-то спросила у него, старик ей ответил.

Ничего подозрительного Эдди не видел, нужно было идти. «Бог удачи не оставь меня», – сказал он и, поравнявшись со стариком, хлопнул его по плечу: «Давай помогу, дедуль», «Дед, вот и внук твой пришёл, а ты волновался», – сказала проводница, старик смотрел на него испытующе, отдал сумки, хмыкнув: «Сынок, по жёрдочке прыг-скок». С выскакивающим из груди сердцем, озираясь, Эдди забрал у старика сумки и они пошли, вклиниваясь в толпу, Матвей Лукич поглядывал на него, хмурясь. Эдди отсчитывал шаги, каждый, как последний шаг с колотящимся сердцем. У входа в зал ожидания старик остановился: «В сумки-то будешь заглядывать?». Обмякая, Эдди огляделся, выжал из себя улыбку: «Приятно иметь дело с умным человеком. Заглядывать не буду, я прямо-таки ощущаю тонкий аромат валюты в сумках. На меня не одели наручники, а это говорит о том, что резона всучить мне какой-нибудь хлам у вас не было. Старик буркнул: «Аромат. Это да». – «Прощайте Матвей Лукич, – нервно озираясь сказал Эдди, – соглашение джентльменов состоялось» – «Прощай, умник, когда-нибудь встретимся … в аду, – угрюмо проговорил старик, – этот, м-мм, аромат, не ты один чуешь, держи сумки крепко». – «Встретиться «там», мне хотелось бы, как можно позже, и хотя жизнь штука непредсказуемая, но не люблю я пресную жизнь. Желательно, чтобы при фатально неизбежной встрече «там», было о чём поговорить с великими грешниками», – рассмеялся Эдди.

Через пять минут он сидел в такси, грыз ногти и слушал гневные тирады водителя в адрес меченого дьявола Горбачёва. А Матвей Лукич вышел на площадь подышать. От троицы путан отделилась женщина, раскрашенная, как укротитель кошек Куклачёв в распахнутой облезлой шубейке и подошла к нему. Игриво улыбаясь, проворковала сипло: «Дедок, стариной не хочешь тряхнуть?»

Старик на миг онемел. Придя в себя, затопал ногами и замахнулся на женщину кулаком: «Сгинь, сгинь, адово создание». Подруги женщины захохотали. Старик плюнул через правое плечо, перекрестился и пошёл в зал ожидания, шепча: «Содом, содом, всемирный содом. Блудницы, в руках которых чаши, наполненные мерзостями и нечистотами блудодейства их, ловят человеков. Лукавый правит миром, сам, сам, в Первопрестольной поселился».

– – —

Поднявшись в квартиру Эдди бросил сумки на пол в прихожей, разделся, прошёл на кухню, жадно допив коньяк из початой бутылки, сел на табурет и закурил. Странное состояние охватило его. Он не чувствовал радости по поводу удачного окончания дела, ему стало грустно, тревожно, охватывала меланхолия очень похожая на слабые токи его болезни тревеломании. Он взял пустую бутылку конька, отшвырнул её, с досадой пробормотав: «При наличии почти двух лимонов зелёных нечего выпить. В прежние времена, при меньших бонусах, я закатывал роскошные банкеты».

Он занёс сумки в гостиную, отшвырнул тряпки, которыми были прикрыты пачки, и высыпал на пол первую сумку, после поверху первой горки высыпал деньги из второй сумки. Вместе с деньгами из сумок просыпалось немного зерна. Эдди удивлённо повёл носом. Странный запах заполнял комнату. Мозг не идентифицировал его. Эдди взял одну слежавшуюся пачку и понюхал. «Хранили то ли в свинарнике, то ли в курятнике, Император, введший плату в Риме за пользование туалетами, опрометчиво говорил, что деньги не пахнут. Какое унижение для денег с ликом Президента великой страны такое хранение! – воскликнул он, – умом Россию не понять, хотя возможно присутствие долларов повышало у несушек яйценосность».

Он пнул гору денег:

– Грустно, господа, следствие законченно – забудьте. Меня не примет генерал и не скажет: «Капитан Мерфин. вам присваивается внеочередное звание майора, отпуск и путёвка в санаторий КГБ «Лубянские просторы», коллеги не организуют традиционные посиделки в складчину по обмыву очередной звёздочки на погонах. Страна не узнает о подвиге энтузиаста, которому не оказывали помощи райотделы милиции и прокуроры, никто не платил командировочных, не встречали служебные машины в аэропортах и вокзалах, не платили квартальных премий; я сам оплачивал свои накладные расходы, а самое главное – никто не узнает о моей душевной боли, о разочаровании в божественном предназначении человека. На старости лет я обязан написать мемуары. Да, и срочно нужно купить несколько баллончиков с освежителем воздуха. Это нужно сделать прямо сейчас, грязные деньги обычно «отмывают», эти придётся освежать».

В магазине он купил десять баллончиков освежителя воздуха, две бутылки армянского коньяка и лимон. У подъезда сидела троица алкашей, они подобострастно оторвали зады от скамьи. Эдди одобрительно кивнул и протянул им бутылку коньяка, к ней сразу потянулись три руки.

– Пейте, страждущие, сирые и алчущие, господа синих кровей, – сказал Эдди, – я вас прощаю.

Когда он входил в подъезд, троица гуськом бежала к грибкам на детской площадке. У входной двери квартиры он критическим взглядом осмотрел кустарную металлическую дверь, решив, что завтра же дверь поменяет. Палёный коньяк меланхолию не снял, треволнения тяжёлого дня свалили его на кровать, засыпая, он пробормотал: «Видимо, мы с Шерлоком Холмсом родственные души. Помню ещё в детстве мне запомнились его слова о том, что вся его жизнь – сплошное усилие избегнуть тоскливого однообразия жизненных будней. И лишь маленькие загадки, которые он порой разгадывает, помогают ему достигать эти цели. У меня всё так же».

Ему снилась Джулия. Она в лёгком сарафане, он – в гавайской рубашке, мчаться в кабриолете вдоль океанского побережья, звучала музыка, белоснежные яхты стояли у причалов, пальмы чуть покачивались под океанском бризом.

Пока почти три дня он подгонял нерадивых и пьяных мастеров, устанавливающих новую металлическую входную дверь, а за ней и вторую.

– – —

Вернувшегося в Пятигорск Матвей Лукича, встретила Нинель, покормила, он прошёл в свой домик и присел к столу, Болезненный удар сердца заставил его вскрикнуть, он хотел приподняться, но последовал ещё один удар, перед глазами бежали мушки, в ушах стоял противный шум. Он потянулся к телефону, но рука не слушалась. Нинель вошла к нему с только что испечённой шарлоткой и выронила тарелку, испуганно прикрыв рот ладонью.

Старик сидел, откинув голову на спинку кресла, с открытым ртом и дёргающимся глазом. «Я скорую вызываю, – придушенно сказала сноха. Боль отпустила Матвея Лукича, и он еле слышно проговорил: «Отца Варфоломея, Ниночка, позови, причаститься бы успеть, и помоги мне прилечь». Нинель уложила его, сбегала за телефонной книгой и позвонила в храм. Священник обещал приехать в течение часа. «Ты иди, лапушка, иди, помолись за меня грешного» – улыбнулся Матвей Лукич. Отец Варфоломей вышел от старика через час задумчивый, глянул на Нинель с жалостью, перекрестился: «Отошёл ко Господу. Причастился, покаялся. Не мучился, просил похоронить рядом с женой, образа́ тебе завещал и шкатулку с украшениями, за иконой Спасителя».

Лука прилетел из Москвы вечером этого дня. Во дворе стояли соседские женщины в чёрных платках, пёс бесновался на цепи, голодные куры шумели в запертом курятнике.

– Что тут такое?» – спросил он недовольно. Нинель обняла его, рыдая:

– Лука, Лука, папа сегодня умер.

Соседи, шёпотом переговариваясь, тихонько вышли, а побледневший и испуганный Лука вошёл в домик отца. Отец лежал на кровати со спокойным лицом и руками, сложенными на груди. Луке стало страшно, ему показалось, что веки покойного дрогнули, готовые приподняться. Он закрыл глаза, задом попятился к двери, чуть не упав, выскочил из домика. Жена хотела его обнять, но он отнял от себя её руки. Куры шумели в курятнике, петух орал, пёс бесновался.

– Трудно было кур покормить? – зло бросил Лука.

– Да что ж ты за человек такой чёрствый? Кур ему жалко? – заплакала Нинель и убежала в дом.

Предчувствие беды охватывало Луку Матвеевича, ноги сами несли его к курятнику. С колотящимся сердцем он вошёл в хранилище миллионов и остолбенело замер, трясясь, уставился на нелепые пустые, и уже загаженные птицами чемоданы. Он скинул крышку с ларя, петух, запрыгнувший в него, был сбит ударом кулака. Безумными остановившимися глазами Лука Матвеевич смотрел на разорённый схрон и неожиданно завыл, обхватив голову руками. На этот крик раненого зверя вбежала в курятник Нинель, испуганно проговорив:

– Лука…

Он повернулся к ней, жена отшатнулась.

– Тварь, тварь, старая тварь, подох и отомстил мне, – сквозь слёзы выкрикнул Лука и сел, рыдая, на грязный ящик. Куры слетелись в ларь, толкаясь, принялись за трапезу, выл и грыз цепь Тарзан, тихо плакала Нинель, шёл снег.

– – —

Эдди планировал свои дальнейшие планы: пришло время ехать в Пятигорск возвращать долги. Но позвонил Сергей и, тушуясь, сказал:

– Эдос, прости, конечно, но тебе придётся съехать. Понимаешь, свадьба у меня, а денег кот наплакал. Короче, прости ешё раз, дружище, я завтра приеду с покупателем на осмотр квартиры, насчёт оплаты мы с ним уже договорились.

Эдди мгновенно решил, как быть и спросил:

– И какая цена?

– Восемь с половиной тысяч зелёных.

– Серёга, я беру за десять.

– Ты серьёзно?

– Совершенно. Пора мне где-то осесть, Москва мне нравится, стану твоим шафером на свадьбе. Приезжай за деньгами.

Ещё неделя пробежала в оформлении покупки в нотариальной конторе, ещё в каких-то чиновничьих кабинетах, тысяча долларов убежала за скорость оформления. Внезапный звонок Виктора ускорил принятие решений. Виктор радостно орал в трубку: «Эд, Эд, приезжай, Мариша сегодня родила пацана, маленького Эдьку. Обижусь, если не приедешь!»

Сумки с деньгами были подняты в антресоль, с наплечной сумкой он поехал на вокзал. Меланхолия не покидала его, а тут ещё противная и дурацкая мысль стала преследовать его. В голове тревожно зудело, как гул высоковольтных линий: «Уж больно всё как-то легко проходит. Как по маслу всё идёт».

Как все ловкачи он был суеверен и обращал внимание на такие мелочи, которым люди обычно не придают значения.

Глава XXXIII. Холостятское купе, или Охота пуще неволи

Очаровав пожилую кассиршу лишней тысячей рублей, Эдди получил билет в купейный вагон с нижним местом. В купе он вошёл первым, сумку положил в багажный отсек под скамью, бутылку коньяка, лимон и нарезку колбасы на столик. В купе протиснулась троица мужчин, знакомясь с Эдди, шумно стали располагаться. Звучали обычные в таких случаях слова, пошучиванья, переглядывания, настороженное изучение лиц попутчиков под благодушные улыбки.

Попутчиками Эдди были люди немолодые, но и не старые, как говорится, зрелые состоявшиеся мужчины, но уже в той поре, когда затруднительно стать участником Олимпийских игр, на горизонте уже маячит придомовой столик с домино, а в спальне на стуле ожидает уютная байковая пижама и второй год читаемая толстая книга «Былое и думы», писателя случайно разбудившего Чернышевского.

Поезд тем временем набрал скорость, и страстно здороваясь с встречными железными братьями, нёсся между молчаливыми лесами, одетыми в пышные снежные покровы. Попутчики уже переговорили о текущей ситуации в стране и пришли к однозначному консенсусу, обозначив итог полемики непереводимым на другие языки, словом, капец, рассказали уже и еврейские анекдоты, и о Штирлице, Брежневе, Горбачёве и Ельцине. Сидевший напротив Эдди мужчина хитро ухмыльнулся:

– Господа, а не пора ли нам перекусить, как любят говорить сапёры? Мне кажется, что бутылке коньяка Эдуарда очень одиноко.

Попутчики засуетились, выкладывая на столик припасы, один сходил к проводнице за стаканами. Спикер-самозванец оглядел стол:

– Из этого набора закусок и продуктов, пользуясь дедуктивным способом Шерлока Холмса, нетрудно вычислить социальный статус моих попутчиков. В частности, такой аспект, как семейные отношения в текущий момент.

Попутчики весело перемигнулись.

– Я совершенно серьёзно говорю, – продолжил мужчина. – Среди нас два Николая, один рядом со мной, другой сидит с Эдуардом. Поэтому для удобства, того, что рядом со мной я буду звать Николаем Первым, а сидящего с Эдуардом – Николаем Вторым. Не обижайтесь, ваши высочества, один другого стоит. Итак… общий вывод: я утверждаю, что все попутчики, и я в том числе, холосты. Теперь персонально. Только холостяк, давно живущий без семейного уюта и женской заботы, может взять в дорогу две банки консервов «Бычки в томате», половинку ржаного хлеба не в нарезке, варёные яйца и бутылку пива, забыв взять открывалку для консервов и нож. И, кстати, рубашка у вас, товарищ Николай Первый, неглажена, рукава пиджака гармошкой, с засаленными локтями, что говорит о сидячей конторской работе. Вы согласны с моими выводами?

– Абсолютно, Холмс, – рассмеялся Николай Первый, – У меня было три попытки создать домашний уют. Но я скучный человек – бухгалтер, при этом честный и не ворующий. Жизнь показала, что таких не любит не только вороватое начальство, но и женщины. Как не странно, сильней они любят ворующих. Ради третьей фифы я однажды немного стырил вместе с начальником. Меня посадили, начальник отмазался, фифочка передач не передавала. Выпустили по амнистии, но охоты к женитьбе больше не испытывал. Что не говори, хе-хе, а самая сидячая работа у бухгалтеров, как давно установил наш мудрый народ.

Шутку весёлым смехом оценили все. Спикер уставился на Николая Второго.

– Вы, несомненно, человек умственного труда. Давно неменянные очки с такой диоптрией могут быть только у людей много читающих и пишущих…

– Вы правы, свет Холмс Святославович, – рассмеялся очкарик, близоруко щурясь. Пол жизни проработал в Академии наук, специалист по древнеславянской письменности.

Довольный собой спикер кивнул.

– Вы уже несколько лет живёте один. Стараетесь поддерживать внешний вид, но довольно неумело, бороду стрижёте сами, левый край отхватили больше правого. И вы, ко всему, батенька, ещё тот бонвиван.

– Из чего же вы заключили? – рассмеялся Николай Второй.

– Цвет лица, ваше высочество, несмотря на немалые прожитые вами года, прекрасен. Он говорит о том, что Кшесинские Матильды Казимировны вас периодически навещают.

Попутчик расхохотался.

– Эпизодически, господа, эпизодически, консультирую, к-хе-к-хе, молодых аспиранток, так сказать. Каюсь, грешен. Как специалисту в древнерусской письменности мне известно, что во все времена мудрые люди призывали к смирению плоти. Сам батюшка Иван Грозный каялся в чрезмерном блуждении чресел. Грешен, грешен, устоять зову плоти не могу. Жён у меня было две, на одной бы женат дважды в надежде, что поумнела. Ах, какие пельмени она готовила! Увы, во втором браке со мной она тратила семейное время на чтение сонников и оккультных сочинений, и даже разучилась делать свои фирменные пельмени.

Спикер усмехнулся и погрозил ему пальцем:

– Но питаетесь вы плохо. Две булочки с заранее намазанным маслом, всё те же яйца и шпроты. Хотя ваш коньяк говорит, что вы сибарит. Я лично, хотя и вложился в общий стол копчёными окорочками, черемшой, домашней колбасой и чачей, но это всё с базара, а не из дома тёщи-умелицы. Кстати, у меня их было три, и лучше б я женился на одной из них, добрейшей души женщина, кулинарная колдунья, а её соленья были просто блеск! Давайте-ка, господа, всё же перекусим и искупим безделье амброзией богов.

Специалист по древнерусской письменности, потерев руки, сказал:

– Давно пора искупить. Веселие Руси есть пити, не можем без того быти, говаривал Владимир Красное солнышко. Предадим забвению страшную действительность, инфляцию, скачки цен, ваучеры и их создателя рыжего чёрта Чубайса.

– Предадим, – согласился спикер, – Эдуард, свинтите с ненавистью голову коньяку, представляя, что вы свинчиваете голову этого рыжего чёрта.

Отвинчивая крышку коньяка, Эдди усмехнулся.

– А как же я, Холмс? На десерт оставили?

– Дойду и до вас, потерпите, – спикер, налил себе чачи и поднял стакан, – мир, господа, полон холостяков. Не побоюсь этих слов, они составляют лучшую часть народонаселения. Добровольно, а иногда из-за обстоятельств, они берут на себя благородную и тяжкую миссию по изучению характеров, привычек, модуса вивенди женщин, так сказать. Обогащённые неоценимым опытом они как бы становятся образцом мудрости для молодого поколения, кладезем правды. По моим наблюдениям уже после медового месяца, а иногда и раньше, новообращённые в мужья юноши начинают завидовать холостым товарищам. Все женатые завидуют холостякам. Холостяк – это звучит гордо! Виват, холостяки! И между прочим, у холостяков есть ещё одно значимое преимущество перед женатыми: то, что общество осуждает в поступках женатых, оно снисходительно прощает холостякам. Примеры золотых или бриллиантовых свадеб – это, скорее примеры беспримерного мученичества и смирения равные деяниям первых христиан. Так выпьем же за многострадальную касту холостяков.

Спикер высоко, по-грузински подняв локоть, выпил до дна. Попутчики с удовольствием закусывали, шутили. Когда выпили по второй, расслабились, спикер, наконец, глянул на Эдди.

– Не спрашиваю о роде вашей деятельности. Она скорее интеллектуальная, но не связана с сидением над книгами или у микроскопа, поскольку это бы вас тяготило, – у вас вид человека, который превыше всего ценит свою свободу. По всем параметрам наш молодой попутчик, господа, никогда не был женат. Со скрипом его можно включить в нашу касту в качестве образчика мужчины мудрого, не подавшегося очарованию сирен-обманщиц, хотя, думаю, он не айсберг и об него разбилось не одно женское сердечко. По всему, Эдуард – обеспеченный щёголь, из тех, кто не носит подолгу одну и ту же одежду, а просто приобретает новую и модную. Но он и не сынок папочки магната, своё счастье и деньги делает сам. В чём же дело, Эдуард? Почему такая грусть в глазах? Насколько я знаю, ваше имя говорит о твёрдом и уверенном в себе мужчине, знающего чего он хочет от жизни, умеющего выходить из любой ситуации. Почему мой метод споткнулся о вас? Вы будто в кокон укутаны. Возможно, вы в очередной раз страстно влюблены, а она выстроила баррикады и носит пояс верности?

Эдди рассмеялся.

– Сэр, вы почти угадали. Она меня ждёт, но между мной и нею водные баррикады площадью почти в шестьдесят два миллиона квадратных километра.

– Господи! Мы не во времена Колумба живём, самолёт доставит вас к ней за несколько часов. Финансы?

– И тут, но проблемо, – пожал Эдди плечами, – однако хотелось бы нажитое нелёгким путём забрать с собой, но, увы, наши законы ещё не вполне демократичны, закон строго следит за содержимым чемоданов отъезжающих в лучший мир. Никакого уважения и злобная зависть к счастливчикам.

– Нет нерешаемых проблем, тем более всего лишь финансовых при наличии оных. Всё дело только в цене решения, а тут уж, как говорится, хозяин – барин, думай, что делать. Мне бы ваши проблемы, дорогой мой. Друзья, а не попросить ли нам нашу проводницу чайку нам принести, а после и продолжить полемику?

Компания дружно согласилась. Беседа продолжалась. Спикер, попивая чай, предложил попутчикам диспут на тему: выбрать фразу из лексикона их бывших супруг, которая больше всего их раздражала. Полемика разгорелась нешуточная. Мужчины беззлобно вспоминали перлы бывших, все эти: ты забыл какой сегодня день? – у меня голова болит – будь мужчиной – руки у тебя из … растут – делай, что хочешь – надоел уже – золотце моё, котик – ты мужик? Сошлись на том, что всё это ещё можно стерпеть, но самое невыносимое – это периодическое обращение жён в молчащих сфинксов, с сурово поджатыми губами. Знаток древнерусского письма, сказал, в такие периоды он начинал искать способы самоубийства, мечась между пошлым повеситься и благородным отравиться. Спикер напомнил всем, что форум забыл главный перл женщин – ты меня любишь? Заметив философически, что со временем этот перл обязательно трансформируется в категоричное и капризно-гневное – ты меня не любишь! А Эдди добавил пропущенный попутчиками нокаутирующий любого мужчину скептический перл – я же говорила. Голосование выявило, что нет ничего ужасней, чем сфинксовое молчание жён, но за женщин все выпили с удовольствием.

Когда компания, наконец, шумно улеглась, ещё некоторое время вяло обсуждали «женский вопрос», обсуждали аспекты женской красоты, сошлись (с примерами из жизни,) на том, что о вкусах не спорят, а в сакраментальном Чеховском: «в человеке всё должно быть прекрасно», применительно к женщине, изложены не все качества, которые делают мужчину счастливым. Спикер поведал попутчикам академически выверенную классификацию женщин академика Ландау. Она гласила: 1) Высший класс – не оторваться! 2) Хочется смотреть. 3) Можно смотреть 4). Не хочется смотреть. 5)Противно смотреть. С академиком все согласились. Первым стал похрапывать Николай Первый, а вскоре к ним присоединились и остальные. Эдди долго ворочался, прикорнул перед остановкой Ростове, его разбудили шумно собирающиеся выходить спикер и Николай Второй. Они попрощались с попутчиками, а спикер поманил Эдди пальцем за дверь купе, где тихо ему сказал:

– Коллега, поверьте старому массовику-затейнику, более-менее надёжный способ решить вашу проблему, это сойтись с человеком с дипломатическим паспортом, их багаж не шмонают. Они тоже люди с проблемами, деньги нужны всем, а времена и для них нынче тяжёлые. Однажды я такое удачно провернул.

– Да где же взять этого дипломата, коллега? – развёл руками Эдди.

– Ищите, да обрящите, – хлопнул его по плечу тот, улыбаясь.

В Ростове в купе вошёл пожилой, неряшливо выбритый мужчина с нездоровым румянцем на лице. Он уселся у окна, и ударив себя руками по голове, возмущённо сказал:

– Хлеб! Хлеб! Хлеб – по пятьдесят рублей!

Эдди с интересом глянул на него, думая: «Пожалуй, инфляцию уже можно отнести к тяжёлым психическим заболеваниям».

А вслед за мужчиной в купе, хватаясь за дверной проём, чтобы не упасть, ввалилась пьяная «Мисс Ставрополье», чуть не приземлившись мимо скамьи. Сосед глянул на попутчицу, на её ботфорты выше колен и задумчиво почесал затылок. Эдди решил помолчать, смотрел на Лилию с фальшивым восхищением.

– А такие вот рыбацкие сапоги, как твои, я за двадцать тысяч на базаре видел. Двадцать тысяч, с ума сойти! – сказал больной инфляцией вошедшей.

Мисс икнула.

– Звиняйте, господа. Эти рыбацкие сапоги я за долля́ры покупала, старче, а сколько в рублях будет я не рублю.

– Долла́ры! – возмущённо и гневно вскричал её сосед. – Кто их видел, долла́ры эти?!

– Деньги, как деньги, – зевнула и улыбнулась мисс Эдди, —а я тебя, где-то видела, только не помню где.