Счастливая жизнь Веры Тапкиной

Молодая жена была неотразима: голубое шелковое платье идеально подходило к ее глазам. Ободок из цветов утопал в пышных волосах. На торжество Алексей подарил ей сережки с сапфирами. Стоили они не так дорого – сапфиры были искусственными, но выглядели роскошно.

Родителей на свадьбе не было, хотя им и послали телеграмму. Алексею очень хотелось позвонить Тёпе, но Надя убедила его, что это будет… не очень уместно.

– Во-первых, Тёпу надо привезти-отвезти, – рассудительно говорила Надя. – Придется встретиться с матерью – без этого никак. Ну, и вообще – зачем ей это? Танцевать она не может, алкоголь не пьет. Да и каково ей будет на все это смотреть? На наших друзей – молодых, здоровых, красивых, весело пляшущих под модную музыку!

Нет, ты подумай, – не унималась Надя. – Какие чувства будут у нее на сердце? Злоба, зависть?

– Что ты! – начал спорить Алексей. – Тёпа и зависть? О чем ты?! Да она бы только радовалась за нас! Тёпа и зависть – несовместимы!

Надя покачала головой:

– Не знаешь ты жизни, Лешка! Не знаешь!.. Каково ей, калеке, будет смотреть и думать, что у нее никогда такого не случится?! Никогда – понимаешь?

И Алексей… согласился.

После кафе взяли такси и поехали всвою квартиру. В свой дом!

Осторожно открыли дверь, переступили порог. Зажгли в прихожей свет и закружились от радости.

Надя ходила по квартире, осторожно трогала стены, кухонную плиту, рамы и стекла.

Зашла в ванную и села на бортик ванны. И вдруг заплакала…

Алексей присел на корточки перед молодой женой и обнял ее колени.

– Любимая моя! Любимая! Как же я счастлив, что ты довольна!

– Я счастлива, Леша! – тихо произнесла Надя, перебирая руками его шевелюру. – Теперь я поняла: ты меня действительно любишь!

Любил… Ох, как любил! С работы бежал как подстреленный, только пятки сверкали. Если долго не было автобуса – срывался пешком. Полчаса быстрой, спортивной ходьбы, почти бега, и вот он у подъезда. С гвоздикой в руке. Гвоздику Алексей покупал у метро, если, конечно, удавалось найти ее в период острого дефицита.

Надя работала в Первой градской, на кафедре хирургии. Работала много – брала и ночные, и подработки.

Алексей – в поликлинике, участковым врачом. Тоже не барствовал – брал два участка, чтобы подзаработать. И все-таки времени у него было побольше, чем у жены – пик вызовов приходился обычно на позднюю осень, зиму и раннюю весну: ОРВИ, ОРЗ, грипп и всякие банальные простуды. А лето было совсем спокойным: молодежь почти не болела, а старушки, главные пациенты, разъезжались по деревням и садовым участкам.

Ну, и домашние хлопоты Алексей взял на себя. Это его совсем не напрягало. Приготовить ужин? Да запросто! Избалованными они точно не были: приготовить жареную картошку с сосисками, макароны с тушенкой или яичницу – плевое дело! Пару раз попробовал сварить первое. Надя усмехнулась, но похвалила. И Алексей, как всегда, растаял от ее слов. От нежности и благодарности.

Удивлялся ли он ее упорности и стремлению достичь верхов, сделать карьеру? Да нет… Пожалуй что нет.

Алексей всегда знал: жена амбициозна и рассчитывает на себя. Это Надя повторяла не раз. И слышать такое было немного обидно, но… И еще Надя добавляла: гордись, что у тебя такая жена!

И он, конечно, гордился.

Правда всегда немного обидна. Сделать карьеру Алексей никогда не стремился. И это было чистейшей правдой. Его вполне устраивала запись в трудовой книжке – «участковый терапевт».

И к работе своей Алексей относился с нежностью. Да-да, именно с нежностью! Он любил своих пациентов – одиноких стариков, надеющихся на него как на Бога. Молодых хитрованов, мечтающих о недельном больничном, чтобы просто отдохнуть от суетливой жизни или добавить вожделенные пять рабочих дней к долгожданному отпуску. Больничные листы таким он выдавал – ну, если только перед ним были не отпетые и наглые мошенники и аферисты.

Отработав шесть часов в поликлинике на приеме, Алексей с удовольствием надевал пальто, брал портфель и шел на участок. Участок был дальним – минут двадцать ходьбы от поликлиники. Дальним и довольно растянутым. Но Алексей с удовольствием шагал по знакомым дворам, вдыхал свежий морозный воздух, любовался природой. Люди узнавали его и здоровались. Иногда останавливались и начинали рассказывать про свои болячки, проблемы, делились новостями и даже сплетнями.

Его больные доверяли своему врачу. Алексея не раздражали заунывные и такие знакомые жалобы стариков и инвалидов. Вздыхая, он брал их скромные подношения – баночку варенья, вязаные носки или хорошую книгу. Понимал, что его отказ мог их обидеть.

Надина карьера стремительно восходила: в тридцать она защитилась, а в тридцать пять стала заведующей отделением.

Именно тогда она забеременела. И от этого известия Надя пришла в ужас: рожать? Сейчас? Когда у нее только-только начало получаться?

Но Алексей уговорил ее. Настоял. Пообещал, что все хлопоты о ребенке будут на нем – честное слово! Только пожалуйста!..

В декрет Надя ушла на восьмом месяце. Родила легко, словно и не была старородящей. Так у них появилась дочка, назвали Маринкой. По счастью, девочка оказалась крепенькой и здоровой. Первый год как-то перебивались – сидели с Маринкой по очереди. А после года отдали в ясли. И снова спасибо природе – девочка почти не болела, как многие ясельные дети.

А Надя опять с головой погрузилась в хирургию.

Немного помогала соседка по лестничной клетке – пожилая, но крепкая женщина пенсионного возраста. Она нередко и подстраховывала их: если работали оба – забирала Маринку из сада, кормила ужином, укладывала спать.

Словом, справлялись. Уборка, готовка и магазины были на Алексее.

Он и занимался дочкой – играл с ней, читал детские книжки, водил на мультики в «Баррикады».

Алексей понимал: у жены жизнь нелегкая. Ответственность – дикая! Ведь на ней держалось огромное и сложное отделение.

Иногда, по воскресеньям, Алексей брал дочку и отправлялся к родителям. Мать относилась к внучке сдержанно, а вот Тёпа племянницу обожала. Отец был совсем плох. А когда Маринке исполнилось восемь, он умер.

Надя никогда не спрашивала, что и как в его семье. Ни про мать, ни про Тёпу – ни слова. Словно и не было в ее жизни этих людей. Впрочем, мать тоже снохой не интересовалась. Лишь отпускала иногда колкие фразочки типа: «Ну что? Наша Надежда Николаевна, светило науки, все трудится? Способная женщина!.. И как еще между делом ребеночка-то успела народить? Чудеса! Впрочем, знала ведь, что есть на кого положиться! Что она без тебя?..»

Алексей устало отмахивался: «Мам, да хватит уже! Смирись, наконец, что Надя – моя жена! И кстати, мать моей дочки!»

Когда Маринке исполнилось двенадцать, Надя заговорила об улучшении жилплощади. Конечно, она была совершенно права: маленькая однокомнатная квартирка была тесновата двум взрослым и ребенку-подростку. В комнате было непроходимо тесно: Маринкин стол стоял у окна, и пробраться к нему было проблемой.

А через полгода Надя торжественно шмякнула на стол бумагу с ордером на новую квартиру, которую ей выделил Минздрав. Ей, Надежде Николаевне Сосновской. Персонально!

– Ну! – спросила жена – Каково? Конечно, не без усилий! Побиться пришлось! Но… Все в нашей жизни не без усилий! Правда… – тут она замолчала и с сомнением посмотрела на мужа, – ты это вряд ли заметил! – с тяжелым вздохом заключила Надя.

Квартира оказалась большой и просторной: две светлые комнаты – их и Маринкина, большущая кухня с окном во всю стену.

Надя гордо ходила по квартире и чувствовала себя победительницей.

Впрочем, она и была победительницей, и не признать этого было бы странно.

Алексей искренне радовался успехам жены. Никогда, ни разу в жизни, ему не пришло в голову позавидовать ей или попрекнуть ее чем-то.

Только мать, услышав от Алексея, что его жена защитила докторскую, небрежно бросила:

– А кто б сомневался? Когда есть прикрытый тыл, знаешь ли!.. Да и натура такая – вездеход твоя Надя! По людям – гусеницами! И тебя переедет однажды! Так что будь готов к этому, сын!..

Перед юбилеем матери, шестидесятипятилетием, Алексей уговаривал Надю помириться: «Ну, хотя бы сделай вид, что все хорошо. Сколько можно, ей-богу?! Мы же взрослые люди!»

Жена ответила спокойно, но твердо:

– Мне этого не надо! И ей, думаю, тоже. Я ведь тогда ничем перед ней не провинилась: молодая девчонка, практически сирота. А меня приняли как посягательницу. На все: на их сына, на их прописку, на их имущество! И заметь, мнение свое обо мне не изменили! Несмотря на мои успехи, на мой тяжелый труд. Ни разу доброго слова не сказала, ни разу не похвалила. Хотя бы за то, что родила им внучку!

Нет, – Надя покачала головой, – не нужно все это. Ни мне, ни ей. Сейчас уж точно не нужно!

Ну и отправился Алексей в гости с Маринкой. Возразить жене было нечего. Все понятно – у каждого своя правда. И обе его женщины – люди суровые, бескомпромиссные. Такими их сделала жизнь.

Когда дочке исполнилось пятнадцать, Алексей заметил, что и она стала относиться к нему с некоторым презрением. Спрашивала с легкой улыбочкой: «Ну, как там твои старушонки, папуля?»

В гости к бабке и тетке ездить отказывалась. Хотя это объяснить можно – появились свои интересы. Подружки, кавалеры и прочее.

Дочку Алексей не осуждал, но все же было обидно.

А вот с матерью у Маринки были отличные отношения. Во всем чувствовалось, что мать она уважала. Понимала, кто в доме хозяин.

Никогда она не говорила матери: «Отстань, мам! Надоело!»

А вот ему, отцу, запросто могла так ответить.

Они, его женщины, часто шушукались, Алексей то и дело слышал взрывы негромкого смеха, а когда заходил в комнату, они тут же замолкали.

– Помешал? – виновато спрашивал он.

Дочка нервно дергала плечом – мол, «да, помешал. Но куда от тебя денешься?..»

А однажды – Маринке было тогда лет семнадцать – Алексей случайно услышал их разговор.

– И как ты, мам, жизнь с ним прожила? Странно как-то… Ты и он! Пропасть между вами… Необъятная просто! Ты ведьтакая! А он…

– Да нет, – спокойно и рассудительно ответила Надя, – ты не права! В конце концов, он всегда был хорошим мужем и прекрасным отцом. А это немало! Но вот никчемность – да. Здесь ты права. Слабак… А знаешь… – Жена замолчала. – Я тогда много над этим думала. Что лучше – гореть в страстях или быть уверенной и спокойной?Тот человек был ярким, как факел. Мы бы оба сгорели от страсти и ревности. А твой отец, – она усмехнулась, – он даже изменить бы не мог. Потому что слабак. Что я выбрала, ты поняла. А то, что была в моей жизни история… – Надя замолчала. – Я судьбе благодарна. Но… я испугалась. Из-за тебя испугалась! Знаешь, никто не заменит родного отца! И как бы у вас все сложилось… Ну, с тем человеком… Не знаю. Честно – не знаю. Да. Из-за тебя, – уверенно повторила жена.

– А вот это зря! – твердо возразила дочь. – Точно зря! Я бы… пережила!

– Ну, что теперь говорить, – с тяжелым вздохом ответила Надя. – Я привыкла… рассчитывать на себя.

Алексей отошел от двери и медленно прислонился к стене. В груди резко закололо.

Еле-еле добрался он до своей комнаты и лег на кровать.

Наивный дурак!.. Он-то думал… А все было ясно. С самого начала ясно. Никогда она его не любила. Никогда! Прикрылась тогда от отчаяния. И он ведь все знал! Все понимал! Просто думать об этом себе запретил! Надеялся, что его любви хватит на всех. А вот… не хватило.

Злости на жену у Алексея не было! Была только жалость: прожила, бедная, жизнь с нелюбимым…

А сколько он дров наломал! Смертельно рассорился с матерью. Обидел отца. Обделил сестру. Сделал несчастной свою любимую женщину…

И вот итог: ему уже под полтинник. И ничего… Совсемни-че-го!

А самое главное – даже сейчас, когда наконец вся страшная правда открылась… Он снова ничего не изменит! Ни на что не решится! Не уйдет, не освободит ее. Не начнет уважать себя. Ничего не изменит и не поменяет! Будет упорно делать вид, что все хорошо!

И ведь чистая правда – ничтожество. Никчемность. Слабак.

Что тут возразить?

А ничего.

Вот тогда и вспомнилась Алексею одна история – «тема», как говорила Маринка.

Хотя… И истории-то не получилось! Так, ерунда.

Наверное, тогда Алексей все-таки влюбился. И даже наверняка влюбился! В свою, так сказать, больную.

Случилось это на вызове. Было самое начало зимы, и как обычно на участковых посыпались вызовы по простудным заболеваниям, бронхитам, трахеитам…

Дверь Алексею открыла молодая женщина в светлой пижаме. На горле шарф, на лбу испарина. Голос сиплый, сухой кашель…

Рукой пригласила в комнату – говорить ей было не просто.

Села на кровать и решительно задрала пижамную кофту. Под ней… ничего не было.

Все понятно: он врач – какие тут могут быть стеснения? К обнаженному телу привык. Голой грудью его не удивить. Но тут Алексей почему-то страшно смутился. А еще – разволновался. Он отвел глаза и приложил стетоскоп к груди больной. Потом простучал легкие. Оказалось – бронхит.

Алексей начал выписывать рецепт, и тут больная вдруг разревелась:

– Мне даже некому в аптеку сходить!.. Я одна… Муж в командировке, мама в больнице. Может быть, обойдусь малиной и медом? – нерешительно предложила больная.

Алексей возмутился:

– Какой мед? Какая малина? Хотите заработать воспаление легких?! А соседи? – спросил Алексей. – Может, они помогут?

Женщина отрицательно покачала головой:

– Никого я не знаю… Мы переехали всего три недели назад.

Алексей осмотрелся: действительно, окна были голые, без штор. Из стены торчал электрический провод, а на полу были видны белые разводы от побелки.

Алексей вздохнул, взял рецепт и отправился в аптеку. По дороге захватил в магазине молока, хлеба и пару лимонов.

Она открыла дверь и, не мигая, с благодарностью смотрела на Алексея своими огромными, почти черными, с густыми ресницами глазами.

Звали ее Светланой. Светлана Коробкина – смешная фамилия.

Через три дня Алексей снова зашел к своей пациентке. Ей было лучше, и Светлана предложила ему выпить кофе.

Провожая Алексея, она дотронулась до его руки и тихо сказала:

– А ведь вы, доктор, спасли меня!

Он смутился, махнул рукой и попытался не согласиться.

– Нет! – ответила она. – Я ваш должник!

– Ну, должник так должник! И я вам это припомню!.. – отшутился Алексей.

С той поры дни напролет он думал о Светлане. А ночью… Вот ведь стыдоба!.. Алексей закрывал глаза и видел ее маленькие и твердые груди, с темными, как изюмины, острыми сосками. И длинную, белую шею с родимым пятном. Вспоминал приятное ощущение ее влажной кожи на своих ладонях…

Бред, чушь! Идиот! Она молода, красива. Замужем! Что он, нищий участковый терапевт, может ей предложить? Сходить в кино? Съесть мороженое? Целоваться в подъезде?

На прием в поликлинику Светлана пришла через несколько дней. Встретившись глазами, оба покраснели. Алексей прослушал ее легкие, закрыл больничный и пожелал здоровья.

Светлана посмотрела на него с явной грустью, словно разочарованно. Или ему это только показалось?

«Слабак! – думал он. – Надя права: абсолютный слабак!»

А через два дня Алексей спустился в регистратуру, нашел ее карточку и позвонил.

Светлана и обрадовалась звонку, и удивилась. Или ему вновь показалось?

Алексей справился о ее здоровье и, мямля, как прыщавый пацан, пригласил на свидание.

Пару минут трубка молчала. А Алексей ругал себя последними словами: «Кретин, идиот! Так влипнуть!..»

Но Светлана неожиданно ответила согласием: «Да, хорошо! А куда мы пойдем?»

Назавтра они встретились у метро и отправились в кино. В фойе кинотеатра Алексей трусливо оглядывался: а вдруг встретится дочь? Или кто-нибудь из ее подруг?

По дороге домой они молчали. У подъезда Светлана предложила зайти к ней – на чай.

А дома молча пили чай с мармеладом, и обоим было как-то неловко. Алексей взял ее руку и некрепко пожал.

– Я пойду? – спросил он, не поднимая глаз. – Поздно уже…

Светлана молча кивнула.

У двери Алексей обнял ее и поцеловал.

– Останешься? – одними губами спросила Светлана.

Он мотнул головой:

– Нет, не сегодня. И потом… Я не хочу торопить!

Светлана вздохнула и кивком головы согласилась.

Ночью Алексей долго не мог заснуть и все думал о ней. Вспоминал ее теплые податливые губы, ее запах, ее холодные и тонкие руки…

Рисовал в воображении, как у них все могло быть. Представлял ее спящей на его плече.

Но… Алексей не перезвонил ей. Никогда.

Тяжело болела мать. Ей уже не под силу было ухаживать за больной дочерью. Тяжело готовить, тяжело искупать, тяжело одеть. Тяжело вывезти кресло-каталку на улицу.

Алексей, разумеется, часто приезжал. Ходил в магазин, убирал квартиру. Таскал Тёпу в ванную. И видел, как им тяжело. Почти невыносимо.

Однажды мать вызвала его на разговор. Разговор был о Тёпе.

Мать умоляла Алексея не бросать сестру. Нет, конечно, она понимала: к себе Алексей ее не заберет. Причина в Наде.

– Но… после моей смерти… Пожалуйста! Не отдавай Тёпу в приют! – умоляла мать. – Она ведь там погибнет!..

Мать Алексей успокоил и слово ей дал. Но выйдя на улицу, впервые задумался: «Когда-нибудь… мать уйдет. Такова реальность. А Тёпа останется… И с этим придется что-то делать… Только вотчто?»

Иногда Алексей просил дочь составить ему компанию – вместе съездить к бабушке и тетке. Но дочь кокетливо корчила носик и мотала головой: «Нет, пап! Ну, правда! Там так тоскливо… Просто сердце обрывается! Бабушка в лежку, Тёпа скрипит коляской. Грязь – уж ты меня извини! Нет, я, конечно, все понимаю! Но там еще… пахнет, пап! Болезнью, старостью. Тленом каким-то. Там – как в могиле. После этих визитов я есть не могу!..»

Алексей, расстраиваясь до сердечных спазмов, пытался с дочерью поговорить – о чувстве долга, жалости, сочувствии…

Но тут вмешивалась жена: «Оставь ребенка в покое! У нее своя, молодая жизнь! Еще наестся в жизни дерьма! Из своего корыта, не из чужого».

Алексей, понимая бессмысленность этих разговоров, махнув рукой, уезжал один.

А вот Тёпа всегда гнала его домой: «У тебя, Лешик, семья: ребенок, хозяйство. А тут еще мы…»

«Какой ребенок, Тёпа? Корова, прости господи, семнадцатилетняя! А семья… Ну, тут вообще смешно».

Мать конечно же наезжала на Надю. Не забывала «отметить» и внучку: сколько волка ни корми,ее воспитание, ночная кукушка дневную перекукует, яблоко от яблони – ну, и так далее.

Тёпа всегда защищала родню: «Надя – огромная труженица, умница! Да, карьеристка! А что в этом плохого? Честолюбие – не самая плохая черта характера! К тому же ей всегда надо было выживать! И детство – не дай бог, и общага… Да, человек она сложный, не спорю. Неласковый, строгий, неродственный. Но честный, правдивый и бескомпромиссный! Этого у нее не отнять! И верхов достигла без чьей-либо помощи, и дочь родила…»

«Без помощи? – взвивалась мать. – А как бы она без Лешки выжила? Чего бы достигла? Прописку ей дали, квартиру – на тебе! Дом был на Лешке. И дочка ее!»

«Не только ее, мам! Дочка еще и моя, – осторожно вставлял Алексей».

«Завела домашнего бобика, слугу, домработника и понукает всю жизнь! А этот дурак… Да что говорить!..»

«У каждого своя модель семьи, – тяжело вздыхала миролюбивая Тёпа».

«Ты-то откуда знаешь, – бросала в сердцах мать, – чтоб рассуждать?!»

После онкологической операции мать прожила почти четыре года. Точнее – три с половиной. Слегла только в последние месяцы. Да так, что требовалось уже и судно, и все остальное, что сопутствует тяжелой болезни.

Алексей практически переселился к матери и сестре. Совмещать с работой это было почти невозможно.

Его вновь стали посещать мысли о том, что будет, когда не станет матери.

Как ни странно, спасла в очередной раз жена.

– Все, хватит! – решительно заявила Надя, когда Алексей в очередной раз собирался к своим. – Ты превратился в ходячий скелет! Еле ноги таскаешь! Надорвешься – и что дальше? Кто будет ухаживать за тобой? Аим просто нужна сиделка. Опытная женщина, домработница, помощница. Желательно – медсестра.

Алексей с усмешкой кивнул:

– А деньги? Ты вообще в курсе, сколько стоит сиделка? Да еще для двоих! А приготовить, накормить, искупать, переодеть, перестелить? Помилуй, откуда у нас такие деньги?

– Я дам, – коротко бросила жена. – Только ты, дорогой, возвращайся! К своим непосредственным обязанностям. К дому, к семье. К работе, наконец! Нам твои деньги, знаешь ли, не помешают!

И Алексею показалось… что его еще любят! Пусть не страстно, но любят! Жалеют, думают о нем. Нуждаются в нем! Не справляются без него!..

Сиделка нашлась довольно быстро – медсестра из Надиного отделения. Пожилая, но крепкая женщина, с сильными и умелыми руками.

На эту Нину Ивановну они просто молились. Человеком она была душевным, исполнительным и нескучным. С матерью они вели долгие беседы «за жизнь», вместе смотрели бразильские сериалы. С Тёпой – шили и вышивали, пекли торты.

Нина Ивановна – прекрасный и чистейший образец русской женщины. И, естественно, с трагической судьбой. Она быстро стала в семье своим человеком.

Жизнь ее не жалела. Простая деревенская работящая женщина приехала в Москву вместе с мужем. Муж пахал на стройке. И через пять лет из рабочего общежития семья переехала в свою комнату. Светлую, с огромными окнами на юг.

Там родился их сын, Ваня. Жили мирно и счастливо. Нина окончила медучилище, стала работать в больнице. А потом… муж загулял. Да как! Завел вторую семью, в которой тоже родился ребенок. Жил на два дома: в будни у Нины, а на выходные заявлялся в ту, другую семью. Нина терпела. Ждала. Чего? Ей и самой было невдомек. Там рос его, мужа, ребенок. Мать ребенка была бабенкой шустрой, куда моложе Нины. А муж все не уходил окончательно. Мучил обеих женщин. Разлучница как-то заявилась к Нине и стала кричать, чтобы та «вернула ребенку отца».

Нина объясняла, что мужа она не держит: «Возьми, если можешь! Забирай!»

И вот итог: муж начал пить и однажды попал под машину. Насмерть. Так никому и не достался…

Сын Ваня женился рано. Сразу после армии, в двадцать лет. Жену привел к Нине. И все бы ничего… Ко всему привычная Нина стерпела бы. Стерпела бы строптивую и неласковую невестку. Но понимала, что жизнь молодых она заедает. Одним своим присутствием. Огромная комната теперь не казалась огромной – всем было тесно.

Молодые любили гостей. К снохе приезжала шумная родня из-под Пскова. Нина спала на раскладушке в коридоре под собственной дверью. Соседи ворчали. Невестка скандалила. Вскоре народилось двое внуков, и стало совсем невыносимо.

Тогда пожалела Надежда Николаевна, заведующая отделением. Разрешила Нине спать в санитарной комнате на больничной банкетке.

Нина там и обустроилась: поставила электрическую плитку, купила маленький телевизор, коврик, занавески повесила. Словом – свила гнездо.

Правда, боялись проверок. На эти дни Нина снимала занавески, прятала плитку, сворачивала коврик и постельное белье и относила все это в кладовку сестры-хозяйки. Но все это было зыбко, ненадежно и в любую минуту могло прекратиться. Не помогла бы тогда и Надежда Николаевна.

Впрочем, об этом Нина старалась не думать – жизнь приучила ее жить сегодняшним днем.

Но все же иногда становилось страшно. А вернуться к детям невозможно. Общежитие же ей, как москвичке с жилплощадью, было не положено.

«Так и подохну на больничной кушетке, – думала Нина. – Ну, значит, такая судьба!..»

На Надежду Николаевну Нина молилась: чужая и строгая женщина пожалела ее и пригрела. А когда заведующая предложила Нине ухаживать за ее свекровью, да еще за зарплату, – Нина отказать не могла.

«Копи на жилье, – строго сказала заведующая. – Свои деньги не трать, уних – пенсия. Две калеки и ты – прокормитесь! Сколько я смогу тебя прикрывать – сама не знаю. Сегодня я тут, а завтра… В общем, копи!»

Нина и копила. Складывала все до копеечки. С ее опытом экономии двух пенсий вполне хватало. Нина готовила по-деревенски сытно, много и расчетливо: блины, пироги, картошка и каши.

К своим подопечным – строгой и суровой хозяйке и ее больной и такой милой, неприхотливой дочке – Нина быстро приноровилась.

Обеих одинаково жалела: судьба, не приведи господи! Вот ведь судьба! И ее судьба, Нинина, такая безжалостная и горючая, казалась ей не такой безысходной. «Я – на ногах, – твердила она, – а все осталь- ное…»

К своим подопечным она даже привязалась – привыкла. Женщиной она была сердобольной и жалостливой. Да и как не жалеть двух несчастных калек?

Алексей тоже вздохнул свободнее: приезжал к своим теперь раза два в неделю. И сердце успокаивалось. В доме пахло свежей едой, пирогами, чистыми полами и отглаженным бельем. Повеселели и мать, и сестра.