Луна за моей дверью

Мюриэль Цюрхер

Луна за моей дверью

Original title:

Et la lune, là-haut

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

For the Russian Edition, published with the arrangement of Syllabes Agency

© Editions Thierry Magnier, France, 2019

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022

* * *

Чаще всего «отправиться на небеса» означает «спуститься под землю». Но иногда все заканчивается в бельевом ящике дивана

– А что делает этот козел, Динк?

– Он выкрутил оба крана, а пробкой дырку не заткнул.

– Вот блин! Некоторые так делают – и ничего, живут!

– У нас в ванне вообще нету никакой затычки. Она у нас во дворе стоит, а воду в нее нужно таскать ведрами из колонки.

– Тебе чего сделать-то надо, Динк?

– Выяснить, сколько времени ванна будет наполняться.

– Да никогда она не наполнится.

– Никогда?

– Он заманается стоять там на холоде и ждать[1].

Финн. Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

И хотя я вот уже много лет наблюдаю за ночным светилом, дабы как нельзя лучше изучить его, я и по сей день не могу без трепета и радости созерцать это волшебное сияние нашего спутника, серебро его кратеров, их полукруглые тени, эти серые равнины, эти расселины и следы разрушений, попадающие в поле зрения телескопа…[2]

Камиль Фламмарион. Небесные земли: астрономическое путешествие к другим мирам (1884)

Клеманс

10

Алистер

В 6:32 звонит будильник (с понедельника по пятницу за исключением праздников), но я всегда жду до тридцать четвертой минуты и только потом встаю. Не забываю опустить лунный круг стульчака. Приняв душ, одеваюсь. Мама терпеть не может треники, поэтому я ношу коричневые или черные широкие брюки карго – такие, с вентиляцией на коленях, накладными карманами и девятью процентами эластана в составе.

Я замечаю, что чего-то не хватает, когда в 7:02 иду по коридору на кухню. Кофе не пахнет.

Когда нам привезли новую кофемашину, в упаковке на дне коробки лежало ассорти из ста капсул: «Арпеджио», «Гватемала антигуа», «Хаус бленд люнго»… Я расставил их по цвету на кухонных шкафчиках, на самом верху, заканчивая «Ристретто». Было красиво.

Сейчас остались только золотистые «Воллюто», ненастоящие, купленные в продуктовом. Мама наливает первую чашку в 6:30 и оставляет ее охлаждаться на кухонном столе. Запах разносится по всей квартире – мне нравится, он приятный. Мама делает так всегда, но не сегодня.

– Мам!

Ничего. Я стучу в дверь гостиной, она не отзывается. Я захожу и вижу ее: она как-то странно полусидит-полулежит в пижаме на неразобранном диване, как забытая кем-то кукла. Ее ночник не горит, а телевизор все еще работает. На экране какой-то мужчина проходится беспроводным пароочистителем «Клин эксперт делюкс» по ковру, на который он вылил стакан апельсинового сока. С беспроводным пароочистителем «Клин эксперт делюкс» чистота с первого применения обеспечена. Мама его уже купила, он стоит в шкафу в коридоре.

– Мам?..

Я подхожу к ней и прикасаюсь к ее щеке. Она мягкая, белая и холодная. Я уже видел такое по телевизору, поэтому иду за зеркальцем, которое лежит в ванной и с помощью которого мы избавляемся от черных точек. Я долго держу его перед маминым ртом. Оно не запотевает. Мама мертва.

Мои легкие расширяются, и мне становится трудно дышать.

Смерть – это проблема, которая не имеет решения. Иисус и другие исключения только подтверждают правило. Вот что отличает ее от математики, но роднит с грамматикой. У смерти нет решения, но за ней – из-за переменных жизни – может последовать множество уравнений, которые придется решать.

Мама единственная, кто умеет пользоваться кофемашиной. И кто умеет покупать капсулы вместе со всем остальным. И кто знает, куда идти за антибиотиками. Не говоря уже о том, что именно она занимается всеми банковскими вопросами, моими документами, квартплатой и всеми остальными счетами. И котом, когда он еще был жив.

Мама безупречна, чего не скажешь обо мне. Я почти не выхожу из дома из-за слабого здоровья.

Я начинаю задыхаться. Тревога истощает тело, наверное, примерно как подъем по лестнице бегом и без остановок.

Когда я возвращаюсь к себе в комнату, на часах 7:15. Я включаю свои компьютеры и вбиваю в гугл первый запрос за день: «Что делать, если нашел свою маму мертвой в гостиной?»

Nani07 отвечает на форуме «Психологическиефишки. ком»: не парься все прайдет прост не сразу я вот на похоранах своево папы не плакала но потом плакала как ненармальная не баись все придет кагда ты будеш гатов и тем болии не заставляй сибя нада прост падаждать и все придет само.

На странице ее профиля сайт «Похоронбюро. ком» советует мне связаться с моим ритуальным агентом, который займется всем необходимым, чтобы констатировать смерть и заявить о ней в соответствующие инстанции, а также организовать погребение или кремацию в зависимости от моего бюджета. Мне останется только поставить близких в известность.

Сообщить близким будет легко. Мама поддерживает связь исключительно по телефону, и то преимущественно со службой точного времени. Меня беспокоит все остальное. Я знаю, что такое погребение: это когда кого-то кладут в гроб, то есть в деревянный ящик, обитый мягкими матрасиками, который потом опускают в вырытую в земле яму и в конце засыпают землей.

Вот только мама боится темноты и начинает паниковать, стоит ей в ней оказаться. Ночью, перед тем как выключить телевизор, она зажигает свой ночник с нарисованным мишкой. Но в гробах розеток нет.

Мама боится не только темноты. Она боится микробов, людей, открытых пространств, войны, моей смерти, ядерных взрывов, массовых беспорядков и огня. Она даже заставила управляющую компанию установить в здании систему пожарной сигнализации, хотя мадам Диас с шестого этажа отказалась за нее платить. Так что о кремации лучше забыть.

Не могу ведь я положить ее в большой ящик для цветов на балконе: там не хватит места, потому что там уже лежит кот. И еще там холодно.

Мне снова становится трудно дышать. Холод напомнил мне о круговороте летних и зимних вещей. Каждое первое сентября мама выгребает из шкафов все вещи, чтобы подготовиться к новому сезону. Она оставляет только трусы, носки и пижамы. Все остальное мы тщательно упаковываем, прежде чем осторожно спустить в подвал и поднять оттуда зимние вещи. Все то же самое, только наоборот, мы проделываем первого марта, хотя весной и осенью на дню восемь погод. Мама всегда говорит, что чехлы для одежды, шарик нафталина и немножко крысиного яда помогают сохранить все в первозданном виде.

Уже лучше, теперь я знаю, что делать. В ванной, на самой верхней полке шкафчика, лежат чехлы для одежды. В самом длинном из них – сто восемьдесят сантиметров, и это просто чудесно, потому что в маме сто шестьдесят два.

Я толкаю маму, а когда она мягко валится в кресло, расправляю расстегнутый пластиковый чехол на диване и расстилаю поверх одеяло и подушку. Снова толкнув маму, я укладываю ее так, чтобы она лежала прямо – это важно из-за спины. У нее частенько болит поясница. Я иду за пакетиками нафталина и размещаю их у нее на животе, как жилетные пуговицы. Крысиный яд класть необязательно, я не собираюсь спускать маму в подвал. Я укрываю ее двумя краями одеяла и поворачиваю ее голову в сторону. Молния застегивается с тихим приятным звуком.

Пока все хорошо.

В шкафу я отодвигаю в сторону беспроводной пароочиститель «Клин эксперт делюкс», чтобы вытащить старый пылесос без функции паровой очистки.

– Я уже иду, мам, подожди еще чуть-чуть!

Трубка пылесоса входит в паз, и, когда я его включаю, пластик вплотную прижимается к маме, делая ее похожей на лежащий в холодильнике бекон в вакуумной упаковке. Я специально оставляю перед ее глазами маленькое окошко.

Пока всё еще в порядке.

А почему диван-книжка так называется? Когда я поднимаю его зеленое велюровое сиденье, он не шелестит, а лишь тихонько скрипит. Мама купила его незадолго до моего рождения, двадцать один год тому назад. Он был надежный, совсем не дешевый – несмотря на то что она купила его на распродаже, – так что вложение должно было окупаться всю оставшуюся жизнь.

В диванном ящике для белья лежат три одеяла. Я разворачиваю их и снова складываю так, чтобы они укрыли дно мягким матрасом. Бельевой ящик дивана – это деревянный каркас, обитый черной тканью. Прежде чем положить туда маму, я наклоняюсь, чтобы убедиться, что ткань просвечивает и сквозь нее виден экран телевизора. Тем временем на экране какая-то женщина наносит горошину уходового крема «Эклер женесс» на уголок глаза. Она улыбается, пока другая женщина в блузке расписывает революционный, в два раза более мощный эффект, который отличает этот продукт от других в линейке «Эклер». Несмотря на то что крем почти черного цвета, зубы и блузка этой женщины остаются белыми. Просто потрясающе.

Убирая маму на зиму, я приговариваю:

– Не волнуйся, здесь тебе будет хорошо, вот так. Я пока ничего не выключаю, идет? Я выключу, только когда телешопинг закончится, а потом в двенадцать включу тебе «Жизнь прекрасна».

Алистер

Теперь, когда мама в диване, я начинаю сомневаться в том, не сделал ли я глупость. Самую большую глупость я совершил, когда мне было пятнадцать. После десяти лет обучения на дому в Национальном центре дистанционного образования я захотел, чтобы мама отвела меня в школу, а еще захотел научиться кататься на велосипеде и собаку, чтобы ее выгуливать.

Три дня подряд по утрам я маникюрными ножницами состригал щетинки своей зубной щетки. В первый день мама пришла в ярость. На второй она была все еще недовольна. На третий стало тяжелее всего. Она рухнула на пол в ванной так, будто из ее тела вдруг исчезли все кости. Одно только воспоминание о том, что она тогда сказала, будит во мне желание пойти и заняться математикой, чтобы забыть об этом. Она кричала:

– Да что такое? Хочешь найти себе другую мать, да? Я плохая?

Я ничего не ответил, но это не помешало ей продолжить:

– Я кругом виновата! Конечно, ты меня ненавидишь! Я плохая мать, худшая из плохих матерей!

Потом она руками обхватила мои колени, и я с трудом устоял на ногах. Вдобавок ко всему она так сильно плакала, что ее слезы ручьями текли на плитку, и пол ванной превратился в каток. Я не знал, что делать.

Это не самое приятное воспоминание. Она чем-то напоминала зомби из фильмов, которые мне нельзя было смотреть. Но это и кое-чему меня научило: с мамой все нужно делать должным образом. Не стоит ни импровизировать, ни валять дурака.

Именно поэтому так важно было организовать все в связи с ее смертью как можно лучше. Погребение уже сделано – в диване. А насчет всего остального сайт «Похоронбюро. ком» выразился вполне однозначно: нужно сообщить близким о смерти покойной.

Номер говорящих часов – 3699 – записан в телефоне в режиме быстрого набора на цифре два. На цифре один еще стоит номер бабушки с дедушкой, хотя они больше не подходят к телефону с тех пор, как их похоронили. На какой глубине ловит 4G?

На всякий случай я нажимаю цифру один – мало ли.

«Набранный вами номер не обслуживается».

На цифру два тут же откликается служба точного времени.

«Добро пожаловать в нашу службу. Точное время – восемь часов, пятьдесят две минуты и пятнадцать секунд. Бип, бип, бип».

Я жду продолжения, чтобы выяснить, можно ли оставить сообщение после сигнала, но нет, нельзя. Нужно найти другой номер, чтобы сообщить людям из службы точного времени о маминой кончине. В интернете полным-полно других сайтов. Я захожу на говорящие-часы, говорящие. часы и говорящиечасы, но не нажимаю на часы-которые-говорят, я умею распознавать фейки.

Перепробовав все, приходится признать: мне так и не удалось найти контакты человека, которому я мог бы сообщить о смерти мамы. Я попробую набрать 3699 еще раз в рабочее время.

Ну что ж. Я сделал все, что мог.

Но мне почему-то по-прежнему трудно дышать. Мама думает, что мне мешают дышать клещи, которые залетают снаружи вместе с пыльцой.

Я знаю, что мои легкие сжимает тревога. К счастью, тревога не выносит математики, поэтому я заполняю ею мысли: 36 × 99 = 3564; 3654 × 36 = 128 304; 128 304 × 99 = 12 702 096.

Что бы мама хотела, чтобы я сделал? Она всегда хочет, чтобы я выполнял свою домашку, но сегодня – день ее смерти, и мне кажется, стоит сделать что-нибудь особенное, как на день рождения, чтобы хоть как-то отметить этот день. Зажечь свечку, спеть песню или рассказать какое-нибудь стихотворение. Я знаю больше теорем, чем стихов, впрочем, это в каком-то смысле одно и то же, но мама, как и тревога, не любит математику и еще больше геометрию.

Я выключаю телевизор и кашляю, чтобы прочистить горло. С высоко поднятой головой (это важно для дикции), положив руку на живот (это важно для контроля дыхания), я начинаю декламировать:

– Счастье уже на лугу, поспеши за ним вослед, счастье уже на лугу, тут как тут – и нет как нет[3].

Это глупо: пока я декламирую свое стихотворение, я думаю о Луне. Теперь, когда мамы не стало, я, наверное, могу туда отправиться.

Проблема с Луной в том, что она работает так же, как лыжи: если хочешь выжить, тебе нужна экипировка. Поэтому мы с мамой никогда там не бывали (на лыжных базах, а не на Луне). Неудобные ботинки, защищающие от холода перчатки, носы лыж, которые впиваются тебе в колени при падении. Мама всегда говорила, что нужно регулярно заниматься экстремальными видами спорта, чтобы получить свою «снежинку»[4]. И все-таки мне нравились дни, когда на нашем балконе лежал снег. Это была какая-то новая, светящаяся изнутри белизна.

Для Луны нужны как минимум скафандр, шлем и баллоны с кислородом. Без этого шансы занять место на ракете снижаются в сто, нет, в тысячу или даже больше раз.

У меня уже есть один скафандр, его мне подарила бабушка на мой десятый день рождения. Но теперь он слишком мал для меня. Я не знаю, можно ли его увеличить, как это делала мама, выпуская подгиб штанов из «Ля Редут»[5]. Вещи никогда не садятся на меня с первой примерки из-за моего роста – метр девяносто семь. На Луне будет даже еще больше, потому что гравитация там намного слабее.

Мой скафандр лежит в подвале и зимой и летом. Нужно только сходить за ним.

Я уже спускался в подвал. Это дверь рядом с дверью контейнерной площадки на цокольном этаже нашей шестиэтажки. Мы с мамой живем на пятом; прямо напротив – квартира «молодухи», как ее всегда называет мама. Я видел ее беременной через дверной глазок, и теперь у нее есть ребенок. Над нами живет пожилая мадам Диаc со своей собакой.

Я открываю входную дверь, прислушиваюсь, но на лестнице тихо. Лифт сломан. Я перепрыгиваю через несколько ступенек, как говорится, одним махом. На самом деле я просто не привык к лестницам, поэтому перепрыгиваю через две последние ступеньки каждого пролета. Лампочка в коридоре подвала мигает. Будь мама здесь, она попросила бы закрыть глаза из-за риска приступа эпилепсии. Но мне приходится держать их открытыми, чтобы я смог набрать цифры на кодовом замке.

А вот и мой космический скафандр. Свисая с потолка рядом с покачивающейся на проводе лампочкой, он похож на висельника.

Я не знаю, что чувствую, снова увидев его спустя столько лет. Со мной происходит нечто странное: мне хочется и смеяться и плакать. Я снимаю его оттуда и обхватываю обеими руками. Он пахнет одновременно пластиком, новой вещью и пылью. Он красивый. Когда я поднимусь обратно в квартиру, то пропылесошу его или даже пройдусь по нему пароочистителем «Клин эксперт делюкс».

Замок щелкает, закрываясь, и я карабкаюсь на первый этаж, прижимая к себе скафандр.

Я слишком поздно замечаю осложнение. У входа, перед почтовыми ящиками, стоит мадам Гримм. Не то чтобы она была плохим человеком, я просто не привык разговаривать с людьми извне. А мадам Гримм это хорошо умеет и частенько практикует, ведь она консьержка, хотя сама предпочитает, чтобы ее называли привратницей.

– Надо же, юный Алистер! Нечасто вас встретишь! Сколько же вам теперь годочков?

– Двадцать один.

– Славно, славно, это же просто замечательно. Двадцать один… Довольно солидный возраст. А ваша матушка как поживает? В последний раз она выглядела как-то не лучшим образом!

– В ее состоянии ей уже не спуститься в подвал.

– Ах вот оно что, как я понимаю вашу бедную маму! Все эти лестницы могут остудить пыл даже самой отважной женщины, не так ли? Я уже три раза звонила в управляющую компанию по поводу сломанного лифта! Конечно, я понимаю их нежелание тратиться на новый. Но техобслуживание теперь оставляет желать лучшего. С господином Бельду я не успевала положить трубку, как он уже был тут со своим ящиком с инструментами. И ладно бы только лифт не работал, так ведь еще и пожарная сигнализация, и датчик движения во дворе, и замок со стороны контейнерной площадки… Не хватало еще, чтобы нам отключили отопление!

Пиликает домофон, и мадам Гримм тянет ручку подъездной двери, чтобы впустить собаку и мадам Диас. Пользуясь тем, что обе женщины начинают что-то обсуждать, я поднимаюсь еще на несколько ступенек. Меня останавливает голос консьержки:

– Не правда ли, господин Алистер? Мы как раз говорили об этой ужасной лестнице! Вы ведь не откажетесь?

Когда вы чего-то не поняли, нельзя говорить «чего?», нужно говорить «простите?».

– Простите?

Мне отвечает мадам Диас:

– Это было бы так мило с вашей стороны, молодой человек. Эта забота о ближнем возвращает веру в молодое поколение, которое почти совсем уже погрязло в своих гаджетах, не правда ли, мадам Гримм? Не стоит приходить очень рано: 8:30–8:45 будет в самый раз. Для утренних часов у меня дома стоит лоток.

– Уверена, ваша мама будет очень вами гордиться! – говорит мадам Гримм. – Идите же сюда, господин Алистер.

О чем они говорят? Я спускаюсь к ним, ничего не понимая. Старая и толстая мадам Диас наклоняется, не сгибая коленей и выставляя напоказ ягодицы шестидесяти, а то и семидесяти пяти сантиметров в диаметре. Она берет свою собаку, поднимает ее, прижимая к огромной груди, и подходит ко мне.

– Держите, мы с ним уже не в том возрасте, чтобы порхать по лестницам. Идемте же!

На моих руках, прямо поверх скафандра, лежит пес. Он тоже толстый и старый, и его кожа висит дряблыми складками. Он не шевелится, похоже, его ничто не смущает. Надеюсь, он не страдает недержанием: я не уверен, что чехол скафандра водонепроницаем.

Мадам Диас хватается за перила, чтобы вскарабкаться на первую ступеньку. Почти как люди на старых видео про лыжи, когда подъемники резко приходят в движение. Через каждые семь ступенек она останавливается, чтобы отдышаться. В каждом пролете их четырнадцать. Я иду следом за ней, неся на руках собаку. До шестого этажа нам еще подниматься и подниматься. К счастью, ученые нашли другой способ добраться до Луны, кроме как по лестнице!

– Вот, поставь его на коврик.

Как только я опускаю пса на землю, она наклоняется к нему.

– Что нужно сказать доброму мальчику, а, Чипо? Что мы говорим? Мы говорим «спасибо», и мы говорим «до завтра».

Потом она выпрямляется и смотрит на меня.

– Мы с Чипо рассчитываем на тебя! Тогда в 8:30? Не опоздаешь?

Они с собакой заходят в квартиру. Хлопает дверь. Завтра мне предстоит выгуливать собаку.

Хорошо, что в 8:30. Не придется переставлять будильник.

Алистер (10 лет)

Десять свечек на торте еще дымятся на обеденном столе. Сидя на стуле между бабушкой и дедушкой, Алистер изо всех сил старается развернуть свой подарок, не порвав бумагу. Это оказывается портативная электронная игра с мини-экраном, тремя кнопками и колесиком.

– Ты такое видел? – спрашивает его мама, бросая на него нежный взгляд. – С этим, мальчик мой, ты и сам не заметишь, как выучишь английский! Без английского в жизни теперь никуда. Это даст тебе серьезное преимущество в будущем.

Алистер улыбается матери и благодарит:

– Спасибо.

Он тут же принимается убирать коробку обратно в пеструю упаковочную бумагу, но она рвется. Мама Алистера видит, как сжимаются его кулачки, и спешит вмешаться, предлагая ему еще один кусочек йогуртового торта с вареньем из «мирабели»[6]. Алистер не успевает ни отвести взгляд от порванной бумаги, ни ответить. Бабушка обхватывает его лицо ладонями, похлопывает его по щекам и отпускает, чтобы достать подарок, который прятала под своей тарелкой.

– Десять лет! Ты уже большой! Держи, это от нас с дедушкой. С днем рождения, мой дорогой.

Она протягивает ему белый конверт, отличающийся от административных почтовых отправлений только тем, что на нем нет окошечка, сквозь которое был бы виден адрес. Алистер открывает его и достает оттуда чек.

– Ты сможешь положить его в банк! Это сбережет тебе деньги…

Алистер улыбается бабушке и благодарит:

– Спасибо.

Он продолжает улыбаться, вкладывая чек обратно. Конверт не рвется.

Теперь очередь дедушки отметить этот десятый день рождения в своей манере. Он берет бутылку красного вина, стоящую рядом с его тарелкой, и наливает ребенку на донышке.

– Давай, пацан, попробуй… Тебе понравится. Это не какое-нибудь задрипанное винцо, это «Шато Шамруж», золотая медаль в винном каталоге «Перекрестка»[7].

Мама бросается к Алистеру, отводя в сторону руку, которую он тянет к бокалу. Алистер возвращает обе руки на колени и склоняет голову, позволяя буре разразиться где-то над ним. Его мать в ярости.

– Да что на тебя нашло, папа? Это черт знает что!

– Ой, да брось… Подумаешь, налил пару капель десятилетке. Не помрет же он от них.

– Во-первых, это не пара капель, а добрая пара глотков. А во-вторых, в пересчете на его возраст, ему, между прочим, еще нет десяти. И несмотря на то что никаких осложнений еще пока не обнаружили, учитывая его недоношенность, мы должны быть очень осторожны и внимательны. Постоянно.

– Ладно, ладно, – вздыхает дедушка.

Мама Алистера выливает содержимое его бокала в дедушкин и гладит мальчика по голове, портя ему прическу.

– Ну не дуйся, малыш! Будешь пить вино, когда вырастешь. А пока как насчет яблочного сока? Я купила целый литр специально для праздника!

Алистер улыбается и качает головой.

– Нет, спасибо, я не жажден.

– Нет, спасибо, я не хочу пить или я не испытываю жажды, – журит его мама, покачивая указательным пальцем рядом с его головой. – Следи за грамматикой…

Праздник продолжается долгой партией в «Монополию» в семейном кругу. Дедушка, выбросив на кубике две шестерки подряд и воспользовавшись картой «Шанс», захватывает Елисейские Поля. Алистер застревает в тюрьме.

Когда бабушка с дедушкой уходят, Алистер идет за мамой в ванную. Она открывает кран. Сначала она всегда наливает холодную воду и только потом разбавляет ее горячей. Мера предосторожности для предотвращения бытовых травм. Не хватало, чтобы вдобавок ко всему прочему Алистер еще и обжегся.

– Кстати, чуть не забыла! – говорит она. – Другая бабушка прислала тебе посылку. Я спрятала ее в шкафу с пылесосом, чтобы не смущать бабушку и дедушку. Она немаленькая, скажу я тебе!

Алистер бросается в коридор в одних трусиках. Его папа погиб в автомобильной аварии еще до его рождения. И с его стороны у Алистера осталась только бабушка. У нее слишком слабое здоровье, чтобы приезжать в гости, но она всегда помнит о его дне рождения.

В этот раз она прислала ему просто гигантский сверток, почти с него ростом. Алистер рвет упаковку и видит космический скафандр.

Он не улыбается, не благодарит, он кричит в коридор:

– Ва-а-а-а-а-ау! Мам, ты только посмотри! Это настоящий космический скафандр!

Его мама выходит из ванной, выключив горячую воду.

Алистер уже влез в скафандр и надевает шлем. Он нажимает на красную кнопку сбоку, и она с шипением высвобождает пружину смотрового щитка.

– Это полный улет, спасибо, бабуля!

– Не говори глупостей, милый! Ты же видишь, что твоей бабушки здесь нет.

– Юстон, Юстон, ви хэв э проблем.

– О нет, только не начинай снова о своем дурацком видео про Армстронга и его козлиные прыжки по Луне.

– Не Армстронга, а «Аполлон-13»!

– Не ПРО Армстронга. А теперь… марш в ванную.

Алистер совершает привычный вечерний ритуал, моясь в порядке, установленном мамой. Сначала сверху, потом снизу, заканчивая серединой, чтобы не занести микробы куда не надо. Но на последнем этапе он отступает от распорядка, который предписывает выйти из ванной, хорошенько вытеревшись полотенцем, и оставляет пижаму сложенной на табуретке.