Солнце идёт за нами

В это время они услышали крик. Толстый дяденька, одетый по-купечески, орал, показывая на миловидную, очень юную девушку в синем платьице, тихонько поднимающуюся вверх по ступенькам лестницы:

– Я же знаю эту, прости Господи, сам к ней хаживал.

Девушка остановилась и заплакала. Но навстречу ей быстро спустился человек в светло-серой холщёвой одежде и приветливо поговорил:

– Иди дальше, тебе препон нет.

– Но почему, почему? – бесновалась купчина и примкнувшая к нему старуха.

Ангел тихо ответил:

– При родах умерла.

И взмахнул рукой. Только не рука это оказалась, а больше белоснежное крыло, и в нем, как в зеркале, все увидели калейдоскоп картинок: на первой – она, девочка, горько плачет над матерью, умершей в сыром подвале, далее – она же лежит, распятая на кровати, и купчина, тот самый, что громче всех орал, глумливо ощупывает ее детское тельце, а вот она же ласкает двух маленьких сестренок, протягивая им красный леденец-петушок.

– А что будет с моей дочкой? – пролепетала испуганная девушка. – Можно узнать?

Здесь же на крыле Ангела увидели пожилую супружескую пару, нежно пестующую крохотного младенца и двух девочек постарше. Через мгновение хорошенький ребенок стал годовалым и заливался смехом верхом на игрушечной лошадке. Две девчушки рядом расчесывали большую белую куклу. Картины сменяли одна другую, и вот счастливая девушка стоит под венцом со смущенным молодым человеком; рядом улыбаются старики супруги и красивые дамы и кавалеры.

– Я все поняла, их удочерят хорошие люди. Жаль, что я не смогу сказать им спасибо.

Ангел улыбнулся:

– Сможешь, но через много-много лет. Они придут к тебе сами…

И успокоенная молодая женщина птицей полетела вверх. Краешек синего легкого платья еще долго могли наблюдать находящиеся внизу судимые. Их видение прервал кашель, будто кто-то прочищал горло. Оглянувшись, несчастные увидели Черта. Он, поправляя длинными красивыми пальцами с прозрачными блестящими ногтями белоснежную манишку, торжествующе протягивал какой-то свиток Ангелу. Прочитав бумагу, тот шепотом переспросил:

– Все? – и его лицо омрачилось.

– Все! – громко подтвердил Черт. – Работы навалом.

Его круглые чувственные, похожие на изогнутый лук, губы скривились в приятную усмешку, глаза, чёрные, как сливы, покрылись влагой, в них промелькнуло явное удовольствие. Ещё раз оглядев людей, он, взмахнув черным рукавом, скомандовал:

– Все за мной, строем, шагом марш!

– Как? – загалдела толпа. – А почему нас на суд не позвали?

– Может, оправдались бы, – завизжала уже знакомая солдату старуха.

Но Черт игриво посмотрел на нее и махнул рукой, из-под которой все увидели картину, как она, еще молодая, плюет в арестанта -каторжника, гремящего цепями, и отталкивает его руку, протянутую за милостыней. Нечистый развеселился:

– Не угадала, дур-ра. Один он и был невиновен из всех; подала бы сухарь какой-никакой, сейчас бы, как молоденькая, поскакала туда, куда мне ход заказан.

Черт вдруг улыбнулся, показав ровные белые зубы, и кивнул в сторону купчины, идущего отдельно: никто не захотел встать ему в пару.

– А младенец, которого Ангел показывал, от тебя. Твой он!

И желая усилить впечатление, язвительно хохотнул:

– Только отчество у нее будет Павловна, хи-хи, а не Петровна.

Купец кинулся назад, к лестнице, завыл по-волчьи, но какая-то сила метнула его назад, в скорбно идущий строй. Люди сетовали, горько стенами, задыхались от жажды и зноя и шли по дороге в Ад.

Черт, в зависимости от своего настроения, ехидно показывал им видения, как сложилась бы их жизнь, если бы они поступали по-божески, или рисовал во всех подробностях их грехи и последствия их жестоких поступков, или… заигрывал со старухой, пытаясь развязать ей платок:

– Слышишь, барыня, – обращался он к ней, – выходи за меня замуж.

Но старуха, заправляя выбившиеся седые пряди в косу, строго его одёргивала:

– Не ты мне платок этот белый с васильками-цветочками повязывал, не тебе снимать.

Не унимаясь, чёрт ей сулил золотые горы, послабления всякие, в общем, зубы заговаривал. Да только без толку. Старуха на все его увещевания, говорила одно: «Отойди, лукавый, мой грех – мне и ответ держать».

Молодая женщина, вставшая рядом с Евсеем, казалось, потеряла рассудок, когда увидела, что вытравленный ей кусочек живой плоти стал бы добрым батюшкой, отмолил бы ее грех, не умерла бы она в тяжких муках, не терзались бы ее родители, лишенные последней надежды на спасение дочери, а теперь, когда придет их время, отец и мать не узнают ее.

У идущего сразу за солдатом были черные лицо и руки.

– Отчего бы? – подумал Евсей.

И Черт, будто прочитав мысли служивого, устроил целое представление. Оказалось, что почерневший был государевым человеком. За щедрую мзду отпустил убивца, казнив при этом невиновного, и все грехи злодея перешли к взяточнику. Он стал теперь перед Богом и людьми убийцей. Черт, пытаясь сохранить спокойствие, показывал скорбящие семьи, сиротку, угасающую от холода и голода, иссохшую от горя старуху мать, вдову, задыхающуюся от непосильной работы. Всех этих несчастий можно было бы избежать, если бы государев человек справедливо исполнял свой долг. Черт, вплотную подойдя к чиновнику, всё рассказывал да показывал:

– И сестра твоя вскоре будет обесчещена тем самым убивцем, от которого ты большой выкуп получил.

Из искусанных в кровь губ черного раздался глубокий стон, и он упал замертво. Но Лукавый одним движением мизинца поднял чиновника и велел идти дальше. А его грехи, как ржавчина, выползали из песка, сухих карагачей и опутывали будто паутиной. Евсей молчал, не пытаясь обелиться, думал: поделом ему, убийце незнакомого мужичка, достается. Попросил он только показать ему будущее, если б он тогда домой вернулся, не заходя в тот грязный кабак. Вмиг перед его взором появилась дородная женщина с короной русых волос вокруг головы, довольно приятным полным лицом и толстым младенцем на руках. Приглянулась бабонька Евсею, ох, как приглянулась, да делать нечего: идти нужно дальше.

Тем временем шагать стало все труднее: песок становился все острее и как стеклом резал стопы, воздух – все суше, в горле пересыхало, и постепенно люди замолкали, лишь кое-где раздавался плач.

Вдруг у большого камня все заметили старика, в лохмотьях, струпьях, но с очень ясными, живыми, голубыми-голубыми глазами. Он жалобно тянул к людям руки и просил помочь ему подняться и подсобить добрести до ворот Ада. Но люди проходили мимо: самим нелегко. Евсей пожалел старика, из последних сил взвалил его на закорки и понес. Идти стало тяжелее во сто крат. Видя, что служивый совсем выбился из сил, старик попросил:

– Оставь меня, изнемог ты со мной.

– Никогда живую душу на поле боя не бросал и тебя донесу.

И в тот же миг исчез старик и появился в небесах в сияющем круге и каплях живительной влаги Николай Чудотворец. Все упали на колени, протягивая к нему руки. Ангел ласково ответил Евсею:

– Тот мужичок из трактира жив, и ты тоже жив. Иди, ступай обратно на землю.

Очнулся Евсей, увидел над собой серые сочувствующие глаза, осенённые длинными ресницами, – женщина протягивала ему кружку с водой и ласково гладила по голове.

– Работать буду, любить буду! – счастливо подумал солдат.

А в то время бывшие его сотоварищи подошли к большой черной пещере. Заглянув внутрь, они закричали от ужаса. Одна лишь бабка в васильковом платке не успела переступить порога. Перед ней возникла горящая свеча.

– Что это значит? – равнодушно поинтересовалась она.

– Отмолили тебя на сороковой день. Еле-еле успели. Молились, милостыню щедро подавали. Среди нищих, что у церкви просили, тот каторжник из твоей молодости оказался. Понравился ему пирог с морковью, он тебя и помянул. Иди назад, Дарья Степановна, супруг твой тебя на полпути встретит.

– Он в Раю? – еще не веря своему счастью, переспросила старуха.

– Да. И ты теперь спасена! Только редко так-то бывает, – печально глядя на свечу повлажневшими фиолетовыми глазами, ответил Черт и, разъярившись неожиданно, кинулся в дыру, похожую на плавильную печь.

– Да, со всех Господь спросит, – завздыхала старая цыганка. – Прости меня, Александр Васильевич, что про вашу любовь с моей сестрицей отцу рассказала. Видимо, большие у вас чувства были, раз ты так и не женился.

– Да уж давно, Наденька, простил, давно.

– Ты-то простил, а я себе простить не могу. Любовь у тебя настоящая оказалась – на всю жизнь.

– Да, Господь со всех спросит, – подтвердила Тася. – И за гордость непомерную перед людьми, когда перед собой никого не видят, и за то, что всех обскакать хотят, гребут к себе незаконно денежки, завидуют друг другу, за сладкую жизнь да за сытную еду взыщет, за то, что делом настоящим не занимаются – развлекаются, легким путем по жизни проскочить норовят, не обременяя себя заботами и трудами… Господи, прости меня, грешную. Не мне судить людей. Бог всех рассудит.

– Страшный-то Суд и на этом свете бывает, – проговорил Санька. – Он происходит в душе нашей. Жизнь-то часто нас перед выбором ставит, думаешь, как поступить: честно, по справедливости или пойти легким путем – подчиниться силе да обстоятельствам. Хорошо, если человек мучается, терзается угрызениями совести, означает это, что жива его душа, не погибла. Страшно тогда, когда он перестает ощущать в себе борьбу эту, поступается в большом и малом, тогда мертвым становится и перестает быть Человеком.

Все замолчали.

– И мыслю я так, – торжественно закончил дедушка, – кто при жизни сделает свой выбор в пользу души и чести, преодолеет соблазны и будет просто тихо жить, работать, растить детей, украшать землю, того и на том свете не обидят.