Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Что ж, наверное, можно и так. Им нужно уехать, а Венере нужны люди – в любом количестве. Но я очень рада, что Марсианская Республика не субсидирует въезд, иначе бы нас затопило. Конечно, мы принимаем иммигрантов, но они должны сами оплатить перелет и оставить в совете ДЭГ обратные билеты, причем деньги за них не выдаются раньше двух марсианских лет.

И это правильно. По крайней мере треть иммигрантов, которые приезжают на Марс, не могут адаптироваться. Они тоскуют по дому, чахнут и наконец используют эти обратные билеты, чтобы вернуться на Землю. Не могу понять, чем может не понравиться Марс, но если так получилось, пусть уж лучше улетают.

Так я и лежала, думала о разном, немножко скучала, немножко волновалась и удивлялась, почему никто не займется бедными крошками.

Свет погас, и, когда кто-то подошел к моей полке, я поначалу не разглядела, кто это.

– Подди? – послышался тихий голос Герди. – Ты здесь?

– Похоже на то. Что случилось? – так же тихо ответила я.

– Детей пеленать умеешь?

– Конечно!

Внезапно мне подумалось, как там Дункан… я ведь не вспоминала о нем несколько дней. Может, он забыл меня? И не узнает Бабушку Подди, когда снова меня увидит.

– Тогда идем со мной, подруга. Есть работа.

Еще бы ее не было! Нижняя часть убежища, в четырех рядах от моей ячейки, примыкающая к техническому отсеку, была поделена на четыре части, словно торт. Санузлы, два изолятора – мужской и женский (оба забиты до отказа), – а между изоляторами – жалкая пародия на детскую, кубическое помещение со сторонами по два метра. Три ее стены были увешаны холщовыми люльками с младенцами, да еще часть перехлестывала в женский лазарет. И почти все они орали.

Посреди этого пандемониума две измотанные стюардессы пеленали малышей на узехоньком выдвижном столе. Герди похлопала по плечу одну из них:

– Порядок, девочки, подошло подкрепление. Идите перекусите, да и отдохните немного.

Та, что постарше, посопротивлялась для порядка, но видно было, что они рады отдохнуть. Потом они ушли, а мы с Герди встали по местам и взялись за дело. Не знаю, сколько мы работали (просто не было времени глянуть на часы), но работы было явно больше, чем нас, и мы пытались нагонять. Все же это было лучше, чем лежать в ячейке и глазеть на потолок в паре сантиметров от носа. Хуже всего была теснота. Я все время прижимала локти, чтобы не пихнуть Герди, а с другой стороны в меня упиралась люлька.

Но все равно я не жалуюсь. Конструктору «Трезубца» пришлось попотеть, чтобы разместить максимум людей в минимуме объема, да еще достаточно хорошо экранировать этот объем. Понятно, что заботился он не о гигиене младенцев, а о том, чтобы сохранить им жизнь.

Но малышу-то этого не объяснишь.

Удивительно, но Герди работала спокойно и уверенно, без единого лишнего движения. Никогда бы не подумала, что ей приходилось возиться с пеленками. Но работала она споро и побыстрее меня.

– А где их мамаши? – спросила я, подразумевая: «Почему эти лентяйки бросили своих детей стюардессам и добровольцам?»

Герди меня поняла:

– Большинство из них заняты другими своими малышами. Забот полон рот, успокоить и прочее. А еще двое вырубились и отсыпаются. – Она кивнула на изолятор.

Это была святая правда, и я заткнулась. В индивидуальных ячейках, куда уложили пассажиров, просто невозможно толком обиходить ребенка, и если бы все разом потащили детей сюда, возникла бы неописуемая пробка. Пожалуй, конвейерная система себя оправдывает.

– Пеленки кончаются, – сказала я.

– В шкафчике должна быть еще стопка. Ты видела, что случилось с лицом миссис Гарсиа?

– Что? – Я присела на корточки и достала пеленки. – Ты, наверное, хочешь сказать – с миссис Роуйер?

– Ей тоже досталось. Но миледи Гарсиа первой попалась мне на глаза. Ее как раз приводили в чувство, и я хорошо все разглядела. Так ты ее не видела?

– Нет.

– Вот подменят нас – загляни в женский изолятор. Такого изумительного, такого яркого желтого цвета даже на палитре не увидишь, не то что на человеческом лице.

Я так и села.

– Господи! Я видела миссис Роуйер – она ярко-красная, а не желтая. Герди, ради бога, что же с ними случилось?

– Что случилось – ясно, – подумав, ответила Герди, – а вот как – никто не может понять.

– Я тоже не понимаю.

– Цвет говорит сам за себя. Это характерные оттенки водорастворимых пигментов, их применяют в фотографии. Ты что-нибудь смыслишь в фотографии?

– Почти ничего, – ответила я.

Все, что я знала, рассказал мне Кларк, он довольно опытный фотограф. Но разумеется, это следовало держать при себе.

– Ну ты наверняка видела, как фотографируют другие. Вынимаешь из аппарата карточку – на ней твое фото, только его еще не видно. Она чистая, как стекло. Окунаешь ее в воду и болтаешь там секунд тридцать. Она все еще прозрачная. Потом кладешь ее на свет, и картинка начинает проявляться… и, когда цвета наберут яркость, досушиваешь ее в темноте. Главное – не переборщить с цветами. – Она хихикнула. – Похоже, эти дамы не сообразили вовремя закрыть лицо и остановить процесс. Наверное, пытались смыть краску и сделали только хуже.

– Все равно не понимаю, как это вышло, – озадаченно сказала я. Я действительно была озадачена. Некоторыми частностями.

– Никто не понимает. Но у доктора есть версия: кто-то сыграл шутку с их полотенцами.

– Что?

– У кого-то на борту был запас несвязанных пигментов. Кто-то пропитал непроявленными, то есть бесцветными, пигментами полотенца и хорошенько высушил в темноте. Потом этот кто-то тайком забрался в их каюты и подменил полотенца в ванных комнатах. Это не трудно, если у человека крепкие нервы: последнюю пару дней обслуживание кают ухудшилось из-за бури. Все полотенца на корабле одинаковые, поди тут догадайся.

«Надеюсь, что не догадаются», – подумала я, а вслух сказала:

– Да, догадаться трудно.

– Конечно. Это могла быть стюардесса или кто угодно из пассажиров. Но откуда взялись пигменты? В корабельном магазине их нет, разве что в пленках. А доктор готов прозакладывать голову, что только специалист-химик, да еще в хорошей лаборатории, способен выделить краску из пленки. Еще он говорит, что на Марсе эти пигменты не производятся, значит этот «кто-то» – с Земли. – Герди взглянула на меня и улыбнулась. – Так что ты, Подди, вне подозрений. Не то что я.

Если меня не подозревают, значит и Кларк в безопасности.

– А с чего бы им подозревать тебя? Это же смешно!

– Конечно смешно… будь у меня эти краски, я не знала бы, что с ними делать. Но я могла купить их еще на Земле, а причин любить этих дамочек у меня нет.

– Я от тебя слова о них не слышала.

– Да, зато они сказали несколько тысяч слов обо мне, а у людей есть уши. Так что меня крепко подозревают, Подди. Но ты не бойся за меня. Я этого не делала, поэтому никто не докажет, что я виновата. – Она хмыкнула. – Надеюсь, настоящего виновника никогда не найдут!

Я едва не сказала: «Я тоже надеюсь!» Знала я одного человечка, способного без всякой лаборатории выделить пигмент из пленки. Я быстро припомнила, что видела во время обыска в каюте Кларка.

Там не было ничего похожего на красители. Даже фотопленки не было.

Но это ровным счетом ничего не доказывает, когда дело касается Кларка. Надеюсь, он был осторожен и не оставил отпечатков пальцев.

Потом пришли две стюардессы, и мы накормили малышей. Мы с Герди кое-как помылись и перекусили на ходу. А после я вернулась на выделенное мне место и мигом заснула.

Должно быть, я дрыхла часа три или четыре и проспала роды миссис Дирксон. Она эмигрирует с Терры на Венеру, и ребенок у нее должен был появиться после перелета, но волнение ускорило ход событий. Как бы то ни было, начались схватки, ее отнесли в этот крохотный изолятор, а доктор Торланд, едва взглянув, велел нести ее в центр управления – потому что центр управления был единственным местом в защищенной зоне, где они могли расположиться.

Там ребенок и родился – на палубе центра управления, между сейфом для карт и компьютером. Доктор Торланд и капитан Дарлинг были крестными отцами, а старшая стюардесса – крестной матерью. Малышку назвали Радиантой – так себе каламбур, но имя красивое.

Прямо в центре управления для Радианты сотворили инкубатор, а миссис Дирксон отправили в изолятор и кольнули ей снотворное. К этому времени я и проснулась.

Я решила рискнуть, рассудив, что капитан сейчас помягче, чем обычно, и сунулась в центр управления:

– Можно мне взглянуть на ребеночка?

Капитан сперва рассердился, но потом усмехнулся и сказал:

– Ладно, Подди. Быстренько посмотри и выметайся.

Я так и сделала. Радианта весит около килограмма и, если откровенно, выглядит так, что невольно подумаешь, стоило ли с нею возиться. Но доктор Торланд считает, что дела ее идут неплохо и со временем она станет красивой и здоровой девушкой, причем будет привлекательнее меня. Надо думать, он знает, что говорит, но для этого ей предстоит здорово потрудиться. Цветом она почти как миссис Роуйер и состоит в основном из складочек.

Конечно, скоро она перерастет это состояние, но пока она точь-в-точь как последняя картинка из премиленького пособия под названием «Чудо жизни» (предыдущие картинки из этой серии еще менее аппетитны). Хорошо, что мы не видим детей, пока они не оформятся для дебюта, иначе бы род человеческий пресекся.

Может, лучше было бы откладывать яйца. Наш процесс размножения далеко не совершенен, и женщины понимают это лучше прочих.

Я пошла вниз посмотреть, не пригожусь ли детишкам постарше. Выяснилось, что нет: их только что покормили, и теперь в изоляторе дежурили одна из стюардесс и молодая женщина, которую я раньше не встречала. Они клялись, что работают всего несколько минут. Но я все равно осталась с ними, лишь бы не лезть на свою полку. Потом попыталась помочь: проверяла младенцев, передавала мокреньких, как только освобождался столик.

Это немного ускорило дело. Потом я достала из люльки маленького кривляку и начала укачивать.

– Я готова, давай его, – повернулась ко мне стюардесса.

– Он сухой, – ответила я. – А может, она. Просто ему одиноко и он хочет, чтобы его приласкали.

– У нас нет на это времени.

– Это еще неизвестно. – Самым неприятным в этом питомнике лилипутов был повышенный уровень шума. Детишки будят и провоцируют друг друга, и децибелы растут в геометрической прогрессии. Конечно, всем им было одиноко и все они были напуганы – я бы на их месте наверняка испугалась. – Ласка детям нужна больше, чем что-либо другое.

– Им всем давали по бутылочке.

– Бутылочка не умеет обниматься.

Она не ответила, просто стала проверять других детей. Я знала, что права: ведь малыш слов не понимает, не знает, зачем он здесь и что случилось. Поэтому он плачет, и его нужно успокоить.

Герди появилась как раз вовремя:

– Могу ли я помочь?

– Конечно можешь. Вот… держи этого.

Минут через пять я завербовала еще трех девушек примерно моего возраста и зацепила Кларка – вместо того чтобы спокойно лежать на койке, он таскался по проходам. Энтузиазма он не проявил, но и не удрал – лучше уж что-то делать, чем скучать.

Больше помощников искать не стоило – им негде было стоять. А работали мы так: две няньки отступили на шаг в изоляторы, а управляющая всем процессом (это я) стояла на крошечном пятачке у трапа, готовая шарахнуться в любой момент и в любом направлении, впуская людей в туалеты и выпуская, конечно. Герди, самая высокая из нас, стояла чуть сбоку и передавала самых плаксивых мне для вынесения вердикта: мокрых – пеленать, а сухих – укачивать, а когда они уснут – обратно в люльки.

В деле разом были самое малое семь малышей, а иногда и целый десяток, потому что при 0,1 g ноги совсем не устают, а ребенок почти ничего не весит. Можно держать по малышу на каждой руке, что мы, кстати, и делали.

Через десять минут наших стараний крик и плач затихли до уровня отдельных всхлипов. Я и не надеялась, что Кларк выстоит до конца, но он держался молодцом. Может, потому, что в нашей команде была Герди? Он укачивал малышей с таким выражением мрачного благородства на лице, какого я раньше не видела, и вскоре даже начал приговаривать «баю-бай» и «спи, малышка, спи», словно всю свою жизнь только этим и занимался. И вот ведь чудо: детишкам он очень нравился, у него на руках они затихали быстрее, чем у любой из нас. Может, он их гипнотизировал?

Это продолжалось несколько часов. Время от времени мы перегруппировывали силы: подходили свежие добровольцы, а те, кто уставал, – отдыхали. Меня тоже разок подменили. Я быстренько перекусила, часок полежала в своей ячейке и снова приняла вахту.

Я пеленала детишек, когда из динамика раздался голос капитана: «Прошу внимания. Через пять минут корабль перейдет в режим свободного полета и наступит невесомость. Искусственное тяготение будет восстановлено, как только мы закончим ремонтные работы на внешнем корпусе корабля. Все пассажиры должны пристегнуться. Экипажу занять места согласно вахтенному расписанию для режима свободного полета».

Я продолжала пеленать малыша – это дело нельзя бросать на полпути. Тем временем убаюканных младенцев разложили по люлькам, а команду баюкальщиков разогнали по ячейкам и велели пристегнуться. Вращение корабля заметно замедлялось. В центре корабля вы просто не замечаете один поворот за двенадцать секунд, но, когда вращение замедляется, вы не можете это проигнорировать.

– Подди, беги наверх и пристегнись, – сказала мне стюардесса из моей смены.

– Глупости, Биргит, – ответила я, запихивая высушенного младенца в люльку и застегивая молнию. – Здесь же дел невпроворот.

– Подди, это же приказ! Ты ведь пассажирка.

– А кто будет возиться с малышней? Одна ты? А что насчет тех четверых, что лежат на полу в женском изоляторе?

Биргит хлопнула себя по лбу, подхватилась и понеслась в изолятор. Других стюардесс поблизости не было – все они проверяли ремни у пассажиров, – и загонять меня в ячейку было некому. А когда Биргит вернулась, на нее навалилось столько хлопот, что она больше не напоминала мне о приказе. Она убрала пеленальный столик и принялась закреплять люльки, а я проверяла остальных. Почти все они были открыты – что было вполне логично, когда мы с ними возились, но теперь их пришлось застегивать. В невесомости застежка-молния полога на детской люльке так же важна, как ремни у взрослого. Пологи держат детишек плотно, но мягко, только головки остаются свободными.

Я еще возилась с застежками, когда завыла сирена и капитан остановил двигатель.

Мамочка моя! Вот когда начался сущий шабаш! Сирена разбудила спавших малышей, перепугала остальных, и все они начали извиваться, как маленькие червячки, и заорали во всю мочь своих легких, а один, над которым я еще не застегнула полог, невесть каким образом выскочил из люльки и уплыл в центр комнаты. Я ухватила его за ножку, но сама оторвалась от пола, и мы поплыли в воздухе, пока не ткнулись в стену. Правда, теперь она была не стеной, а просто препятствием. Невесомость все здорово путает, если вы к ней еще не привыкли. Признаюсь, я как раз из непривыкших. Ну, или была из них.

Стюардесса ловко схватила нас обеих, сунула неуловимую малышку обратно в ее смирительную рубашку и застегнула молнию, а я в это время старательно цеплялась за опору. Тем временем выпростались еще двое.

На этот раз я управилась получше: цапнула одного и держала, пока Биргит разбиралась со вторым. Она-то чувствовала себя в невесомости как рыба в воде, двигалась плавно, словно балетная примадонна, только вдвое медленнее. Я отметила для себя, что и мне нужно этому научиться.

Я решила, что на этом чрезвычайная ситуация закончилась. Я была не права. Младенцы не любят невесомости. Мало того что она их пугает, главное – у них совершенно отказывают сфинктеры. В основном на это можно было не обращать внимания, но пеленки впитывают далеко не все. И к сожалению, шестерых или семерых малышей недавно покормили.

Вот тут-то я и поняла, почему все стюардессы – дипломированные медсестры: в следующие минуты мы вдвоем спасли от удушья пятерых малышей. Сначала Биргит прочистила горлышко одному малышу, который срыгнул молоко, потом я, посмотрев, как она это делает, помогла второму, она привела в порядок третьего… И так далее.

А потом мы вооружились чистыми пеленками и кое-как почистили воздух. Вот что я вам скажу, милочка моя: если вы думаете, будто пережили самое худшее, когда маленький братик стравил на ваше новое вечернее платье, попробуйте то же самое в невесомости, где все это нигде не оседает, а вольно летает, словно дым на ветру. Словом, или вы достанете это, или оно достанет вас.

В шести экземплярах. В тесном закутке.

Когда мы вычистили (процентов на 95) наши авгиевы конюшни, нас от макушек до щиколоток покрывало кислое молоко. Тут капитан велел всем приготовиться к ускорению и сразу же врубил тягу. К великому моему облегчению. Явилась миссис Пил, главная стюардесса, и ужаснулась, что я не в ячейке и не пристегнута. Я изящно и вежливо послала ее к черту, правда в более вежливых выражениях, подобающих моему полу и возрасту, и спросила, что сказал бы капитан, если бы двое младенцев задохнулись насмерть из-за того, что я лежала пристегнутая, согласно инструкции. Биргит подтвердила, что я спасла от удушья как минимум двоих малышей, а может, и больше, ей, сами понимаете, было не до счета.

Миссис Пил тут же сменила тон, извинилась передо мной, выразила мне благодарность, глубоко вздохнула, вытерла лоб, пошатнулась. Мы поняли, что от усталости она с ног валится. Впрочем, это не помешало ей перед уходом проверить всех малышей. Вскоре явилась смена, а мы с Биргит залезли в женский туалет и попытались привести себя в порядок. Без особого успеха – переодеться-то нам было не во что.

Сигнал отбоя вызволил наши души из чистилища, а горячая ванна приобщила к сонму ангелов. Пока на внешнем корпусе проводили ремонт, на палубе «А» проверили уровень радиации и объявили, что она безопасна. Сам ремонт, как я тут же выяснила, был вполне рутинным. Дело в том, что антенны, датчики и некоторые наружные приборы не могут выдержать солнечной бури, они буквально сгорают, так что после каждой бури приходится выходить наружу в защитных скафандрах и их заменять. Это обычное дело, вроде замены перегоревших лампочек в люстре, но те, кто этим занят, получают такие же премии, как и «охотники», – ведь старина Сол может чихнуть напоследок и испепелить их.

Я отмокала в теплой, чистой воде и вспоминала, как настрадалась за последние восемнадцать часов. Все было позади и потому выглядело не так уж плохо.

Лучше уж страдать, чем скучать.

Глава 9

Мне уже двадцать семь лет.

Венерианских, конечно, но так лучше звучит. Все, изволите ли видеть, относительно.

Но даже за тысячу лет неувядаемой молодости я не согласилась бы жить на Венере. Венусбург похож на рукотворный кошмар, а его окрестности еще хуже. Я там видела не так уж много, но, честно говоря, больше и не хочется. Просто диву даюсь, почему эта мрачная, задушенная смогом планета носит имя богини любви и красоты. Здорово похоже, что ее слепили из мусора, который остался после сотворения Солнечной системы.

Не думаю, что я вообще нос высуну за пределы Венусбурга, разве что посмотреть фей в полете – очень хочется. Единственная фея, которую я пока видела, стоит в холле местного хилтона, где мы обитаем. Чучело, сами понимаете.

Венера оказалась для меня глубоким разочарованием, и я теперь считаю дни до отлета на Землю. Молюсь, чтобы Земля не оказалась такой же. Наверное, мне там понравится: есть что-то волнующе первобытное в том, что там можно выйти под открытое небо даже без кислородной маски. Дядя Том говорит, что в Средиземноморье (это такой океан в La Belle France) земляне купаются вообще без одежды, не говоря уже об изолирующих костюмах или масках.

Я бы так не смогла. Я вовсе не стесняюсь своего тела, люблю хорошенько попотеть в сауне, как и любой марсианин, но купание в океане меня до жути пугает. Ни за что бы не полезла туда, где глубже, чем в ванне. Я однажды видела, как ранней весной из Большого канала выудили утопленника. Говорят, перед кремацией его долго размораживали, чтобы кремировать.

Я слышала, что на Средиземноморье воздух прогревается до температуры человеческого тела, а вода лишь не намного холоднее. Пусть так, но Подди Фрайз все равно по-глупому рисковать не будет.

Тем не менее Земля фантастична, невероятна, и мне не терпится посмотреть на нее поближе. Я вдруг обнаружила, что самые яркие мои впечатления о Терре имеют в своей основе сказку о стране Оз. Не самый надежный источник, да. То есть Дороти беседует с Волшебником – это очень поучительно, но фактической информации маловато. В детстве я, помнится, верила каждому слову о стране Оз, но сейчас-то я уже не маленькая и здорово сомневаюсь, что смерч – надежное транспортное средство, а также что бывают железные дровосеки и дороги из желтого кирпича.

Другое дело – тик-токи. Их часто можно встретить в Марсополисе, их там используют на разных простых и скучных работах. Конечно, они не совсем такие, как в стране Оз, и их никто не называет тик-токами, кроме детей, но они достаточно похожи, чтобы убедить, что сказка о стране Оз, как минимум, основана на реальных фактах, а то и правдива до последнего слова.

И я верю в Голодного Тигра, потому что видела его собственными глазами. Он жил в муниципальном зоопарке Марсополиса, калькуттский клуб «Кавани» подарил его своим «марсианским собратьям». Он всегда смотрел на меня так, словно оценивал мои гастрономические достоинства. Он околел, когда мне было пять лет, и я не знала, радоваться мне или горевать. Тигр, конечно, был очень красивым… но очень голодным.

Впрочем, до Земли еще далеко, а на Венере для новичка вроде меня тоже есть на что посмотреть.

Настоятельно рекомендую всем путешествовать в компании дяди Тома. По прибытии на Венеру нас не заставили сидеть в дурацком зале под вывеской «Добро пожаловать» (!), а сразу дали «зеленую линию» – к немалому огорчению миссис Роуйер. «Зеленая линия» означает, что никто не сует носа в ваш багаж и никого не интересуют ваши документы: паспорт, медицинская карта, справка Службы безопасности, свидетельство о платежеспособности, свидетельство о рождении, удостоверение личности и еще девятнадцать глупых бумажонок. Вместо этого нас мигом перебросили со спутника в космопорт на личной яхте председателя правления. На планете нас встретил сам председатель (!), усадил в свой «роллс» и с ветерком отвез нас в хилтон «Тангейзер».

Он даже предложил нам остановиться в его официальной резиденции («коттедже», так по-венериански называется дворец), но сделал это, похоже, лишь из вежливости. Как бы то ни было, дядя Том саркастически поднял левую бровь и сказал:

– Мистер председатель, даже если вы хотите меня подкупить, вы же не хотите, чтобы об этом узнали все?

Мистер председатель вовсе не обиделся, он громко рассмеялся, и живот его заходил ходуном, как у Санта-Клауса. (Кстати, он здорово похож на него: есть и борода, и пунцовые щеки, и смеется он часто. Вот только глаза у него при этом остаются холодные.)

– Сенатор, – сказал он, отсмеявшись, – как вы могли так плохо обо мне подумать? Я буду действовать тоньше, через молодую леди, например. Мисс Подкейн, вы любите бриллианты?

Я честно ответила, что не очень, потому что все время их теряю.

Он моргнул и обратился к Кларку:

– А ты, сынок?

– Предпочитаю наличные, – ответил мой братец.

Председатель снова моргнул и больше ничего не говорил.

Водителю своему он тоже ничего не сказал, когда дядя Том отверг предложение поселиться в «коттедже», – мы так и летели, никуда не сворачивая, до самого хилтона. Так что я думаю, он и не ожидал, что мы согласимся.

Я начинаю понимать, что для дяди Тома это вовсе не увеселительная поездка… эмоционально осознавать то, что раньше понимала только умозрительно. То, что дядя Том не просто лучший игрок в пинокль Марсополиса, иногда он играет и в другие игры, где ставки гораздо выше. Честно признаюсь – все это выше моего понимания, да и информации у меня маловато. Я знаю только, что вскоре откроется конференция Трех планет, но это всякому известно.

Вопрос: а не замешан ли в этом дядя Том? Как консультант или как-то еще? Надеюсь, что нет, иначе нам предстоит не одну неделю кантоваться на Луне. А я не хочу попусту торчать на скучном шарике космического шлака, когда меня ждут все чудеса Терры. Ведь одну меня туда дядя, ясно дело, не отпустит.

Кстати, о Кларке: надеюсь, он шутил, отвечая председателю. Ведь не продаст же он, в самом деле, родного дядю за деньги. С другой стороны, к деньгам он относится очень серьезно. Я должна об этом крепко подумать…

Одно утешение: тот, кто сунет Кларку взятку, обнаружит, что мой братец вместе с деньгами отхватил и руку по локоть.